Текст книги "День полнолуния"

Иногда мне приходило в голову, что в целом между нами не было такой уж гигантской пропасти, как когда-то. Что теперь уже и я была москвичкой с успешной карьерой, не моделью с длинными ногами, нет, конечно, но вроде бы вполне привлекательной. Однако попробовать изменить статус наших отношений через столько лет казалось мне немыслимым. В конце концов, найти хороших друзей ведь куда сложнее, чем любовников. Именно это я себе и говорила долгие годы, вплоть до того весеннего вечера, когда Андрей поцеловал меня в саду госпиталя имени Бурденко.

* * *

Майская ночь вползала в окно, влажно дышала яблоневым ароматом. Вечером перед больничным отбоем я попросила не закрывать створку окна наглухо, и медсестра, обычно в ответ на такую просьбу разражавшаяся речью на тему того, как опасны могут быть сквозняки и как губительны в моем состоянии простуды, на этот раз почему-то послушалась. Может быть, потому, что вечер и в самом деле был теплым и просквозить меня ну никак не могло.

В палате было темно, лишь в щель под дверью просачивался тусклый голубоватый свет из коридора. Я лежала на своей трижды проклятой койке и чувствовала, как горло мне, словно едким дымом, заволакивает отчаяние – самым темным, самым кромешным. После этого злосчастного поцелуя я резко дернулась, отстранилась, и Андрей как-то смутился, тоже отодвинулся, откашлялся и сказал:

– Ну что, давай отвезу тебя в палату?

А я смогла только кивнуть – так сжималось у меня горло.

Вот так молча мы с ним и попрощались. Теперь же, когда я думала о том, что произошло вечером, у меня тряслись руки, а глаза жгло от злых непролитых слез.

Совершенно очевидно было, что Андрей в своей благотворительности решил подняться на совсем уж недосягаемые вершины. Мало ему было все эти месяцы заботиться обо мне, находить врачей, консультантов, собирать консилиумы, выписывать для меня дорогущие препараты. Мало ему было того, что он таскался ко мне почти каждый день, тормошил, поддерживал и не давал скатиться в мертвую тоску. Мало того, что он притаскивал мне выпуски журналов, где еще выходили мои последние фотографии, тем самым давая понять, что ничего не кончено, что обо мне еще помнят в профессии. Теперь он решил заняться еще и устройством моей личной жизни. Пожалеть бедненькую ущербную девочку, поцеловать ее романтичным весенним вечером. И ладно бы он ограничился только этим. Я ведь понимала, что Андрей – при этой его склонности ничего не делать наполовину – еще возьмет и женится на мне, обречет себя на жизнь с калекой – только для того, чтобы скрасить мне безрадостный остаток дней.

Поверить в то, что он мог сделать это искренне, я не могла. Да, мы были знакомы пятнадцать лет, и за исключением нескольких месяцев нашего нелепого неудачного романа в юности все эти годы наши отношения оставались сугубо дружескими. Да, я все это время любила его, любила так, как, наверное, не смогла бы больше полюбить ни одного мужчину. Но он-то меня не любил никогда – не любил, даже когда я была здоровой, успешной, жизнерадостной и вечно занятой. Так неужели же полюбил теперь – калекой, не способной самой сходить в туалет, валяющейся в провонявшей нечистым телом палате?

Конечно же, он сделал это из жалости. И теперь наверняка начнет продолжать в том же духе. А мне… Мне невыносимо будет чувствовать, как к моим губам прижимаются эти столько лет желанные губы, и знать, что все это – притворство, благотворительность. А ведь я не смогу устоять, я ведь совершу эту подлость и позволю ему окончательно усадить меня к себе на шею. Потому что я всего лишь человек и противиться тому, о чем я мечтала пятнадцать лет, особенно теперь, когда в жизни моей ничего больше не осталось, я не смогу. Однако легко вообразить, в какой кошмар со временем превратится наша жизнь, если я уступлю. Андрей обязательно начнет тяготиться мной. Нет, он, со свойственным ему благородством, конечно, будет изо всех сил стараться не подавать виду, просто начнет задерживаться на работе, исчезать куда-то, а потом возвращаться с виноватым видом. А я… Я ведь все буду понимать, поначалу еще попытаюсь делать вид, что все нормально, потом начну раздражаться, отчаиваться, все глубже проваливаться в депрессию – мне ведь даже упрекнуть его будет не в чем. Мы устроим друг другу настоящий, невыносимый, приправленный благородством и деликатностью ад на земле. И если сама жить в аду я еще, быть может, смогла бы, то обречь на такое человека, которого я любила, было выше моих сил.

