Текст книги "Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории"

Слава и мастерство мыслителей и историков древности послужили Карамзину не только образцом повествования, но и оправданием его замысла, посвященного русской истории. «Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем», – восклицает Карамзин[307]307
  Карамзин Н. М. История государства Российского… С. 19.


[Закрыть]. В этом контексте уместно сравнить труд Карамзина с творением гения античной культуры – Вергилия. Создавая «Историю государства Российского», Карамзин стилем повествования и литературными приемами изображения событий и героев превратил «тени минувших столетий» в «картины» национального предания[308]308
  Там же. С. 19.


[Закрыть], в легендарный миф, дав России право на свою историю и место в мировой книге преданий, подобно тому, как Вергилий в «Энеиде» связал нити древней греческой и римской истории, обосновав право Рима стать главным наследником средиземноморской цивилизации и занять место нового демиурга античного мира. На эту жанровую близость карамзинской «Истории» к эпопее укажет Б. М. Эйхенбаум: «Здесь – не просто обоснование исторических занятий, но определение состава самой исторической эмоции, оправдание самой обращенности к прошлому, и притом – оправдание эстетическое, “История государства российского” – конечно, не столько история, сколько героический эпос», – резюмирует исследователь[309]309
  Эйхенбаум Б. М. Карамзин…С. 203–204.


[Закрыть].

Можно согласиться с известным российским литературоведом, что «История» Карамзина по замыслу и художественному воплощению представляет собой героическую поэму о России – сказание о народе русском, создавшем «пространство сей единственной Державы». «Мысль цепенеет, – с благоговением и восторгом пишет Карамзин, – никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских»[310]310
  Карамзин Н. М. История государства Российского… С. 19.


[Закрыть]. Желая показать читателям, «как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою»[311]311
  Там же. С. 19.


[Закрыть], Карамзин проделал колоссальную работу, перезапустив механизм исторической пам яти в процессе создания национального предания. Он спроецировал прошлое на экран настоящего, Киевскую Русь св. Владимира и Московскую Русь Дмитрия Донского – на духовное пространство русской дворянской культуры, Киевское княжество и Московское царство – на политическую конструкцию Российской империи.

Написав новым художественным языком историю России, он создал канву, на основе которой русское общество могло отныне воспитывать историческое чувство и осознавать себя ответственным творцом настоящего. То, что действительно составляет заслугу Карамзина, должно быть названо воспитанием исторического сознания. Что это значит? Перефразируя слова И. С. Аксакова, сказанные по поводу значения А. С. Пушкина в русской культуре, историческое чувство и историческое сознание, пробужденные Карамзиным, а затем и Пушкиным, означают право народа на свою историю и самобытную культуру[312]312
  Аксаков И. С. У России одна-единственная столица… Стихотворения и поэмы. Пьеса. Статьи, очерки, речи. Письма. Из воспоминаний и мнений об И. С. Аксакове. Венок И. С. Аксакову. Москва И. С. Аксакова / Сост., вступ. ст. и примеч. Г. В. Чагина. М.: Русскiй мiр, 2006. С. 283–284.


[Закрыть].

Что следует помнить и изображать в Истории, в чем состоит труд и ремесло историка, по Карамзину? Напомним, цель историка – показать «свойство и связь деяний»[313]313
  Карамзин Н. М. История государства Российского… С. 25.


[Закрыть], а не фиксировать время. Свои задачи как историка Карамзин сформулирует следующим образом: «Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках; искал духа и жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей; изображал не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность; не боялся с важностью говорить о том, что уважалось предками; хотел, не изменяя своему веку, без гордости и насмешек описывать веки душевного младенчества, легковерия, баснословия; хотел представить характер времени и характер Летописцев: ибо одно казалось мне нужным для другого»[314]314
  Там же. С. 24–25.


[Закрыть].

Замысел, достойный французских просветителей, авторов «Энциклопедии», создавших компендиум современных знаний о «периодической системе культурных элементов» европейской цивилизации, представленной науками, искусствами и ремёслами! «История государства Российского» – по-настоящему первая русская историческая энциклопедия, написанная в жанре историософской поэмы, ставшая уникальным интеллектуальным событием и памятником культуры и соединившая в себе задачи научного и гражданского просвещения русского общества в эстетической рамке русского сентиментализма и романтизма. «Прилежно истощая материалы древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии!» – признается Карамзин[315]315
  Там же. С. 25.


