Текст книги "Изгой"

7
Мамин секрет

В пятницу я повёл Ваню к ветеринару – кругленькому средних лет дядечке с аккуратной мини бородкой. Нашёл я его в интернете. Его лицо на фотографии мне понравилось, а в жизни – ещё больше. Хотя я не особо доверяю ветврачам, этот мне показался ответственным. Его клиника тоже понравилась. Обстановка приятная: картинки домашних животных, растения в горшках, много окон, светло.

В приёмной сидели мальчик с кроликом и женщина с пучеглазой «карманной» собачкой. Ожидая, когда нас позовут, я пристроился рядом с мальчиком. Его кролик лежал в соломенной корзине на подстилке, неподвижный, как в коме, с опущенными ушами.

– Что с ним? – спросил я.

– Не знаю, он ничего не ест, не двигается, – ответил мальчик. – Вдруг он не выздоровеет?

– Не переживай, вылечат твоего кролика, – утешил я.

Я был встревожен не меньше этого пацана. Шарик под кожей Вани казался мне опасным, несмотря на уверение Ноля, что у собак такое бывает. И позже, когда ветеринар щупал и исследовал нарост, я с замиранием сердца рисовал в уме жуткую картину: сейчас он с прискорбием сообщит, что жить бедняге осталось недолго.

– Пустяковая шишка, – успокоил ветеринар.

Отец вечно твердит, что без денег жизни нет, в них – счастье, а для меня счастьем было услышать всего два слова: «пустяковая шишка». Хотя он прав, без этих проклятых денег никуда не деться. Расплатиться с ветеринаром пришлось родительской кредиткой, которую предусмотрительно дала мне мать. Анализы и осмотр обошлись в целое состояние. Моих накоплений не хватило. Если матери за это влетит, приму удар на себя и скажу отцу, что карточку взял без спроса.

После визита к ветеринару настроение было превосходным, как никогда. Хорошим оно у меня редко бывает и держится недолго. Достаточно мелочи, чтобы его смести. Когда я вернулся домой, так и случилось. Сидел я радостный, ограждённый от мира наушниками, слушал рэп, и… внезапно напала хмурь. Словно я нажал на кнопку «выключить хорошее настроение». Так это меня взболтнуло, что я стал вспоминать, о чём думал, на что смотрел, что делал, когда наслаждался музыкой. Хотел определить, что именно выбило меня из колеи. Я оглядел комнату: плакаты на стенах, диски, валявшиеся на полу вещи. Задержал взгляд на книжной полке. Мой выбор книг отец не одобрял. Если бы я поглощал учебники по бизнесу, тогда другое дело, а забивать себе голову какими-то измышлениями, с его точки зрения, было потерей времени. Мудрствований он не выносил, называл их пустословием. Философов и психологов не жаловал, особенно последних. Считал, что они пудрят всем мозги, чтобы выкачать из пациента побольше денег. «Но они всё-таки помогают разобраться, – как-то посмела не согласиться с ним мать. – У всех столько проблем в семье, на работе, в любви». «Ну-ну, эксперты! – усмехнулся он в ответ. – Учат тебя, как надо правильно жить и любить!» Вспоминая это его замечание, я внезапно сообразил, что именно вызвало у меня хмурь. Слово «любить» потянуло за собой название песни, которую я слушал – «Любовник». Оно-то и испортило мне настроение. Маме я так и не поверил. Этот наглец бизнесмен не выходил у меня из головы. Я должен был выяснить, правду ли она сказала, что они незнакомы. Да, знаю, я зациклился на этом, но ничего не мог с собой поделать.

Сняв наушники, я спустился вниз. Мать ходила с лейкой по гостиной. Цветоводство она обожала. Наш дом и участок выглядели, как ботанический сад.

– Смотри, как разрослось. Всего пару месяцев назад это деревце было с ноготок, – сказала мать, когда я вошёл в комнату. Деревце называлось «денежное». Симпатичное, со сплетённым в косу стволом.

– Что-то не вижу на нём долларов, – сострил я.

– Зачем нам доллары? – улыбнулась мать. Осторожно смахнула пыль с листьев, бережно их расправила.

– Вот именно, зачем, если у отца денег куры не клюют.