Нужно было срочно что-то придумать. Решить, как избавить Андрея от моей персоны, недвижимым грузом повисшей у него на плечах. И решение пришло само собой, сверкнуло в полумраке палаты путеводной звездой. Покончить со всем. Вот так просто… Плакать по мне никто не станет – детей у меня нет, мать давно умерла, а Андрей… Да, он будет переживать, может, даже винить себя за то, что недосмотрел. Но в глубине души ему сразу станет легче.

Решение было таким простым и очевидным, что я как будто даже обрадовалась. Мне сразу легче стало дышать, появилась некая цель, к которой можно стремиться. Не смешно ли, что моя жизнь обрела смысл именно в том, что я решила эту жизнь оборвать?

И тут же на меня навалилась новая тяжесть – я вдруг задумалась: а как, собственно, я смогу осуществить свое решение? Воплотить его в жизнь. Воплотить его в смерть – так, пожалуй, было вернее…

Когда-то я фантазировала на тему, как красиво было бы, узнав о смертельной болезни, отправиться куда-нибудь в Сорренто и там разогнаться на великолепном ярко-алом «Кадиллаке», сорвавшись со скалы прямо в море. Но сейчас-то я не могла даже самостоятельно встать. О каком, к черту, перелете в Сорренто можно было говорить?

Что делать? Что делать? Не принимать медикаменты, которые каждый день приносила мне медсестра, прятать их, методично собирать, а потом заглотить одним махом? Но ведь на это уйдут месяцы, месяцы и месяцы этой выматывающей муки. Перерезать вены? Да в этой гребаной стерильной палате не найдешь ни одного острого предмета. Не перегрызать же мне их зубами, в самом деле…

В окно влетел ночной ветерок, скрипнула рама, и меня вдруг осенило. Вот же оно – мое спасение. Окно! И даже делать ничего не нужно, оно приоткрыто! Словно нарочно, манит, зовет к себе… Ведь так легко будет покончить со всем прямо сейчас, безотлагательно, пока инстинкт самосохранения не успел еще пересилить, не взял под контроль мои логические выкладки.

Окно… Но как до него добраться? Я оглядела палату. В полутьме блеснул поручень инвалидного кресла, в котором Андрей вечером вывозил меня во двор. Кресло стояло чуть поодаль, в ногах кровати. Будь я здоровым человеком, я могла бы подкатить его к себе ногой. Или попросту сесть в постели и дотянуться. Но, будь я здоровым человеком, кресло мне и не понадобилось бы.

Я оперлась руками о раму кровати и начала медленно перемещать свое наполовину недвижимое тело. Толчок, еще один. Перехватить чуть подальше, снова подтянуться, переползти… С меня уже градом катился пот, в легких жгло от срывавшегося дыхания, а удалось мне всего лишь завалиться поперек кровати. До чего же велик был соблазн все бросить, дотянуться до кнопки, вызвать сестру, чтобы уложила меня нормально и вколола какое-нибудь зелье, что поможет мне пережить эту ночь. Но нет, я уже приняла решение и отступать не собиралась.

Передохнув минут пять, я снова взялась за дело и в конце концов смогла дотянуться до вожделенного поручня кресла кончиками пальцев. Поначалу они соскальзывали, я глухо материлась в темноте, но в итоге все же смогла как следует ухватиться и подкатить кресло поближе. Теперь оставалось только как-то в него переместиться.

Вот теперь я жалела о том, что так плохо старалась на опостылевших реабилитационных занятиях. Сейчас мне наверняка было бы проще. Хотя, если подумать, в этом тоже была некая невеселая ирония – усерднее заниматься, чтобы в нужный момент было легче себя убить.

