Текст книги "Изгой"

13
Табличка перед домом

Я говорил, что, когда был мальчишкой, то верил в Бога. Разговаривал с ним, наивно считая, что он меня услышит и отзовётся. Повзрослев, перестал верить, а из за беды с дедом опять стал молиться, как в детстве. Так я и не разобрался, верю или нет, – шарахался из стороны в сторону. Понял я лишь одно: и атеисты, и верующие заблуждаются, считая, что им всё известно. Нет, не известно. Есть какой то секрет.

Если бы не дед, никаких обещаний Богу я бы не давал. Если его нет, то мои обращения к нему летят в пустоту, а если он есть, на кой ему сдался какой то тинэйджер. У него забот побольше, чем со мной возиться. Его вся планета заваливает просьбами. Но страх потерять деда побеждал всякую логику. Вдруг Бог есть и, если я не выполню данных ему обещаний, деда он не вылечит. Одно из обещаний – снова сходить к психологу. И я отправился к «доктору Фрейду».

В приёмной – та же картина: цветочный узор на стенах и на ковре на полу, идеальная чистота, нервные пациенты. Даже понурая тётушка в кресле напоминала ту, которую я видел здесь полтора месяца назад. Я выбрал стул в углу, подальше от всех, чтобы не быть на виду. Не люблю, когда меня щупают глазами. Чувствовал я себя неуютно и волновался намного больше, чем прежде. От этого было невыносимо ждать. Не зная, куда пристроить свой взгляд, я воткнул его в висевший над головой тётушки натюрморт – неплохо выполненный, но ничем не примечательный. Пока я его рассеянно рассматривал, женщина с недовольством пересела. Решила, что это я её бесцеремонно разглядываю. Я хотел было объяснить, что она зря так реагирует, но тут появилась медсестра и позвала меня.

– Ну и жарища! Как же мы выдержим это лето! – опять завела она свою шарманку. Пока она вела меня по коридору, я сжимал в кулаке шпаргалку. Накануне, боясь, что растеряю от волнения все мысли, я записал на листочке вопросы психологу. Она ввела меня в кабинет и ушла. Покружив по комнате, я подошёл к письменному столу, на котором стояли те же бронзовые фигурки. И потянулся к приглянувшемуся мне слонику. Хотел получше рассмотреть. В эту минуту вошёл «доктор Фрейд».

– Симпатичная вещица, – смутился я оттого, что он мог заподозрить меня в воровстве.

– Возьми, если тебе нравится, у меня таких статуэток полон дом. Бери, бери.

Он вложил мне слоника в руку и уселся в кресло. Нога на ногу, блокнот – на колене, авторучка – между пальцами. Всё, как в тот раз.

– Вы собираете статуэтки? – спросил я.

– Да нет, иногда покупаю. А ты что-нибудь собираешь?

– Мысли, – кисло пошутил я.

– Ну что ж, мысли – это очень даже полезная коллекция, – улыбнулся он. – Ты имеешь в виду мысли известных людей?

– Это я так… от мыслей у меня как раз голова трещит.

– От тяжёлых или от всех подряд?

– Они у меня все тяжёлые.

– Отчего?

– Жизнь такая.

– Расскажи.

И я рассказал про свои мучения, метания, но в первую очередь про деда. Говорил я сумбурно, эмоционально, постоянно повторяя: «Вы понимаете?» Даже шпаргалка не понадобилась, забыл про неё. «Да-да», – ободряюще кивал психолог. Слушал он внимательно, то постукивая авторучкой по блокноту, то что-то записывая.

– Если я потеряю деда, то останусь совсем один, – проникаясь к себе жалостью, завершил я свой монолог. – Кроме моей собаки, у меня никого нет.

– Почему никого нет? У тебя есть родители и друзья.

– Друзей у меня нет.

– Возможно, это ты считаешь, что нет, а на самом деле кто-то хочет быть твоим другом.

– Не думаю. Если бы кто-то хотел со мной дружить, они бы давно сделали шаг навстречу.

– А что если они не решаются к тебе подойти?

– С чего бы это? Я же не высокомерничаю. Это, скорее, я не решаюсь ни к кому подойти.

– Почему не решаешься?

– Да потому, что бессмысленно, – отошьют.

– Так, может, в этом проблема? От неуверенности в себе, от страха, что отошьют, держишься особняком.

