Текст книги "Изгой"

11
Беда

Домой я решил пока не идти. Вместо это го отправился в то полулегальное местечко, где мне без лишних расспросов выдавали спиртное и всё, что душе угодно. Взял пиво, пристроился в углу, подальше от посетителей и стал за всеми наблюдать. Публика была та же: пиратского вида мужики с обветренными лицами и несколько хохочущих разбитных тёток. Одна посматривала в мою сторону. Гвалт стоял невообразимый. Какой-то худосочный дядька пел под гитару что-то заунывное в духе кантри, орали мужики, всё громче галдели тётки. Та, которая нацелилась на меня, встала и вихляю щей походкой двинулась ко мне. Плюхнувшись на мою скамью, она придвинулась вплотную и спросила сиплым голосом, как меня зовут. От неё пахло приторными духами и картошкой фри. Внешне она была ничего, но далеко не молодая, потёртая и уж больно поддатая. Момент для знакомства она выбрала неудачный – я был на взводе. К тому же цветом волос она напоминала мать Джен. Соответственно, никакой симпатии эта особа у меня не вызывала. Не ответив, я отодвинулся. Она поползла по скамье за мной и, почти прижав меня к стене, повторила:

– Чего молчишь? Как тебя зовут?

– Никак! – сказал я и смахнул со своего колена её руку.

– Фу, какой невежливый! – фыркнула она и крикнула в сторону стола, где сидели её дружки: – Нет, вы только поглядите, какой хам!

От стола оторвались трое – весьма угрожающего вида. Вылитые соседи деда: черноусые, в наколках, со жгуче-недобрыми глазами. Пока эта грозная троица надвигалась на меня, я думал, что наконец разряжусь, выпущу пар. Я был в ярости и искал предлог, чтобы в кого-нибудь вцепиться. В принципе, человек я мирный, но, если на меня нападать, становлюсь агрессивным. Во мне как бы сосуществуют двое: один робкий, неуверенный в себе и даже (признаю!) трусоватый, а второй – полная противоположность: бесстрашный и безрассудный, подавляющий яростью трусость. Не знаю, чем бы всё это закончилось, превратили бы меня в лепёшку или нет, если бы не вмешался владелец заведения. Втиснув между мной и «пиратами» своё грузное тело, он предотвратил драку.

– Ты, парень, давай, иди, остынь, – подтолкнул он меня к выходу.

Домой я поехал не сразу. Крутился по городу. Ждал, когда родители улягутся. Пару раз звонила мать. Я не ответил. «Где ты?» – оставила она сообщение. Послал ей эсэмэску, что скоро приду. Зная, что она будет продолжать трезвонить, мобильник я выключил. Мать вечно волновалась, когда я задерживался, а отцу было всё равно. Он никогда не звонил. Если бы меня прибили в этом заведеньице и зарыли где-нибудь на задворках, он бы только обрадовался: раз меня нет, то и проблем нет. Он расценивал меня как помеху. Не раз говорил: «Зачем мне такой никудышный сын?!» Уничтожал меня, вычёркивал из жизни этой фразой.

В одиннадцать я тенью проскользнул в дом. Родители рано ложились, в десять. Однако незаметно подняться к себе, собрать вещи и удрать не удалось. В гостиной сидела мать. «Что-то не спится», – произнесла она, не признавшись, что ждала меня. Её забота, с одной стороны, была приятна, а с другой, подавляла. Мне же не три года! В поведении матери я видел слабость и эгоизм. Она не ложилась, волновалась, не стряслось ли чего со мной, а почему же она ничего не делала, когда я был маленьким, и не развелась с отцом? Обязана была нас обоих уберечь, но хотела жить в роскоши и поэтому закрывала на всё глаза.

– Что же ты на работу не ходишь? Отец не велел, да? – набросился я на неё.

– Начинаю в понедельник. Что-то случилось?

– Ничего не случилось!

В её глазах стоял тот же вопрос: что такое? Но, не спросив, она пожелала мне спокойной ночи и ушла. Но не в спальню, а на кухню, где стала возиться – растягивала время, надеясь, что я остыну, приду и расскажу, что стряслось. Но меня заклинило. Сказать ей про измену отца я не мог, а притворяться было тяжело. Во мне ходили ходуном противоречивые чувства. Я жалел мать, готов был растерзать отца за то, что он её предал, а вместе с тем возмущался, что она позволяет ему так с собой обращаться, что превратилась в пластилин в его руках.