Я ухватилась за поручни обеими руками и нечеловеческим усилием попыталась подтянуться и перевалить свое тело на сиденье. Но кресло от толчка поехало, и я грохнулась с кровати плашмя, больно ударившись подбородком о сиденье кресла. Поначалу я затихла, прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре. Не вызвал ли шум из моей палаты суматоху, не спешит ли кто сюда, чтобы призвать разошедшуюся пациентку к порядку. Но все было тихо, только где-то внизу хлопнула дверь, и больничный лифт, вздрогнув, поехал вниз.

Я лежала в темноте, опираясь животом о нижнюю часть кресла. Ноги мои бессильно волочились по полу, а сама я беззвучно выла, до крови кусая губы. Во мне проснулась сумасшедшая злость. Подстегиваемая отчаянием, я бросилась на это чертово кресло, как на врага. Словно это оно было виновно в том, во что превратилась моя жизнь. Я боролась с ним, отдуваясь, хрипя, кашляя, ругаясь сквозь зубы. Я штурмовала его снова и снова, пока наконец мне не удалось каким-то чудом вползти животом чуть выше и перевалиться на сиденье. Взмокшая от пота, с содранными локтями, с обломанными ногтями, я все же смогла кое-как усесться в него и перевести дыхание.

Смешно, но в этот момент меня охватил настоящий восторг от одержанной победы. Все было не зря! У меня получилось! Ей-богу, я разразилась бы триумфальным воплем в темноте, если бы не боялась, что в палату нагрянут медсестры. Уже и так в коридоре слышались какие-то подозрительные звуки, кто-то шаркал тапками, негромко с кем-то переговаривался. Нужно было спешить.

Я подкатилась к окну, кресло по инерции ударилось в стенку и слегка отскочило. И я подкатила его снова, на этот раз аккуратнее, вцепилась обеими руками в створку окна и распахнула его настежь. Весенняя ночь вздохнула мне в лицо. Где-то вдалеке за забором проехала одинокая машина. На противоположной стороне улицы в домах еще светилось несколько окон. Но сад внизу был темен и пуст. Тот самый сад, где Андрей поцеловал меня этим вечером. Тот самый, где мне стало ясно, что его нужно спасать от меня.

Я оперлась обеими руками о подоконник, подтянулась и навалилась на него животом. Голова моя свесилась с края. Мне на секунду стало страшно от того, что падать придется головой вниз. С другой стороны, возможно, так было и проще – нырнуть рыбкой, как в ночное море с пирса, и навсегда слиться с этой темной звездной бездной. Я ухватилась руками за уличный край подоконника, переползла вперед еще на несколько сантиметров и уже собиралась сделать последний рывок, когда за моей спиной глухо стукнула о стену дверь в палату.

– Катя! – отчаянно выкрикнул чей-то голос.

Тут же вспыхнул свет, и я задвигалась быстрее – успеть, не дать им меня остановить, – дернулась, но чьи-то сильные руки уже ухватили меня за талию, рванули назад. И вот уже я, вместе с тем человеком, кому эти руки принадлежали, рухнула на больничный пол.

– Пусти меня! Пусти, сволочь! – орала я, отбиваясь.

Отчаяние переполняло меня, я понимала, что второго шанса мне уже не предоставят. А ведь я была так близка к цели, мне оставалось до нее всего одно движение. А теперь никогда уже…

– Пусти, пусти! – орала я.

Андрей – конечно, это был он – только держал меня, прижимая к себе, и тяжело дышал.

– Андрей Сергеевич, я сейчас успокоительное… – проговорила где-то у нас над головами медсестра.

– Не надо, – буркнул он. – Оставьте нас на пару минут.

Дверь хлопнула – должно быть, медсестра вышла. Андрей вдруг взял меня за плечи, встряхнул и рявкнул:

– Ты что удумала, идиотка! – и наотмашь хлестнул меня по щеке. – Дура конченая… А как же я? Обо мне ты подумала? Я же не смогу без тебя!

– Без чего ты не сможешь? – заорала я, вздрагивая всем телом в сухой истерике. – Не сможешь не выносить за мной горшки? Не таскать меня из постели в кухню и обратно? Не любоваться на пролежни? Не сможешь не выглядеть в своих глазах благородным спасителем? Рыцарем в сияющих доспехах? Ну так вот, мне ничего этого не надо, понял? Я не хочу!

