Текст книги "Путь Людей Книги"

Маркиз вспомнил огненный взор Луиса, и в нем всколыхнулась ревность. Ему представилось могучее здоровое тело, извивающееся на беззащитной Веронике. От бессильного гнева его бросило в жар. Взять ее – рискованно, она слишком слаба. Оставить на произвол этих диких людей – тоже опасно. Гош вряд ли сумеет ее защитить.

– Возьми меня с собой, возьми, – бормотала Вероника.

– Почему ты вообще меня просишь? Можешь встать и пойти. Пожалуйста, – сказал он со злостью.

Вероника заплакала. Вначале тихо и жалобно, потом все громче и истеричнее. Она захлебывалась рыданиями, как малое дитя. Слипшиеся волосы упали на мокрое от слез и пота лицо.

Маркизу стало стыдно. Он чувствовал себя виноватым и понимал, что у него нет возможности загладить вину. Он оказался в самой настоящей ловушке – выхода не было. Впервые за много лет ему тоже захотелось заплакать. Обхватив ладонями Вероникину голову, он прижал ее к своему грязному камзолу. Шепотом просил прощения, откидывал влажные пряди со лба девушки, утирал ей слезы. Он вернулся туда, откуда, как ему казалось, ушел. Несколько часов назад. Но ни сожаления, ни печали он не ощущал. Скорее им овладело спокойное отчаяние, продиктованное согласием на все, что происходит и еще произойдет. Он гладил волосы Вероники и перебирал их пальцами. Услыхав спокойное, ровное дыхание Гоша, нежно опрокинул ее навзничь и без слова в нее вошел. Он двигался медленно и осторожно, чувствуя, как его постепенно охватывает терзающий ее тело жар. И с каждым движением сходил все глубже и глубже, словно стремясь достичь раскаленного ядра земли. Вниз и вниз. А потом этот жар охватил его целиком; и Маркиз замер – недвижный пылающий комочек жизни, заточенный в непроницаемом панцире земли.

18

Они оставили Луису одного мула в качестве платы за гостеприимство и в полдень потеряли селение из виду.

Чем дальше, тем медленнее становился их шаг. Возможно, причиной тому была ненадежность горных тропок или туман, застилавший вершины, отчего создавалось впечатление, будто, придавленные толщей воды, они бредут по морскому дну, чудом умудряясь дышать. Туман был такой густой, что день почти незаметно сменился ночью. Стемнело за несколько минут, и дно моря превратилось в дно чернильницы, полной чернил.

Первую ночь они провели в небольшой пещере. Вероника начала бредить. Ее крики разбудили Маркиза и Гоша. Она лихорадочно твердила, что хочет искупаться, что должна войти в воду. Порывалась вскочить и куда-то бежать. Маркиз ее удерживал, а она металась так яростно, что он с трудом с ней справлялся. Потом силы внезапно ее оставляли, она умолкала и лежала тихо, с закрытыми глазами. В такие минуты, несколько раз за ночь, Маркиз с помощью Гоша давал ей хинин. К рассвету приступы почти прекратились, но это не обрадовало Маркиза. Придерживая Веронику, он случайно нащупал странные утолщения у нее под мышками и на шее. И со страхом отдернул руку.

Всю ночь Маркиз успокаивал метавшуюся в бреду женщину, упрекая судьбу, что та их свела. Не встреться они, никогда бы не случилось того, что – Маркиз это знал – случится. Сидя возле Вероники и гладя ее пылающий лоб, он ясно осознал, что она умрет. И тогда у него сразу пересохло во рту, а в голове замелькали обрывки бессвязных мыслей. Гош поддерживал хилый огонь и беззвучно плакат.