Его замечание озадачило.

– Почему ты считаешь, что ты одинок? Твои родители тебя разве не любят? – продолжил он.

Я сказал, что любят, но отец занят своими делами, с утра до вечера на работе, а мать во всём его слушается, только недавно осмелилась пойти против его воли и устроилась в цветочный магазин, но, если он велит бросить, то тут же бросит. Что раньше она была мне близким человеком, но теперь отдалилась. Что она добрая, хорошая, но слабая, у неё синдром жертвы, поэтому она не уходит от отца. Боится.

– Наверное, всё-таки не такая уж слабая, раз устроилась на работу? – произнёс психолог. – Почему ты думаешь, что она боится? Твой отец плохо с ней обращается?

– Нет.

Заглаживая оплошность, я пояснил, что мать боится его потерять, потому что во всём от него зависит.

– Или потому, что любит. Когда любишь, то боишься потерять, разве не так?

– Ну да, – кивнул я.

– В принципе я согласен, что любовь – это тоже своего рода зависимость. Ты именно об этом говорил в прошлый раз, твои рассуждения мне показались интересными.

Мне было лестно, что он не только запомнил, но и похвалил.

– Много пишешь на эту тему?

– Да, но, наверное, брошу… Кому это нужно?

– Наверное, всё-таки думаешь, что кому-то нужно, раз послал статью в журнал.

– В общем, да, – смешался я.

Про от ворот поворот от редакции говорить не стал. Идиоты они там все в этой редакции! Ни фига не поняли, о чём я писал!

– Отчего тебя так волнует тема зависимости? Из-за отца?

– Нет, с чего вы взяли?

– Ты говорил, что тебя гнетёт, что ты живёшь за его счёт, или тебя угнетает что-то ещё?

– Нет, ничего, только это, а за его счёт я живу временно.

– Он строго тебя воспитывал, когда ты был маленьким?

– Как все родители.

– Наказывал?

– Ну-у, иногда ругал, лишал чего-то.

Зачем ему понадобилось это знать? Разговор с ним стал напрягать. Не за тем я сюда явился, чтобы обсуждать свою семью. Хотел поделиться бедой, найти сочувствие. Думал, психолог посоветует, как справиться с горем, а он, вместо этого, подбирается к моему отцу, вынюхивает. Его следующий вопрос подтвердил мою догадку.

– Какие у тебя с отцом отношения?

– Нормальные. Почему вы спрашиваете?

– Хочу помочь тебе во всём разобраться. Ты же за этим ко мне пришёл, ты сам говорил, что тебя многое мучает.

– Меня мучает только состояние моего дедушки.

– Это понятно, но ты говорил, ещё до того как он заболел, что недоволен своей жизнью.

– Да, недоволен, а что такого прекрасного в этой жизни?

– Чем твоя жизнь так плоха? Многие твои сверстники мечтали бы иметь то, что имеешь ты.

– С превеликим удовольствием всё им отдам, – буркнул я. – Зато у них есть то, чего нет у меня. Друзья, например.

– Если ты захочешь, у тебя тоже будут друзья.

– Вас послушать, так всё зависит только от меня! Это далеко не так.

– А ты считаешь, что лучше сидеть сложа руки, жаловаться на жизнь и жалеть себя? – резко спросил он. Тон его голоса удивил. Он впервые так со мной разговаривал. До этого был сдержан, был скорее созерцателем, чем участником.

– Вы что, никогда себя не жалеете?

– Какой смысл себя жалеть? – снова ускользнул он от прямого ответа. – Занятие это, прямо скажем, никчёмное, даже вредное.

– Это почему же вредное? – вспылил я.

– Потому что тогда винишь всех вокруг в своих неудачах! – крикнул он. Я не преувеличиваю – именно крикнул. Никак не ожидал, что он окажется живым человеком и позволит себе разговаривать не как запрограммированный компьютер. Его всплеск меня изумил. Неужто я его так вывел из себя?

– Я редко себя жалею, только когда на душе тошно.

– Получается, что не так уж и редко. Тебе же каждый день тошно, – поддел он. – Перестанешь себя жалеть, сразу полегчает.

– Может, вы ещё посоветуете, о чём мне думать?