– Катя, что ты несешь… – начал он, но я перебила:

– Мне на хрен не сдалась твоя жалость, Андрей! Я была не нужна тебе пятнадцать лет, а сейчас вдруг стала страстно желанна? Расскажи это кому-нибудь другому, какой-нибудь безмозглой модельке с ногами. А я не модель. И без ног! Теперь уже почти буквально. Так зачем мне жить? Чего ждать? Не подскажешь, а?

– А зачем я жил все эти годы? – вдруг как-то зло бросил мне он. – Зачем жил я, если единственная женщина, которая была мне нужна, все время где-то порхала и времени на меня у нее не было? Чего я ждал, скажи мне, а? Чего ждал пятнадцать лет? Что ты на секунду остановишься, обернешься, взглянешь на меня и поймешь, что на самом деле жить без меня не можешь? Каковы были мои шансы на успех, как думаешь?

– Что? – оторопело произнесла я, едва шевеля губами.

Мне казалось, что Андрей сошел с ума. Или я провалилась в какой-то непонятный сон. Ждал пятнадцать лет… Он ведь не мог говорить этого всерьез, верно?

– Что слышала! – все так же яростно рявкнул он. – Я пятнадцать лет ждал, а теперь… Теперь, после того как ты едва не погибла, понял, что не могу больше ждать. Потому что я чуть не потерял тебя. Ты могла бы умереть, а я бы так и не попытался… Поэтому сегодня вечером я… Но я не хочу, чтобы ты считала, что чем-то мне обязана. Если я тебе противен, так и скажи – и незачем сигать из окна. Обещаю, я больше никогда…

– Что? – все так же ошарашенно повторила я. А потом вдруг начала смеяться, мелко, негромко, сотрясаясь всем телом от душившего меня хохота.

У меня перед глазами вдруг замелькали, словно фотоснимки из моего портфолио, отдельные картинки из всех этих промелькнувших лет. Как Андрей встречает меня в аэропорту, обнимает, подхватывает и вдруг, натолкнувшись на мой оторопелый взгляд, опускает на пол и демонстративно разжимает руки. Как я с хохотом бегу к нему через поле, бросаюсь на шею, а затем, испугавшись, что позволила себе лишнее, сама отпрыгиваю в сторону и отворачиваюсь. Все эти его взгляды, напряженные, словно что-то ищущие в моем лице, которые я боялась замечать. Ведь так страшно было поверить, а потом осознать, что жестоко ошиблась…

Неужели, неужели все эти годы и он вот так же всматривался в меня, мучительно выискивая в моем поведении хоть малейшие признаки чего-то большего, чем дружеская симпатия. А я…

Я не могла разобраться в ощущениях, самые разнообразные чувства нахлынули на меня гигантской волной, смели, как то самое цунами, лишили возможности дышать. Здесь была и радость, сумасшедший восторг от того, что то, о чем я боялась даже мечтать, оказалось правдой. И выворачивающая душу боль от того, что – теперь я четко это понимала – все могло быть иначе. Если бы хоть один из нас оказался смелее, перестал пестовать своих тараканов и сделал первый шаг. Как счастливы мы могли бы быть…

– Ты что? – встревоженно спросил Андрей и снова меня встряхнул.

– Господи, – простонала я, смех уже перестал меня душить, из горла теперь вырывались отчаянные всхлипы. – Идиоты… какие же мы с тобой идиоты…

– Вот тут согласен, – кивнул Андрей и вдруг крепко, до боли, прижал меня к себе. – Катька, – выдохнул он мне в шею. – Катька, я же не смогу без тебя. Ты только живи, пожалуйста. Мы все сделаем для того, чтобы ты встала на ноги. А не встанешь, я все равно буду благодарен судьбе за каждый твой прожитый день. Потому что, если бы не стало тебя, этот мир вообще потерял бы всякий смысл.

Он снова поцеловал меня, горячо, жадно, и я ответила на поцелуй. В груди у меня что-то судорожно сжималось, будто бы ледяной ком, распиравший ее все это время, теперь медленно таял. Будто бы вся та вода, что захлестнула меня в тот день в Таиланде, засела в груди, замерзла в ней, превратилась в глыбу льда, а теперь, тая, каплями стекала по щекам. Я слизнула одну из этих капель и в какой-то прострации пробормотала:

– Соленая…

– Что? – переспросил Андрей. А потом вдруг прижал мою голову к себе, прикоснулся губами к волосам и горячо пробормотал в висок: – Катька…

Мы так и сидели с ним на полу, стискивая друг друга руками так, словно боялись, что какая-то сила, стихийное бедствие вроде цунами, разметет нас в стороны, если мы только посмеем ослабить хватку. За окном медленно разгорался рассвет.