В ту ночь Веронике казалось, что тело у нее огромное, как гора, как весь земной шар. С расстояния в сотни миль она смотрела на кисти своих рук, громадные и могучие, смотрела на свои ногти, каждый с озеро величиной. Когда ей хотелось пошевелить пальцами, они повиновались с неохотою и не сразу, будто ее воле требовалось время, чтобы преодолеть это расстояние. Она удивлялась, пыталась что-то сказать – губы с грохотом раздвигались, отверзая черную расселину рта. Ресницы трещали, словно ломающиеся деревья, а при каждом глубоком вдохе воздух, свистя, ураганом врывался в ту пропасть, каковой она теперь стала. Тело едва ли не расплющивал непомерный груз. Так, должно быть, чувствует себя земля под бременем тяжелого каменного неба. Собственный голос доходил до Вероники медленно, как отзвук далекой грозы. Она пыталась собрать воедино свое тело, но только вызывала лавину. Огромные валуны падали ей на грудь, мешая дышать. Кожу облепляла горячая лава, затвердевая в саркофаг. Вероника хотела позвать на помощь, но окаменевший язык мог извлечь из ее уст только рокочущий звук, подобный раскату ленивого грома. И тогда она замирала в отчаянии, ибо не было рядом никого достаточно сильного, чтобы ее освободить.

Неподвижность приносила облегчение. Вероника постепенно обретала прежние размеры, к которым привыкла за последние три года. Но процесс этот не останавливался, шел дальше, и она становилась все меньше. Открывала кукольные глазки и видела над собой гигантское лицо мужчины. Пыталась ухватиться за его взгляд, но мужчина ускользал, скатывался с нее, непрестанно увеличиваясь, раздуваясь, как рыбий пузырь. Она же делалась тоньше волоса, листка бумаги, паутинки. И боялась, что горячее дыхание этого исполина смахнет ее в какую-нибудь щель, откуда ей уже не выбраться. Она была меньше самой крошечной крошечки. Таяла и переставала существовать.

Утром, однако, Вероника совершенно пришла в себя. С трудом сев, она увидела скорчившегося рядом с ней спящего Маркиза. Гош, проснувшись, подскочил, чтобы поцеловать ей руку. Она попросила гребень, но сил поднять и поднести к голове руки у нее не было. Гош понял, в чем дело, и принялся расчесывать ей волосы.

Маркиз решил дальше идти один. Вынув из вьюков остатки снадобий и целебных трав, он поделил их на порции. Терпеливо втолковывал Гошу, как давать их больной. Гош утвердительно кивал. Вероника уже ни о чем не просила. Может быть, не хотела, а может, ей недоставало сил выговаривать слова. Она смотрела на Маркиза глазами собаки, которую хозяин привязывает к дереву в лесу, а сам уходит.

– Вероника, – медленно, как ребенку, говорил Маркиз, – я принесу Книгу. И ты сразу поправишься. Слышишь меня?

Она кивнула. Он привязал к заплечному мешку шкатулку для Книги и пошел. Шел быстро, держась направления на восток. Мысленно пытался молиться, но слова молитвы не означали того, что означали всегда. Маркизу хотелось наконец почувствовать себя свободным. Он давно об этом мечтал: идти на восток, за Книгой, которая уже близко, рукой подать. Идти и молиться, отбивая на каменистой тропке шаг в том же ритме, в каком вращаются семь небесных сфер. И сосредоточить все силы полностью освобожденного от грязи ума на неотвратимом приближении к Книге, Но сейчас он сбивался с шага, а в мыслях, которым надлежало быть чистыми и готовыми к восприятию тайны, была только Вероника, больная истощенная женщина, которую он оставил в пещере с немым подростком.

Через час Маркиз вдруг остановился и, после недолгого колебания, повернул назад.

Там ничего не изменилось: мальчик медленными движениями расчесывал женщине волосы.

– Спрячь вещи в пещере и помоги мне посадить ее на мула, – распорядился Маркиз.

Идти старались быстро. Путь лежал по краю унылой, затянутой туманом долины, полого подымающейся к небу. Вероника дремала, голова ее клонилась к шее мула, ноги задевали за выступающие из земли камни. Маркиз, веря, что Книга сотворит чудо, подгонял животное. Он уже видел всех четверых, возвращающихся той же дорогой: Веронику – здоровую, сильную, идущую без посторонней помощи; себя в зеленом камзоле, с Книгой в деревянной шкатулке; смеющегося Гоша и бегущего перед ними желтого пса.

