Текст книги "Святые в истории. Жития святых в новом формате. I–III века"

Мученик Аполлоний Римский
(† 183/5)

Я не боюсь смерти из-за того, что люблю жизнь.

Мученик Аполлоний Римский. Икона. Юрий Андреев. 2013 г.

– Дорогу сенатору! Прочь с дороги! – выкрикивали бежавшие впереди носилок рабы-скороходы, и прохожие почтительно расступались.

Сенаторам полагалось первое место на улицах Рима.

Так повелось с древних времен, когда сенаторов-старейшин выбирали из самых уважаемых и знатных римлян, чтобы они решали судьбу народа. И хотя в императорском Риме сенаторы давно уже не имели прежней политической власти – почти все зависело от воли цезаря, – но почет и многочисленные привилегии у них остались.

Сенаторы занимали самые почетные, первые места в театрах и цирках, их приглашали на званые обеды в императорские дворцы пировать за государственный счет, они обладали правом свободного доступа к императорской особе, освобождались от многих налогов, за пределами страны имели полномочия выступать как послы от Рима. По римским законам только мужчины из сенаторского и всаднического сословий считались «имеющими право занимать должности». Все прочие относились к разряду «смиренных», или «слабых».

Римские сенаторы даже одеждой отличались от своих сограждан. Они носили белую тогу с красной каймой и красные кожаные сандалии с пряжкой из слоновой кости в виде полумесяца, а на пальце особое кольцо с драгоценными камнями – символ власти.

Сенаторский дом, как правило, представлял из себя мраморный дворец где-нибудь на Палатинском холме (центральном из семи главных холмов Рима, где жили богачи и аристократы).

Дом обслуживали многочисленные рабы и вольноотпущенники: повара, почтальоны, врачи, секретари, массажисты – иногда до нескольких сотен человек прислуги. По утрам у входа толпились бесчисленные клиенты, спешившие пожелать сенатору доброго утра в надежде получить приглашение на обед или какую-либо подачку.

Нам почти неизвестна биография Аполлония Римского. Он жил в Риме во II веке и был сенатором. Скорее всего, он имел все, о чем только могли мечтать большинство римлян: богатство, почет, пожизненные привилегии.

В члены сената избирались взрослые мужчины из самых влиятельных и богатых семей, как правило, не моложе 25 лет. Основываясь на речи, которую Аполлоний произнес на суде перед сенатом, можно предположить, что он был уже в зрелых летах.

Прежде чем стать членом сената, нужно было, как правило, подняться по лестнице государственных должностей (магистратур). Например, проявить себя в роли военного трибуна или префекта (лат. praefectus — «начальник») – должностного лица, отвечающего за какой-либо округ или службу наподобие полицейской; затем побыть в должности квестора, то есть чиновника, ведавшего финансовыми и судебными делами. Для этого нужно было обладать социальной активностью, незаурядным характером, пользоваться уважением и доверием у сограждан.

Аполлоний, видимо, обладал этими качествами. Согласно скромной заметке в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, Аполлония знали в среде римских христиан как философа и человека высокой культуры.

Для прохождения в сенат существовал имущественный ценз – своеобразное сито, отсеивающее бедняков. Должность в сенате могли занять только люди состоятельные, а еще лучше – очень богатые.

В древности большое значение придавалось еще и знатности рода, но к концу II века в императорском Риме, где даже цезарей все чаще выдвигала армия, родовитость отошла на второй план. Зато на первый план вышли деньги, очень большие деньги.

Римский форум. Рим, Италия

Перемену в нравах римлян подметил сатирик II века Ювенал:

 
Спросят сперва про ценз (про нравы – после всего лишь):
Сколько имеет рабов, да сколько земельных угодий,
Сколько съедает он блюд за столом и какого размера?
Рим доверят тому, кто хранит в ларце своем деньги:
Больше монет – больше веры…
 

(Сатира 3)

При Августе имущественный ценз сенатора был определен в миллион сестерциев – огромная по тем временам сумма! Достаточно сказать, что ежедневные расходы семьи из трех человек в Риме составляли примерно семь сестерциев, годовое жалованье легионера – одну тысячу сестерциев, миллион за год получал только высокооплачиваемый наместник римской провинции. И хотя суммы имущественного ценза для прохождения в сенат менялись, но «порядок цен» сохранялся. Вот почему мы можем предположить, что Аполлоний был очень богатым человеком, по нашим меркам – кто-то вроде олигарха.

Мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах Аполлоний Римский уверовал во Христа. Впрочем, тот факт, что римский сенатор стал христианином, не должен вызывать удивления: в начале II века христианство начало проникать в высшие слои римского общества и даже в императорские дворцы.

Многие еще помнили, как император Домициан казнил своего двоюродного брата Флавия Климента из «божественного» рода Флавиев как христианина, а его жену Домициллу по той же причине сослал на необитаемый остров.

А семья императора Траяна? Оказалось, что его дочь Дросида участвовала в тайных погребениях христиан, казненных по повелению отца, и сама была христианкой.

Да и про императора Коммода говорили, будто он находился под влиянием некой тайной христианки Марции и потому не спешил издавать новые указы против христиан.

В Риме невозможно было скрыть такие отношения, тем более если человек принадлежал к высшему обществу. Жизнь знатного римлянина была у всех на виду, и любые перемены сразу же становились заметны для окружающих.

Римляне не мыслили своей жизни без зрелищ: театров, гладиаторских боев, триумфальных шествий, праздничных церемоний. Лишение на год права посещения общественных мест считалось таким суровым наказанием, что провинившиеся нередко просили заменить его на плети.

Человек, принявший христианство, наоборот, старался избегать посещения зрелищ и пышных торжеств, которые, как правило, сопровождались жертвоприношениями и другими языческими обрядами.

Римляне готовы были дни напролет проводить в термах – общественных банях (этом аналоге современных развлекательных центров), с бассейнами, массажем, играми в мяч, – обмениваясь городскими новостями. Но для христиан такое времяпровождение утратило смысл. Они не посещали публичных домов, отказывались от приглашений на ежевечерние пирушки и «пропадали из вида», вызывая многочисленные вопросы.

Первое, что должен был сделать член сената, заходя в курию (место, где собирался сенат), – непринужденно бросить щепотку фимиама на горячую решетку, стоящую на углях перед статуей императора. Никто не придавал особого значения этой церемонии – никто, кроме христианина, и его отказ воспринимался как вызов всему обществу.

Впрочем, многие знатные христиане по-своему служили общине, предоставляя помещения для совместных богослужений, оказывая материальную поддержку неимущим и стараясь без необходимости не афишировать свою принадлежность к Церкви.

Сохранились сведения, что на сенатора Аполлония донес его раб Север. Скорее всего, за ним стояло другое, более влиятельное лицо: ведь по законам того времени раб, доносивший на своего хозяина, заслуживал смерти. Пойти на смерть можно было, пожалуй, только ради денег или из чувства сильной ненависти.

Второе менее вероятно, учитывая, что христиане из высших слоев общества отличались милосердным отношением к слугам и рабам, зачастую вызывая непонимание и осуждение соседей.

Аполлоний предстал перед судом в правление императора Коммода, когда действовали строгие законы его предшественника Марка Аврелия. Человека, подозреваемого в исповедовании христианства, допрашивали и, если тот не отрекался от веры, казнили.

Обычно христианам на суде предъявлялось три обвинения. Первое – в безбожии, так как они отказывались поклоняться римским богам. Второе – в политической неблагонадежности, иногда даже в заговоре против существующей власти, – за то, что христиане и под угрозой смертной казни не соглашались совершить поклонение перед статуей императора. И третье – всех верующих во Христа считали «врагами рода человеческого» за то, что они не хотят жить, как все, и, следовательно, «не любят жизнь».