* * *

Из приоткрытого окна струится разноголосая какофония звуков с набережной. Скрипка, мандолина, чьи-то голоса, смех… Знакомый, веселый, суетный мир. Мы привыкли к нему, живем, дышим им, спешим куда-то, стараемся ни к чему не относиться всерьез, ничем не дорожить – чтобы никто не мог у нас этого отобрать. И невольно упускаем из-за своих страхов самое прекрасное, самое лучшее, что только могло с нами случиться.

Мне давно уже не восемнадцать лет, я много чего повидала в жизни и рассталась с юношескими романтическими иллюзиями. И все же я верю, что вот такая любовь – преданная, нерушимая, бескорыстная и глубокая – существует на свете. И если кому-то доведется ее встретить, это будет лучшее, что случится с ним в жизни.

Но как же часто бывает, что мы в своей вечной гонке, погрязшие в страхах, сомнениях, стереотипах, упускаем ее, не замечаем и спохватываемся, когда становится уже слишком поздно. И все же я твердо верю, что даже мимолетно прикоснувшийся к этому великому чувству человек никогда уже не станет прежним.

* * *

Другой берег

Мохнатые хлопья тумана плыли над дорогой, цепляясь за ветки. Мглистое предрассветное небо, казалось, набухло не пролившейся влагой. Новенький серебристый джип Фольксваген, почти не различимый в сырой мгле, шел по шоссе ровно и уверенно, высвечивая подслеповатыми фарами путь.

Слева мелькнула сбегавшая с пригорка небольшая деревня – приземистые, ушедшие в землю дома, нехитрые огородики, золотой крест над церквушкой. Затем по обеим сторонам дороги потянулся лес. Сумрачно темнели лохматые елки, деревья тянули к небу красноватые голые ветви. Из-под колес взметнулся полиэтиленовый пакет и затанцевал по асфальту.

В автомобиле находилось трое: двое мужчин и женщина, все примерно одного возраста – лет двадцати пяти. В салоне было тепло и сонно. Андрей дремал, развалившись на заднем сидении. Софья, зевая, скрутила в узел длинные темные волосы, покосилась на мужа. Кирилл, казалось, весь сосредоточился на дороге – губы сжаты, подбородок отяжелел, глаза за стеклами дорогих очков прищурены.

– Чего ты так гонишь? Мы что, опаздываем? – лениво спросила она.

Андрей зашевелился на заднем сидении:

– А сколько время? Мне к двум надо быть на месте…

– Успеем, – уверенно бросил Кирилл, даже не взглянув на часы.

– До обеда мы сто раз доедем, торопиться некуда, – пожала плечами Софья.

– Это точно, в морге подождут, – хохотнул Андрей.

– Заткнись, а? – раздраженно буркнул Кирилл. – Дошутишься…

– Послушай, если ты устал, давай я сяду за руль, – предложила Софья.

Дорога повернула вправо, лес поредел, и впереди показалась речка. Она протекала внизу, в глубоком овраге, сейчас плотно затянутом блеклым туманом. Над речкой тяжело громоздился бетонный мост.

Софья лениво прикрыла глаза, снова зевнула, и вдруг почувствовала, что машина вильнула куда-то влево. Под колесами задребезжали мелкие камни, что-то звонко ударилось о ветровое стекло. Дернувшись от толчка, она открыла глаза и вскрикнула – дорога, словно живая, выдиралась из-под колес, и прямо в лицо им неслось серое бетонное ограждение моста. Кирилл безуспешно пытался справиться с управлением автомобиля.

– Мы разобьемся! – закричала Софья.

– Руль, руль держи, мать твою, – орал с заднего сидения Андрей и рвался вперед, перехватить руль из рук Кирилла. – Забирай влево!

– Это все! Все! Конец! Я не могу больше! – отчетливо выкрикнул Кирилл, выпуская рвавшийся из рук руль.