[Закрыть]. История как поэзия, как произведение культуры, как творение народа, создавшего огромную страну и государство, – как легендарный эпос со своими культурными героями и эстетический миф о происхождении России! Вот что неизменно вдохновляло Карамзина-художника и будило его творческое чувство!

На взаимную смысловую обусловленность поэтики и философских интуиций Карамзина впервые укажет Б. М. Эйхенбаум. Эта внутренняя связь проявится в стремлении автора пролить свет на историческую истину, прирастить новое знание, действуя умом, приводить факты в систему, давая при этом простор для воображения. «Слово Карамзина не стремится дать образ вещи – оно направлено к каким-то иным областям нашего воображения или, здесь лучше сказать, нашей фантазии», – справедливо замечает автор знаковой статьи[316]316
  Эйхенбаум Б. М. Карамзин. С. 204–205.


[Закрыть].

На наш взгляд, в философско-эстетическом процессе открытия истории Карамзин изобрел уникальную мнемотехнику припоминания через художественную реконструкцию и запись культурного предания. Стремясь к главной цели «сделать Российскую Историю известнее для многих», даже для «строгих своих судей»[317]317
  Карамзин Н. М. История государства Российского… С. 26.


[Закрыть], он хотел научить соотечественников, сынов и граждан России вглядываться в «зерцало бытия и деятельности» своего народа[318]318
  Там же. С. 18.


[Закрыть].

Карамзинская линия воспитания историей идейно связана с философскими концепциями и эстетическим опытом эпохи Просвещения. История не только свидетельствует о разнообразных культурных формах жизни народов, но и предстает накопленным опытом знаний и достижений. Само время становится движением мысли. «Время есть не что иное, как следование наших мыслей»[319]319
  Карамзин Н. М. Неизданные сочинения и переписка. СПб. Тип. Н. Тиблена, 1862. Ч. 1. С. 196.


[Закрыть]. Этой философской формуле времени, прежде им выведенной, Карамзин продолжал руководствоваться в работе над «Историей». Последовательность исторических мыслей прошлого он старался отыскать в различных по жанру письменных источниках русской древности. Национальное предание, переданное потомкам Николаем Михайловичем Карамзиным, имеет живую связь с русским летописанием, донося не только букву, но и дух его.

Отметим в этом контексте, что диалектику сложения культурного предания Руси/России и историософской традиции, его толкующей, можно проследить от первых летописных свидетельств «Повести временных лет». Путь создания куль турно-исторического повествования, на основе которого создается национальный консенсус, от древнерусских авторов ведет к немецким историографам имперской России – Готлибу Байеру, Герхарду Миллеру, Августу Шлёцеру и далее к создателям национальной истории – Михаилу Ломоносову и Василию Татищеву. Но превратить труд, посвященный истории Отечества, в культурное событие общенационального масштаба и сделать его фактом общественного сознания, своего рода, новой интеллектуальной дискурсивной практикой, удалось именно Николаю Михайловичу Карамзину, проявившему, как считали современники, имперскую лояльность и написавшему вслед за своими предшественниками, государственную и династическую историю. По мысли Карамзина, историческим чувством и осознанным отношением к истории Отечества должно было проникнуться все русское общество.

Воспитанный на классических текстах древней и новой истории, вобравший дух и ценности Просвещения в своем опыте общения с европейской культурой еще в «Письмах русского путешественника» Карамзин сокрушался об отсутствии литературно обработанной, философски промысленной и, вместе с тем, научно достоверной отечественной истории. «Больно… что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием… Нужен только вкус, ум, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить… Родословная князей, их ссоры, междоусобие, набеги половцев не очень любопытны, – соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые тома? Что неважно, то сократить… Но все черты, которые означают свойства народа русского, характер древних наших героев, отменных людей, происшествия действительно любопытные описать живо, разительно», – рассуждал Карамзин, путешествующий по Европе[320]320
  Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. С. 252–253.


[Закрыть]. Адресуясь к образам героев европейской истории, он с присущим ему литературным чутьем и философской настроенностью ума оценивал художественный потенциал и исторический масштаб культурного предания Древней Руси и новой России.