Она укоризненно посмотрела на меня. Сейчас скажет то, что я знал наизусть: несправедливо попрекать отца, деньги он зарабатывает честным трудом, а сколько благотворительных дел на его счету… и всё в том же духе. Эти речи меня бесили. Были повторением отцовских проповедей.

– Давай прошвырнёмся по центру, – предложил я. – Заскочим в тот магазин, купим тебе что-нибудь.

– Какой магазин?

– Ну тот, где ты купила себе шляпку.

– Ты хочешь проверить, правду ли я сказала?

– Нет, – смутился я.

В эту минуту произошла забавная вещь. Когда мать прикрепляла стебель цветка к палочке-подпорке, приоткрылся один из набухших бутонов. Как в фантастическом фильме.

– Какое чудо! – воскликнула она с восторгом. И так заискрилась, словно распустился не бутон, а бриллиант. Нет, определённо у матери появился секрет – молодивший её, делавший ещё красивее. Объяснение этому могло быть только одно – она влюбилась.

– Поедем? – не отставал я.

– Поехали, – с неохотой согласилась она.

Её покладистость, с одной стороны, меня устраивала, а с другой, злила. Почему она не умеет сказать «нет»? Как-то я поднял на форуме тему терпимости. Про мать умолчал. Написал, что прочёл статейку и хотел бы обсудить. Охотников поболтать нашлось немало. Глядя, с каким азартом все вцепились в подброшенную мной тему, я подивился. Ноль прав – люди в основном одиноки. Не с кем им поговорить по душам, раз часами торчат в Сети. Также торчат там, чтобы разрядиться и поскандалить.

Мнения были разные. Одни называли терпимость безволием, другие – добротой, третьи – боязнью конфликтов, но в общем сошлись в одном: тот, кто терпит, тот дурак, не сопротивляться не только глупо, но и опасно, надо уметь давать отпор, нельзя, чтобы об тебя вытирали ноги, как об половик. Под конец, как всегда, с помпой выступил Скорпион. Оставил за собой последнее слово. Заявил, что тот, кто терпит, не глупец, а мудрец, – это я опять отшлифовал его мысль, втиснул её в одну лаконичную фразу, а его пост был, как обычно, на трёх страницах. Умный, но нудный он тип. Переигрывает.

«Какой там мудрец! Все эти так называемые непротивленцы – позёры и трусы, и доброты в них никакой нет, корчат из себя святых», – заспорил с ним Ноль. Он постоянно ему противоречил, подстрекал к драчке. Это был единственный раз, когда я с Нолём не согласился. Моя мама – да, всего побаивается, но она добрая и святую из себя не строит.

Так я и не нашёл ответа. Тем более что в итоге обсуждение перешло на личности и тема утонула в ругани. Каждый бился за свою правоту. Как сказал бы отец: вот к чему приводят мудрствования…

За прилавком стояла знакомая продавщица. В этот раз она была само дружелюбие. Увидев нас, бросилась навстречу. Поняла, что я не грабитель, а нормальный парень. Магазин тоже выглядел по-другому. Был заставлен манекенами – столь мастерски сделанными, что казались живыми. Я даже чуть не извинился вслух перед одним, когда случайно задел его локтем. На его голове красовалась кепка с вышитым на ней леопардом, чей утрированно длинный хвост лежал, свернувшись в кольцо, на козырьке. Оригинальная вещица. Примерно такую я и искал.

– Это, оказывается, ваш сын. Какой приятный юноша! – заверещала продавщица. – Могу предложить вам кое-что новенькое. Хотите взглянуть?

Мать кивнула. Держалась она скованно. Несмотря на то, что по дороге сюда я обещал не выяснять, кто купил шляпку, она мне не поверила.

– Сколько стоит вон та кепка? – спросил я продавщицу.

– Опять для мамы? – заулыбалась она.

– Хочу подарить одной девчонке, – сказал я, глядя на леопарда. Интересный зверь: хищный, привлекательный и с загадкой, как Алёна. Я собирался явиться к ней без приглашения и в честь перемирия вручить эту кепку. Ей должно пойти. В её духе.

– Какой щедрый молодой человек! Ваша подружка будет довольна, – засияла продавщица. И предупредила, что осталась всего одна штука и неизвестно, привезут ли ещё.