В последнюю секунду перед столкновением автомобиль каким-то чудом подался вправо. Ограда чиркнула по левому боку, машину занесло, переднее колесо нырнуло в кювет. Взвизгнули тормоза, в стекло ударили ветки. И джип, тяжело ухнув, рванулся вниз с обрыва. Свет померк, затем снова мелькнул в стекле, и опять померк. В животе что-то оборвалось – Софья поняла, что машина перевернулась. Инстинктивно – все-таки спортсменка – она сгруппировалась, закрыла голову руками. Андрей орал что-то матерное. Кирилл хотел схватить ее руку, но промахнулся, сжал колено.

– Я люблю тебя! Люблю! Всегда любил, – услышала она.

А потом машина всей своей тушей обрушилась в воду.

Она успела набрать полные легкие воздуха до того, как ледяная масса воды выдавила лобовое стекло и хлынула в машину. Изо всех сил толкнула дверцу, выбралась наружу. Вода сразу облепила ее, полезла в нос, в рот, в глаза, джинсы налились тяжестью, кеды сделались неподъемными, тянули вниз. Грудь сдавило, в легких отчаянно жгло. Софья хорошо чувствовала воду, умела экономно расходовать воздух и силы, преодолевая нужную дистанцию. Даже и сейчас, в стрессовой ситуации, многолетний навык оказался быстрее здравого смысла. Тело, словно само собой, стремительно двинулось вверх, рассекая враждебную толщу воды. В глазах потемнело, в ушах начало звенеть, но Софья, не поддаваясь панике, плавно и быстро двигалась вперед, к поверхности.

Где-то впереди забрезжил едва видный свет, она сделала последнее усилие и – вынырнула. Со всхлипом глотнула воздух, отплевываясь от речной тины. Чуть в стороне показалась голова Андрея, облепленная мокрыми темными волосами:

– Ты цела? – хрипло выкрикнул он.

– Да… Да, я в порядке, – отозвалась она. – Где Кирилл?

Вдвоем они огляделись, убедившись, что Кирилл из воды так и не показался.

– Я… сейчас… я нырну за ним… – сказала Софья.

– Не вздумай! – рявкнул Андрей. – Он слишком тяжелый, он тебя утопит. Я сам.

– Тебе одному тоже не справится, – отрезала она. – Давай вместе.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова погрузиться в мутную, отдающую на губах болотом серо-зеленую холодную воду. Но теперь почему-то страха не было. Может быть, потому, что однажды она уже здесь побывала – и не погибла?

На самом деле, река оказалась не такой уж глубокой. Через несколько секунд она уже смогла различить сквозь серую муть Андрея, изо всех сил волокшего на себе что-то бесформенное и тяжелое, загребая одной рукой. Пытаясь справиться с судорогой, начавшей сковывать левую ногу, Софья подплыла к нему и взвалила левую руку Кирилла себе на плечи. Вместе им удалось вытащить на поверхность его бессильно мотавшуюся голову.

Холодный, пронзительно-живой воздух ударил в легкие. Софья снова жадно задышала.

– К берегу! Скорее! – скомандовал Андрей.

Она кивнула, не желая тратить силы на слова. Кирилл бездвижно висел у них на плечах, тянул ко дну. Софья заработала руками и ногами, едва удерживая голову над поверхностью воды.

Вдвоем они выволокли Кирилла на берег. Ледяной ветер сейчас же пробрался под вымокшую одежду, но Софья не чувствовала холода, вытаскивая тело мужа на поросший редкой травой каменистый берег. У самой кромки воды она почти по колено провалилась в ил, чертыхнулась и ступила, наконец, на твердую почву.

Андрей склонился над Кириллом, торопливо пытаясь привести его в чувство. Что-то делал с его руками, нажимал на грудную клетку. Софья лихорадочно следила за его действиями слезящимися от ветра глазами.

– Искусственное дыхание, – скомандовал Андрей. – Давай же, ну!

Она поняла. Опустилась на колени и припала к холодным, пахнущим тиной губам мужа. С силой втолкнула воздух в его полуоткрытый рот, еще, еще…

Вдруг он закашлялся, прерывисто задышал, распахнул обычно золотисто-карие, сейчас же показавшиеся вдруг тускло-бурыми глаза. На лице кровоточили мелкие порезы от разбившихся, оставшихся где-то под водой очков.