Когда мать, не дождавшись меня, ушла в спальню, я тихо собрался и вместе с Ваней отправился к деду. «Я уже ложусь, – сказал он, когда я ему позвонил, – а ты входи, у тебя же ключ есть». Перед уходом я оставил на кухонном столе записку: «Счастливо оставаться, я съехал, освободил место». Адресовал её матери. Пусть отец знает, что его слово для меня не закон.

Район деда, в отличие от нашего, по ночам гудел. Почти все окна горели, на террасках сидели компании. Южные ночи густы, как мазут. Во тьме люди казались обрубками – виднелись только белые майки. Я чувствовал провожавшие мой джип недружелюбные взгляды. Для всех я чужак. Всегда им был и буду. У себя дома. В школе. В нашем занудном городке. Везде. Таким я родился. Ни во что не вписывался, был не понят. Интересно, если бы меня слизнула в океан штормовая волна, кто-нибудь заметил бы моё отсутствие? Мать, конечно, стала бы переживать, но она настолько во власти отца, что если бы ей пришлось выбирать между нами, то выбор был бы не в мою пользу. Значит, не так уж и любит меня. Если любишь, то бросишься в огонь и в воду.

Самое ужасное – это когда ты никому не нужен, когда без тебя вполне могут обойтись. Жалея себя, я живо представил, как все будут корить себя за нелюбовь ко мне, когда меня не станет, и так увлёкся, представляя в деталях свои похороны, что не заметил, как очутился у дедова дома – единственного на улице с тёмными окнами. Прежде чем войти, я взглянул на соседний участок. На крыльце, как обычно, сидела группка в пятне падающего из распахнутой двери света. «Придурки!» – мысленно ругнул я черноусую банду и вошёл в дом.

Внутри было темно и душно. Из спальни доносился прерывистый храп деда. Я зажёг лампу и сразу понял, что приходила его подружка – на кофейном столике лежала коробка шоколада. Дед был сластёной, и она часто приносила ему конфеты. Я ей симпатизировал, потому что она заботилась о нём. Когда мы с ним вчера болтали, он сказал, что в старости становишься лишним и поэтому особенно ценишь чьё-то внимание и доброе отношение. Разве дело в старости? Человек становится лишним в тот миг, когда рождается, и всегда одинок, даже если окружён толпой. Чего тогда горевать по поводу одиночества, коли оно вручается всем при рождении? Опять эти мысли, мысли, мысли… Мне хотелось, чтобы голова была пустой, и сердце тоже, чтобы не болела каждая клеточка моего существа из-за всякой мелочи. Хотелось быть холодным, как мой отец. Тогда легче живётся.

Я опять подумал о том, что говорил мне дед. Обычно он подчёркивал, что в душе он молод (это было абсолютной правдой), и никогда не жаловался на возраст, а вчера впервые этого коснулся. Вначале озадачил заявлением, что старость получаешь ту, какую сам себе уготовил, а потом сказал, что в старости человек такой, какой он есть, без прикрас, вся его суть вылезает наружу.

«Разве в молодости суть другая?» – не понял я.

«Такая же, но молодость, она, как красивая ширма, а в старости-то ничего уже не скроешь. Какой есть, такой и есть».

Пока я размышлял (доводил себя, как сказал бы дед), Ваня прохаживался по комнате, цокая по деревянному полу когтями. Обстановка ему нравилась. Я сразу распознал в нём интерес ко всему новому. Когда он жил с живодёром Ангусом, он хирел и закисал, а у меня воскрес. Собаки подобны людям. В скучных однообразных условиях они тупеют, а если над ними ещё и издеваются, они превращаются в бесхребетных, как моя мать. Я подозревал, что она догадывается об измене отца и делает вид, что ничего не видит. Потому что так комфортнее. За годы жизни с отцом она растеряла всю свою волю. Я её жалел, но злился. А может, мать не притворяется, а ослепла от любви и не замечает, что творится у неё перед глазами?