– Прямо как было в тот раз, когда у меня перехватили шляпку, – не удержался я. – Правда, всё обошлось, мама купила её до меня.

– Да-да, у вас с мамой абсолютно одинаковый вкус! Чему тут удивляться, мать и сын! – заохала продавщица, не догадываясь, какое облегчение доставила мне своими словами. Хотя она не подтвердила напрямую, что мать купила именно ту шляпку, я всё равно был доволен. Оставалось ещё некоторое сомнение, но я решил поставить на этой истории точку и больше не копаться.

– Что за проверки! Это было некрасиво с твоей стороны, – попрекнула мать, когда мы вышли из магазина.

– Как ещё я мог узнать? Ты же не признавалась, темнила.

– Я не темнила, а сказала всё, как есть, – и остановила меня, когда я попытался объяснить: – Всё, забыли. Давай перекусим.

Она указала на ресторан неподалёку от здания, где я подкарауливал бизнесмена. Я понял, что она хочет о чём-то поговорить, прежде чем ехать домой.

Мы уселись за столик. Над нами распахнулся зонт. Как фокус: невидимая рука его раскрывает, когда опускаешься на стул. Хотя от солнца он нас не спас. Тень легла неровным пятном в стороне, а солнечные лучи упали на нас с мамой. И стали мы янтарного цвета. Загар нам не помешал бы. Несмотря на то, что жили мы в жарких краях, оба были слегка бледны. Особенно мама. Хотя это подчёркивало гладкость её кожи. Трудно было поверить, что ей под сорок, она вполне могла бы сойти за мою сестру. Пока мама диктовала заказ официанту – накачанному молодчику с цепочкой на шее, я ею любовался. Молодчик этот, судя по его приторному взгляду, тоже.

– Ты классно выглядишь, – сказал я, когда этот тип ушёл. На похвалы я скуп, но хотелось сделать ей приятное.

– Правда? – просияла она, словно впервые услышала комплимент. – Я сегодня не выспалась и думала, что неважно выгляжу.

Чудно, право! Красивая, а при этом не уверена в себе.

– Я хотела с тобой поговорить, – произнесла мать. – Помнишь, я давно собиралась устроиться на работу… я нашла одно место… на следующей неделе я начинаю.

Новость меня обрадовала. Не потому, что мать будет работать (в это я не поверил), а потому, что я ожидал услышать признание, что бизнесмен – её любовник.

– Я ничего тебе и Эду не говорила, потому что не знала, возьмут ли меня, – продолжила она.

На работу она уже сто раз устраивалась, но дальше разговоров дело не шло. Отец пресекал все её попытки. Открыто не запрещал, но кидал саркастические замечания: вряд ли справишься, у тебя нет опыта, да и зачем это нужно, сиди себе дома, выращивай любимые цветочки. Делал всё возможное, чтобы она передумала. Хотел, чтобы она принадлежала только ему, а то пойдёт на работу и появится у неё своя жизнь – ускользнёт. Он прекрасно знал, что мать не станет ему перечить. Ненавидя всех психологов, он сам действовал примерно, как они, – вычислял слабости людей и подталкивал их к тому, чего хотел от них добиться. Почему мать вела себя так, словно жила в какой-то дикой стране, где женщинам не позволено выходить из дому, я не понимал.

– Кем будешь работать? – спросил я.

– Флористом, буду делать композиции из цветов, оформлять помещения… ты же знаешь, как я люблю это дело. Я всегда мечтала открыть свой собственный бизнес. Когда поднаберусь опыта, так и сделаю, а пока буду работать у одного человека.

– Какого человека? – насторожился я.

– Ты его видел в кафе, когда подглядывал за нами.

– Тот самый, у которого вид, будто он подавился лимоном? Как это он не отпугивает клиентов своей кислой физиономией!

Подтрунивал я от радости. Разрешилась ещё одна загадка.

– Клиентов у него как раз много, а вид у него обманчив, он очень общительный и доброжелательный.

– Отец в курсе?

– Я скажу ему на днях… возможно, даже сегодня.

Прозвучало это неубедительно. Всё это проигрывалось миллион раз. Заранее было известно, чем завершится её разговор с отцом.

– Он тебе не позволит, как и раньше, – охладил я её.