– Что?.. что… – никак не мог выговорить он. Наконец, справившись с рвавшимся из груди кашлем, хрипло выдохнул. – Мы живы?

– А то, – радостно подтвердил Андрей. – Живее всех живых.

Кирилл оттолкнул руки Андрея, все еще с силой нажимавшие ему на грудную клетку:

– Хватит уже. Ты меня придушишь.

– Ну уж нет, ты теперь сто лет проживешь. Хотя поначалу перепугал ты меня, братишка, уж думал – привет, будем гроб заказывать. А ты, оказывается, ничего – живучий.

– Живучий, – эхом повторил за ним Кирилл. И добавил, с силой откашлявшись. – Мы все трое живучие!

– И везучие! – подхватил Андрей.

Софья опустилась на землю, сжала руки между колен и впервые за многие годы заплакала.

– Как тебя угораздило? Заснул что ли? – покачал головой Андрей.

– Не знаю, – пожал плечами Кирилл. – Может, правда, вырубился на минуту… Не помню…

– Я вообще не знаю, как проснуться успел. Главное, сон такой клевый видел – берег океана, пальмы, туземки всякие в цветах – и тут, бдыщ, звон, треск, глаза открываю – а мы уже в пропасть летим. Ладно, надо делать что-то. Дубарь такой, мы в мокрых шмотках долго не протянем.

– Надо костер развести, – сообразила Софья. – Одежду высушим, придумаем, как теперь выбираться.

– Угу, костер – это хорошая идея, просто отличная, – Андрей вытащил из кармана зажигалку, демонстративно пощелкал ею – из-под кремня брызнула вода.

– Погоди, у меня запасные очки должны быть, – Кирилл, щурясь, принялся хлопать по карманам отсыревшей куртки и, наконец, извлек на свет кожаный футляр. – Можно линзой попробовать.

– А вот это дело!

Андрей деловито принялся сгребать ногой сухие листья, ветки.

– Толку от твоих линз. Солнца-то нет, – заметила Софья.

Как по команде, все трое задрали головы вверх. Сумеречное небо все так же тяжело нависало над деревьями, тяжелый плотный воздух был влажным и холодным. Софья безнадежно покачала головой и принялась стаскивать мокрые джинсы. Выкрутила их жгутом – на траву полилась речная вода. Кирилл, последовав ее примеру, расшнуровал ботинки, опрокинул их вверх подошвами на землю.

– Ладно, не зима, не замерзнем, – решил Андрей. – Доберемся до людей – обогреемся. – Он вытащил из кармана мобильник, пощелкал клавишами. Потряс аппарат, приложил к уху и с досадой зашвырнул в реку. – Не работает, сволочь. А ваши что?

– Мой вообще в машине остался, в бардачке.

– Чур я за ним нырять не буду. С меня на сегодня хватит спасения утопающих, – попыталась пошутить Софья.

– А твой где? – обернулся к ней Андрей.

– Да там же, в машине, в сумке. Вместе со всеми документами и деньгами, – махнула рукой она.

– Вот деньги – это беда, деньги, даже мокрые, никогда не помешают, – заметил Андрей и извлек из кармана смятую пачку купюр. – Граждане, не храните деньги в сумках и кошельках, избегайте буржуазных привычек. Эх вы, что бы вы без меня делали.

– Даже и не знаю. Может, не поехали бы на твою деловую встречу и не оказались бы мокрые в жопе мира? – съязвила Софья.

– Твой супруг, между прочим, сам вызвался скататься, – возразил Андрей.

– Ну бросьте, какая теперь разница, – мотнул головой Кирилл. – Надо к дороге идти, попробуем тачку тормознуть.

– Во! – обрадовался Андрей. – Я всегда говорил, что ты – мозг, дружище! Только обычно это скрываешь.

Нацепив кое-как выжатую одежду, они принялись карабкаться вверх по склону к дороге. Туман слегка рассеялся, но солнце так и не показалось. Убегавшее вдаль шоссе было пустынно.

