Текст книги "Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники"

1906–1907 годы мы жили вторую зиму в доме Тютина. Это был голубенький домик, стоявший на окраине Можайска. <…>

Когда в сентябре мы уезжали из Отякова в Можайск, прадедушка, Михаил Павлович, стал часто прихварывать, и мама уговорила его и Александру Егоровну переехать на зиму в Можайск – к врачам поближе, ей спокойнее. Они сняли квартиру в двухэтажном доме, а над ними жила семья Булановых: Борис Николаевич, акцизный чиновник, его жена, Софья Брониславовна, и четверо детей – Витя, Маня, Нина и Женя. Женя была совсем крошка. Мама часто ходила к дедушке и познакомилась с Софьей Брониславовной. Они были почти одного возраста и очень быстро подружились.

Помню, как мама привела нас знакомиться с ребятами. Сначала знакомство получилось неудачное. Мы жались к маме, а Булановы все трое побежали в свою детскую и стали там греметь игрушками. Так как любопытство было во мне развито несоразмерно с другими качествами, я тихонько подошла к двери и увидела, что они прячут игрушки куда попало, под кровать, под матрасы.

– Маня, Нина, – позвала Софья Брониславовна, – куда же вы ушли? Ведите гостей в свою комнату, поиграйте с ними.

Маня вышла, индифферентно пожимая плечами:

– Пожалуйста, идите.

Когда мы вошли в детскую, она плотно прикрыла дверь и сказала:

– Игрушек у нас нет, если не верите, ищите сами.

Я взяла Ташу за руку и побежала с ней к маме.

– Мама, пусть они придут к нам. Мы не будем прятать от них своих игрушек.

Софья Брониславовна пришла в ужас, но все выяснилось. Оказывается, до нас у них была какая-то девочка, которая утащила любимую куклу Нины, и из опасности и солидарности с Ниной «консилиум» решил от всех прятать игрушки. Софья Брониславовна сначала сердилась, а потом начала хохотать вместе с мамой. Но дружба у нас с Булановыми получилась, и можно сказать, что эта дружба прошла почти через всю нашу жизнь.

С осени 1906 года мама наняла мне учительницу. В Можайске жила семья исправника Перфильева. Жена у него умерла, а детей было много. В теперешнем представлении слова «исправник» и «бедность» несовместимы, и тем не менее все знали в Можайске, что Перфильевы бедствуют. Может, оттого, что хозяйки дома не было, а старшие дочери были довольно легкомысленны, но ходил слух, что они сами стирают по ночам и ночью же ходят полоскать на реку. По ночам, чтобы люди не видели, ведь бедность считалась позором для этих людей. Так вот, мама пригласила со мной заниматься одну из дочерей исправника, Любовь Аполлосовну Перфильеву. Статная, красивая и очень занятая своей внешностью, моя учительница мне сразу не понравилась. Она взяла с самого начала со мной какой-то очень строгий тон, как будто я в чем-то провинилась перед ней.

– Она тебя зовет не Леля, а Лола, – сказала Таша, поднимаясь на носки и стараясь придать себе важный вид, чтобы быть похожей на Любовь Аполлосовну. Я расхохоталась, и с тех пор мы стали звать ее за глаза Лола.

Моя нелюбовь к учительнице сказалась на результатах – они были плачевные: училась я из-под палки и только и думала, как бы увильнуть от занятий. Чтение я освоила быстро, тут же сообразив, что самой читать книжки очень приятно, по крайней мере, не надо клянчить маму и няню. Но письмо и арифметика – это было что-то ужасное. Меня долго заставляли писать палочки, и все равно писала я отвратительно, и на всю жизнь остался плохой почерк. И мама, и Лола часто ругали и наказывали меня.

– Ты же не дурочка, – говорила мне няня, – смотри, как хорошо читать научилась, а писать надо стараться аккуратно, а то, я гляжу, ты, когда пишешь, только и делаешь, что ручку в чернильницу макаешь, и вся выгваздаешься, вот и сейчас пальцы в чернилах. Мама говорит, что с тобой ей не справиться. Чтобы эту вашу Лолу нанять, она взялась с мальчишками казначея Тихонова по-французски заниматься, а от Лолы этой толку мало, да и ты уж больно упряма.

Но и нянины увещевания плохо помогали.

<…>

Зимой опять заболела мама, на этот раз воспаление оказалось крупозное. Ненадолго помог Крым! Положение было угрожающее. Температура все время прыгала, то подскакивала до 40°, то опускалась до 36°. Помню, Ташенька не отходила от двери маминой спальни. Однажды она подошла ко мне и, смотря мне прямо в глаза своими большими грустными глазами, сказала:

– Леля, а если мамочка умлет, то мы совсем селетки будем! – Она не выговаривала букву «р».