Вкус, ум и талант, упоминаемые Карамзиным, – эстетические критерии, необходимым образом присущие гению, который дает, по Канту, новые правила искусству. Гений Карамзина определил новый культурный горизонт русской словесности, равно как и гуманитарной науки, задав высокую этическую планку труда ученого и меру духовной ответственности художника, что и не преминул отметить Пушкин как личный нравственный и творческий подвиг. Своим литературным творчеством Карамзин кардинально изменил статус русской словесности, много поспособствовав появлению читающей русской публики, и тем самым, предуготовил ее к восприятию грандиозной исторической поэмы. Как замечает Ю. М. Лотман, автор книги «Сотворение Карамзина»: «У всякого, кто изучает читательскую аудиторию 1780-х и 1800-х годов, создается впечатление, что за эти двадцать лет произошло чудо – возник читатель как культурно значимая категория»[321]321
  Лотман Ю. М. Карамзин. С. 221.


[Закрыть]. После Карамзина литература и история как художественное и идейно-смысловое начало культурной и политической жизни стали общественно значимыми явлениями.

«История» Карамзина как фактор национально-культурного самоопределения. Просветительские усилия Карамзина заложили «основу народной исторической образованности»[322]322
  Шмидт С. «История государства Российского» // Круг чтения. М.: Политиздат, 1991. С. 11.


[Закрыть]. С 1803 года он посвятил себя колоссальной работе, став главным Историографом имперской России. Взял на себя эту миссию, сочетавшую функции исследователя, летописца, художника и философа, Карамзин, по меткому замечанию П. А. Вяземского, «постригся в историографы». Каковы бы не были оценки исторического творчества Карамзина, его научной состоятельности и философско-политической программы, данные последующими поколениями русских историков, можно смело утверждать, что труд Карамзина является гражданским и научным подвигом. Культурно значимая категория читателя, появившаяся благодаря Карамзину, о которой справедливо говорит Лотман, это новое читающее и думающее русское общество, пусть пока и ограниченное сословными рамками. Именно граждане русского Отечества, которые должны знать и читать Историю, главный адресат Карамзина. Историограф Царя сделал важный шаг в сторону просвещения и интеллектуальной свободы, создав большой задел для будущей совместной работы историков и общества, всей нации.

Карамзину удалось коренным образом изменить отношение русских людей к истории своего Отечества. По существу Карамзиным отечественная история была заново открыта и предъявлена образованному обществу в многообразии событий, персонажей и характеров. После Карамзина русская история стала восприниматься как национальное предание, имеющее глубокий нравственный и гражданский смысл. Эстетика гражданственности, восходящая к классицистской идее идеального гражданина, усиленная просветительским пафосом, придала необычайный моральный вес историческим изысканиям Карамзина и превратила чтение и обсуждение многотомного труда в общее дело – в публичное событие духовно-нравственного и политического порядка.

Публикация исторического сочинения Карамзина в 1816 году вызвала бурную реакцию русского общества. В. А. Жуковский в письме к И. И. Дмитриеву от 18 февраля 1816 прозорливо свидетельствовал: «И какая эпоха для русского – появление этой Истории! Такое сокровище для языка, для поэзии, не говоря уже о той деятельности, которая должна будет родиться в умах. Эту Историю можно назвать воскресителем прошедших веков бытия нашего народа…»[323]323
  Погодин М. П. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников С. 141.


[Закрыть] У Пушкина мы встречаем важнейшее свидетельство о воздействии, произведенном первыми публикациями «Истории государства Российского». «Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов “Русской истории” вышли в 1818 году. Я прочел их в моей постели с жадностию и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Русь, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили»[324]324
  А. С. Пушкин об искусстве… С. 286.


[Закрыть].

Для радикально настроенных «молодых якобинцев», по определению Пушкина, Карамзин стал апологетом самодержавия. Но Пушкин справедливо ответствовал таковым, что Историограф был освобожден Царем от цензуры, чем «налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности»[325]325
  Там же. С. 287.