Какой он к чёрту психолог, если язвит, поучает, кричит! А дальше пошло ещё хуже. В ответ на мою реплику он выдал с нескрываемым раздражением целую лекцию о том, что думать надо с осторожностью, что от дурных мыслей до дурных действий один шаг. Похоже, он считал, что я замышляю что-то недоброе. Мне стало смешно. Боится, что я придушу его в собственном кабинете!

Никакой помощи я от него не получил… ну-у, пожалуй, кроме пары советов, но даже они были в обёртке морализма. Незачем было приходить! Я встал. Сказал, что спешу и вернусь через месяц.

– Буду ждать, – произнёс он, хотя было видно, что он мне не поверил, да и сам, судя по всему, не горел желанием меня увидеть. Я ему явно не нравился. Правильно, что он не поверил – возвращаться я не собирался. Перед Богом я был чист, данное ему обещание прийти сюда я выполнил. Но продолжать беседы с психологом, если от них нет никакого толку, не буду. Все его наставления я выкинул из головы, как только вышел за дверь. Я был уверен, что нужды в них нет.

– Искренне желаю твоему дедушке поправиться, – сказал «доктор Фрейд» мне вслед, а подумал небось, как все: не выживет старик. Достали меня все фальшивой вежливостью!

Выйдя из кабинета, я выбросил в мусорную корзину шпаргалку. Зря готовился и тратил на неё время! В комнате ожидания никого не было, кроме очередной понурой тётки. Проходя мимо неё, я вспомнил, что оставил на диване подаренного слоника. Жаль. Милая вещица. Но возвращаться я не стал.

– Удачи вам! – пожелал я тётеньке. Она вскинула на меня глаза, пробормотала: «Спасибо». Вид у неё был погасший. Сейчас этот психолог начнёт ввинчивать ей в мозги свои нотации, и она, бедняга, совсем запутанная и несчастная, поедет назад домой. Я был накалён, как и солнце в небе. Жгло оно вовсю, несмотря на то, что близился вечер.

Я скинул с себя футболку и так, в одних шортах, полуголый, развалился на скамье перед входом, как и в прошлый раз. Небо было цитрусовое, блестящее, как лакированное. Где-то вдали за высотками намечалось облако. Пока я смотрел, оно разорвалось на хлопья и постепенно рассосалось в небе. Интересно, из какой точки неба смотрит на меня сейчас Бог? Или, если он везде, как утверждают верующие, он смотрит на меня из каждого цветочка, листика, капли воды и осуждает: «Не слушаешься ты мудрых людей, гнёшь своё».

«Я же всё сделал, как обещал, сходил к этому дядьке Фрейду, чего на меня набрасываться?» – возразил я ему. Подобные беседы в уме, в которых я отвечал за него (наподобие мысленных диалогов с отцом), в последнее время я вёл постоянно. Надеялся, что Бог, сжалившись надо мной, шепнёт мне в ухо, что с дедом всё будет в порядке.

«Ну и что такого полезного извлёк я из этого визита? Вылечить деда я всё равно не могу!» – продолжал я предъявлять Богу претензии. Плевал я на всех психологов вместе взятых! Им лишь бы деньги с тебя содрать! Сидя в кабинете доктора Фрейда, я особенно остро ощутил, что мы с дедом одиноки и никому не нужны. Всем до фонаря, выживет он или нет, а раз так, нечего мне ни с кем церемониться. Очень надо всех жалеть, если моего деда не жалеют.

Стало до слёз обидно. Для моего отца дед оказался назойливой, попавшей в глаз соринкой – побыстрей бы избавиться и забыть. Не спорю, у деда нелёгкий характер, зато он герой, да ещё скромный, не кичится своей отвагой, всю войну прошёл, о чём мало кто знает. Уже за одно это он заслуживает глубокого уважения, а вместо этого его вычеркнули, как будто он уже умер.

– Скажи, Бог, ты же всё знаешь, где, к чёрту, справедливость?! – гаркнул я.

– Чего разорался? – раздалось рядом.

Пока я ругался с Богом, на соседнюю скамью присел бродяга. Бурого цвета, волосатый, с треснутой кожей. Вроде моего знакомого нищего. Различие было только в росте и в глазах. Последний был длинным, с плутоватыми глазами, жёлтыми не от бездомности, а от природы, и производил впечатление жизнелюбивого человека – вроде как не нужда заставила его попрошайничать, а любовь к авантюрам. А этот, на скамье, был больного и замученного вида.

