Текст книги "Озорные рассказы"

И вот добрый сын своего отца начал:

– Раз, за то, чтобы восстановить доброе имя моего отца!

– Два, за земли!

– Три, за аренду и торговлю!

– Четыре, за азейский лес!

– Пять, за право рыбной ловли!

– Шесть, за острова на Эндре!

– Семь, за луга!

– Восемь, отвоюем наши земли, за которые так дорого заплатил мой отец!

– И еще раз за должность при дворе!

Без помех справившись с задатком, Жак решил, что его мужское достоинство больше уже ни на что не годится, но подумал, что, имея под собой Францию, должен отстоять честь короны. Короче, обещав своему покровителю, святому Иакову, выстроить в Азе часовню, он, как верный вассал, отдал регентше дань в одиннадцати четких, ясных, недвусмысленных и звучных перифразах. Что касается эпилога сей бессловесной беседы, то туренец в самонадеянности своей счел за лучшее отложить его до пробуждения регентши, дабы, подобно всякому порядочному кавалеру, порадовать ее на прощание, ибо сеньор д’Азе не может не вознаградить свою благодетельницу. Мысль была здравая, однако, когда естество доходит до изнеможения, оно ведет себя как загнанная лошадь: ложится и лежит, точно труп, невзирая на кнут, и ни за что не поднимется, пока не наберется сил. И потому на рассвете, когда без пяти минут владелец замка Азе попытался пожелать доброго утра дочери Людовика Одиннадцатого, ему пришлось, несмотря на всю его любезность, приветствовать ее королевским салютом, то бишь холостыми залпами. По таковой причине регентша, покинув постель, во время завтрака с Жаком, который уже возомнил себя законным сеньором Азе, возразила своему оруженосцу, заявив, что раз он не исполнил обещанного, то не выиграл пари и земли не заслужил.

– Черт и дьявол меня подери! Я был так близок! – воскликнул Жак де Бон. – Однако, моя дорогая дама и благородная повелительница, ни вам, ни мне не подобает быть судьями в этом деле. Оно касается моих земель и потому должно быть вынесено на ваш королевский совет, ибо земли Азе принадлежат короне.

– Клянусь Пасхой! – рассмеялась регентша. – Так и быть, предоставлю вам место господина де Вьейвиля в моем доме, не стану преследовать вашего отца, пожалую земли Азе и дам должность министра, коли вы сумеете, не затрагивая моей чести, представить это дело на совете. Но только попробуйте хоть одним словом запятнать мое имя и женское достоинство, и я…

– Если вы не против, то пусть меня повесят.

Жак поспешил свести все к шутке, ибо лицо госпожи де Божё исказилось от гнева.

Дочь Людовика Одиннадцатого гораздо больше заботила честь короны, чем двенадцать ночных проказ, к тому же она вознадеялась, что сии проказы могут обойтись ей даром, и предпочла обсудить дело на совете, не согласившись даже на предложение туренца заключить новое пари.

– Что ж, моя госпожа, – вздохнул незадачливый кавалер, – пока побуду вашим оруженосцем.

Все придворные, состоявшие на службе, обеспокоенные и удивленные внезапным отъездом госпожи де Божё, узнав о его причине, поспешили в замок Амбуаз, дабы узнать, откуда исходит опасность, и были готовы держать совет сразу после пробуждения регентши. И она созвала всех, чтобы никто не заподозрил обмана, и подбросила несколько ложных сведений, кои подверглись внимательному рассмотрению и обсуждению. В конце заседания в зал вошел новый оруженосец, коему полагалось сопровождать госпожу. Увидев, что советники собираются разойтись, отважный туренец попросил их разрешить одну тяжбу, коя касалась его лично и земли, находящейся в королевской собственности.

– Выслушаем его, – повелела регентша. – Он говорит правду.