[Закрыть]. Эту меру личной сдержанности при полной ответственности за высказывание и, в конечном итоге, отсутствие какой-либо политической конъюнктуры высоко оценил Гоголь. Внутренняя свобода Карамзина-писателя, исследователя и мыслителя вызывает у Гоголя необычайный восторг. Карамзин, по его мнению, «первый возвестил торжественно, что писателя не может стеснить цензура, и если уже он исполнился чистейшим желанием блага в такой мере, что желание это, занявши всю его душу, стало его плотью и пищей, тогда никакая цензура для него не строга, ему везде просторно. Он это сказал и доказал»[326]326
  Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями… Т. 7. С. 233.


[Закрыть]. «Никто, кроме Карамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений и мыслей, хотя они и не соответствовали во всем тогдашнему правительству, и слышишь невольно, что он один имел на то право. Какой урок нашему брату писателю!», – восхищенно произносит Гоголь[327]327
  Там же. С. 233.


[Закрыть].

«История государства Российского», в первую очередь как произведение русской словесности, продолжало воспитывать гражданские чувства и вдохновлять на изучение и творческое переосмысление значимых событий и сюжетов культурного предания Отечества. Значим также тот факт, что процесс формирования общенационального исторического консенсуса, начатый Карамзиным, был усилен военно-политическим успехом России, одержавшей победу над Наполеоном. Патриотическое чувство, охватившее общество, побуждало художественную и научную мысль. Особенно чутким к нравственной составляющей отечественной истории оказалось молодое поколение. Так, окрашена в патриотические и романтические тона трагедия «Василий Шуйский» (1829), написанная юным Николаем Станкевичем, ставшим идейным и духовным лидером для целого поколения русских европейцев. Используя пятистопный ямб, шестнадцатилетний автор стремится выразить свои патриотические чувства, заклеймить «козни и крамолы» врагов отечества, которые «народ из низкой зависти и злобы развращают»[328]328
  Станкевич Н. В. Стихотворения. Трагедия. Проза. М.: Типография и словолитня О. О. Гербека, 1890. С. 128.


[Закрыть].

Вершиной нового художественной интерпретации русской истории в духе моральной и политической философии Карамзина стали «Борис Годунов» Пушкина с посвящением автору «Истории Государства Российского» и «Жизнь за царя» Глинки, совершившие эстетический переворот в русском искусстве, в отношении к традициям, артефактам и носителям национальной культуры. К этому патриотическому роду сочинений относится и «Бородино», послужившее началом литературной известности Михаила Лермонтова. Как известно, в основу произведения были положены рассказы участников сражения, в том числе и родственников поэта. Напечатанное на страницах пушкинского «Современника», стихотворение молодого Лермонтова явно носило программный характер, словно продолжая историсофскую линию Пушкина и Карамзина. Без сформированной Карамзиным потребности знать и изучать отечественную исто рию, расширившей формат публичного дискурса ее обсуждения и взрастившей вкус к национальному преданию, эти шедевры русской литературы и музыки появиться не могли.

Патриотический подъем, произведенный победой русских в Отечественной войне, на некоторое время объединил все сословия Российской империи, ее правящий класс, военно-аристократическую элиту и народ, горожан и крестьян. Читатель карамзинской «Истории» был подготовлен самим ходом исторических событий! Этот момент единства придал колоссальный творческий импульс русскому обществу, побуждая задать исторический вопрос о самом себе. Исторический вопрос Карамзина в литературе был задан Пушкиным и Лермонтовым, в философской прозе и публицистике он прозвучал у Герцена. Не случайно автор «Былого и дум», быть может, самых значительных литературно-философских мемуаров XIX века, начинает биографическое повествование, вплетая его в национальную память, в предание о войне с французами. Эмоционально переживая свою экзистенциальную и провиденциальную включенность в эпохальные для России события, незаконно рожденный отпрыск богатого и знатного рода Яковлевых, слушая в сотый раз рассказ няньки об эвакуации семьи с младенцем Сашей, «с гордостью улыбался, довольный, что принимал участие в войне»[329]329
  Герцен А. И. Былое и думы. М.: Захаров, 2003. С. 10.


[Закрыть].