– Нет-нет, он никогда не запрещал, а только объяснял, почему не стоит тем или иным делом заниматься. Я потом сама убеждалась, что он был прав… а данный случай – это совсем другое, это то, что мне нужно, он поймёт, он же поддерживает моё увлечение.

– Ага, поддерживает! Выращивать цветочки у него на глазах – это одно, а выращивать в другом месте – совсем другое. Он хочет, чтобы ты сидела дома в парандже!

– Ничего подобного. Дома я вовсе не сижу, хожу в церковь, по магазинам.

– Что это за жизнь, церковь и по магазинам! У тебя даже подружек нет, он их всех разогнал.

– Неправда. У меня есть друзья в церкви, мы ходим вместе на ланч, да и зачем мне подружки, мне достаточно семьи.

– Что это за семья! Отец крутит тобой, как хочет, а ты всё: он такой прекрасный и чудесный! – взорвался я.

Мамина покорность меня бесила. Сидевшее рядом семейство обернулось в нашу сторону. Все пятеро (родители и трое детей), дородные, розовощёкие, похожие друг на друга, напоминали русскую игрушку, которую я видел у Алёны дома: одинаковые деревянные фигурки, разной величины, вложенные одна в другую. Забыл, как эта штуковина называется. Глава семейства, грузный мужчина в пёстрых штанах, смотрел на меня с осуждением. Он показался мне знакомым.

– Ты постоянно советуешь мне сходить к психологу, – понизив голос, сказал я, – а тебе тоже стоит сходить, узнать, почему ты позволяешь отцу так с собой обращаться.

– Я ходила.

– Почему же молчала? – удивился я.

– Не хотела опережать события, не была уверена, что это поможет.

– Помогло? – с иронией спросил я. Психологам я не доверял. Был солидарен с отцом и считал, что у них одна цель – заморочить пациента и обобрать. Как, спрашивается, незнакомый человек сумеет проникнуть мне в мозги, разложить там всё по полочкам и растолковать мне, что я должен делать, а чего не должен? Смешно же!

– Помогло… поэтому я и решила пойти на работу.

– Ты уже миллион раз решала.

– Да, но раньше я не была готова.

– Как тебе удалось скрыть от отца? Он же всё проверяет. Как это он не увидел, что ты платишь психологу?

– Ну-у… у меня есть свои сбережения.

Надо же, она не столь беспомощна, как я думал!

– Не верю я никаким психологам, толку от них никакого.

– Это не так, смотря какой попадётся, все же разные, мне очень помогло.

– Помогло или нет, станет ясно, когда ты объявишь отцу, что идёшь на работу. Не сомневаюсь, что он тебе запретит.

Внезапно я вспомнил, где видел мужчину в пёстрых штанах. Это был сосед деда. Тот самый, кого дед назвал единственным нормальным человеком на их улице. Не знаю, не знаю… Отец тоже производит на всех изумительное впечатление. Мужчина тем временем запустил свою толстую руку в мисочку с оливками, выловил одну и с довольным видом положил её в рот. Выплюнул косточку, облизал свои пальцы-сардельки и позвал официанта.

– Может, тебе стоит тайно ходить на работу? – посоветовал я.

– Какие глупости! Во-первых, такое не скроешь, а во-вторых, врать я не хочу.

– Тогда поговори с отцом прямо сегодня вечером, чего откладывать, а я буду в коридоре стоять. Если что, прибегу.

– Не волнуйся, всё будет нормально… Знаешь, я подумала, тебе тоже стоит сходить к этому психологу, он очень приятный человек. Я ему про тебя рассказывала.

– С какой стати ты ему что-то рассказывала? – рассердился я.

– Он же знает, что у меня есть сын, спрашивал, чем ты увлекаешься.

– Какое ему дело, чем я увлекаюсь! Ничего больше ему про меня не говори. Если захочу, сам скажу.

– Ну так сходи к нему, посоветуйся, – поймала она меня на слове. – Пожалуйста, хотя бы разочек, чего тебе стоит, ради меня.