И хотя «холодный страх костлявой лапой» тоже сжал мне сердце, помню, как я фыркнула и грубо прикрикнула на нее:

– Дура, «селетки», не смей так говорить! – Таша тихо, не по-детски заплакала.

Вообще, вела я себя отвратительно: шумела, шалила, как будто ничего не случилось. А тут новое несчастье. От Сашеньки сообщили, что умер мамин дедушка. Доктор Сазыкин сказал, что мама ни в коем случае не должна знать об этой смерти, он считал, что на днях у нее должен быть кризис и это известие может убить ее. Няня объяснила нам, чтобы мы не проговорились маме, если она будет спрашивать нас о дедушке, причем объясняла главным образом мне.

– Таша-то все понимает, – сказала она. Еще она просила нас не проговориться, что Сашенька уехала в Москву за гробом.

Я всю жизнь не могла вспомнить без отвращения к себе, как я бегала по столовой и кричала:

– А Сашенька в Москву уехала, в Москву уехала!

Помню, как из маминой спальни выскочила Софья Брониславовна и сказала:

– Не кричи, мама только что заснула, – и добавила: – Ну и противная девчонка! – И, несмотря на эти слова, я помню признательное чувство к Софье Брониславовне за то, что она ходила к маме во время ее болезни, а она ходила часто, несмотря на то что дома у нее было четверо ребят.

Дедушку хоронили в день маминого кризиса, причем пронести должны были на кладбище как раз мимо нашего дома. Хоронили, конечно, со священниками и с хором. Но мама крепко спала. Когда маме стало лучше и мы с няней пришли к ней, помню, она рассказывала няне, что она во сне слышала ангельское пение, и от этого пения ей все делалось лучше и лучше, и она проснулась здоровой.

Дедушка, оказывается, заранее приготовил завещание. Все свои деньги и имущество он оставил Сашеньке с Машенькой, а имение Отяково оставил нам с Ташей, причем мы имели право войти во владение, только когда мне исполнится 21 год. Опекуншей над нами он назначил маму, но она не имела права ни продать ни одной десятины, ни заложить имение. Доходами с имения она имела право пользоваться по своему усмотрению. <…>

Но вот наступил март, а в марте нас ждало два праздника: 6 марта мое рождение, а 8-го – Нины Булановой… Мы с ней были одногодки, но получилось так, что Нина подружилась с Ташей, а я с Маней. Маня была старше меня на год, а Витя старше Мани тоже на год. С Маней нас объединила любовь к чтению, любили мы также вместе пофантазировать. А Нина с Ташей очень любили животных, обожали лошадей, собирали повсюду щенят и котят. В общем, мы с Маней были типичные девочки, а в Нине с Ташей было мальчишество, недаром старший Буланов Витя, если снисходил играть с нами, явно предпочитал Нину с Ташей… <…>

На мое рождение пришли торжественные Маня с Ниной и принесли подарки. <…> У Таши и у меня были маленькие столики. Мы сели в детской за свои столики. Нина и Таша завели разговор о пожарных лошадях, а я раскрыла коробку, и мы с Маней стали уплетать конфеты. Няня, которая всегда издали следила за нами, встала у лежанки и стала мне делать какие-то знаки. Я поняла их так, что я слишком увлеклась и не угощаю Маню. Стала угощать ее. Маня говорит:

– Я не откажусь.

Но няня продолжает что-то показывать мне. <…>

– Леля, пойди сюда, я тебе воротник у платья поправлю.

Отведя меня в сторону, няня возмущалась:

– Как же тебе не стыдно, Нина подарила тебе конфеты, а ты ее даже не угощаешь.

– Вот еще, мы с ними в ссоре, значит, и Ташку угощать!

Но няня как-то незаметно навела порядок «ради дня рождения».

Весна, все теплее, теплее, кончены ненавистные занятия. Мы едем в Отяково. И еще радость: с нами едут Булановы. Правда, ненадолго. Софье Брониславовне нужно съездить в Москву. Но что значит ненадолго? Ведь в детстве счет времени ведется особым способом, живешь сегодняшним днем. Уже перевезли все вещи, мама и няня уже в Отякове, а с нами нянина помощница Настя. Мы ее любим, она веселая, хохотунья и певунья. Она повезет нас всех в коляске, а сама поедет за кучера.