От дум болела голова. Чтобы отвлечься, я включил компьютер. Пароль я знал. Дед дал мне, как и ключ от дома. Его доверие радовало. На экране появилась заставка-мультипликация, которой я до этого не видел: клоун в пижаме, с помидорным носом, с банкой пива в руке. «Не подзаправиться ли нам?» – подмигнул он мне, вскрыл банку и с наслаждением глотнул. Дед, хоть и был ворчуном, обладал чувством юмора. Заставка меня рассмешила и взбодрила. Несмотря на невесёлые разговоры про старость, дед был полон живости.

Я проверил электронную почту. Ящик был пуст. От Ноля ничего. Странно. Я включил мобильник, и он тотчас зазвенел. Уверенный, что это мать, я даже не посмотрел, чьё имя высветилось на определителе. Трубку я взял, зная, что, если опять не подойду, она оставит миллион сообщений на автоответчике.

– Не разбудила? – услышал я голос Алёны.

Я опешил. Скрывая это, ответил равнодушным тоном:

– Нет, не разбудила.

– Чего делаешь?

– Сижу у деда.

– С родителями поругался?

– Нет, приехал навестить, недельки на две.

– Не хочешь заскочить? Я одна.

Приглашение было неожиданным, как и её звонок. У меня мелькнула мысль, что ей что-то понадобилось, но я всё равно сказал, что приеду – уж очень обрадовался. Она дома одна и хочет меня видеть! Взбудораженный, я вскочил, надел свежую футболку и побежал в спальню проверить, как там дед. Он лежал в своей обычной позе: на спине, с натянутым до подбородка одеялом, которым он укрывался даже летом. Во сне дед выглядел совсем стареньким. Луч луны пробрался в спальню через щель в шторе, улёгся на кровать и разбудил его. Он открыл глаза.

– Ты чего? – спросил он.

– Зашёл сказать, что пойду прогуляться.

– Кто ж так делает? Кому это приятно, когда на него пялятся по ночам? – разворчался он и велел больше без стука не входить.

Пока я ехал к Алёне, волновался. Характер у неё был подобен тропической погоде – небо чистое, прозрачное, без единого облачка и вдруг за секунду мрачнеет и начинается ливень. Так и она – полная непредсказуемость. Ещё меня удивила собственная реакция. Когда я узнал про измену отца, первым импульсом было отгородиться от всех, остаться наедине со своими переживаниями, а вместо этого я помчался к Алёне. Никогда не знаешь, чего от себя самого ждать!

Когда она открыла дверь, у меня аж дыхание перехватило, до того классно она выглядела. Короткие шортики. Густые, с рыжинкой волосы. Я даже не предполагал, что у неё такая копна. Оба раза, когда мы виделись, у неё на голове был пучок. За это время она подзагорела, лицо уже не было бледным и уставшим.

Квартирка тоже была другой – аккуратно прибранной. Исчезли ящики с вещами, всё было расставлено по местам, а лежавшие в тот раз в коробке обезьяны сидели на кушетке, свесив вниз длинные хвосты, шевелившиеся, когда через открытое окно влетал ветер. Как живые.

Я нервничал. Мы оба держались скованно. Сказалась пауза в наших отношениях. Она предложила перекусить. Я отказался (по дороге к деду умял гамбургер), а пиво взял. Она налила себе белого вина, села напротив на двухместный диванчик. Закинула ногу на ногу, упёрлась правым локтем в колено, опустила щёку на ладонь, закачала ногой. На одной её лодыжке висел тонкий светлый браслет, а на запястье – под цвет её волос – рыжевато-коричневый. Не зная, с чего начать разговор, я спросил, что это за камешки у неё на руке.

– Янтарь. Говорят, что он приносит здоровье и удачу.

– Ты в это веришь?

– Не знаю… Наверное, если верить, то всё сбывается.

– Я думал, что ты скептик.

– Да, скептик, поэтому вся надежда только на веру, – со смешком сказала она.

– Что у тебя нового?

– Ищу работу. Эта надоела, платят мало, а что у тебя?