Маркиз ничего не говорил, но чувствовал, что, начиная с этой долины, дальше их поведет ангел. Он верил в ангелов. Они являлись ему в снах и молитвах. Ребенком он однажды увидел деревянную фигуру ангела с прекрасным гладким лицом гермафродита и с тех пор не сомневался, что в мире немало сил, которые предстают перед людьми в облике подобных существ. Его завораживала красота ангелов, и он постоянно искал вокруг себя следы их присутствия. В самые значительные моменты жизни он ощущал легкие колебания воздуха и даже, казалось, слышал шелест ангельских крыльев. Ибо у ангелов, безусловно, имелись крылья. Пролетая над миром, они взмахивали ими неторопливо и с достоинством и всегда появлялись там, где люди, ведомые молитвой, страданием, любовью – или даже просто по рассеянности, – вплотную приближались к вратам иного мира. Когда глаза беспричинно затуманивались печалью или необъяснимой тоской, когда обычное пространство превращалось в нескончаемый лабиринт, когда время кружилось и затем вдруг застывало на месте – тогда Маркиз твердо знал: где-то поблизости пролетает ангел.

Вдохновленный внезапным приливом бодрости, он решил, что надо идти и ночью. Однако на перевале, узком проходом замыкающим долину, пришлось остановиться. Дальше путь едва заметной тропкой вел по крутому горному склону.

Давно перевалило за полночь. Маркиз посчитал, что ложиться уже не стоит, да и все необходимые для ночлега вещи остались в пещере. Все трое сели на чахлую, засохшую траву. Маркиз поддерживал прислонившуюся к нему Веронику, не отрывая руки от ее лба. Было холодно и сыро. Несколько часов они просидели в молчании, дожидаясь рассвета. Только Гош, прижавшись к своему псу, заснул. Небо прояснилось, показалась круглощекая, полная сил луна.

Когда на востоке начало сереть, сбоку послышался шелест огромных крыльев. Это взлетела с гнезда какая-то большая птица. Испуганный пес робко залаял.

– Дракон? – слабым голосом спросила Вероника.

– Скорее ангел, который нас ведет, – ответил Маркиз и крепче прижал ее к себе.

Вероника умерла, прежде чем солнце высвободилось из пут изрезанного горными пиками горизонта.

Ее положили на спину и прикрыли грубым одеялом. Она лежала – неподвижная, неожиданно маленькая и худенькая; горстка плоти, потерявшаяся в платье, одеяле и копне волос. Маркиз сидел около нее с каменным лицом, пока Гош не отошел, чтобы вырыть могилу. Тогда он лег с нею рядом и попытался заплакать. Но не нашел в себе ни отчаяния, ни боли – даже печали. Его тело оцепенело и налилось безразличием. Подняв руку, он кончиками пальцев бездумно, как заведенный, водил по лицу и телу женщины, которой еще вчера обладал. Но Вероника уже не была похожа на себя. Ее кожа казалась припорошенной пеплом, нос заострился и целился в небо. Губы, бледные и плотно сжатые, будто бы никогда не раскрывались, будто бы изнутри приросли к зубам. Еще Маркиз заметил, что темные волосы, какими он их привык видеть, у корней стали неприятно чужими, оранжево-розовыми, цвета лущеной чечевицы.

Яму Гош вырыть не смог. Под тонким слоем нанесенной ветром земли была монолитная скала. Мальчик натаскал камней, но не отважился положить первый камень. Присел на корточки у ног Вероники и смотрел на ее изношенные ботинки. Из глаз его безудержным потоком текли слезы; постепенно поток иссяк, оставив на щеках подсыхающие грязные дорожки. Поведение Маркиза ему не показалось странным. Хотя он ожидал слов. Каких-то важных разъяснений, признании, даже клятв. Ведь Маркиз был властелином слов, а тут нужны были слова. Следовало назвать этот внезапный уход и дальнейший путь, подсказать, как освоиться с недвижностью и изменившимися чертами лица этой женщины, и разрешить идти дальше. Гош с надеждой смотрел на Маркиза, но тот лишь водил дрожащими пальцами по рваным кружевам платья. Сверху вниз, снизу вверх, задерживаясь на швах и вышивке, на складках и манжетах. В горле Гоша забулькала слюна и слезы.