Андрей шел первым, легко, даже с какой-то мальчишечьей грацией преодолевая буераки. Под вымокшей насквозь водолазкой виднелись острые лопатки. Софья шла следом, ссутулившись, сунув руки в карманы сырых джинсов. Кирилл ступал тяжело, основательно, все еще откашливаясь и отплевываясь от речной воды.

– Че они все, вымерли что ли? – Софья с досадой пнула валявшуюся на обочине раздавленную банку из-под кока-колы.

Они брели по обочине уже с полчаса, и до сих пор ни увидели ни одной машины.

– Рано еще, – предположил Кирилл. – Спят все.

– Да ладно, ребят, че вы такие кислые? – хлопнул Кирилла по плечу Андрей. – Главное же, обошлось все – все живы, здоровы. Ну, промокли… Ну это ж ерунда. Тачку жалко, конечно. Но зато – приключение. Доберемся до дома, отмоемся, примем по сто грамм – и хоть будет о чем поговорить.

От его слов Софья и Кирилл и впрямь немного повеселели. Действительно ведь, в каком-то смысле, им повезло: такая серьезная авария – и никто не пострадал. А машина, деньги, пропавшие вещи – это ведь, если разобраться, такие мелочи.

– Мы в какую сторону ехали хоть? – Софья, сощурившись, вглядывалась в блеклый пейзаж, покрутила головой, передернула плечами. – Я что-то сориентироваться не могу.

– Эй! Осторожнее! – Андрей, ухватив ее за шиворот, дернул на себя.

Прямо на них несся многотонный камаз. Кирилл принялся отчаянно махать руками.

– Эй, брат! – заорал Андрей. – Брат, тормозни! У нас авария.

Но грузовик, не сбавляя скорости, пронесся мимо.

– Вот сука! – выругался Андрей.

– Ты на нас погляди, – Кирилл выразительно посмотрел на собственный наряд. – Мокрые, грязные. Кто нас подбирать захочет? Подумает, бомжи какие-нибудь. Или зеки беглые.

– Да ладно, я, по-моему, вполне ничего, – пошутила Софья. – Или, думаешь, у них в этой глуши каждый день юные девушки в мокрых майках тачки ловят?

– Это они просто Кирилла опасаются, он же ревнивый, как мавр, еще прирежет, – захохотал Андрей, указывая на Кирилла. – Вообще, ты права, Сонька. Надо бы нам с Киром в кусты засесть, а тебя тачку ловить оставить. У тебя у одной шансов больше.

Как назло, больше ни одной машины мимо не проезжало. Софью била дрожь, Андрей притоптывал ногами и подпрыгивал на месте, пытаясь согреться. Кирилл стягивал на груди отсыревшую куртку.

– Слушайте! – сообразила вдруг Софья. – Мы же деревню проезжали, помните? Ну, маленькая такая, замшелая. Там же должен быть телефон у кого-нибудь, а? Ну почта на крайняк? Может, хоть милиционер какой-нибудь, к которому обратиться можно?

– Верно, – кивнул Кирилл. – Это ты хорошо придумала. Только я, хоть убей, не помню никакой деревни.

– Ну как не помнишь? Там еще часовенка такая была с крестом. Андрей, скажи ему! – Софья обернулась к Андрею.

Тот беспомощно развел руками.

– Слушай, я спал вообще, что я на хрен мог увидеть? Но ты по любому права. Не та деревня, так другая. Должны же тут где-то люди жить? Че мы мерзнем, как дебилы? Пойдемте по дороге, куда-нибудь да придем. Ну не придем, хоть согреемся!

Друзья двинулись по дороге. Андрей снова и снова бесцельно щелкал зажигалкой, пока, наконец, кремень не отскочил и не затерялся где-то в придорожной пыли.

– Вот дерьмо! – выругался Андрей. – Теперь уж точно костра не развести. Так хоть можно было надеяться, что она высохнет.

– Молодец – упорный, – скептически заметил Кирилл. – Заставь дурака Богу молиться…

– Смотрите! – Софья вдруг остановилась и указала рукой куда-то в сторону. – Там кто-то есть!

Проследив в указанном ею направлении, Андрей и Кирилл увидели сквозь ветки поредевшего леса крутой берег, тускло поблескивающую ленту реки внизу и смутную серую фигуру у воды.

– Не пойму, это та река, из которой мы вылезли? – сощурился Кирилл. – Мы что, кругами ходим?