Текст книги "Изгой"

6
Шантаж

После занятий я отправился в своё новое местечко. В предыдущее больше не ходил из за Арнольда. Когда часто натыкаешься на одного и того же человека, поневоле заподозришь, что это неспроста. Вряд ли коп знал о моих ночных вылазках (а то давно бы схватил), но я решил не рисковать.

Новое место было даже лучше: неподалёку от дома, укромное. В парке, где я его облюбовал, росло всё подряд: сосны, дубы, пальмы, бамбук – все обкрученные верёвочными растениями. Как будто кто-то начал связывать их в охапку, да передумал и бросил как есть.

В глубину парка народ не лез. Гуляли и бегали рысцой по асфальтированным тропинкам, вдоль которых стояли плоские статуи из фанеры. Я тоже вначале шёл по дорожкам, а потом спускался вниз к ручью с клетчатыми бурыми камнями по краям. При моём приближении камни превращались в черепах, прыгали в воду и уплывали. Убедившись, что за мной никто не идёт, я нырял в заросли. И попадал в настоящие джунгли. Лианы оживали, цеплялись за мою одежду. Одна из них, наподобие длиннющего червяка, чуть не выдернула из моего кармана мамину записку, которую я так и не разорвал. Добравшись до своего местечка, я её развернул и прочёл то, что знал наизусть:

«Бедный мой (дальше неразборчиво), прости меня, не могу больше, не могу… разом оборвать и точка».

Не записка, а шифровка. Кто бедный: я, отец или её любовник? За что прощать? Самое тревожное заключалось в последнем. Что значит – разом оборвать и точка: развод или то, чего я больше всего опасался? Выберу момент и спрошу мать в лоб, а то устал я следить за каждым её шагом. Я ужасно боялся, что она покончит с собой. Когда Ноль рассказал, как его мать чуть не наглоталась снотворного из-за какого-то проходимца, я совсем разволновался. Ответственность за мать, которую я чувствовал с детства, меня измотала. Непосильная эта ноша для ребёнка, подростка – неважно какого ты возраста. Стресс. Я боялся потерять мать, постоянно ждал, что потеряю, а из-за этого злился на неё. Что-то в ней было ускользающее. Страх потери привязывал меня к ней ещё сильней.

Размышляя, я смотрел на лианы. На некоторых распускались цветы – сиреневые колокола с длинными язычками. У моих ног шевельнулся лист, обернулся хамелеоном и юркнул под камень. Хорошо-то как, спокойно, никто не пристаёт, ничего не требует, сидеть бы здесь всю жизнь. Издалека доносились голоса гулявших людей, окрики велосипедистов: «Посторонись!» Они были близко, а потом стали отдаляться, я уже едва их слышал, я был один… Звуки, запахи, вкус воздуха постепенно менялись, всё было другим, усиленным. И я был другим…

Я даже не заметил, как просидел там дольше обычного. По застрявшему в ветках деревьях солнцу я понял, что близится вечер. Пора идти. Но домой я не сразу поехал. После уединения в моём местечке возвращаться было нелегко.

– Ты где шлялся?! – накинулся отец, когда я вошёл в дом.

Очередная с его стороны несправедливость: он сам нередко задерживался. Сегодня тоже – был в костюме, значит, незадолго до меня вернулся с работы и не успел переодеться. Чего тогда, спрашивается, придирается?

– Гулял. Прогулки что, запрещаются?

– Не дерзи! – рассвирепел он.

Из кухни вышла мать – напряжённая, со стянутым лицом. Я понял, что она взволнована.

– Что-то с дедом? – встревожился я.

– С дедом всё в порядке, а с тобой нет, – отчеканил отец и, ничего не объясняя, повёл меня на второй этаж. Когда мы поднимались по лестнице, я обернулся. Мать смотрела мне вслед с беспокойством.

– Входи! – велел отец и втолкнул меня в свой кабинет.

Спиной к нам, рассматривая его оружие за стеклом, стоял человек.