И вот Жак де Бон безо всякого смущения сказал что-то вроде следующего:

– Благородные сеньоры, молю вас, не обращайте внимания на то, что я буду говорить об орехах, внемлите мне со всей серьезностью и простите меня великодушно за шутливый тон. Один сеньор, прогуливаясь с другим сеньором, заметил посреди сада прекрасное ореховое дерево. Оно выделялось среди прочих своей высотой, пышной кроной и крепостью, хоть и было слегка кривовато. От него исходил свежий дух, и вид его так радовал глаз, что, увидев, его уже невозможно было забыть, это дерево напоминало древо познания добра и зла, к коему запретил приближаться Господь и из-за которого погибли праматерь наша Ева и господин ее супруг. Из-за этого-то дерева, господа, и поспорили два сеньора, кои, как два друга, заключили шутливое пари. Тот, что был помоложе, обещался двенадцать раз бросить палку, на которую он опирался, как делают многие, когда гуляют по своему саду, и каждый раз сбивать с дерева по ореху…

– Я правильно излагаю суть дела? – с поклоном обратился Жак к регентше.

– Да, господа, – отвечала регентша, пораженная находчивостью своего оруженосца.

– Второй сеньор поставил на то, что молодой человек хоть раз да промахнется, – продолжал истец. – И вот мой спорщик принялся бросать палку с ловкостью и отвагой, да так метко, что оба получили удовольствие. И благодаря покровительству святых, кои, видимо, забавлялись, наблюдая за ними, после каждого броска с дерева падал орех, и, таким образом, орехов набралось ровно двенадцать. Однако совершенно случайно последний из сбитых орехов оказался пустым, в нем не было ядрышка, из коего в будущем, пожелай садовник посадить сей орех в землю, могло бы вырасти новое дерево. Выиграл ли человек с палкой? Я все сказал. Судить вам!

– Дело ясное, – начал господин Адам Фюме, туренец, который в ту пору был хранителем печати. – Ответчик может уйти только одним способом.

– Каким? – поинтересовалась регентша.

– Заплатить, госпожа.

– Слишком уж он хитер, – заметила регентша, легонько потрепав своего оруженосца по щеке, – когда-нибудь его повесят…

Она сказала это в шутку, но сия шутка стала подлинным предсказанием для будущего суперинтенданта, который таки поднялся на эшафот, лишившись королевской милости из-за мести другой стареющей женщины и всем известного предательства одного человека из Каллана, его секретаря, который был обязан ему своим положением и которого звали Прево, а не Рене Жантиль, как ошибочно уверяют некоторые историки. Говорят, этот иуда и скверный слуга передал госпоже Ангулемской расписку, полученную от Жака де Бона, который в ту пору был уже бароном де Самблансе, сеньором де Ла Карт, д’Азе и одним из самых высокопоставленных сановников государства. Один из двух его сыновей стал архиепископом Тура, а другой – управителем и казначеем Тура. Но это уже другая история.

Что касается приключения, которое случилось в молодые годы этого доброго человека, то госпожа де Божё, которая хоть и поздновато, но познала радости любви, была очень довольна, обнаружив такую мудрость и понимание государственных интересов в своем случайном любовнике, и доверила ему королевскую казну, с которой он обошелся столь ловко, что очень скоро ее приумножил. Его заслуги не остались без внимания, и он получил должность суперинтенданта, которую исполнял ревностно, не забывая, что правда, то правда, и о своих собственных интересах. Добрая регентша расплатилась с ним сполна и пожаловала своему оруженосцу земли Азе Сожженного, чей замок, как всем хорошо известно, был разрушен первыми артиллеристами, которые появились в Турени[86]86
  …чей замок… был разрушен первыми артиллеристами, которые появились в Турени. – В 1418 году дофин Карл (будущий король Карл VII) остановился в замке по дороге из Шинона в Тур, где был оскорблен находившимися там бургиньонцами и приказал своим вооруженным ручными бомбардами стрелкам немедленно всех расстрелять. Погибли командир гарнизона и 350 солдат, деревня была сожжена, а следы пожара сохранились вплоть до XVIII века. Именно после этого события Азе-лё-Ридо получил название Азе Сожженный.


[Закрыть]. Безо всякого королевского вмешательства за это пороховое чудо его изобретатели были приговорены, как грешники, еретики и слуги дьявола, церковным судом капитула.

В то время заботами господина Бойе, интенданта, строился замок Шенонсо, который ради красоты и легкости был поставлен прямо у переправы через реку Шер.