– Много чего, учусь со скрипом, – сказал я, судорожно размышляя, как быть. Перебраться на диванчик к ней или подождать, пока она сама позовёт? А то пересяду, а она раскричится: «Ты что себе позволяешь?!» И тут, разбивая мои фантазии, из-за стены раздался храп. Поскольку дом был картонным, я решил, что это сосед. Но это была мать Алёны. Смутившись, Алёна сказала, что та простыла и поэтому храпит.

– Ты же говорила, что одна дома.

– Да, мать же легла.

– Ничего себе одна! А если она выйдет?

– Не выйдет, а если даже и выйдет, что такого? Не волнуйся, мама спит, как убитая.

Я был разочарован (так разгулялось моё воображение!), и при этом испытал облегчение – боялся опозориться, если бы на диванчике свершилось то, о чём я размечтался.

– Почему ты к деду переехал? – спросила она.

– Он заболел, едва ходит, ему нужна помощь.

– Ты уверен, что справишься? А если ему хуже станет? Может, лучше отдать в дом престарелых?

– Что значит – отдать? – вспылил я. – Он что, вещь, чтобы его отдавать? Дом престарелых исключается, сам справлюсь.

– Ну и зря, там бы за ним ухаживали. Многие так делают, старикам там даже лучше.

– Откуда ты знаешь, где им лучше? Рассуждаешь, как все.

– Да ладно тебе, что ты сразу на дыбы! Я как раз считаю, что ты молодец. Не каждый так о своём дедушке заботится.

Её похвала была приятна, и я сразу остыл.

– Окончу школу, сниму квартиру и возьму деда к себе, – сказал я.

– Когда закончишь, будешь жить в клетке вроде нашей, вряд ли твоему деду там понравится, он же привык к своему дому, – охладила она. – Если, конечно, не передумаешь насчёт работы и твои родители всё будут оплачивать, тогда другое дело.

– Не передумаю.

– Почему бы тебе не жить у дедушки? У него условия получше, чем будут у тебя, когда снимешь квартиру, да и отец твой будет доволен, что ты за дедушкой ухаживаешь.

– Да уж, доволен!

– Ему-то какая разница, ему же только легче – ни забот, ни хлопот. Вряд ли он будет возражать.

– Ещё как будет, ему нужно всё контролировать.

– А, это да… – не договорив, она замолчала.

– Тебе мой отец не понравился?

– Да нет, я его не знаю, видела только мельком тогда, на вечеринке.

– Похоже, что не понравился.

– Не обижайся, ну-у, в общем не очень. Я боялась, что моя мать вляпается с ним в историю… – она запнулась.

– В смысле? – насторожился я.

– Я думала, что у них что-то намечается. У матери всё это уже было, после развода попался один мужичонка, ни кожи ни рожи, женатый, он ею попользовался и бросил, а она страдала, ну я и подумала, что твой отец следующий, тем более что они флиртовали вовсю. Но я ошиблась, её интересовал другой. Она недавно призналась, до этого темнила.

– Так ты из-за этого была такая взвинченная? – спросил я с облегчением. Хотя радоваться было нечему. Одной любовницей у отца больше, одной меньше – сути дела это не меняет. Измена есть измена.

– Да, я тогда на мать страшно рассердилась, вечно она во что-то впутывается… а ещё у меня были неприятности.

– Помню. Поругалась со своим парнем?

– Да, он меня бросил.

– Ну и дурак, что бросил. Не стоит он тебя, раз бросил.

Она улыбнулась.

– Нелепо получилось, я подозревала твоего отца, а мать, оказывается, втрескалась в того бородача. Помнишь, он вызвался её домой отвезти? Что она только в нём нашла! Внешне – кошмар, да ещё скользкий. Сразу видно, что бабник.

– Если бабник, значит, не женат, уже хорошо.

Но моя шутка не удалась. Она не поняла.

– Ты думаешь, что бабниками бывают только холостяки? Может, он врёт, что не женат, не все кольца носят, – и усмехнулась: – Да-а, выбор небогат. Всех нормальных мужиков расхватали, остались одни уроды. Я матери всё время говорю: лучше одной жить, чем неизвестно с кем. Но она без мужчин – никуда, а что хорошего она от них видит?

– Мужчины тут ни при чём, – вступился я за свой пол. – Не тех она выбирает. Моя мать тоже не может одна, полностью зависит от моего отца. Иногда я дико на неё злюсь, нельзя быть слабовольной, тогда все вертят тобой, как хотят.