Увы, но наметившееся было патриотическое единение и сплочение народа и власти, аристократии и податного сословия драматическим образом не состоялось. Герцен, испытав тяжелые «объятия» николаевского режима, уехал из России в 1847 году. Он принадлежал к поколению, которое было пробуждено духом великой победы. Для молодых русских интеллектуалов, наследников этой славы, исторический консенсус золотой карамзинской эпохи после декабря 1825 года нужно было создавать заново. После трагедии декабристов, по мнению автора «Былого и дум», политическое развитие России было прервано, «все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни»[330]330
  Там же. С. 369–370.


[Закрыть]. Испуганное дворянство выслуживалось, народ продолжал молчать. И только дети, находясь, между «крышей и основой», подняли голову. По мнению Герцена, именно «этими детьми ошеломленная Россия начала приходить в себя»[331]331
  Там же. С. 370.


[Закрыть].

Для Герцена, как и для большинства образованного общества, история и литература оставались пространством свободы. В отсутствие политических свобод почвой для возрастания гражданского самосознания стали литературные гостиные. По свидетельству Герцена, «Москва входила тогда в эпоху возбужденности умственных интересов, когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни. Появление замечательной книги («Мертвые души» Гоголя – О. Ж.) составляло событие; критики и антикритики читались и комментировались с тем вниманием, с которым, бывало, в Англии или во Франции следили за парламентскими прениями. Подавленность всех других сфер человеческой деятельности бросала образованную часть общества в книжный мир, и в нем одном действительно совершался, глухо и полусловами, протест против николаевского гнета, тот протест, который мы услышали открытее и громче на другой день после его смерти»[332]332
  Там же. С. 473.


[Закрыть].

Ограниченность публичного пространства в России литературными салонами и интеллектуальными кружками свидетельствовало о том, что вопрос о русской истории, поставленный Карамзиным, был тесно связан с вопросом о русской власти и русской свободе. Эта кружковская форма идейного самоопределения русской молодежи стала ответом на политическое закукливание России. Николаевское правительство «разобралось» со студентами-смутьянами, среди которых оказался и Герцен, превратив их в политических заключенных и ссыльных. На этой драматической развилке пути русской молодежи в понимании прошлого, настоящего и будущего России стали расходиться. Размежевание отныне пошло по линии исторического самоопределения России, цивилизационного выбора путей ее развития в духе прославянского самобытничества Руси/России, с одной стороны, и универсализма западноевропейской культуры как основы русской цивилизации – с другой.

После декабрьского восстания 1825 года и наступившей политической реакции николаевской эпохи карамзинский патриотический консенсус истории дал трещину. Тем не менее, исторический труд Карамзина послужил источником развития социально-философской мысли и политических идей в XIX – начале XX вв., повлияв на взгляды многих русских историков и философов. В среде русских интеллектуалов середины XIX века проявила себя важнейшая линия философии истории и культуры, наследуемая от Карамзина и Станкевича, – линия русского европеизма, направленная на универсализирующий синтез ценностей национальной культуры и европейского Просвещения. Выдающийся представитель русского европеизма, историк Т. Н. Грановский наследовал ее от своего друга и учителя Станкевича.

Опираясь на историю, как на великую книгу народов, в чем он, безусловно, продолжал главную мысль Карамзина, Грановский повлиял на жизнь целого поколения мыслящих людей, которые употребили свой труд на исправление застарелых болезней российского социума, благо для них реформами Царя-освободителя открылась такая возможность. Справедливо говорить, что своими публичными историческими лекциями профессор Московского Императорского университета Грановский занял место идейного лидера и коммуникатора эпохи, произведя на современников своими текстами и выступлениями впечатление не меньшее, чем некогда литературно-философский труд Карамзина. Русскую историю своего предшественника Грановский расширил до всеобщей истории, и тем самым, подчеркнул общность исторической судьбы России и Европы. Грановский оказался пионером нового типа общественной коммуникации, продолжая работу Карамзина по формированию публичного пространства в России, вынося идейные споры за пределы салонов и дружеских кружков. В рамках образовательно-просветительской дискурсивной практики Грановский превратил университетскую кафедру в общественную трибуну, оставаясь верным своим внутренним принципам и клятве отдать все силы просвещению России. Он произнес эту клятву вместе с Януарием Неверовым перед Станкевичем[333]333
  Грановский Т. Н. Публичные чтения. Статьи. Письма / Т. Н. Грановский, сост. А. А. Левандовский, Д. А. Цыганков. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. С. 653.