Так она жалостливо попросила, что я буркнул, что, так уж и быть, потрачу часок на этого дядьку. В принципе мне самому было интересно, что такого умного он скажет. И, пока мы бродили по музею, куда отправились позже, я представлял нашу встречу. В голове была сумятица: я не возражал сходить к психологу, но побаивался раскрыться и ляпнуть что-то лишнее. Также не хотел, чтобы меня учили, как жить. Учителей с меня предостаточно!

– Какая потрясающая выставка! – тем временем охала мама. – Как я рада, что ты меня сюда привёл.

Выставка была занятной – шоу марионеток. Мне хотелось вырвать мать хотя бы на час из однообразия, в котором она пребывала. По городу она передвигалась взад и вперёд по одному и тому же маршруту. Потеряться никогда не могла. Достаточно было пройтись по немногочисленным дорожкам, по которым она ходила, чтобы найти её на одной из них, да и городок наш был с пятак, заблудиться в нём трудновато. Я часто её подталкивал: надо выбираться из «ящика», расширять свой кругозор, интересоваться не только цветоводством. Ограничивала она себя не в силу своей узости (на новое она как раз живо реагировала), а по привычке: живётся себе и живётся. Не знаю, способствует ли подобному образу жизни провинция или мать такой уродилась. Я часто фантазировал: окончу школу, уговорю её уехать, будем вместе путешествовать, покажу ей мир. Нельзя же на одном месте сидеть.

«Тебе бы девушку, – не поддержал меня Ноль, когда я с ним поделился. – С ней и путешествуй, а не с матерью, а то прямо маменькин сыночек. Отрываться надо».

Ничегошеньки он не понял. Маменькин сыночек – это тот, кто от матери полностью зависит, слушается её. Я же не хотел отрываться от матери по другой причине – она была моей семьёй.

– Какая прелесть! – восклицала мать. – Надо привести сюда Эда, ему понравится.

– Не думаю, вот если бы это была выставка оружия, тогда другое дело, а куклы его не интересуют, – сказал я, глядя на потешных марионеток-музыкантов в чёрных смокингах и бабочках. Служитель музея – до смешного на них похожий, тоже невеликого росточка и в чёрном – нажал на кнопку на стене, и они ожили. В руках одного был саксофон, в который он усердно дул, раздувая щёки. В руках другого – гитара. Третий лупил в барабан. Исполняли они популярный шлягер и так расшумелись, что из всех залов прибежали посетители. Среди них я заметил дедова соседа с семейством. Пока куклы играли, он посматривал на меня с подозрением, словно ожидая, что я сейчас устрою здесь пальбу. Он стал меня нервировать. Дед говорил, что он приличный дядька. Не очень-то верится. Вежливые люди не вцепляются в других глазами. Подойти, что ли, к нему и спросить, чего ему надо. Пока я раскачивался (подойти или нет?), представление окончилось и музыканты безжизненно повисли на свисавших с потолка нитях. Я шагнул к ним, чтобы рассмотреть вблизи, но мне помешал служитель музея.

– Трогать запрещается! – строго сказал он.

– Смотреть-то хоть можно? – огрызнулся я.

– Смотрите на здоровье, а трогать не положено, – сухо ответил он и стал важно прохаживаться по залу. Каждая мошка норовит свою власть показать. Чего ради он меня одёргивал, как нарушителя, привлекал ко мне внимание? Не собирался я вовсе прикасаться к куклам! Хорошо, что мать не видела: ушла в другой зал. Взвинченный, я отправился следом за ней. Рассматривая остальных марионеток, я думал о том, что люди ничем от них не отличаются. Тоже актёры. Тоже делают то, что им велят. Тоже с пластмассовыми сердцами. Им бы у собак поучиться быть добрыми.

Когда мы вернулись домой, Ваня бросился ко мне. Я его обнял, он в ответ меня облизал, пощекотав тёплым шершавым языком.

– Ты хоть помнишь, что собаку надо кормить? Завёл пса, так будь любезен заботиться о нём, а не перекладывай это на других, – прочёл нотацию отец, сорвав на мне досаду на кого-то. Мы с матерью были для него мешками для битья. Раз родные всё стерпят и простят, нечего с ними церемониться, а с теми, кто не простит, – с чужими, будем нянчиться. Хорошенькая логика!

– Чего ты придираешься? Я хоть раз забыл его покормить? – ответил я.