Барон Жак де Самблансе, желая соперничать с Бойе и не отстать от него, решил выстроить свой замок на берегу Эндра, где он стоит до сей поры, как жемчужина этой зеленой долины, ибо возведен был на крепких и толстых сваях. Жак де Бон потратил на него тридцать тысяч экю, не считая работ, которые выполнили его вассалы. Учтите также, что замок этот один из самых изысканных, красивых, живописных и хорошо продуманных замков милой Турени, он купается в водах Эндра, точно принцесса, вместе с галереями и кружевными окнами, с красивыми солдатиками на флюгерах, поворачивающимися по ветру, как положено всем солдатам. Но добрый Самблансе был повешен еще до окончания строительства, а после ни у кого недостало денег, чтобы замок завершить. Однако его господин, король Франциск Первый, бывал в этом замке, и его комната до сих пор сохранилась. При отходе короля ко сну наш Самблансе (указанный государь обращался к нему из-за его седых волос не иначе как «папаша») услышал, как его господин, к коему он был весьма привязан, заметил:

– Ваши часы уже пробили полночь, мой дорогой папаша!

– Эх, сир! – ответил суперинтендант финансов. – Двенадцатью ударами молотка, сейчас уже совсем старого, а когда-то очень крепкого, ровно в этот час я заслужил мои земли, деньги, на которые я выстроил этот замок, и счастье служить вам…

Королю захотелось узнать, что стоит за странными словами его советника, и, когда Его Величество улегся в постель, Жак де Бон рассказал ему историю, которая вам уже известна. Франциск Первый, жадный до пикантных историй, нашел его рассказ весьма забавным и тем более занимательным, что в то самое время его мать, герцогиня Ангулемская, на закате дней своих охотилась за молодым коннетаблем де Бурбоном, желая получить хоть часть от той самой дюжины. То была скверная страсть скверной женщины, ибо из-за нее королевство подверглось опасности, король был захвачен в плен, а бедный Самблансе, как уже говорилось, погиб на виселице.

Я стремился поведать вам, как возник замок Азе и как началась карьера Самблансе, который много сделал для украшения своего родного города Тура, – в частности, он дал значительные суммы на завершение строительства башен кафедрального собора. Эта замечательная история передавалась от отца к сыну, от владельца к владельцу замка Азе-лё-Ридель. Посему врет тот, кто приписывает туренскую дюжину некоему алеманскому рыцарю, который за нее якобы получил для дома Габсбургов земельные владения в Австрии. Автор, наш современник, который описал эту историю, при всей его учености, был введен в заблуждение некоторыми летописцами, понеже в канцелярии Священной Римской империи не сохранилось никаких упоминаний о приобретении подобного рода. Я весьма зол на него за то, что он посмел предположить, будто гульфик, вспоенный на пиве, мог сравняться в сей алхимии с гульфиками шинонскими, кои столь высоко ценил Рабле. Ради пользы моего края, славы Азе, истории замка и доброго имени рода Бонов, из которого вышли Совы и Нуармутье, я восстановил факты во всей их правдивости, историчности и красоте. И коли дамы приедут поглядеть на замок Азе, они в его окрестностях найдут несколько дюжин, но уже не оптом, а в розницу.

Время действия: 1406 год.

Многим неведома правда о кончине герцога Орлеанского[87]87
  Герцог Орлеанский (1372–1407) – Людовик I, второй сын короля Карла V Мудрого, младший брат короля Карла VI (см. примеч. к с. 158), был убит в Париже 23 ноября 1407 года на Старой Храмовой улице.


[Закрыть], младшего брата короля Карла Шестого. Так вот, смерть настигла оного по ряду причин, одной из которых будет посвящена сия история. Достоверно известно, что герцог был самым большим блудодеем среди всех потомков святого Людовика[88]88
  Людовик IX Святой (1214–1270) – французский король (1226–1270). Возглавлял Крестовые походы, был канонизирован в 1297 году.


[Закрыть], того самого, что при жизни был королем, хотя по части порочности с означенным герцогом могли посоперничать отдельные представители славной семейки, чьи особенности вполне согласуются с пороками и отличительными чертами нашего веселого и отважного народа. Легче представить себе преисподнюю без господина Сатаны, чем Францию без ее доблестных, достославных и отчаянно сластолюбивых королей. Можно только посмеяться и над так называемыми мудрецами, кои утверждают, что наши отцы были лучше нас, и над добрыми человеколюбцами, уверенными в том, что человек движется по пути совершенствования. Все они слепы, ибо наблюдают лишь перья устриц и раковины птиц, кои, равно как и наши нравы, никогда не меняются. Эхма! Веселитесь, пока молодые, пейте на здоровье и не лейте слез, помня, что даже целый пуд печали не стоит капли потехи.