– Классная у вас коллекция! – сказал он, обернувшись. Это был бывший хозяин Вани. Не ожидал, что он меня найдёт, да ещё так быстро. В этот раз он показался мне ещё более отталкивающим: мясистое, в ямах лицо, руки-лопаты с короткими пальцами, мелкие водянистые глазки. Вполне сгодился бы на роль маньяка-убийцы в каком-нибудь ужастике. Я твёрдо решил, что Ваню не отдам, чего бы это мне ни стоило. Отдать пса этому живодёру, значит обречь беднягу на мучения и смерть.

– Представлять тебя, как я понимаю, не надо, вы уже знакомы, – ледяным тоном произнёс отец.

– Кто это? – расхрабрился я.

– Меня зовут Ангус, – осклабился тот.

Имя меня рассмешило: так назывался любимый гамбургер отца.

Несмотря на браваду, я струхнул. Этот тип мог привлечь меня за воровство, а отец отмазывать меня не будет, с лёгкостью избавится от родного сына, как и от собственного отца. Ну не лицемер? Развесил по всему дому фотографии деда: глядите, какой у меня родитель, герой, ветеран войны! А сам вспоминает о нём только в Рождество! Я посмотрел на портрет деда в массивной позолоченной раме, почётно висевший на стене. Художник, желая угодить, перестарался. Сделал кистью пластическую операцию: разгладил кожу на лице деда, подправил асимметричность черт. То есть убрал то, что мне нравилось, – индивидуальность. Зато глаза были переданы верно – едкие, с затаённой обидой. «Где твоя хвалёная сыновняя любовь?» – говорили они моему отцу. Если отец отстранился от деда из-за того, что не мог его простить, почему тогда он подвергал меня тем же страданиям, через которые прошёл сам? Думая об этом, я начал закипать.

– Выходит, ты украл собаку, а не купил? – жёстко спросил отец.

– Не украл, а спас! – бросил я.

Прыснув смехом – дребезжащим и таким же противным, как и всё в нём, Ангус сказал, что с подобными воззрениями меня определённо не выберут в присяжные. Вёл он себя развязно. Распоясался, потому что от него зависела моя судьба. Но он просчитался. Запугать отца было непросто, как и деда.

– При чём тут присяжные? – резко спросил он.

– Это я так, пошутил, – крякнул Ангус. – Я, в общем-то, пришёл в мирных, так сказать, целях. Понимаю же, что паренёк ваш не со зла это сделал.

– Как вы меня нашли? – задал я ему вопрос.

– Чего там искать-то… Запомнил номер твоей машины, на всякий, так сказать, случай. Вёл ты себя тогда, утром, странновато, около моей собаки крутился, а по номеру любого найдёшь, друзья подсобили, – намекнул он, что у него есть крутые знакомства и мне несдобровать.

– Утром? – мгновенно обратил на это внимание отец. – Ты прогуливал школу?

– Не прогуливал, а ехал к зубному, по дороге заметил пса, остановился покормить его, вид у него был голодный.

– Разве я тебя не учил, что воровать – это грех?

– Ну да, учил своим заповедям.

– Ты у меня договоришься! – гаркнул он.

– Зачем ругаться-то? – вставил Ангус. – Давайте миролюбиво всё обсудим, а где, кстати, мой Грозный?

– Какой он Грозный? Добрая псина, теперь его зовут Ваня, – ответил я.

– Ну что ж, я не против, зови так, коли хочется. Где он?

– Зачем он вам? Он же вам не нужен!

При мысли, что предстоит разлука с Ваней и этот детина опять будет над ним измываться, всё внутри меня бурлило.

– Немедленно приведи сюда собаку! – приказал отец.

Я не сдвинулся с места. Если на меня давить и орать, ещё больше сопротивляюсь. Удивительно, что отец этого не понимает. Сам же так устроен.

– О’кей, не хочешь – не надо, сейчас позвоним в полицию. Посидишь за решёткой, сразу придёшь в чувство.

– Давай, сажай родного сына в тюрьму! Что ещё от тебя ждать! – взорвался я. Хотя я знал, что он блефовал. Репутация семьи была для него превыше всего.

– Зачем же так сразу в тюрьму? – сказал Ангус. – Не зверь же я какой, вижу, что паренёк ваш о собаке заботится.