Вот что писал по поводу третьего пункта с при сущей ему наблюдательностью христианский писатель II века Тертуллиан:

«Ненависть, которую толпа питает к этому имени [христианин], у большинства людей так слепа, что они, даже хваля христианина, вменяют ему в преступление его имя. „Кай, – говорит один, – хотя добрейший человек, но христианин“. „Удивительно, – говорит другой, – что такой умный человек, как Луций, сделался христианином“. А никто и не подумает, что Кай добр, а Луций умен потому, что они христиане, или они потому христиане, что один умен, а другой добр. Некоторые даже предпочитают вредить себе, лишь бы не мириться с именем, которое им так ненавистно. Муж, не имеющий больше повода к ревности, разводится с женою, которая, сделавшись христианкой, стала целомудренной. Отец лишает наследства покорного сына, прежнее непослушание которого охотно переносил. Господин прогоняет от себя верного раба, с которым прежде обходился кротко. Ненависть к христианскому имени берет верх над всяким добром, проистекающим из него».

Сенатора Аполлония допрашивал римский префект Терентий (по другим данным, префекта звали Перенний), и первый его вопрос был таким:

– Аполлоний, почему ты противишься непобедимым законам и повелению императора и почему ты отказываешься принести жертву богам?

Судя по формулировке обвинения – «непобедимые законы и повеление императора», префект обращался к государственному человеку, сведущему в законах.

– Потому что я христианин и боюсь Бога, сотворившего небо и землю, и не приношу жертву бездушным идолам, – ответил подсудимый.

Тогда префект напомнил ему о том, что каждый гражданин Рима, вне зависимости от веры, должен в первую очередь выполнять указы императора и Аполлонию еще не поздно доказать свою лояльность.

– Но ты должен бы раскаяться в таком настроении вследствие императорских указов и поклясться Фортуною самодержавного Коммода, – подсказал префект.

– Выслушай внимательно мой ответ, – ответил Аполлоний. – Тот, кто раскаивается в добрых и справедливых делах, в действительности нечестив…

И со всей обстоятельностью объяснил Терентию, почему он является противником всяких клятв, кроме как «в истине истинным Богом», прибавив в конце:

– …Хотя мы любим также и императора и возносим молитвы за его величество.

Сбитый с толку префект перешел к привычным действиям и приказал:

– Иди же и принеси жертву Аполлону и другим богам, а также и изображению императора.

Но Аполлоний снова ему пояснил, почему жертвоприношения перед изваяниями императора или эллинских божеств невозможны для христианина и почему он не будет в этом участвовать.

– Ты призван сюда не для того, чтобы толковать о философии, – раздраженно заметил префект. – Я даю тебе один день сроку для размышления о твоих делах и для обсуждения вопроса о твоей жизни.

Судья приказал взять Аполлония под стражу и отвести в темницу. Наверняка он рассчитывал, что оказавшийся в грязном подземелье сенатор быстро заскучает по своим дворцам и одумается.

Но, как точно сказал христианский апологет Татиан, сам из знатного рода, имевший все блага жизни: «Не хочу царствовать, не желаю быть богатым, отказываюсь от военачальства, ненавижу блуд; не замышляю плавать на корабле ради ненасытной жадности, не вступаю в борьбу за получение венков; я свободен от безумного честолюбия, презираю смерть, я выше всякого рода болезни, печаль не снедает моей души» («Речь против эллинов»).

Для устрашения префект продержал сенатора Аполлония в тюрьме не один, а три дня. И на следующий допрос позвал философа, чтобы тот помог разубедить Аполлония, доказав ему ложность христианского учения.

– И к какому решению ты пришел? – спросил префект, когда Аполлоний снова предстал перед судом.

– Я верен и буду верен поклонению Богу, как сказал раньше, – ответил Аполлоний.

Терентий еще раз напомнил подсудимому определение сената, по которому отказ принести жертву богам карается смертью.

– …Гораздо лучше для тебя жить среди нас, чем умереть жалкою смертью. Ты, мне думается, незнаком с этим определением сената, – подсказал он Аполлонию, как еще можно избежать наказания. Это же так легко – сказать: да, не знаком, не присутствовал на последних заседаниях в сенате…

Но подсудимый отвечал, что он прекрасно знаком с постановлениями Всемогущего Бога и будет верно их соблюдать, а также разъясняет, что такое идолопоклонство, невольно демонстрируя при этом начитанность и острый ум.