Я хотел было рявкнуть ему в ответ «Не нравится, не слушай!», но, глядя на его кривую тощую фигуру, я пожалел его. К нищим у меня двоякое отношение. Я им не очень-то верю и не могу уразуметь, зачем они добровольно обрекают себя на унизительное существование. Но, зная, какую они вызывают у окружающих брезгливость, им сочувствую. Они же люди. И неизвестно, кто из них бездельник, а кого беда выкинула на улицу. Отверженные мне всегда нравились. Поэтому милостыню бездомным я давал постоянно – из сострадания и назло отцу.

Порывшись в школьном рюкзаке, я нашёл там пять долларов, нетронутый сэндвич и банку колы. Всё это отдал бродяге. Потом надел футболку и двинулся к своему джипу. Прежде чем свернуть на стоянку, я оглянулся на бродягу. Он с жадностью поглощал мой ланч. Любопытно, а если бы отец разорился, справился ли бы он с нищетой? Такой ли уж он непобедимый и стойкий? Как я написал в своей статье: человек раскрывается во время лишений и бед.

Возможно, мысль не новая, зато верная. Поэтому мне было непонятно, почему мою статью отвергли. Много чего интересного я там написал, а редакция даже не потрудилась объяснить, что их не устроило в моих рассуждениях. Отделались сухим: «Присланный Вами материал нашему журналу не подходит». Наверняка всем подряд шлют одно и то же. Плевал я на все эти журналы, как и на психологов! Мне милее бродяги и больные старики.

К дому деда я подъехал на взводе. И первое, что увидел, – это воткнутую в землю дощечку с надписью: «Продаётся». Всё, как предрёк черноусый сосед. Он, как обычно, сидел на крыльце и, глядя на меня с усмешкой, курил. Без сигареты я его никогда не видел. Всё в нём было продымлено: одежда, лёгкие, мозги.

Ворвавшись в дом, я со всей силой всадил кулак в стену. Затем швырнул в угол табуретку. Упал на диван. Сбросил на пол подушку. На опустевшем без неё месте я обнаружил дедовы очки. Он вечно куда-то их засовывал, не мог найти и ворчал, когда я тоже не мог найти. За месяц до его болезни я купил ему несколько пар. Разложил их по всему дому, чтобы они всегда были под рукой. Но он умудрялся и их терять и возмущался, словно его ограбили. А эти очки, упавшие в щель между спинкой и сиденьем дивана, были его любимыми. Я положил их в рюкзак. Привезу ему, он обрадуется.

Я встал, поднял табуретку. Одна ножка отвалилась. Завтра починю. Поднял с пола подушку. Пошёл в спальню. Там было полутемно, прибрано, душно. Я хранил комнату в том виде, в каком она была до болезни деда: держал окна запертыми, едва приоткрывал жалюзи и шторы, ничего не трогал. Только кровать перестелил. Но перестелить её в памяти не сумел: каждый раз, входя, видел моего бедного деда на растерзанной постели. Всё было пропитано его присутствием. Казалось, что сейчас обернусь, а он сидит в своём инвалидном кресле. Вон оно, опустевшее, закатилось в угол. Я сел в него и, как делал дед, проехался в нём по всему дому. На кухне было тоже чисто, ни пылинки, ни соринки. Дедов дом убирать я не ленился. Верил, что дед вернётся, и хотел доставить ему радость.

Взяв банку пива, я выехал в каталке на террасу. Табличка с надписью «Продаётся» торчала прямо перед глазами. Залитая янтарным вечерним солнцем, она была особенно заметна. Не приписать ли толстой кистью «НЕ»? Это, конечно, не поменяло бы сути, но вывело бы из себя отца. Как он смел? Дом не его собственность, владелец жив, а не умер, как он размечтался. Не имеет он права распоряжаться тем, что ему не принадлежит. От возмущения меня трясло, а тут ещё в голову влез психолог со своим дурацким наставлением о чистке мыслей. Но обдумать его совет помешал шум. Эта черноусая банда опять врубила музыку. Творят что хотят! Они что, хозяева района?! Эти ублюдки сидели на своём прогнившем, как и они сами, крыльце, орали и посматривали с издёвкой в мою сторону. Ну что ж, глядите, пока можете. Скоро за всё ответите!