– Пожалуйста, оставьте Ваню хотя бы на день, – воспользовался я его неожиданной уступчивостью. – Я записал его к ветеринару, пса нужно проверить, он нездоров.

– Проверить – это, конечно, дело хорошее, но где ж я деньги-то на это возьму?

– Я сам всё оплачу, оставьте его на один день, – взмолился я.

– Ну ежели так, не возражаю, пускай побудет здесь.

– Интересно, как это ты собираешься всё оплачивать? – нахмурился отец. – На меня рассчитываешь?

– На тебя я давно уже не рассчитываю! У меня есть свои деньги, я накопил!

– Нет, собаку мы вернём сейчас! – отрубил он.

Я задохнулся от ярости. Вечно он превращает мою жизнь в ад!

– Ваню не отдам! – крикнул я.

– Сейчас я схожу за собакой, и будем считать, что инцидент исчерпан, – игнорируя меня, произнёс отец и, вытащив из ящика стола конверт, протянул Ангусу. – Это вам за моральный ущерб.

Тот схватил конверт своей лапищей, раскрыл, начал пересчитывать.

В голове у меня помутнело. Я бросился к двери, преградил отцу путь, заорал, что не позволю трогать Ваню. Проорал что-то ещё, а что – не помню. Он молча, со льдом во взгляде отодвинул меня в сторону. Я для него – пылинка, помеха, пустое место. Его драгоценное оружие за стеклом важнее и дороже, чем я.

– Да будет вам, я ж не против, заберу собаку позже, мне без разницы, – повторил Ангус.

– Мне что-то непонятно, – обернулся к нему отец. – Разве вы не явились сюда за своим псом?

– Я ж сказал, что пришёл с мирными, так сказать, намерениями, полюбовно хочу всё разрешить. Ни мне, ни вам не нужны лишние хлопоты, можем легко договориться.

Дребезжа смехом, он запустил лапу-лопату в карман своего комбинезона, выудил оттуда сложенную бумажку и протянул отцу. Тот взял, прочёл и спросил с брезгливостью:

– Что это? Я же дал вам деньги.

– Премного благодарен, конечно, но, сами понимаете, на эту сумму не особо разгуляешься. Кризис же на дворе, а тут всё ломается, то одно чини, то другое. Долги, так сказать, растут… вам-то сложно это понять, живёте, так сказать, без проблем, как у Христа за пазухой.

– Вы хотите, чтобы я оплачивал все ваши расходы? Недурно! Это шантаж?

– Помилуйте, какой шантаж! Всего лишь маленькая просьбочка, что вы, право, – закудахтал тот.

– Что же, позвольте узнать, означают эти цифры?

– Небольшие траты, всего-то и делов. О вас же, так сказать, забочусь. Вы же не хотите неприятностей, огласки, человек вы известный, у всех, так сказать, на виду, да и парня вашего уберечь хотите, хоть и попугивали его… ну это понятно, в воспитательных целях. Мне тоже все эти суды – одна головная боль, я не так уж много и прошу, всего-то пустяк, на новую мастерскую. Мелочная, так сказать, для вас сумма. На адвоката больше потратите.

– А если я откажусь?

– Жалко будет, придётся в полицию обращаться. Сами подумайте, оно вам надо? Шум поднимется, начнут везде писать: родному сыну на собаку денег пожалел, пришлось бедному парню красть чужую, сын-то вором стал, будут ваши отношения перемалывать, а отношения-то у вас с сынком не ахти, – изображая сочувствие, он сокрушённо покачал головой. – Жаль мне вас, человек вы уважаемый, говорят, в мэры города хотите податься, а с таким пятном сложновато баллотироваться, начнут копать, как вы с сыном-то своим обращаетесь. Кто знает, что они там накопают, у всех свои скелеты в шкафу. Подумайте хорошенько, закон-то на моей стороне, беспроигрышный, так сказать случай.

– Не обольщайтесь, – улыбнулся отец.

– Зря вы так, я ж как лучше хочу. Паренька вашего жалко, нервный он у вас. Я ж вам навстречу иду, не возражаю, чтобы собака побыла у вас пару деньков, чтобы к ветеринару её сводили. Со мной всегда можно, так сказать, договориться.