– …Египтяне называли богами лук порей и плоды, которыми мы питаемся и которые входят в желудок и выбрасываются на навозную кучу, и их-то они боготворили. Да, они боготворили также рыбу, голубя, собаку, и камень, и волка, боготворили даже вымыслы своего собственного воображения, – говорил Аполлоний, и в его речи не было не только ни малейшего страха, но даже сквозила жалость к Терентию, который все еще находится во мраке заблуждений.

– Ты наговорил много философии и доставил нам удовольствие, – заметил префект. – Но разве ты не знаешь, что по определению сената совсем не полагается быть христианином?

Разумеется, сенатор Аполлоний это прекрасно знал, но ответил, что только Бог является всем судьей, и он не боится смерти, надеясь, как последователь Христа, унаследовать вечную жизнь.

– …Горячка или всякая другая болезнь может убить человека. Я могу предполагать, что я умер от такой именно болезни, – заключил он с философским спокойствием.

– Поэтому ты настаиваешь на смерти? – удивился префект.

– Я желаю жить во Христе, но я не боюсь смерти из-за того, что люблю жизнь. Ибо нет ничего более достойного нашего почитания, как жизнь вечная, которая для души…

Префект пришел в смятение. Судя по всему, ему не хотелось приговаривать к смерти умного, всеми уважаемого сенатора, но он был обязан исполнить требования закона.

– Я не понимаю, что ты говоришь, – растерянно признался Терентий.

– Что же мне делать с тобою? То, что озаряет сердце, есть слово Божие, и оно, как свет, дает видение глазам, – сказал Аполлоний.

Заметив, что префект находится в замешательстве, в разговор вступил философ.

– Аполлоний, ты делаешь себя предметом насмешки, потому что ты заблудился, хотя воображаешь, что изрекаешь глубокие истины, – сказал он сердито.

И услышал в ответ не менее строгую отповедь:

– Я научился молиться, но не издеваться; однако твое лицемерие доказывает слепоту твоего сердца, потому что для глупцов только истина кажется смешной.

Судья не хотел ссоры и снова попросил подсудимого:

– Объясни мне хорошенько, что ты разумеешь…

Аполлоний изложил ему христианское учение, а дойдя до самого трудного для непосвященных места – почему был распят Христос? – призвал на помощь и греческую философию, чтобы сделать свою речь более понятной для слушателей:

– Как афиняне, руководимые чернью, произнесли и издали несправедливый приговор над Сократом, так равным образом неправедные наконец произнесли приговор смерти и над Христом, потому что неправедные позавидовали Ему.

– Я думал, что ты за ночь переменил свое мнение, – сказал префект с сожалением.

– А я ожидал, что твои мысли изменятся за ночь, глаза твоего духа будут открыты моими ответами, твое сердце принесет плод, и ты поклонишься Богу, – сказал ему Аполлоний.

– Я хотел бы освободить тебя, но не могу сделать этого вследствие определения сената. Однако я произнесу мягкий приговор, – объявил Терентий, после чего отдал приказ обезглавить подсудимого мечом.

– Благодарю моего Бога за твой приговор, – сказал Аполлоний Римский.

Сенатор Аполлоний был казнен в Риме примерно в 185 году.

Каким-то непостижимым образом подробная запись (как сказали бы сейчас – стенограмма) судебного процесса дошла до наших дней. Текст этого уникального документа, который назван «Апологией» Аполлония Римского, был обнаружен только в XIX веке – сначала на армянском, а затем на греческом языке. Находка стала настоящей сенсацией в научном мире, а для верующих – подтверждением нравственного поведения христианина, отказавшегося ради имени Христа от материальных благ, богатства и высокого положения в обществе.

Говоря о временах императорского Рима, обычно упоминают об упадке римской литературы по сравнению с ее золотым и серебряным веками. Все это так – из жизни римлян незаметно исчезала поэзия, особенно лирика, меньше становилось оригинальной прозы.

Но почему-то мало кто обращает внимание на апологетику – литературную защиту христианства. А ведь как раз во II–III веках в Римской империи этот жанр достиг настоящего расцвета.

Авторами апологий являлись писатели, философы, ученые, юристы – люди, обладавшие пытливым умом и неповторимым литературным стилем. Многие из них углублялись в христианское учение лишь затем, чтобы его опровергнуть, – и сами принимали Христа.