До вечера они не тронулись с места. Солнце перекатилось на другую сторону гор. Гош приготовил ужин и разделил его на три равные части: Маркизу, себе и псу. Маркиз даже не взглянул на еду. Он сидел, не сводя глаз с кончиков пальцев, скользящих по платью и коже Вероники. Гош ему не мешал. Он был убежден, что Маркиз молится. Занялся мулом, устроил некое подобие лагеря. Из пучков сухой травы, экономя остатки дров, развел костер. Полдня он искал какой-нибудь ручеек, но не нашел. В бурдюках оставалось еще немного воды – Гош попил сам и напоил животных. Сразу после захода солнца он уснул; последним, что он видел, была склонившаяся над Вероникой спина в грязном зеленом камзоле.

Разбудил его шум. Маркиз таскал камни и складывал из них могильный холм над телом Вероники. Закончив, неуверенно, нетвердым шагом двинулся на восток, не оглядываясь на мальчика.

19

Они шли, пока не смерклось, таща за собой упирающегося мула. Маркиз не произносил ни слова. Гош заглядывал в осунувшееся злое лицо в надежде поймать его взгляд. Ему хотелось услышать, что они сейчас повернут назад и вытащат из-под камней Веронику. Он не понимал, почему они оставили ее, такую одинокую, на вершине горы. Время от времени, вместе с мулом и псом, Гош приостанавливался и ждал, надеясь, что Маркиз это увидит и вернется к нему. Но похоже было, Маркиз вообще его не замечал. Он шел сутулясь, глядя в землю, ожесточенный и глухой.

Когда стемнело, иззябший отчаявшийся мальчик снял с мула поклажу и развел костер. Идти дальше у него не было сил. Ветер стих, и огонь горел светло-оранжевым пламенем, создавая чуть ли не домашний уют. С тех пор как они вошли в горы, пес Гоша занялся охотой. Сейчас он притащил маленького грызуна – то ли суслика, то ли крысу – и, клацая зубами, приступил к трапезе. Гош тоже проголодался. Немного согревшись у огня, он начал перерывать узелки в поисках съестного. Нашел сушеные фиги, которыми их снабдил Делабранш. Сунул горстку в рот и жевал медленно, глядя в огонь. Вдруг что-то его испугало: вздрогнув, он поднял голову. У костра, напротив него, стоял, дрожа всем телом, Маркиз. Гош перехватил его взгляд, и ему стало страшно: в этом взгляде не было ничего знакомого.

– Пить хочется, – сказал Маркиз.

Гош нерешительно встал и принес Маркизу одеяло и немного сушеных фруктов. Оба сели по разные стороны костра.

– Когда будем возвращаться с Книгой, заберем ее оттуда, – снова заговорил Маркиз, кивком указывая в ту сторону, откуда они пришли.

Гош положил в рот еще одну пригоршню сушеных фиг.

– Книга творит чудеса. Достаточно почитать ее вслух. Просто открыть и читать, понимаешь? Хина еще осталась? Я ослабел, и очень хочется пить.

Гош протянул ему баночку, на дне которой было еще чуточку порошка.

– В монастыре будет вода. Я знаю. Когда-то там жили люди. Сейчас нет. Сейчас уже никого нет. Если б ты не останавливался, мы бы уже сегодня были на месте. Нельзя так легко поддаваться усталости.

Гош пожал плечами.

– Но это не беда, дружок. Завтра мы будем у цели. Ты подождешь с мулом, а я пойду за Книгой. Тогда все переменится. На обратном пути заберем Веронику. Зря я навалил на нее столько камней, придется теперь снимать. Вот она удивится, что мы так быстро вернулись. Ей казалось, впереди еще долгий путь, а мы уже завтра будем подле нее с Книгой.

Гоша потянуло в сон. Его желтый, пропахший кровью пес улегся рядом, с одного боку согревая мальчика здоровым, живым теплом. Гош подбросил в огонь пару толстых поленьев из тех, что тащил снизу мул, укрылся с головой и уснул. Где-то на пограничье яви и сна он еще услышал, как с внезапным коротким свистом, усиленным тишиной, рассекли воздух огромные крылья. «Дракон», – успел, содрогнувшись, подумать мальчик, но сон, с которым не совладать было бы перепончатым крыльям и тысячи драконов, подхватил его и понес в неведомый темный край за пределами век.

А Маркиз все сидел, держа сушеные фрукты на раскрытой ладони, и рассказывал ему о Книге.