– Только давайте без этого цирка, – поморщился отец. – Хорошо, пускай собака пока у нас побудет, сейчас подпишем бумагу, что вы её оставляете.

– Э-э, нет, подписывать не буду. Вы что, мне не верите?

– Вы меня за идиота принимаете?

– Зря вы так, всё сделаю, как договоримся. Бог мне свидетель, – перекрестился тот. – Зачем бумагу подписывать, раз я оставляю собаку всего-то на пару деньков. Я ж, так сказать, заинтересованное лицо. Ежели мы всё полюбовно порешим, чего мне себе вредить и вас обманывать?

– Ты иди, – обернулся отец ко мне. – С тобой я потом разберусь.

Довольный, я скатился по лестнице вниз. Несмотря на свою законопослушность, отец поддался шантажу. Хотя не обо мне он заботился – боялся шума и сплетен. Для него имидж образцовой семьи на первом месте, тем более если он навострился в мэры. Сам отец об этом прямо не говорил, только намекал, но слухи по городу, да, ходили. Ангус оказался хитрецом и надавил на нужные кнопки: вся эта заваруха отцу была совсем некстати. А может, он всё-таки уступил этому мошеннику ради меня? Нет, что-то здесь не так. Шантажировать себя он никогда бы не позволил! Обведёт Ангуса вокруг пальца и устроит ему весёленькую жизнь.

Я пробежался по первому этажу, разыскивая мать. Её нигде не было. На кухне, где она обычно в это время пила кофе, тоже пусто. Тихо. Только позвякивали забытые на холодильнике стаканы, стучавшие друг о друга, когда ворочались в генераторе кубики льда. Я вышел на улицу. Мать сидела на скамейке, глядя на солнце, а точнее, на его половину. Его верхний полукруг лежал на крыше дома напротив, а нижний уже скрылся за домом. Падающее вниз металлического цвета солнце покрыло всё вокруг медью. Казалось, что на деревьях растут листья из железа, а пальма, под которой сидела мама, превратилась в слиток – была неподвижной при безветрии, бронзовой.

– Ну что? – вскинула мать на меня глаза, когда я подошёл. У её ног лежал Ваня – тоже весь бронзовый. Он вскочил при моём появлении, завилял хвостом. Видно, переживал. Чуял, что его могут отправить назад в заключение.

– Ваня побудет у нас пару дней! – сообщил я радостную новость. И изложил суть дела. Про то, что пса я в любом случае не отдам, я промолчал.

– Но это же верх неосмотрительности – иметь дело с шантажистом, – огорчилась мать.

– Как же иначе? Тогда пришлось бы судиться, ещё бы посадили.

– Никто бы тебя не посадил, отделались бы штрафом, а скорее всего выиграли бы, ты же знаешь, какие у отца адвокаты, а теперь что будет? Всё это плохо закончится.

– Обойдётся, отец никогда не допустит ошибки, – успокоил я.

– Нет, это легкомысленно, не понимаю, зачем Эду всё это нужно.

Одновременно с мамиными словами упала вниз вторая половина солнца, забрав с собой медный цвет. В темноте мамино лицо казалось особенно встревоженным. Чтобы развеяться, я предложил ей пройтись.

Мы пошли по улице мимо особняков с геометрическими газонами, мимо кустов-скульптур. Кусты были подстрижены в форме шаров, птиц и животных. Дома были неприступные, походили на крепости. А чистые-то какие, аж вылизанные! Мылом, что ли, их моют каждый день?

– Ты нетерпим к людям, – попрекнула мать, когда я иронически заметил, что вся эта идеальная чистота и образцовые участки – показуха. А люди разве терпимы? Никакой критики в свой адрес не принимают, зато других с радостью критикуют. Приветливыми умеют быть, только если их не трогать и петь им дифирамбы. Мой отец тому пример: вежлив, обходителен, но, если его задеть, сразу набросится, как дикий зверь. Только я подумал об этом, как вдруг заметил на углу застывшего в прыжке зелёного тигра. Куст-тигр – это что-то новенькое.

– Посмотри, – указал я на него маме. – Прикольно!

– Да-да, – рассеянно ответила она, думая о чём-то своём. Она была по-прежнему расстроена и, как мне показалось, не только из-за истории с Ваней.