[Закрыть]. И в такой постановке морального вопроса истории как великой книге нравственных примеров, могущих дать ответ современности, он был верен просветительской философии Карамзина!

В логике просвещения как «залога освобождения русского народа»[334]334
  Там же. С. 653.


[Закрыть] роль исторической науки и роль историка-исследователя и преподавателя заключалась в том, чтобы приводить сознание человека и общества к уяснению исторических законов. Настоящая цель в полной мере была воспринята и творчески воплощена В. О. Ключевским, хорошо прочувствовавшим главную проблему национальной истории – расхождение русского просвещенного ума с действительностью национально-культурной жизни, что было обусловлено радикализмом петровской европеизации и модернизации. Стремясь понять причину русской неустроенности, Ключевский сформулировал религиозный и социально-политический вопрос русской истории. Ученый рассматривал ее с точки зрения взаимосвязи трех важнейших культурологических концептов – обращения к прошлому (культурная память), идентичности (культурной, цивилизационной, политической) и культурной преемственности (формирование и передача традиции), что позволило Ключевскому прочитать и интерпретировать отечественную историю как целостное культурное предание. Собственно, эти вопросы уже содержал в себе героический эпос Карамзина. Но Ключевский первый акцентировал проблему формирования социальных институтов на фоне борьбы групповых интересов и влияния личностного фактора, отчетливо проявляющего себя в российской истории.

По сути, Ключевский, обратившись к церковно-государственной истории Руси/России, предпринял попытку написать историю зарождения русского гражданского общества – историю полноправной европейской культурно-политической нации, имеющей общий христианский исток с Западной Европой. Ключевский словно бы выполнял завет Карамзина, желавшего историческую традицию Запада дополнить еще одним национальным преданием, культурно равнозначным и ничем не уступающим историческим нарративам народов Европы. Именно эта историософская концепция Ключевского послужила источником развития социально-философской мысли и политических идей на рубеже столетий, повлияв на взгляды выдающихся русских философов, историков культуры и церкви, политических деятелей от Милюкова и Струве до Федотова, Флоровского и Карташева, не всегда имевших единство политических взглядов и убеждений.

Становится понятным, почему разрушившие историческую Россию большевики, провозгласившие построение «нового мира» с чистого листа, подвергли историческое знание радикальной ревизии, буквально выхолостив его и оскопив национальную память. К формированию нового исторического сознания оказалось причастно и искусство, встроенное в идеологический формат советского государства. При этом нельзя отрицать ни значимых научных достижений советской исторической школы, ни вершинных творений советской литературы и искусства, обращавшихся к исторической тематике. Гениальный союз Эйзенштейна и Прокофьева в «Александре Невском» и «Иване Грозном», сага Герасимова «Тихий Дон», эпохальная экранизация Бондарчука «Война и мир», как и психологический реализм фильмов о войне, снятых талантливой плеядой советских режиссеров, являются и сегодня мощным эстетическим средством воспитания исторического самосознания российской нации.

Историческая память жива постоянной актуализацией. Собственно, это и открыл своей философией истории Н. М. Карамзин. В этом контексте интересна сегодняшняя попытка найти общенациональный консенсус во взгляде на отечественную историю и, более того, создать новый канон истории. Отметим, что философская тематизация отечественной истории связана не только с опытом переосмысления дореволюционной и советской исторической школы. Неоднозначность в интерпретации отечественной истории сегодня нередко выступает в качестве своеобразного маркера различных проблем, которые сопровождают процесс формирования нового российского социума. Кажется, что общество по-прежнему озабочено вопросом: к какой цивилизации и культуре должна отнести себя Россия? Спор об интерпретации ключевых событий национальной культуры, о политике памяти и забвения, о возможности единого учебника истории демонстрирует сложный путь исторического самопознания[335]335
  См. подробнее: Жукова О. А. История русской культуры и современность // Вопросы истории. 2006. № 8. С. 105–116; Жукова О. А. История русской культуры в вузе: историческое знание и духовная традиция // Вопросы истории. 2007. № 8. С. 3–9.


[Закрыть]. Для складывающейся российской политической и культурной нации проявляет себя главная проблема – отсутствие согласия по поводу культурного предания, или нарратива культурной истории, объединяющего и примиряющего нацию в понимании прошлого. Такой консенсус необходим, чтобы наполнить смыслами настоящее и увидеть прообраз будущего.