Проснувшись, Гош увидел Маркиза, сидевшего в той же позе, и испугался. В неподвижной фигуре было что-то тревожное и чужое. Лицо у Маркиза опухло и набрякло, потрескавшиеся губы были полуоткрыты, веки опущены. Одеяло соскользнуло с плеч и лежало сзади, посеребренное инеем. Гош присел на корточки возле Маркиза и, преодолев робость, коснулся его щеки. Щека горела. Веки, дрогнув, с трудом поднялись. Маркиз безразлично посмотрел на мальчика и снова закрыл глаза. Гоша охватила паника. Он выпрямился и стал растерянно озираться. Увидел своего желтого пса, в поисках добычи рыщущего по каменистому склону, и это помогло ему прийти в себя. Он бросился в ту сторону, срывая по пути маленькие кустики, пучки травы, отдельные засохшие стебли. Набралось немного, но все же достаточно, чтобы разжечь небольшой костер. Подложив в огонь два последних полена, Гош с облегчением убедился, что они занялись. Маркиз никак не откликнулся ни на огонь, ни на тепло. Мальчик, распялив в руках одеяло, согрел его у костра – потом, теплое и влажное, накинул на спину Маркизу. В темных седеющих волосах согбенного мужчины сверкнули маленькие кристаллики, и только тут Гош сообразил, что идет мелкий снег. Ему пришлось карабкаться в гору целый час, прежде чем он отыскал за валунами островки грязного снега, выпавшего, видно, несколько дней назад.

Мальчик собирал снег красными от холода руками, пока не набил полкотелка. Сбежал по склону к тлеющему костру, надеясь, что огонь принес какие-нибудь перемены. Но Маркиз по-прежнему сидел неподвижно, точно изваяние, высеченное из серого камня.

Снег долго не желал превращаться в горячую воду. Все это время Гош растирал стопы и кисти рук Маркиза, а когда почувствовал, что они стали теплее, натянул поверх шелковых чулок шерстяные гетры. Маркиз не желал пить горячий травяной отвар. Гошу пришлось вливать его, капля за каплей, в пересохший рот – лишь тогда Маркиз очнулся. Потом он уже смог сам взять кружку и жадно выпил остаток.

Гош между тем снял вьюки с мула и прикрыл их оставшимся от Вероники пледом. Края пледа прижал большими камнями, рассчитывая забрать вещи на обратном пути. Обмотав голову и распухшую шею Маркиза шерстяными шарфами, подсунул ему карту. Маркиз попытался приподнять руку, но она бессильно упала. Мальчик взял эту холодную странно уменьшившуюся руку и положил на развернутую карту. Пальцы Маркиза блуждали по линиям, стрелкам и надписям неуверенно и неуклюже, как пальцы ребенка. Гош не сводил взгляда с губ своего господина, ожидая какого-нибудь знака. Но не дождался. Тогда он сложил карту и сунул Маркизу за пазуху, где она хранилась всегда, затем посадил Маркиза на мула, и они пошли дальше. В сторону, противоположную той, откуда пришли.

Плоскогорье уже закончилось, и они медленно, осторожно продвигались по узкой, полого спускающейся вниз тропке. Справа была отвесная монолитная скала, слева зияла пропасть, дно которой терялось в зеленоватой мгле. Маркиз опасно покачивался на муле, и Гош дрожал при мысли о том, что будет, если он вдруг потеряет равновесие. На третьем часу пути отвесная стена стала плавно снижаться, и они оказались на открытом мысу – дальше идти было некуда. Оставалось только одно: сойти вниз по крутым, высеченным в скале ступенькам. Вид с этого места открывался необыкновенный: узкий каньон, по краю которого они шли, превратился в затянутую туманом долину. В дальнем ее конце висело огромное, готовое закатиться солнце, освещавшее горы, которые замыкали долину. Гош остановился в нерешительности, но, увидев, как оживился Маркиз, понял, что они добрались до цели.

Несмотря на возбуждение, Маркиз не мог преодолеть слабость и самостоятельно сойти с мула. Когда Гош поставил его на ноги, он пошатнулся и упал на колени. Мальчик подпер его вьюками, прикрыл одеялом и отошел к мулу.

– Смотри, – услышал он вдруг хриплый шепот.