– Я тебя понимаю, у меня то же самое. Я мать люблю, никому в обиду её не дам, но она меня из себя выводит, только и делает, что повторяет одни и те же ошибки, всем позволяет себе на шею садиться.

– Раз наши матери выбирают такую жизнь, помочь им мы не в состоянии. Они не хотят, чтобы им помогали, – вспомнил я наставления психолога.

– Да, но с другой стороны, кто, кроме нас, за них постоит?

– А они за нас постоят?

– Должны, они же наши родители… Хотя, знаешь, у меня всё наоборот, это я без конца волнуюсь, как бы с матерью чего не случилось, а она за меня не особенно. Обидно бывает.

– Ты считаешь, что она тебя не любит? – спросил я. Хотел было поделиться, что понимаю её, как никто другой, – тоже поменялся с матерью местами, вроде как превратился в её родителя. Но что-то меня остановило. Недостаточно хорошо я знал Алёну, чтобы откровенничать.

– Она меня любит, но матерью быть не умеет.

– Выходит, что не любит.

– Ничего подобного, любит, но не все умеют быть родителями.

– Тогда нечего детей заводить.

– Как тогда узнать, хороший ты родитель или нет? – хмыкнула она.

– Тоже верно… а я уверен, что буду хорошим отцом. Нет ничего на свете дороже собственного ребёнка.

– Ну-у, ты пока этого не знаешь, у тебя нет детей.

– Не обязательно иметь детей, чтобы это понимать, а те, кто не любит своих детей, – моральные уроды!

– Согласна… А знаешь, я была о тебе другого мнения, думала, что ты типичный избалованный сыночек, поэтому не поверила, когда ты говорил, что хочешь отказаться от отцовских денег.

– А я думал, что ты ищешь богатого жениха, – вторил я.

– Никого я не ищу, сама хочу хорошо зарабатывать, – и засмеялась: – Но, если попадётся богатый жених, не откажусь.

– Получается, что ищешь.

– Да ладно тебе, пошутить нельзя! Я же говорю, ты слишком серьёзно на всё реагируешь, а женщины, между прочим, любят мужчин с чувством юмора.

– У меня есть чувство юмора, – не согласился я.

– Когда пишешь, то есть, а так не особенно.

– Откуда ты знаешь, как я пишу?

– Читала твои посты в форуме. Ты что, забыл? Ты мне про него рассказывал, ссылку дал.

Никогда бы не подумала, что это ты, если бы не знала твой ник.

– Не ожидал, что ты туда зайдёшь. Ты там что-нибудь пишешь?

– Да, довольно часто.

– Надо же, а я тебя не узнал. Какой у тебя ник?

– Неужели не узнал? – в её глазах искрился смех.

– Нет, так какой у тебя ник?

– Догадайся.

– Скорпион, что ли? – пошутил я.

– Нет, что ты, он там был ещё до меня. Противный, кстати, тип, выпендрёжный, и графоман. Не понимаю, что ты в нём нашёл.

– Мы что, будем сейчас его обсуждать? Чего ты виляешь, какой у тебя ник? – начал я раздражаться.

– Не злись, это я от неловкости.

В её глазах не было уже и тени смеха, смотрела она обеспокоенно.

– Мне надо кое в чём признаться, – продолжила она. – Я позвала тебя сегодня, чтобы всё честно сказать тебе в лицо… Ты только не думай, что я издевалась… Вначале я хотела подурачиться, ну ещё и про твоего отца выведать, я же боялась, что у них с моей мамой роман. Честно говоря, я не ожидала, что мы с тобой подружимся, поэтому не хотела тебе ничего говорить. Я же знаю, какой ты, вряд ли простишь.

– Не понял, говори толком. Не прощу чего?

И тут до меня дошло. Меня одурачили, провели, приняли за идиота, коим я и оказался. Предательство на каждом шагу! Легко психологу морали толкать! Мудрствовать, сидя с важным видом в кресле, проще простого, а что, интересно, он сам делает, когда ему врут? Наверняка вся его выдержка вылетает в окно.

– Ты Ноль? – спросил я.

Она кивнула.

– Я тебе что, игрушка? – взвился я.