Я въехал в дом, вылез из каталки, вогнал её в угол и упал на дедову кровать. Зарывшись лицом в подушку, я зарыдал. Я ненавидел весь мир.

14
Драка

Избегая отца, я проводил все вечера в доме деда. Часто брал с собой Ваню. Пока я там сидел и занимался, он тихо лежал у моих ног. Учиться я стал прилежно. Даже втянулся. Первоначальным моим планом было переехать летом к деду, ухаживать за ним. Я верил, что он выздоровеет и его выпишут из дома престарелых. Табличка с надписью «Продаётся» вмиг всё разрушила.

Последний месяц был подобен торнадо. Несчастье с дедом и измена отца окончательно раскололи нашу семью. Внутри меня тоже крутился торнадо. Поэтому отца я сторонился. Боялся, что сорвусь и брошусь на него. Сталкиваясь с ним, я молча проскакивал мимо. Меня возмущало в нём абсолютно всё: его невозмутимость, словно ничего не произошло, стальной взгляд, командный голос, запах одеколона и даже отутюженные рубашки. Если в семье горе, разве будешь душиться и разодеваться? Протест в моей душе разрастался с каждым днём, а когда я увидел табличку «Продаётся», он достиг пика. Меня буквально разрывало на части. Когда я лежал на кровати деда, обнимая его подушку, я понял, что не могу больше держаться на расстоянии от отца, что должен выплеснуть ему в лицо всё, что бурлит внутри. Раньше я сдерживал себя только из опасения, что он в отместку продаст дом деда. Теперь опасение отпало само собой.

Домой я вернулся намного раньше обычного. Хотел застать отца, до того как он пойдёт спать, и объясниться с ним. Судя по всему, родители меня не ждали. Иначе не обсуждали бы мою персону. «Это всё твоё воспитание! Превратила его в хама и бездельника!» – донеслось из кабинета, когда я открыл входную дверь. Бас отца прокатывался рокотом по всему дому, как низкие частоты стерео. Я сделал Ване знак рукой «Сидеть!» и поднялся на цыпочках наверх. Наконец-то я узнаю, что родители обо мне думают! Дверь в кабинет была приоткрыта. Затаив дыхание, я притаился за ней.

– На что он вообще годен? Ни на что! – продолжал орать отец. – Учится через пень колоду, дерзит, ворует!

– Он не ворует.

Меня изумило, что мать возразила. Как правило, она молчала. Когда отец взрывался, сжималась и уходила в себя.

– Как это не ворует, а собаку кто украл?!

– Да, это было неправильно, но он не украл, он хотел спасти.

– И ты туда же! – оборвал отец. – Не удивляюсь, что у него мозги набекрень!

– Но ты же сам помог ему и купил собаку.

– Купил, чтобы шума не было. Посмотрел бы я, как бы он выпутался из этой истории без моей помощи! Если опять во что-нибудь вляпается, помогать не буду! Пускай посидит за решёткой, ему только на пользу пойдёт!

– Как ты можешь так говорить! Это же твой сын.

– Нет, я тебе поражаюсь! Ты что, не понимаешь, что твоя жалость его только губит?!

– А что такого плохого в жалости? Жалею, потому что люблю… а ты? Ты его любишь?

Наступила пауза. Я замер. Всё внутри меня трепетало: каждая жилка, каждый нерв. На секунду показалось, что отец знает, что я, прильнув к двери, мучительно жду его ответа, и нарочно терзая меня, молчит.

– Почему бы тебе не спросить, любит ли он меня? – не ответив, продлил он мои страдания.

– Я знаю, что он тебя любит.

– Что-то по его поведению не заметно!

– Потому что он считает, что это ты его не любишь.

«Мама, – хотел я ей крикнуть, – ну почему ты говоришь, как робот?! Почему не защищаешь меня с горячностью?! Опять его боишься?!»

– Хорошенькое оправдание! Ты что, совсем ослепла, не видишь, как он себя ведёт?! Окончательно распоясался, огрызается на каждом шагу, всё только требует, требует, требует, а взамен ничегошеньки!