Давайте прислушаемся к их далеким голосам.

Вот страстный полемист Тертуллиан (блаженный Иероним называл его «неистовый муж»), готовый поспорить даже с олимпийскими богами:

«…Вы скажете, что доходы храмов уменьшаются со дня на день. Извините, наших средств не хватит для помощи и людям, и нищим богам. Сверх того, что полагаем, что обязаны давать только тем, кто просит. Пусть Юпитер протянет руку, мы подадим и ему» («Апологетик»).

А это возвышенный Мелитон Философ, чуть ли не белым стихом повествующий в своей апологии о Боге и призвании человека:

«…Он поставил перед тобою небо и на нем звезды; Он поставил перед тобою солнце и луну, которые ежедневно обтекают небо; Он поставил перед тобою великую землю, которая покоится и стоит пред тобою в одинаковом виде; и дабы ты не подумал, что она стоит собственною силою, Он потрясает ее, когда хочет; Он поставил перед тобою облака, которые по Его повелению испускают воду с высоты и насыщают землю, дабы ты познал из этого, что Тот, Кто производит это, больше всего существующего, и чтобы ты постигал благость Того, Кто дал тебе разум, способный рассуждать обо всем этом. Поэтому я советую тебе познать самого себя, и ты познаешь Бога».

К сожалению, до нас не дошли сочинения апологета Ермия, кроме небольшого, чрезвычайно остроумного отрывка из его книги «Осмеяние языческих философов». По нему одному можно судить о незаурядном литературном даровании автора, описывающего страдания души в круговороте существующих философских школ:

«То я бессмертен и радуюсь; то я смертен и плачу; то разлагают меня на атомы; я становлюсь водою, становлюсь воздухом, становлюсь огнем; то я не воздух и огонь, но меня делают зверем, или превращаюсь в рыбу, и я делаюсь дельфином. Смотря на себя, я прихожу в ужас от своего тела, не знаю, как и назвать его, человеком ли, или собакой, или волком, или быком, или птицей, или змеем, или драконом, или химерою. Те любители мудрости превращают меня во всякого рода животных, в земных, водяных, летающих, многовидных, диких или домашних, немых или издающих звуки, бессловесных или разумных. Я плаваю, летаю, парю в воздухе, пресмыкаюсь, бегаю, сижу…»

Или чеканный слог Афинагора Афинянина, составившего прошение за христиан императорам Марку Аврелию Антонину и Люцию Аврелию Коммоду – от лица многих тысяч несправедливо обиженных:

«Великие государи! В вашей империи народы держатся разных обычаев и законов, и никому из них не возбраняется законом и страхом наказания следовать отечественным постановлениям, как бы они ни были смешны. Только нам, называющимся христианами, вы не оказываете вашего внимания, и даже позволяете гнать, притеснять и мучить нас, и все это за одно имя, которое вооружает против нас толпу…»

Жанр апологий был настолько популярным, что в III веке в некоторых христианских общинах даже появился такой обычай: если бывшие гонители или противники христианства обращались к вере, им давали задание сочинять апологии, которые доказывали бы искренность их убеждений. В частности, известно, что епископ города Сикки только тогда принял в свою паству некоего Арнобия, когда тот написал апологию «Семь книг возражений против язычников». Целых семь книг!

Древнеримский философ и врач Клавдий Гален, современник Иустина Философа, изучавший здоровье человека, а вовсе не вопросы веры, вынужден был отметить в своем комментарии к «Государству» Платона, что среди христиан «есть такие, кто обладают таким высоким уровнем самоконтроля в отношении пищи и пития, и которые так возлюбили добродетель, что не уступают в этом тем, кто проповедует истинную философию».

Жаль, что обычай писать «самодеятельные» апологии в защиту христианства просуществовал недолго, – мы имели бы множество свидетельств о неповторимой встрече человека с Богом.

Но, может быть, какие-то из этих сочинений еще найдутся, как это произошло с записью судебного процесса Аполлония Римского, которая теперь воспринимается как прекрасно составленная и убедительнейшая апология.