– Мы едем с Настей, мы едем с Настей, – поет, припрыгивая, Таша, – она нам будет давать править Шведкой.

– Чур, я первый, – весело кричит Витя.

– Вторая, – поднимает руку Нина.

– А я третья, – опять запрыгала Таша и смотрит на нас с Маней. Мы молчим.

– А они поедут как барыни, наденут шляпы с перьями, – хохочет Нина.

– Не дури, Нинища, – обижается Маня, – просто мы не любим править. Вам же лучше, в конце концов.

Из нашего переулочка мы выезжаем на базарную площадь, пересекаем ее и по Большой Афанасьевской, мимо церкви Троицы, мимо почты, прямо к железнодорожному мосту. Около моста Настя берет вожжи у Вити и останавливает лошадь. Идет поезд. Шум, грохот, быстро мелькают разноцветные вагончики.

– А что, если бы ты прямо поехала под мост, не останавливаясь? – спрашиваю я Настю. – Шведка бы взбесилась?

Настя качает головой:

– Взбеситься бы не взбесилась, а испужалась бы сильно, вишь, как гремит!

Вот и станция. От станции мы едем уже по проселочной дороге. А вот Шишкинский лес. Он тянется на несколько верст, но мы объезжаем его краем опушки. Здесь всегда глубокие колдобины и лужи. А вот и отяковское поле, а за ним деревня Отяково. Деревня большая, но главное, она очень широкая, от одной слободы до другой большое расстояние, посередине деревни два пруда, а третий в конце, перед самой усадьбой. По деревне девочки стараются проехать с шиком. Нина так лихо крутит кнутом, но ударить она, конечно, не ударит, вот целовать в морду – это другое дело. Промелькнули красные столбы, ветхая часовенка, и мы уже в усадьбе.

Это лето мы будем жить во флигеле. Интересно посмотреть, что там делается, во флигеле! Но нас дальше порога не пускают. Кругом беспорядок, раскрытые корзины, ящики. Мама просит нас погулять немножко, обед еще не готов.

Пожалуйста, погуляем с удовольствием. Выбегаем на дорогу. Навстречу нам нищий, высокий, лысый старик, с ним маленькая, беленькая девочка.

– Подайте, Христа ради, – говорит нищий.

Я хочу бежать к маме, но Маня останавливает меня.

– Леля, мама так занята, она рассердится на тебя, у нее там столько дел. Вы понимаете, – обращается она к нищему, – мы только-только приехали, еще не успели разобраться.

И вдруг нищий неожиданно улыбается и говорит:

– Ничего, не беспокойтесь, барышни, я приду когда-нибудь еще. Ничего, ничего.

Он взял за руку девочку и пошел по дороге. Мы стоим с Маней озадаченные. Витя, Нина и Таша куда-то убежали.

– Но хлеба-то неужели нам не дали бы! – говорю я.

– Хлеба-то, конечно, дали бы, – нерешительно говорит Маня. И мы вдруг одновременно рванулись к дому.

Запаренная няня, не дослушав нас, сунула нам кусок хлеба, и мы опрометью помчались догонять нищего. Мы видели, что они пошли по направлению к Косьмову. Дорога идет под горку и просматривается далеко. Но, странное дело, ни старика, ни девочки на дороге не видно.

– Куда же они делись? – недоумеваем мы. – Ведь прошло всего несколько минут, далеко уйти они не могли.

И тут же наша фантазия начинает лихорадочно работать. Перебивая друг друга и придумывая самые невероятные детали, мы решаем, что это святые, и они вознеслись на небо, пока мы бегали к няне, мы видели у них даже сияние над головами. Таким исключительным событием надо скорее поделиться с Ташей и Ниной. Находим всех троих. Витя пожимает плечами, но не спорит, молчит. А Нина и Таша горячо поддерживают наши предположения. Так интересно вечером ложиться спать на новом месте, нам стелют всем четверым в большой комнате, в бывшей дедушкиной гостиной, стены ее увешаны рогами оленей, есть картины с охотничьим сюжетом. Помню, при дедушке здесь висели даже ружья, но сейчас их нет. Таша с Ниной что-то все шепчутся, и, когда няня, заправив лампадку и погасив лампу, ушла, Нина торжественно объявляет:

– А мы с Ташей тоже видели чудо. Мы хотели встретить стадо и пошли к Бугайлову. Но стадо еще не было видно, и вдруг из кустиков выскочило какое-то страшное животное, оно было все черное, лохматое…

– И на голове у него был рог, – таинственно добавляет Таша.