Гош обернулся и замер как зачарованный. Долина теперь была залита алым заревом заката. Зеленоватая мгла помалу рассеивалась. Казалось, чья-то могучая рука специально для них привела в движение управляющую огромным зелено-красным занавесом лебедку, чтобы они наконец увидели первый акт. Воздух красновато мерцал, освобождаясь от испарений. У подножия гор открылся расцвеченный сочными красками оазис. Посередине возвышались развалины. Их полукругом обступили маленькие домики, некогда, несомненно, белые и уютные, но сейчас глядящие на мир пустыми глазницами окон и дверей. У некоторых провалилась крыша. Центральное, самое большое строение было похоже на храм. Одна башня, увенчанная крестом, каким-то чудом устояла, не поддавшись горным ветрам и разрушительному влиянию времени. Однако самым поразительным было другое: внизу царила весна. Явно плодовые деревья, будто в апреле, стояли обсыпанные белыми и розовыми цветами. Стены обросли темно-зеленым хмелем и светло-зеленой винной лозой. Огромные листья лопухов смыкались над выложенными камнем дорожками.

Маркиз смотрел на все это блестящими от жара восхищенными глазами. Его била дрожь, зубы громко стучали. Он попытался, оперевшись на руки, подтянуться и сесть повыше, но со стоном упал на тюки.

– Гош, – прошептал он через силу, – ты пойдешь туда. Возьми шкатулку для Книги… и принеси ее сюда…

Гош заколебался. Он боялся оставить Маркиза одного, но его тянуло вниз, в этот зеленый мир. Взяв Маркиза за руку, он отрицательно покачал головой.

Маркиз закрыл глаза.

– Иди, прошу тебя, иди. Ты знаешь, как выглядит Книга? Как всякая книжка, только большая. Отправляйся. Немедля.

Гош озирался, словно надеясь найти какой-нибудь, хотя бы неопределенный указатель. Холодные пальцы Маркиза стиснули его руку.

– Ну иди же!

Гош нерешительно направился к ступенькам. Осторожно поставил ногу на первую. Обернулся и увидел устремленные на него карие слезящиеся глаза Маркиза. Свистнул пса и стал вприпрыжку спускаться по крутым неровным ступеням.

Маркиз облегченно вздохнул. Откинувшись на тюки, он спокойно смотрел на неторопливо снижающееся солнце и зеленую долину. Багрец и зелень смывали с его глаз усталость, но зрение все равно было слишком слабым, чтобы он мог разглядеть все до мелочей. Маркиз видел небо и землю, сколотые меркнущей солнечной брошью, видел медленное преображение красок – интенсивность сменялась пастельной умиротворенностью. Его не удивила тишина, внезапно наставшая после ухода Гоша. Ветер мог к вечеру успокоиться. Ожидание – всегда тишина.

Маркиз знал, что болен. Это, конечно, была та же болезнь, которая убила Веронику, но он не отчаивался. Ничто не может быть сильнее Книги. Маркиз с трудом переменил положение, чтобы лучше видеть долину. Представил себе Гоша, бегущего среди зеленых зарослей, и желтого пса, скачущего с камня на камень. Но эта живая, успокаивающая душу картина вдруг замедлилась, Гош теперь скорее плыл, нежели бежал, зеленое, перемешиваясь с красным, серело, отбрасывало хмурые тени. Маркиз на минуту заснул, либо ему почудилось, что заснул, но когда он открыл глаза, все вокруг было иным. Он уже не сидел на скалистом мысу над зеленой долиной. Нет, он пребывал в огромном, беспредельном пространстве, которое слегка изгибалось, образуя в центре длинное, правильной формы углубление, похожее на раскрытую книгу. И все, что он до сих пор знал, было теперь отдельными буквами, и сам он был маленькой буковкой, которая выстраивает слово, а затем целую фразу и целый абзац. У всякой вещи здесь имелся свой знак – будто отдельный голос в многоголосом хоре. Маркиз был одной буквой, не важно какой, для него это не имело значения, его радость проистекала из того, что он нужен, что без него слово, которое он творит вместе с другими знаками, было бы неполноценным. Он мог быть запятой, обыкновеннейшей точкой, которой неизбежно заканчивается фраза, или замкнутой в себе буквой «о», или проникающей вглубь буквой «у», а может, всего лишь промежутком между словами, без которого их значения слились бы или перемешались. Он спокойно смотрел на прямую четкую линию горизонта, ограничивающего огромную белую страницу, на тысячи выстроившихся ровными, уходящими в бесконечность шеренгами знаков. И вдруг задумался, для кого раскрыта эта книга, чему должна служить. Поднял взгляд и увидел, что небо в миллионы раз больше, чем она, и потому бессчетное множество раз повторяет ее в себе. Книга была раскрыта для неба.