– Он ничего не требует, он просто нервный, ты же видишь, как он переживает из-за дедушки…

– Я вижу другое! Твою глупость! – не дал он ей договорить. – У тебя абсолютно ненормальная к нему любовь! Прощаешь его, что бы он ни сделал! Завтра он спалит дом – ты скажешь, что у него депрессия! Ограбит магазин – ты скажешь, что ему денег на жизнь не хватало! От него чего угодно можно ожидать!

Это он такого низкого обо мне мнения?! Я едва не ворвался в кабинет. Остановило только одно – не терпелось узнать, что ещё они скажут.

– Он никогда ничего подобного не сделает, и ты это знаешь, – произнесла мать. Её голос ослаб. Она мямлила, словно сама не была уверена в том, что утверждала.

– Как раз не знаю. Если бы ты без конца его не прощала, меньше было бы проблем!

– Прощаю, потому что он наш сын, родных надо прощать… Тебя я тоже не раз прощала.

– Это за что же, позволь спросить, ты меня прощала?

– Ты сам знаешь…

– Ну так говори. Чего замолчала?

– Это неважно.

– Так ты же сама начала! Договаривай! За что прощала? Ну и семейка! Кормишь их, поишь, а при этом я ещё и плохой!

Сдерживать себя я больше не мог. Мать явно сдавала свои позиции, отступала под его напором. Я должен был что-то делать. Влетев в кабинет, я крикнул, что, да, он плохой, что ничего я от него не видел, кроме побоев, оскорблений и унижений, что он настоящий деспот, что никогда нас с матерью не любил. «Тиран, тиран, тиран!» – повторял я в исступлении.

– Как видишь, я прав. Твоё прекрасное воспитание налицо, – сказал отец маме. Его издевательский голос и самоуверенная поза, в которой он стоял: прямой, с широко расставленными ногами – всё это меня взбеленило. Он не только всё отрицал, но ещё и глумился.

– Мама тут ни при чём! – заорал я.

Меня прорвало. Я был как тот булыжник во сне – нёсся вниз с горы. Я обрушил на него всё, что накопилось, назрело, что истерзало мне сердце. Я захлёбывался. Кричал долго, до хрипоты. В горле резало. Было ощущение, что идёт кровь. Пошла кровь или нет, не знаю – мне было безразлично. Я уничтожал словами его, себя, всё, всё, всё…Он молча слушал с той же ухмылкой на губах: мол, болтай себе, болтай, мне до фонаря все твои переживания. Хотел окончательно вывести меня из себя и насладиться моим поражением. То, что он так вёл себя от растерянности, прячась за маской мачо, которую выбрал, чтобы выглядеть кремнём, я понял намного позже. В ту минуту я был летевшим с горы камнем.

Ярость была настолько мощной, что выдернула из моей памяти многие куски. Целиком сохранилось только начало. Потом, вспоминая его, я с горькой иронией думал, что, несмотря на трагизм происходящего, сцена походила на театральную постановку: перепуганная мама с прижатыми к груди руками, невозмутимый отец, с насмешкой во взгляде слушавший мои обвинения, и я на фоне оружия за стеклом. И стояли мы друг против друга, как поставленные режиссёром актёры, этаким треугольником: мама – у высокого окна в середине стены, а отец и я – на противоположной стороне по углам кабинета. Остальное я помнил урывками. Холод отца и его небрежно брошенное «У тебя мозги ещё больше набекрень, чем я думал, прямой путь в психбольницу!» ввели меня в полный раж. Это он про родного сына?! Не понял ни боли моей, ни страданий, ни того, как я всю жизнь ждал его раскаяния и любви! Вместо этого записывает меня в психи! Не собирается ли он сдать меня в сумасшедший дом? И тут со мной что-то произошло. Что-то в голове перевернулось. Я бросился на отца…

На следующий день я лежал, опустошённый и раздавленный, у себя в комнате и вспоминал психолога. Легко ему советы раздавать! Что бы он вчера сделал на моём месте?

Когда я кинулся на отца, он отшвырнул меня в сторону. Я упал на пол, отлетев к стене. Вскочил, опять бросился на него. Он схватил меня за руки и отодрал от себя. Драться он не хотел, и это подхлёстывало меня ещё больше. В ту минуту соображал я плохо. Он мог легко меня отдубасить, но, несмотря на то, что был намного крепче, справиться со мной ему было непросто. Ярость была источником силы, делала меня бешеным, а когда я услышал мамин крик «Это же твой отец!», она удесятерилась. В вопле матери я увидел сплочённость родителей против меня. Как она смеет его защищать после всего, что было! В этом месте воспоминания становились разрозненными.