– Оно перебежало нам дорогу, и вдруг поднялась пыль, и оно скрылось в этой пыли.

– Что же это за животное, на кого оно хоть похоже? – раздумчиво спрашивает Маня.

– Ни на кого, это чудо.

Мне тоже хочется что-то сказать по поводу «этого чуда», но я незаметно засыпаю.

Много забот и хлопот свалилось на маму в связи с приобретением Отякова. Правда, разрешалась проблема жилья. Снимать квартиру в Можайске было довольно дорого, но до постройки нового дома придется еще пожить в городе, так как провести зиму во флигеле опасно, из всех щелей и из-под пола дует. Скотину, бывшую при дедушке, Александра Егоровна распродала. У нас была лошадь Змейка и корова Лысенка, подаренные папе с мамой на свадьбу Лодыженскими. У Змейки была дочка Шведка, ее теперь не продадут. А то мама все говорила: «Вот продадим Шведку».

Ее в прошлом году объездил подрядчик Гудков, но, несмотря на то что она еще молодая, она очень смирная, не в мамашу. Змейка с норовом, зато очень красивая, породистая, вся белая. А Шведка получилась серенькая. Теперь не продадут и телочку, которую принесла этой зимой Лысенка. До сих пор всех телят продавали в мясную лавку Власовых, где мы брали мясо «на книжку». Теперь у нас будет жить кучер Яков, мама говорит, что без мужчины в усадьбе нельзя. Я слышала, как мама говорила няне, что многие ее знакомые советуют ей завести какое-нибудь дело, чтобы имение давало доход. Кто рекомендует настроить дач и сдавать их, а кто завести небольшую молочную ферму. Станция в двух верстах, лошади есть. Помню, няня, помолчав немного, сказала:

– Все это хорошо, но ведь без денег ничего не заведешь.

– Вот именно, – весело сказала мама и перевела разговор на другую тему.

Помню, вскоре после нашего приезда к нам пришла целая делегация бородатых, солидных отяковских крестьян. Это все дедушкины арендаторы. Я уже говорила, что Михаил Павлович никакого хозяйства не вел, а всю землю сдавал по десятинам крестьянам.

– Уж ты, Наталья Сергеевна, нас не обижай! Михаил Павлович, царство ему небесное, сколько лет нам землю сдавал. Ты с нами будешь по-Божески, и мы по-хорошему с тобой, – говорили отяковские, и мама стала жить «дедовским» методом.

У нас был небольшой шарабан, наверное, тоже подарок Лодыженских, это был довольно изящный экипаж, обитый черной блестящей клеенкой, он производил впечатление лакированного, козел в нем не было, а на сиденье больше трех человек уместиться не могли. Мы очень любили, когда мама брала нас с собой в этот шарабан. А ездила она в нем довольно часто: то нужно в город на почту, то в лавки. На этот раз ей нужно было на станцию. Не помню, что я натворила, но в виде наказания мама меня с собой не взяла. Поехала только с Ташей. Я, как водится, немножко поревела, потом сообразила, что няня занята на кухне и надо использовать возможность пробраться в старый дом, в комнату с картинками.

Мы так любили с Ташей эту комнату, и Булановы, когда приезжали, тоже стремились туда попасть. Но вкусы наши разделились. Витя, Нина и Таша первым делом принимались за изображения лошадей, а их было очень много, пожалуй, больше половины всех картин, были фотографии и гравюры, а больше всего было небольших квадратных окантованных картинок, видно, они когда-то висели на стенах. Друзья наши, вместе с Ташей, их разглядывали, находили сходство, спорили, а я даже и не прикасалась к лошадям. Что в них хорошего? Гораздо интереснее «Сватовство майора» Федотова, перовский «Рыбак», репинские «Охотники на привале», иллюстрации к «Князю Серебряному». А больше всего мне нравились «Русалки» Крамского. Эта картина висела раньше у нас в детской, в большом доме, и всегда производила на меня какое-то чарующее впечатление. Что же касается Мани, то она интересовалась и тем и другим.