Постепенно Маркиз перестал ощущать боль и даже подумал, что готов встать и идти – таким он стал легким. Но, когда попробовал, оказалось, что легкость, пушистая, как одуванчик, где-то внутри и никак не связана с телом. И тогда он понял, что умирает. Удивился: он не предполагал, что умирание может быть таким сочным, таким светлым и полным движения. Воздух, которым все труднее было дышать, колыхался и дрожал, наполняя его легкие в последний раз.

Гош добрался до цветущей долины, которая вблизи оказалась садом. Остановился, ошеломленный, на последней ступеньке, не смея сделать следующий шаг. Под ногами у него одновременно цвели и плодоносили крохотные кустики земляники. Гош присел, стал озябшими пальцами срывать ягоды и горстями запихивать в рот. У земляники был чудесный вкус жизни, весны, безопасности. Мальчик переползал на коленках от одного кустика к другому, набивая рот животворной амброзией. Он срывал и зрелые ягоды, и те, с которых едва опали лепестки цветков. Лишь спустя время он вспомнил, зачем пришел. И его пронзила жалость при мысли об измученном, больном Маркизе, оставшемся наверху в холодном и неприветливом мире. Не раздумывая, он свернул кулек из большого лопуха и стал собирать в него самые спелые землянички. Когда кулек наполнился, Гош осторожно отложил его в сторону и принялся срывать целые веточки, увешанные ягодами, пока не получился пышный букетик. Тогда, захватив кулек, он вернулся к ступенькам. Свистнул пса, который радостно рыскал в высокой траве, и тот нехотя поплелся за ним наверх.

Солнце уже висело над самым горизонтом, и именно туда устремлены были неподвижные глаза Маркиза. Гош опустился рядом с ним на колени и протянул руку с испещренным красными пятнышками букетом. Он думал, что Маркиз загляделся на солнце. Лишь когда солнце скользнуло за горизонт, а Маркиз не отвел взгляда, Гош понял: с ним случилось то же самое, что два дня назад с Вероникой. Второй раз в жизни мальчика пронзило болезненное ощущение, что мир пуст. Он схватил и потряс холодную руку, словно пытаясь вытащить Маркиза оттуда, куда тот ушел. Рука бессильно упала, и из-под грубого одеяла высунулся широкий рукав зеленого камзола. В горле у Гоша забулькало, а потом он завыл. Его голос, отразившись от скал, вернулся, многократно усиленный. И мальчик испугался самого себя. Ягоды посыпались на руку Маркиза, но было уже темно, и потому их червень, смешавшаяся с зеленью камзола, уже ничего не означала. Спотыкаясь и крича, Гош бросился вниз, в тепло зеленой долины. Он боялся неподвижности Маркиза, боялся холода и ночи, его тянуло к согретой солнцем траве и землянике. Когда ступеньки кончились, он побежал дальше, по пояс в траве, слыша свой голос – но и голос пугал его, потому что был страшный и чужой, как голос зверя. Однако перестать кричать Гош не мог. Освободившееся от невидимых обручей горло пульсировало в такт шагам, издавая звук, который мальчик не в состоянии был сдержать. И он бежал, продирался в темноте сквозь цветущие кусты, заросли огромных лопухов, шелестящие занавеси вьюнков, и только когда почувствовал под ногами твердый камень, сумел унять звенящую глотку. Перед ним высилась темная громада монастырской церкви. Гошу страшно было оставаться во дворе, среди этой буйной зелени, но еще страшнее – войти внутрь, в бездонную темноту. Сев на ступени, он обхватил руками колени. Из высокой травы выбежал его пес и растянулся рядом, тяжело дыша. Гош решительно не знал, что делать. Еще минуту он посидел, раскачиваясь взад-вперед, а потом свернулся в клубок и уснул на поросших травой ступенях.