Утром я очнулся у себя в кровати. Про школу забыл, прогулял. Голова трещала. На руках – синяки. Синева была ещё на левом бедре, на которое я приземлился при падении. А так ни крови, ни ссадин. Отец не бил, а только отшвыривал меня от себя, когда я кидался на него. Я глянул на плакат, на котором стояли мои любимые рэперы. Сегодня их вид не поднимал настроения. Я был пуст, из меня выкачали весь воздух и выпотрошили. Но ярость не прошла, а притихла на время.

Я поднялся. Походил по комнате, сел на кровать. Надо было прийти в себя, ехать в таком состоянии к деду нельзя. Я забеспокоился: не выгнал ли отец из мести Ваню на улицу? И с облегчением увидел, что мой бедный потерянный пёс сидит в углу и с сочувствием смотрит на меня.

– Вот такие дела, брат, – сказал я ему. – Сплошной сволочизм вокруг.

В эту минуту открылась дверь и вошёл отец – как обычно, без стука.

– Очухался? – спросил он.

Я не ответил.

– Хорошо, не хочешь говорить, не надо, тогда слушай, – голосом судьи произнёс он. – Ты сам понимаешь, что теперь тебе придётся уехать и снять квартиру. Первое время я буду всё оплачивать, а когда окончишь школу, будешь платить за квартиру сам.

– Квартира мне не нужна, мне есть где жить, у дедушки.

– В доме твоего дедушки тебе жить не удастся, уже нашёлся покупатель, – добил он меня.

– Ясно, – сказал я.

– К сожалению, тебе мало что ясно, если судить по твоему поведению. Вчера я тебя пожалел и полицию не вызвал, но в следующий раз вызову, поэтому для всех нас будет лучше, если ты уедешь, тем более что ты сам этого хотел.

Смех! Оказывается, я должен благодарить его за то, что он не упёк за решётку родного сына! Лучше бы упёк, тогда я бы полностью и бесповоротно его отсёк, а так, пожалев меня, он опять дал мне ложную надежду.

– У тебя неделя на поиски квартиры.

– А если не найду за такой короткий срок?

– Найдёшь, дешёвых квартир навалом.

– Как же школа? Ты же мечтал, чтобы я с блеском её закончил.

Спрашивал я не для того, чтобы выторговать лишний день, а чтобы уличить его во вранье: говорит одно, а делает другое.

– Теперь мне всё равно. Делай, что хочешь: заканчивай школу, не заканчивай, бродяжничай, меня это больше не касается, это твой выбор. Впрочем, попрошайничать у тебя не получится, ты привык жить на всём готовеньком.

Высказал все свои ехидства и ушёл.

Меня опять стало колотить. Не нужны мне его чёртовы деньги! Даже выгоняя, покупает меня – демонстрирует, что без него не справлюсь. Уж лучше бродяжничать, как он съязвил, чем принимать его подачки! Перспектива быть бездомным меня не особо пугала. Вон сколько нищих, как-то справляются. Однако каков родитель! Родного сына вышвыривает на улицу!

Оторвавшись от кровати, я сел за компьютер и вошёл в форум. Я туда не захаживал с тех пор, как заболел дед. Я бегло пробежался по всем темам. Алёны нигде не было (если только новый ник не взяла). Открыв архив, я выудил оттуда тему о бойне в университете и прямо под ответом Алёны, в котором она говорила о том, что довести могут так, что хоть за ружьё хватайся, напечатал жирными буквами: «Да, могут, потому что всё на свете покупается, все врут, на честность и искренность всем плевать, вокруг одни предатели, а подлость должна наказываться». Отбарабанив всё это на одном дыхании, я чуть не заревел, до того мне стало жалко нас с дедом. Никому мы с ним не нужны. И тут опять влез в голову психолог со своими навязчивыми советами. «Жалеть себя – никчёмное занятие, даже вредное», – будто прошептал он мне в ухо. Въедливый дядька.