– Жду тебя в кабинете! – приказал он и, грозно топая по лестнице, поднялся наверх. Его железный голос говорил о том, что меня ждёт взбучка. Кормя Ваню, я пытался сообразить, что же такого я натворил. Вёл я себя в последнее время более-менее тихо, в благодарность за пса на рожон особо не лез. «Изуродованный автомобиль!» – вздрогнул я. Но как отец мог узнать? Только если полиция вышла на мой след и приходила в моё отсутствие.

– Садись! – указал отец на диван, когда я вошёл. Он в эту минуту запирал шкаф с оружейной коллекцией. Я заметил за стеклом новый кинжал – с резной ручкой в форме изогнутого птичьего клюва, с раздвоенным острым клинком. Страшноватая штуковина.

– Сегодня купил, – произнёс отец, поймав мой взгляд. – Нравится?

– Нравится. Наверное, немало за эту вещицу выложил? – спросил я, зная, что он всё равно не скажет, сколько заплатил. Когда дело касалось денег, он темнил. Даже скрывал, сколько зарабатывает.

– Немало, но это того стоит.

– Дай попользоваться, – попросил я. Моей шутки он не понял. Глянул так, словно кинжал мне понадобился для того, чтобы с ним расправиться. Затем проверил, хорошо ли заперт шкаф, дабы я не стащил это великолепие, и уселся в кресло – массивное, бархатное, со следами его локтей на ручках.

– Ты помнишь, что тебя ждёт наказание за кражу пса? – приступил он к делу.

– Помню, – кивнул я с облегчением. Дело было не в автомобиле, как я боялся.

– Так вот, в течение месяца ты не будешь получать карманных денег.

– На обед тоже?

Задал я этот вопрос не для того, чтобы выторговать ланч (мать позаботится, голодным не останусь), а чтобы поспорить.

– Будешь обедать дома после школы, а по утрам ешь плотный завтрак.

– Голодать в моём возрасте не рекомендуется, сказывается на успеваемости в школе, – съязвил я.

– Куда уж ниже твоей успеваемости, – усмехнулся он. – Всё, иди!

– Что значит – иди? Ты не дал мне ничего сказать!

– Говори, – разрешил он. На его лице была скука, намекающая на то, что ему заранее известно всё, что услышит. Смотрел он не на меня, а на свою драгоценную коллекцию. Гордился ею, а не мной. Его отражение в чистом, протёртом до блеска Розой стекле шкафа сидело в кресле на фоне его оружия. Символическая картинка!

– Ты наказываешь меня для проформы или на самом деле считаешь, что я украл?

– Кража есть кража. Что перемалывать одно и то же, мы это уже обсуждали, – и, закругляя разговор, стал рыться в каких-то бумагах на письменном столе.

– Если это кража, зачем ты купил Ваню?

– Купил, чтобы уберечь тебя от неприятностей, я же знал, что ты не успокоишься и опять его выкрадешь или пойдёшь разбираться с этим шантажистом. Всё, я занят!

– Не меня, а себя ты хотел уберечь!

Он резко захлопнул папку с бумагами, откинулся на спинку кресла и вонзил в меня свои глаза – серые, холодные и острые – вроде раздвоенного клинка кинжала, который он мне показывал.

– Ты повторяешься. Всё это ты уже говорил, также я имел удовольствие прочесть это в твоём дневнике, – произнёс он. В его словах сквозила насмешка.

– Интересно получается! Ты поучаешь, что чужое брать нельзя, а залезать в чужое и читать без спроса можно? Я имею право на личную жизнь, я уже взрослый!

– Тебе самому-то не смешно? Вспоминаешь, что ты взрослый, только когда тебе удобно! Если взрослый, то веди себя соответственно этому.

– Всё учишь, учишь, поговорил бы со мной по-человечески! Ты же разговариваешь, как робот! Никогда даже не спросишь, как я, что у меня происходит!

– А ты спрашиваешь, что у меня происходит?