Когда мы вернулись, в дверях стоял отец – суровый, со стальными глазами. Ангус уже убрался восвояси.

– Пошли ко мне! – велел отец.

Мы молча поднялись наверх в его кабинет.

– Ты кому-нибудь рассказывал про то, что украл собаку? – спросил он.

– Нет, – обманул я. Не рискнул признаться, что раструбил об этом на форуме.

– Надеюсь, ты понимаешь, что надо держать язык за зубами? Собаку ты не крал, нам её продали.

– Продали?! – удивился я.

– Да, я её купил, связался с адвокатом. Этот подлец всё подписал. По факсу всё оформили.

– Как это тебе удалось провернуть?

– Ничего сложного в этом не было, паршивым он оказался шантажистом.

– Это точно! – подхватил я. – Он бы в любом случае не выиграл в суде. Увести собаку – это не то что магазин ограбить.

– М-да… тебе определённо надо прочистить мозги.

Он уселся в кресло. Положил локти на бархатные ручки, переплёл пальцы своих рук. Я стоял перед ним, как перед судьёй. Сейчас мне вынесут приговор и я пойду отбывать срок.

– Вор из тебя такой же неумелый, как из него шантажист. Ни ты, ни он не учли, чем всё может обернуться, следовало быть умнее, – прочёл он мораль. – Сейчас свяжусь кое с кем, они нароют на него фактов. Не сомневаюсь, что у этого подонка богатое прошлое. Самоуверенный, однако, субъект! Он думал, что ему всё сойдёт с рук!

– Собираешься ему мстить? – спросил я.

– Не мстить, а воздать по заслугам. Большая, между прочим, разница.

– Не вижу никакой разницы.

– Нет, ты меня поражаешь! После всего, что ты заварил, ещё и поучаешь! Сказал бы лучше спасибо, что я тебя выручил, – и с удовольствием уколол: – Как видишь, ты не прав, что на меня нельзя рассчитывать.

– Ты поэтому купил Ваню – чтобы доказать мне, что я не прав?

– Нет, не поэтому, по другим причинам. Ты же мечтал о собаке, вот и получил.

– С чего ты вдруг передумал? Ты же хотел Ваню вернуть.

– Да, хотел, но потом увидел, как ты к нему привязался, а этому негодяю, ты прав, собака не нужна.

– Спасибо, – буркнул я.

Я на самом деле был ему благодарен, хотя не поверил ни единому его слову. Всех карт он никогда не раскрывал, его истинные мотивы всегда оставались загадкой. Немудрено, что он так ловко сделал себе карьеру! Ваню он купил не из добрых побуждений, а заботясь о своём незапятнанном имени. Когда всё поутихнет, он, несомненно, избавится от пса. Я даже не допускал простой мысли, что он меня пожалел.

– Одного не могу понять. Зачем тебе понадобилась больная собака? – подтвердил он вопросом мои подозрения.

– По-твоему, больных надо бросать?

«Вот как ты бросил своего отца», – хотел я добавить, глядя на наблюдавшего за нами деда на портрете – вечно молодого, с идеальными чертами лица, благодаря польстившему ему художнику. А в жизни он был старым, сморщенным, нездоровым.

– Как знаешь, возись с больной собакой, если так хочется, – сказал отец. – Теперь о другом. Как ты сам понимаешь, за воровство ты будешь наказан.

– Хорошо, какое наказание меня ждёт? – покорно принял я свою участь. Лишь бы Ваня был со мной. Стоило бы, конечно, указать отцу на противоречие: раз ты купил украденную собаку, ты соучастник. Чего тогда меня наказывать?

– Завтра решу. Имей в виду, что выручаю я тебя в последний раз. Тебе уже шестнадцать, пора нести ответственность за свои поступки, – изрёк он. Его нотации меня злили. Если бы он говорил живым человеческим языком, обсуждал бы всё со мной, а не пичкал нравоучениями, я бы скорее его послушался.

– То есть, раз я вырос, помогать мне не нужно, я уже не твой ребёнок?

– Не придирайся к словам! Ты прекрасно знаешь, о чём речь. Пора быть взрослым.