Ожидая с нетерпением, откликнется ли кто-нибудь на мой пост, я смотрел на рекламу-мультик в углу экрана. На картинке была горилла. Поковыряв в ухе, она отодрала свой зад от земли и не спеша, с ленцой переваливаясь, двинулась вправо, к зарослям из лиан, продолжавшим расти за пределами компьютера, где-то в иной реальности. Прежде чем выпасть из экрана, она обернулась, игриво глянула и сказала человеческим голосом, что у них на всё скидка двадцать процентов. Во-во, деньги везде на первом месте, всё вокруг покупается, в этом вся цель. Прочесть, у кого такая «потрясная» скидка, я не успел – появился первый отклик на мой пост. Я впился в него глазами. Ну что ж, иного я и не ждал! Мне посоветовали не толкать речи в интернете, а отправляться с ними прямиком к психиатру. Солидарны с моим отцом! Затем повыскакивали и остальные форумчане. Им только тему подбрось. Скучно, видать, им живётся. Никто из них всерьёз моих страданий не принял, всем было до лампочки, а кто-то написал, что я дурака валяю, прикалываюсь. Провоцирую, что называется.

«Вначале прикалывается, а потом, глядишь, пистолет выхватит. С какой такой целью он настрочил всю эту херню именно в этой теме?» – написал тот, кто посоветовал психиатра. Похоже, это был мужик, да ещё вредный.

«Да будет вам, если принимать всерьёз всё, что пишется в Сети, полмира придётся в психушку упечь», – возразили ему.

«Ничего я не прикалываюсь, а говорю, что думаю», – ответил я.

Сглупил я, нечего было лезть в форум, распахивать себя перед толпой невидимок. Мне хотелось, чтобы меня услышали, но никто не услышал.

«Я же говорю, что у человека с мозгами не всё в порядке, – с торжеством написал тот же дядька. – Помните, он ещё собаку украл, а потом бахвалился, что спас её».

Так он, оказывается, из старых участников, ник поменял!

«А если бы вас били и голодом морили, что бы вы сделали? Собаки в сто раз лучше людей, – написал я. – Идите вы все нах!»

Я саданул по клавишам. Экран потух. Пошли они все!

Пора было идти к деду. Если опоздаю, он начнёт нервничать, испугается, что я его бросил. Я встал. Бедро сильно побаливало. При падении я ничего не почувствовал: был в исступлении. Издевательские замечания отца были не в новинку, но вчера они задели за живое. Так бывает: человек терпит годы, а потом из-за мелочи срывается. Именно об этом я говорил психологу, а он ни хрена не понял.

Умора! Отец, видите ли, сделал мне одолжение и не вызвал полицию! Это не меня, а его бы арестовали, глядя на мои синяки. На нём не было ни царапинки, ни пятнышка. Его тело, как и его сердце, сделаны из железобетона. Поэтому он и в полицию не позвонил. За себя боялся, а не за меня, как он здесь прикидывался.

Я опять прилёг. Уставился на стену, по которой шастал невесть откуда взявшийся жирный паук. Наблюдая за ним, я думал о том, что жизнь зависит от пустой случайности. Укусит какое-то ядовитое насекомое – и нет человека.

И не успеет он осуществить свои мечты, сотворить что-то, сделать добро или зло. Выдернет его из этого мира подлая букашка. Выходит, цена жизни – грош и нечего ею дорожить. Эх, доктор Фрейд, а вы говорили, что всё от самого человека зависит. Чепуха! А ещё подкололи меня, что мои рассуждения о деньгах и несправедливости избиты, а сами-то! Разве ваши рассуждения о том, что человек сам должен сколачивать свою судьбу, не избиты? Вот и получается, что банальное в действительности не такое уж банальное, раз все об этом говорят и думают! Сидел бы я сейчас у вас в кабинете, поспорил бы. Но вряд ли я вас когда-нибудь ещё увижу.

Полежав немного, я поднялся и поплёлся в ванную. Кое-как умылся. Из зеркала на меня смотрел нелюбимый мой близнец. Критически изучая его узкие, по сравнению с отцовскими, плечи, я подумал, что всё собирался, но так и не пошёл в фитнес. А отец там накачивает мускулы с утра до вечера. Чтобы сражать своим видом всех тёток! Теперь же мне всё равно, как я выгляжу. Ни в какой спортзал я не пойду. Незачем. Красивый ты или некрасивый, ничего от этого не меняется. Сердце от этого не перестаёт болеть.