Он встал, отодвинул кресло и подошёл к шкафу с коллекцией. Его отражение в стекле сделало шаг ему навстречу и остановилось вместе с ним. Так они и стояли друг против друга: отец, глядя на своё любимое оружие, а его двойник – на него. Его упрёк меня изумил. Я был уверен, что ему безразлично, интересуюсь ли я его жизнью. Поэтому никогда ни о чём его не спрашивал – не хотел нарываться на отстранённое: «Всё о’кей». Вопросы я задавал ему только в уме и понятия не имел, что бы он на них ответил. Жил с ним, а совсем его не знал. Думаю, что для матери тоже многое в нём оставалось тайной. Не подогревало ли это её любовь к нему? Загадочное же манит. А что в любви хорошего? Одни страдания и несвобода. Отцу можно позавидовать: он никого не любил и ни от кого не зависел. Так я считал, когда стоял тогда, растерянный, в его кабинете.

– Не спрашиваю, поскольку ты меня к себе не подпускаешь, – сказал я. – Ну так скажи, что у тебя происходит.

– У меня всё о’кей, – ответил отец. Прямо как отбросил назад ракеткой теннисный мячик!

– Чего ты тогда упрекаешь, если не хочешь отвечать?

– Позже поговорим, сейчас я занят.

Так я и знал! Чего ещё от него ждать! В это мгновенье вошла мать. Вид у неё был перепуганно-отважный, как у кидающегося в бой солдата. Я понял, что она готова объявить отцу о своём решении пойти на работу. Момент для этого был неподходящий. Впрочем, подходящим время никогда не бывает, в каком бы настроении отец ни находился.

– Мне нужно с тобой поговорить, – произнесла она.

– Ты иди, потом закончим, – указал мне отец на дверь.

Я вышел. Создавая видимость, что спускаюсь вниз, громко протопал по лестнице.

Затем на цыпочках поднялся опять наверх и, подкравшись к кабинету, прислушался. Я так и видел, как мать стоит перед отцом, теряя всю свою решимость. Он умел не только растапливать взглядом, когда хотел расположить к себе, но и замораживать, если ему что-то не нравилось – вводил человека в столбняк, наподобие Дракулы. Из него точно получился бы образцовый коп. Непреклонен, беспощаден, плюс вампирский взгляд. Неоценимое для полицейского сочетание! Преступники сдавались бы ему без боя. Был ли он при этом сильным в душе? Нет, раз бил меня. Бить ребёнка может только слабак. Я не переставал надеяться, что он раскается и переделает себя. То, что он не трогал меня пальцем в последнее время, давало на это надежду. Пустые фантазии! Такого чуда никогда не произойдёт. О каком чуде можно мечтать, если он не скрывал своей неприязни ко мне!

– Ты не возражаешь, если я всерьёз займусь цветоводством? – спросила мать. На кой ей нужно его согласие?! Не рабовладельческие же сейчас времена!

– Пожалуйста, чего ты меня спрашивать, сажай себе на здоровье, я никогда не запрещал.

В голосе отца я уловил раздражение. Странный он человек. Держит мать на привязи, а при этом недоволен тем, что она явилась к нему за разрешением.

– Я думаю заняться этим профессионально.

– То есть?

По скрипу кресла я понял, что он уселся. Я представил, как он опускает локти на бархатные ручки и вонзает в мать свой кинжальный взгляд. Началось!

– Хочу пойти поработать.

– Зачем тебе это?

– Мне нравится это дело, меня приглашают в одно место…

– Ты ходила на собеседование? – перебил он.

– Да, но я не была уверена, что получится, поэтому заранее ничего не говорила, – залепетала она, оправдываясь. Наверняка после разговора с отцом позвонит этому кислому дядьке и откажется от его предложения. Только я об этом подумал, как с удивлением услышал:

– На следующей неделе я начинаю.

– Так-так-так, – произнёс отец и в ритм своим «такам» забарабанил пальцами по столу. – Ну и кем ты там, позволь узнать, будешь работать?

– Флористом.

– Флористом! Не смеши! Для этого надо учиться. Зачем ты им понадобилась? У тебя нет никакого опыта, а без опыта, как известно, никуда не берут.

– Им понравились мои идеи, а опыта я наберусь, буду у них учиться.

– Одного не могу понять, тебе что, не хватает денег? Сколько женщин мечтало бы жить, как ты. Сиди себе дома, гуляй по магазинам, а ты зачем-то рвёшься на работу. Тебе что, мало денег?

– Дело не в деньгах, мне хочется заняться любимым делом… как ты.