Наглядевшись вдоволь, я решила пойти встречать маму и Ташу. Дойдя до столбов, я влезла на забор и стала смотреть на дорогу. Жарко. Тихо. Никого не видно и не слышно. Вдруг далеко на дороге показалась какая-то точка, она движется, теперь видно, что это едет лошадь. Вот она пропала, ее скрыли ветлы над прудом. А когда она выехала из-за деревьев, ясно видно Змейку, шарабан, а что это катится сзади? А, это кто-то едет на велосипеде. Проезжая мимо меня, Таша помахала мне какой-то коробочкой. Я бросилась за ними. Вот они остановились недалеко от каретного сарая, мама соскочила на землю, но Ташу еще не успела снять, но вдруг… Все произошло в одно мгновение. Велосипедист проехал мимо лошади. Змейка увидела его, испугалась и понесла. Таша одной рукой ухватилась за спинку шарабана, а в другой сжимала коробочку. Помню, как я закричала и замахала руками. Мама бросилась за Змейкой. Но, на счастье, на пути бешено летящей лошади оказался сарай, и она, ударившись о стену оглоблей, остановилась. Подбежавшая мама успела подхватить Ташу. Когда я с криком примчалась к ним, Таша совершенно спокойно протянула мне коробочку и сказала:

– Это тебе Мария Михайловна прислала.

До сих пор не знаю, что это было – храбрость или непонимание той катастрофы, которая могла произойти, вернее последнее, так как Таше было пять лет. Виновником оказался Павлик Блодзевич, сын еще папиного знакомого инженера, жившего на станции. Мама очень уважала эту пожилую чету.

Когда на этот раз она уезжала, Павлик вызвался проводить ее на велосипеде. Мама, зная нашу Змейку, просила его ехать сзади и не показываться на глаза лошади. И уже у самого дома он не выполнил маминой просьбы.

Таша в своей поэме о детстве писала:

 
…«Вам ягодок не нужно?» —
Раздался робкий голосок.
Мы оглянулись. Перед нами
Девчонка смуглая стоит,
Босая, в юбочке с борами,
И козырьком платок покрыт…
 
 
…Так в безмятежный день июня,
Когда сирень еще цвела,
Крестьянская девчонка Дуня
Надолго в нашу жизнь вошла…
 

Крестьянская девчонка Дуня стала приходить к нам каждое воскресенье. В будни ее заставляли сидеть с ребятами брата. Как мы ждали ее, как считали дни до ее прихода! Несмотря на разницу возраста (она была старше меня на три года), несмотря на разницу бытовых условий, мы удивительно подошли друг другу. У нас были игры, в которые мы могли играть без отрыва целый день и продолжать их при следующем свидании.

Первая – довольно распространенная игра в «свой дом», по-моему, даже современные дети в нее играют. Сначала мы собирали в кучу все игрушки, потом делили на три части и разыгрывали, кому какая достанется. Каждый обладатель своего хозяйства должен был построить себе дом. Когда строительство заканчивалось, мы должны были ходить друг к другу в гости, праздновать праздники, косить сено, колоть дрова – словом, жить обычной жизнью. Но самое интересное в этой игре было, что период постройки дома очень долго не кончался, а мне лично даже казалось, что, когда уже все устроено, играть дальше неинтересно, и я во всеуслышание заявляла об этом. Но Дуня и Таша очень обижались на меня, они считали, что тут-то только игра и начинается. Но я все же выходила из игры, пошатавшись без цели, возвращалась к ним и начинала приглядываться, что они делают. И очень часто, увлеченная их фантазией, я опять включалась в игру. А фантазировали они очень здорово, вплоть до пожара и «распределения по квартирам погорельцев».

Вторая игра была придумана Дуней. Мы брали в руки палки, обматывали головы тряпками и изображали богомольцев, идущих «по святым местам». Было очень интересно идти по парку или по саду и воображать, что кругом необыкновенные предметы. Одна бросит какую-нибудь фразу, а другая продолжает ее. Дуня и Таша могли ходить бесконечно, а я и тут оказывалась нетерпеливой. Остановится Дуня перед каким-нибудь лопухом и говорит:

– Какой красивый цветок, он прямо огнем горит! – Ая сорву этот лопух, возьму его как зонтик и начну петь:

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Реакция бывала разная, иногда рассмеются, иногда рассердятся.

Третью игру придумали мы с Ташей по Дуниным рассказам. Мы любили слушать, когда Дуня говорила нам, как она проводит свои будни. Она рассказывала также, что делали взрослые, и нас поражало, как наполнен крестьянский день работой, особенно в летнее время. И мы решили играть в «мужика и бабу». Причем мужиком всегда была Таша. Мы вскакивали, как будто до рассвета, мужик шел ухаживать за скотиной, баба полола огород, готовила обед. В этой игре было интересно, что одно дело находило на другое.

– Батюшки, а кур-то я еще не кормила! – вскрикивала я. Но Дуне эта игра не понравилась. Понятно, она каждый день взаправду участвовала в этой игре.