Дерзкие поступки этого сеньора, возлюбленного королевы Изабо[89]89
  Изабо – прозвище Елизаветы Баварской (1371–1435), жены короля Карла V.


[Закрыть], которая души в нем не чаяла, привели ко множеству смешных приключений, поелику он был большой насмешник, прожигатель жизни, настоящий француз и крепкий орешек. Герцог первым придумал подставы из женщин, и посему, когда он отправлялся из Парижа в Бордо, на каждой станции, расседлав коней, он находил добрый ужин и постель с хорошенькими грелками внутри. Счастливый государь! Он умер верхом на лошади, ибо не слезал с нее никогда, даже в постели. Наш благоразумный государь Людовик Одиннадцатый приводит примеры его веселых приключений в книге «Сто новых новелл»[90]90
  «Сто новых новелл» – сборник новелл, датируемый 1462 годом и посвященный герцогу Бургундскому Филиппу Доброму (1396–1467); первый сборник новелл, написанный на французском языке. Возник как параллель к итальянскому сборнику «Сто древних новелл» и под влиянием перевода на французский язык «Декамерона» Боккаччо. Сюжеты близки к анекдоту, незамысловаты, прямолинейны, но вместе с тем пронизаны интересом к земным делам человека и антиаскетизмом. На русском языке полностью не издавались.


[Закрыть], которая была написана под его надзором во время пребывания оного короля в ссылке при Бургундском дворе, где вечерами, дабы развлечься, он и его кузен граф Шароле рассказывали друг другу обо всех известных им проделках. Потом, когда правдивых историй стало не хватать, их придворные стали придумывать новые, кто во что горазд. Однако из уважения к королевскому достоинству господин дофин приписал историю, случившуюся с госпожой де Кани, некоему буржуа и назвал ее «Оборотная сторона медали». Эта история – настоящая жемчужина, ею открывается вышеуказанный сборник, с которым может ознакомиться каждый. Однако к делу.

У герцога Орлеанского был в вассалах сеньор одной из провинций Пикардии по имени Рауль д’Октонвиль[91]91
  Рауль д’Октонвиль (вторая половина XIV века – после 1412) – королевский казначей, смещенный с должности герцогом Орлеанским. Участвовал в убийстве герцога, которое положило начало вражде между арманьяками и бургиньонцами, перешел на службу к герцогу Бургундскому.


[Закрыть], который взял в жены девицу из дома Бургундского, владевшую обширными землями. Сия богатая наследница в порядке исключения отличалась столь ослепительной красотой, что рядом с нею все придворные дамы и даже королева Изабо и сеньора Валентина[92]92
  Валентина Висконти д’Асти (1366–1408) – жена Людовика I, герцога Орлеанского.


[Закрыть] словно погружались в тень. Мало того, знатность, богатство, красота и доброта госпожи д’Октонвиль, по отдельности и вместе взятые, приобретали божественное великолепие благодаря ее невероятной чистоте, скромности и целомудренному воспитанию. Почуяв благоухание сего небесного цветка, герцог немедля воспылал страстью. Он впал в тоску-печаль, забросил всех девиц, лишь изредка и скрепя сердце вкушал от лакомого пирога баварки Изабо, а засим пришел в ярость и поклялся, что колдовством, силой, обманом или уговором, но насладится сей исключительной женщиной, воспоминание о прелестях коей делало его ночи безотрадными и пустыми. Сначала он пытался увлечь сеньору д’Октонвиль медоточивыми речами, но по ее безмятежному виду скоро понял, что она полна решимости оставаться благоразумной, а однажды она сказала ему прямо и без деланого возмущения, свойственного женщинам легкодоступным:

– Сир, поймите, я не желаю доставлять себе неудобства любовью на стороне не из презрения к присущим ей радостям, ибо они должны быть весьма велики, коли столько женщин забывают ради нее о своей семье, добром имени, будущности, обо всем на свете, а единственно из любви, кою питаю я к детям моим. Не хочу краснеть перед дочерьми, когда придется внушать им, что истинное счастье покоится на добродетели. К тому же, мой господин, должно сознавать, что старость продолжительнее молодости и следует заранее о ней позаботиться. Благодаря воспитателям моим я научилась по-настоящему ценить жизнь и знаю, что все проходит, кроме естественных наших привязанностей, кои нам следует оберегать. Я стремлюсь к тому, чтобы меня уважали и прежде всего чтобы меня уважал мой муж, ибо в нем вся моя жизнь. Я не хочу и не могу его предать. Больше мне нечего вам сказать. И умоляю, позвольте мне мирно заниматься семьей и домом, в противном случае я не колеблясь расскажу обо всем моему господину и мужу, который немедля покинет ваш двор.

Смелый ответ еще пуще вскружил голову брату короля, и он решился заманить в западню сию благородную женщину и овладеть ею живой или мертвой. Он не сомневался в успехе, зная все об этой дух захватывающей охоте, в которой дозволены любые приемы, ибо сия привлекательная дичь берется на бегу, на лету, на мушку, при факелах, ночью, днем, в городе, деревне, лесу, у воды, сетью, крючком, с соколом, копьем, рогом, луком, манком, капканом, кляпцами, сачком, тенетами, на приманку, наживку, клей, в общем, ловится во все ловушки, изобретенные со времен изгнания Адама. Потом эта дичь добивается тысячью разных способов, но почти всегда на скаку.

Славный притворщик не произнес больше ни слова о своих желаниях, но устроил госпоже д’Октонвиль должность в свите королевы. И вот однажды, когда Изабо уехала в Венсен, чтобы проведать заболевшего короля, и оставила герцога за хозяина во дворце Сен-Поль, он приказал поварам приготовить роскошный ужин и накрыть стол в покоях королевы. Затем послал пажа, чтобы тот срочно вызвал упрямицу во дворец. Графиня д’Октонвиль, полагая, что королева Изабо желает дать ей какое-то поручение или что-то обсудить, поспешила явиться на зов. Ее коварный преследователь сделал все, чтобы никто не предупредил благородную даму о том, что королева уехала, и графиня прошла в тот прекрасный зал дворца Сен-Поль, за которым находится опочивальня королевы. Там не было никого, кроме герцога Орлеанского. Графиня сразу заподозрила, что дело нечисто, быстро заглянула в спальню, королевы не нашла, зато услышала громкий смех герцога.

– Я погибла, – воскликнула она и попыталась бежать.

Но славный охотник за женщинами расставил кругом своих верных слуг, которые, не зная зачем, заперли все входы и выходы, и по этому огромному дворцу, который один занимал четверть Парижа, госпожа д’Октонвиль бродила, словно по пустыне, под защитой лишь своей святой покровительницы и Господа Бога. Наконец, поняв, что происходит, бедная дама содрогнулась всем телом и упала в кресло, и тут влюбленный герцог, смеясь ей прямо в лицо, дал понять, что она попалась в подстроенную им ловушку. Когда же он захотел приблизиться к ней, женщина вскочила на ноги, а затем, вооружившись для начала своим языком, с ненавистью в глазах промолвила:

– Вы насладитесь мною только мертвой! Ах, герцог, не принуждайте меня к борьбе, о которой непременно станет известно. Сейчас я еще могу уйти, и господин д’Октонвиль не узнает о том, как вы навсегда испортили мою жизнь. Герцог, вы слишком любите женщин, чтобы найти время и изучить мужчин, и вы не сознаете, какой человек служит вам. Господин д’Октонвиль на все готов ради вас, он предан вам в память о ваших благодеяниях и потому, что вы нравитесь ему. Но как он любит, так и ненавидит. И я знаю, что он не побоится размозжить вам голову и отомстить за одну-единственную слезинку, которую я уроню по вашей вине. Вы хотите моей и своей смерти? Будьте уверены, что бы ни случилось со мной, хорошего или дурного, я, как честная женщина, того в секрете держать не стану. Так вы позволите мне уйти?