– Сравнила!

Повисла душная пауза. Стало так тихо, что я затаил дыхание, боясь выдать своё присутствие. Кресло отца опять скрипнуло. Подумав, что он встаёт, я шмыгнул к лестнице. Под моими ногами хрустнула деревяшка пола. Но отец не услышал или принял за треск паркета. И я на цыпочках вернулся к двери.

– Ты против? – прервала молчание мать.

– Дело не в этом, я не вижу смысла в этой затее, – сказал он. И разразился поучительной речью: ты не справишься, это колоссальная ответственность, зачем себя обременять, когда можно спокойно жить, у каждого своё предназначение, у тебя это дом и семья.

– Но я наконец нашла то, что мне нравится делать.

– Как знаешь, моё дело предупредить, – и поинтересовался, где находится эта цветочная лавка или как она там её называет.

– В центре города.

– Ну что ж, поздравляю! – произнёс он. Следом раздались звон и грохот. В моём воображении вспыхнула жуткая сцена: отец разбивает стекло шкафа, выхватывает пистолет и стреляет. Я ворвался в кабинет. Родители стояли у распахнутого окна. У их ног валялось месиво из земли, глиняных осколков, листьев и комка червеобразных бурых корней. Моё воображение опять подвело – грохот упавшего на пол растения я принял за выстрел. Летавший по комнате ветер сдул с письменного стола стопку бумаг и захлопнул за моей спиной дверь.

– Что с тобой? – спросил отец.

– Ничего, просто зашёл.

– Следовало постучать, – отчитал он, подзабыв, что сам никогда не стучит, и велел сбегать за веником и совком. Я принёс, помог всё убрать. Пока мы возились, по улице промчался броневик. Не глядя в окно, мы поняли по издевательским гудкам, что это он. Отец не дрогнул, не обернулся, но ходившие на его скулах желваки выдавали, что он взбешён. В данном случае я был на его стороне. Водитель вёл себя нагло. Как назойливый комар, которого так и хочется прихлопнуть. Надо мне найти эту девчонку и разобраться.

– Не обращай внимания, побесится и отстанет, – утешил я отца.

– О ком ты? – вскинул он на меня глаза.

– Об этом водителе. Давай посмотрим запись с камеры наблюдения, кто это.

– Мы ничего не увидим, окна машины затемнены.

– Для чего тогда нужна эта камера?

– Чтобы предъявить полиции доказательства. Всё, пошли! – отрезал он и приказал отнести мусор на кухню.

Ужин прошёл натянуто. Мы с отцом не проронили ни слова, а мать с преувеличенной восторженностью тараторила о каком-то благотворительном фонде. Умасливая отца, намекала, что работа в магазине не повлияет на её волонтёрскую деятельность. Отец поощрял её помощь церкви, сам давал деньги на всякие добрые дела. «Добрые» – это я иронизирую. Пожертвованиями он покупал себе всеобщее уважение и место в раю. Если бы искренне творил добро, то ни одна душа бы не знала. Как делал мой дед. Тот постоянно посылал деньги сиротам, больным, нищим, но никогда об этом не трезвонил. Узнал я об этом случайно. Разыскивая как-то его очки, которые он, как всегда, куда-то засунул, обнаружил пачку благодарственных писем от разных организаций. Знаю, что не должен был залезать в них без спроса, но трудно было удержаться. Прочёл одно и, восхищаясь дедом, потянулся за другими.

– Ты ни кусочка не съел, – сказала мать, покончив с темой благотворительности.

– Не хочется, – ответил я. Совместных трапез я избегал. Придумывал разные предлоги, чтобы поужинать позже в одиночестве, когда родители улягутся спать. Отец относился к еде, как к горючему: механически всё заглатывал и уходил. Поэтому было непонятно, зачем ему требовалось наше присутствие. Тем более что сидения за столом вели к препирательствам. Отцу ничего не нравилось, всё было не так. Он одёргивал, критиковал и ехидничал, о чём бы ни шла речь. Иногда меня посещала мысль, что он был в глубокой депрессухе. Когда я об этом думал, во мне просыпалась жалость к нему. Но я её глушил. Не из-за депрессии он так себя ведёт, таков его нрав. Без нравоучений и колкостей он не может обойтись.