– Нет, я же объяснила, что выпытывала про твоего отца, о матери беспокоилась… Ещё я хотела тебя получше узнать, ну прежде чем с тобой встречаться. Я видела, что я тебе нравлюсь, но не была уверена, хочу ли, а потом, когда мы стали переписываться, ты мне понравился… Ты совсем другой, чем я думала.

– Если понравился, почему сразу же не прекратила и не призналась?!

– Боялась.

Я впервые видел её смущённой, но остановить себя не мог. И я крикнул, что она лгунья, воспользовалась моей доверчивостью, посмеялась надо мной, что я ей нужен, потому что у меня богатый папаша, что у неё на уме одни деньги и как бы половчее устроиться. Не знаю, верил ли я сам в то, в чём её обвинял. Вывалил всё это на одном дыхании. Пока клеймил её позором, она молча стояла, не защищалась, не спорила. Завершив свою прокурорскую речь, я выскочил на улицу. Прыгнул в машину. Сорвался с места. И тут заметил на сиденье кепку с вышитым на ней леопардом. Так спешил, что забыл взять. Кепка лежала в моём джипе, с тех пор как я её купил. Хорошо, что забыл! Надо мной насмехаются, а я подарки буду дарить! И только позже, когда стряслась беда, я понял, каким был болваном.

Когда я вернулся к деду, была глубокая ночь. Спать совсем не хотелось, да и какой смысл ложиться, если скоро подниматься и тащиться в школу. С удовольствием бы опять прогулял, но не хотел расстраивать деда. Я упал на диван. На нём валялся мой мобильник. Забыл его, как и кепку, и даже не заметил. Пока меня не было, кто-то оставил сообщение. Проверять не стал. Был уверен, что это Алёна со своими лживыми извинениями. Зря поехал к ней. Все наши встречи оборачивались ссорой. Я злился на себя за то, что помчался к ней, как только она поманила пальцем, а от этого злился на неё. Отношение к ней у меня раздвоилось, как раздвоилась она, когда превратилась в Ноля. Я был взбешен и в то же время скучал по Нолю. С ним было интересно. Мы спорили, но поддерживали друг друга. Даже трудно было поверить, что это была Алёна. Ловко ей удалось сыграть! Может, и не играла она вовсе, а была такой, какая есть. Как же я не заметил подвоха? Ведь у Ноля те же качества, что и у неё: прямолинейность, колкость, сарказм.

Во всей этой истории был только один положительный момент – измена отца отошла на задний план. Обида на Алёну затмила всё остальное. Почему? Думал я, думал и пришёл к выводу, что с обидой на отца я жил с малых лет. Надежды на то, что он ко мне изменится, он не давал. А Алёна дала мне надежду. Ну и потом, она девчонка. Как ни странно, ссора с ней не убила моих фантазий.

Автоответчик я так и не проверил. По-прежнему кипел и боялся, что если это Алёна, то не удержусь и дам слабинку. И не знал в ту минуту, что сообщение было не от неё, а от Джен. Та позвонила сказать, что проболталась своей матери о нашем разговоре и теперь мой отец знает, что я в курсе его любовных похождений. Но прослушал я это только через два месяца. Когда случилось несчастье, я обо всём забыл. Мобильник забросил, не проверял, а когда спустя время проверил, то всё, что Джен сообщила, уже не имело никакого значения, всё это уже было в прошлом.

Пока я сидел, наступило утро. Чернота за окном стала таять, а следом за ней – звёзды и луна. Вдали появилось свечение. Растекаясь по небу, оно покрасило в оранжевый цвет кривые домики и заборы, клочки травы и одного из черноусых соседей. Тот, позёвывая, вышел на крыльцо. Раздвинул руки, поиграл плечами – что-то вроде разминки. Уселся на ступеньки и задымил сигаретой. Я бы подумал, что он выползет на свет под вечер. Их банда затихала только под утро. В такую рань в этом районе (где, судя по всему, никто на работу не ходил) поднимался только дед. Как он говорил, у соседей другая работа: торговать наркотой и грабить. Дед, как и мой отец, никогда не позволял себе поваляться в постели, даже если неважно себя чувствовал. Вставал с петухами – по военной привычке. Мне это было непонятно. Если бы я мог, то лежал бы себе и лежал, пока не надоест.