В последнее десятилетие линия на восстановление исторической преемственности постепенно начинает определять основы культурной политики государства. «Битва» за историю в карамзинской логике государственности, которую можно было бы назвать положительным опытом актуализации прошлого, привлекает сегодня внимание общества к насущным социальным и духовным проблемам политической и духовной жизни страны. Констатируем тот факт, что борьба за интерпретацию истории часто принимает политически ангажированный оттенок и вносит зерно раздора в российский социум.

Характерно, что обсуждение сюжетов отечественной истории переместилось на самую массовую информационную площад ку – на телевидение. Одним из наиболее показательных примеров публичной актуализации истории, отсылающей к национальному эпосу Карамзина, стал масштабный телевизионный проект 2008 года «Имя России» на канале «Россия», посвященный выбору знакового для России героя, олицетворяющего дух и историческую мощь России как государства, культуры и цивилизации. Приглашение на роль ведущего проекта известного «фронтмена» Александра Любимова было неслучайным. Оно отсылало зрителей к телевизионной эпохе гласности и перестройки, к опыту ускорения и бурному развитию общественной дискуссии на злободневные темы. По замыслу авторов проекта, из 500 имен выдающихся деятелей русской и советской истории и культуры, отобранных экспертами, зрители путем голосования должны были выбрать для телевизионного этапа 12 имен, а политики, ученые и творческие деятели публично защитить избранную ими персоналию. В ведущей финальной тройке оказались имена Александра Невского (524 575), Петра Столыпина (523 766), Иосифа Сталина (519 071), к которым приблизился Александр Пушкин (516 608). В зрительском голосовании победил Александр Невский. Апелляция к святому воину, образ и подвиг которого представлял на суд зрителей и жюри (во главе с Никитой Михалковым) недавно избранный предстоятель Русской Православной Церкви Патриарх Кирилл, продемонстрировала стремление власти и общества связать воедино все периоды жизни Руси/России и создать новый патриотический канон русско-советской истории. При этом полученный при голосовании результат, возможно, и принадлежал зрителям, но его «модерирование» явно входило в первоначальный замысел организаторов масштабного телевизионного шоу на тему исторической памяти и культурного самосознания нации[336]336
  Напомним, что за время проведения этого проекта список менялся и даже «обнулялся» не один раз на предварительных этапах электронного голосования. Так, голосование по выходу в третий тур было начато заново по официально объявленной причине «войны машин», хакерских атак на сайт и флешмобов при голосовании.


[Закрыть].

В ряду телевизионных исторических программ стоит вспомнить и будоражущую общественное мнение передачу «Исторический процесс». Последняя была выпущена телеканалом «Россия» в 2011 году (ей предшествовала передача «Суд времени» на «5 канале», в 2010 году). В телешоу в жанре открытого диспута «боролись за историческую правду» непримиримые идеологические оппоненты – историк Николай Сванидзе и политолог Сергей Кургинян, и попеременно выступающий в роли то адвоката, то обвинителя политический журналист Леонид Млечин.

Примечательно, что оба проекта – «Имя Россия» и «Исторический процесс» относятся к периоду президентства Дмитрия Медведева, выступившего с идеей исторического проекта новой России, призванной совершить модернизационный рывок в будущее с опорой на национальную культуру и историю. Для реализации модернизационного проекта, получившего название «четырех и» – инновации, институты, инвестиции, инфраструктура – необходим был общенациональный консенсус. Он рассматривался в качестве залога политической стабильности и экономического развития, своего рода, как моральный ресурс мобилизации. В этом смысле обращение к духу истории в политико-экономической программе экс-президента Медведева можно расценивать как запрос на метафизическую составляющую инструментального по идеологии, целям и средствам реализации проекта. Историзация инструментального проекта была, безусловно, нужна для вживления в социальную ткань и общественное сознание идеи мобилизационного «рывка» в актуальную современность. Именно эту попытку согласовать метафизические и инструментальные ценности в новом проекте строительства государства и нации достаточно зримо и ярко продемонстрировал главный официальный канал страны, создавая телевизионные проекты «Имя Россия» и «Исторический процесс».