– Ну да, – завёлся я, – пора быть самостоятельным! Только и делаешь, что об этом твердишь!

– Твержу, потому что пока не вижу результата.

– Не беспокойся, скоро будет результат. Окончу школу и стану самостоятельным.

– Ну что ж, это только похвально.

В его реплике я уловил сарказм.

– Для тебя самое главное, чтобы я зарабатывал?

– Разве это не важно?

– У тебя всё упирается только в деньги!

– Заметь, это ты сказал, а не я, но, раз уж ты коснулся этой темы… что-то я не вижу, чтобы ты от денег отказывался.

Его насмешка меня взбесила.

– Не нужны мне твои деньги! Мне другое нужно!

– Что именно?

– Тебе не понять!

Я выскочил из кабинета. Влетел к себе в комнату. Включил компьютер. Начал лупить по клавишам. Меня колотило, как при высокой температуре. Если отец с издёвкой, без тени жалости бросил мне «Что именно?», значит, не понимает. Или – что хуже – понимает, а сказал это, чтобы унизить. Сознаёт ли он, что нет у нас никакой семьи, давно развалилась? Мы с мамой хотя бы держимся друг за друга. А он? Это из-за него я окружил себя барьером, стал одиноким! Из-за него прячусь от всех в своём местечке в парке! Ведь не хотел с ним ругаться, даже был благодарен за Ваню, но сдержаться не сумел.

«Сегодня поссорились, завтра помиритесь, у всех так», – написал мне Ноль, когда я всё это вывалил ему, не подумав, что позже могу пожалеть об излишней откровенности.

«Нет, не помиримся, школу окончу – и прощай, семейное гнездо», – ответил я. С такой силой я барабанил по клавишам, что почувствовал боль в руке. Ссадина от удара в дедову стену не совсем зажила.

«Свою мать тоже бросишь? Ты же говорил, что любишь её».

«Нет, не брошу, но, знаешь, такая досада на неё берёт. Она вечно слушается отца, пляшет под его дудку».

«Она его боится, а не слушается. Сечёшь разницу?»

«Ты-то откуда знаешь?» – рассердился я.

«По твоим рассказам ясно».

«Ты считаешь, что она его не любит?»

«Мне-то откуда это знать? Тебе виднее, я твоих родителей не знаю, но любят и тех, кого боятся, такое тоже бывает».

«Всё равно обидно, у неё на первом месте всегда отец, а я за бортом, один я».

На мать я мысленно (нередко не только мысленно) наезжал каждый раз, когда мне было тошно. Потому что она мне всё прощала, позволяла на ней срываться.

«Тоже мне удивил, один он! Всем одиноко в этом мире, и каждый, как и ты, считает, что он самый несчастный и одинокий», – ответил Ноль.

«Ну и что в этом такого? Когда человек не понят, он одинок».

«Человек одинок от эгоизма, а не оттого, что не понят», – поддел он.

«Какой же я эгоист, если о матери беспокоюсь?»

«Сам же только что её ругал».

«Разве ты свою мать не ругаешь, когда зол на неё? Сам же рассказывал, что вы ссоритесь из-за её бойфренда».

«Никакой он не бойфренд, он женат, довольно противный мужик, жмот и бабник».

«Зачем он ей тогда нужен?»

«Влюбляются же не только в принцев, хотя, думаю, она устроиться получше хочет, он с деньгами, она надеется, что он уйдёт из семьи. Жди, уйдёт он!»

«Ты бы поговорил с ней», – посоветовал я.

«Ты что, родичей не знаешь? Это мы должны их слушаться, а не они нас».

«Это ты в самую точку, – согласился я. – Слышь, давай встретимся, познакомимся, а то что мы всё в чате сидим. Ты говорил, что в этом же штате живёшь».

«Штат большой, на машине долго пилить».

«Если тебе лень пилить, я к тебе приеду», – вызвался я.

«Не боишься, что встретимся и разочаруемся?»

«С чего нам разочаровываться, уже заочно знаем друг друга».

«Переписываться – это одно, а общаться в жизни – другое. Встретимся и рассоримся».

«Почему это мы рассоримся?» – не понял я.

Он не ответил.