Я прислушался. Дед всё ещё похрапывал, но не в полную силу, а слабее, с перерывами. Через минуту, как по команде в гарнизоне, он встанет. По нему можно было проверять часы. Военные мне нравятся: пунктуальные, отважные, без пустых сантиментов. Настоящие мужики. Дедов совет завербоваться в армию не лишён смысла. Нужно обмозговать.

Я отправился на кухню. Порадую деда, приготовлю ему завтрак. Но не удалось – в холодильнике шаром покати. Я пошёл в ванную, ополоснул лицо. Посмотрел на себя в зеркало. Если бы я мог заказать себе внешность, то выбрал бы что-то поплечистее и покрепче. Ростом я не был обделён, но был худоват. В фитнес всё-таки надо сходить, всё откладываю. После поедавшей меня всю ночь злости на весь мир я выглядел осунувшимся. С неохотой отметил, что злость здорово портит внешность.

Дед всё ещё похрапывал в спальне. Я послонялся по дому, не зная, зайти к нему или оставить записку, что на минутку отлучился. Неподалёку была неплохая мексиканская закусочная. Я собирался туда смотаться и купить его любимых лепёшек с фасолью и сыром. Хотел доставить ему удовольствие, а заодно и умаслить, чтобы не пилил за прогул. Я решил-таки пропустить школу. Почему же он не встаёт? Должен был уже полчаса назад. Не заболел ли? Я подошёл к двери спальни, приложил к ней ухо. Дед так же ритмично похрапывал. Памятуя его приказ не входить без предупреждения, я постучал. Он не ответил.

– Войти можно? – крикнул я. Опять молчание. Я встревожился. Войду – пусть ругается, что ворвался без спросу. Толкнул дверь. Она не сдвинулась с места. Я всерьёз переполошился. Дед никогда не запирался на ночь.

– Дед, открой! – крикнул я.

В ответ раздалось похрапывание. Но, если храпит, значит, всё нормально, он просто спит – успокоил я себя. Я заколотил в дверь, затем рванул её. Она была как из металла сделана. На кой он установил неприступную дверь, если никогда её не запирал?! А тут запер, когда я сидел у Алёны. Чего он боялся? Не хотел, чтобы я входил без спросу?! Не надо было ехать к Алёне, тогда с дедом всё было бы в порядке!

– Дед! Дед! – повторял я, дубася по двери. Разбежался, ударил по ней ногой. Она скрипнула, но не поддалась. Я бросился в гараж (запылённый, с заброшенной машиной, которую дед давно уже не водил, но держал на всякий случай), заметался по нему. Схватил отвёртку, тупую и заржавевшую, другой не было, топор, какие-то инструменты, что-то ещё, хватал всё, что попадалось под руку, и ринулся в дом. Дальнейшее я помню как переставленные во времени куски, до того я был оглушён. Последовательность произошедшего я восстановил позже, когда спустя несколько дней открыл файл и всё описал. Дверь я взломал. Когда ворвался в комнату, дед лежал на кровати. На боку, а не на спине, с открытыми глазами. С постели свисал кончик одеяла, падая в пролитую из стакана лужицу воды. Сам стакан, чудом не разбившись, закатился под табуретку. Все эти детали я автоматически зафиксировал. В первую минуту я ничего не понял: раз дед смотрит на меня, значит, ничего страшного. Скорей всего у него простуда, раз он так сопит.

– Дед, тебе плохо?! Скажи что-нибудь, тебе плохо?! – бросился я к нему.

Он так же молча смотрел на меня. Сквозь меня. И тут я заметил, что у него жив только один глаз. Другой был мутный, расплывчатый, без зрачка, мёртвый. Я подскочил к деду, взял его руку. Она была безжизненная и тяжёлая.

Я бросился к телефону. Вызвал скорую помощь. Потом позвонил родителям.

Врачи приехали через несколько минут, а пока они ехали, как мне казалось, вечность, я сидел на полу у изголовья кровати, держал руку деда и что-то говорил. А что – не помню. В голове было только одно: «Дед, не умирай!»

Он всё так же смотрел одним глазом и ничего не отвечал.