Насмешник принялся насвистывать. Услышав сей свист, добрая женщина бросилась в спальню королевы и вытащила из известного ей тайника острый кинжал. И когда герцог последовал за ней, дабы понять, что означает сие бегство, она указала ему на порог и сказала:

– Перешагнете через эту черту, и я убью себя.

Герцог, ничуть не смутившись, взял стул, поставил его у порога и начал переговоры, полагая, что сломит сопротивление, распалив и ослепив эту отважную женщину, возбудив ее мозг, сердце и все остальное сладострастными картинами. Вкрадчивым и любезным тоном, коим прекрасно владеют королевские особы, он для начала сказал, что целомудренные дамы слишком дорого платят за свое доброе имя, ибо в заботе о неопределенном будущем они теряют все самое прекрасное в настоящем; засим заметил, что мужья из высших соображений и интересов брака держат на замке ларчик с сокровищами любви, ибо сии сокровища обладают блеском, сладостью и приятностью столь несравненными, что женщину уже ничто не сможет удержать в холодных границах супружества; что такой брак есть тяжкое преступление, поелику муж в знак признания благоразумности своей доброй жены и ее неоценимых достоинств должен выбиваться из сил, надрываться, надсаживаться, напрягаться, работать на износ, чтобы потрафить ей, услужить во всем, наградить лаской, поцелуями, объятиями и прочими нежностями и наслаждениями любви; и что коли жена попробует капельку неземной сладости неизвестных ей приемов, то все остальное в этой жизни покажется ей пустым и ничтожным; и что, будь на то ее воля, муж был бы нем как могила, и, таким образом, никакой скандал не опорочил бы ее добродетели. Засим хитрый распутник, видя, что дама не собирается заткнуть себе уши, попытался описать ей в манере восточных сказителей, которые в ту пору были в большой моде, похотливые изобретения разврата. Глаза его загорелись огнем; подкрепляя слова пылкостью, голос зазвучал, точно песня, он сам испытывал удовольствие, вспоминая все, что вытворяли его любовницы, коих он называл госпоже д’Октонвиль по именам. Герцог рассказал ей даже, какие ласки, уловки и нежности предпочитает королева Изабо, и прибегнул к столь изысканному и возбуждающему красноречию, что ему показалось, что дама вот-вот выронит из рук свой маленький грозный кинжал, и он сделал вид, что хочет подойти к ней. Она, устыдившись того, что позволила себе заслушаться, бросила горделивый взгляд на дьявольского левиафана, искушавшего ее, и сказала:

– Благодарю вас, сир. Вы заставили меня еще больше возлюбить моего благородного мужа, ибо слова ваши дали мне понять, что он глубоко почитает меня и из величайшего уважения ко мне не бесчестит свое ложе грязными уловками порочных и одержимых похотью женщин. Я сочла бы себя проклятой и обесчещенной навеки, коли хотя бы одной ногой ступила в грязное болото, в коем копошатся сии продажные твари и бесстыжие потаскухи. Жена – это одно, любовница – совсем другое.

– Держу пари, – ухмыльнулся герцог, – отныне вы все же станете требовать чуть больше пылкости от господина д’Октонвиля.

Добрая женщина содрогнулась и воскликнула:

– Вы негодяй! Я презираю вас, вы мне отвратительны! Как! Не сумев отнять у меня честь, вы хотите испачкать мою душу! Ах! Мой господин, эта ночь вам дорого станет.

 
Коль даже я прощу вам это,
Всевышний призовет к ответу, —
 

не вы ли сочинили эти стишки?

– Сеньора, – герцог побледнел от ярости, – я могу связать вас…

– О нет, не можете! – Она угрожающе взмахнула кинжалом.

Насмешник расхохотался.

– Не сомневайтесь, – сказал он. – Я сумею погрузить вас в то болото, где, как вы изволили выразиться, копошатся потаскухи.

– Живую – никогда!

– Вы отправитесь туда сами вместе с вашими ногами, руками, белоснежной грудью и прочими частями тела, с зубами, волосами, со всем!.. Пойдете по доброй воле, погрузитесь со сладострастием и доведете до изнеможения своего наездника, как бешеная кобыла, что рвет ремни, бьет копытами, скачет и фыркает! Клянусь всеми монахами!

Он свистнул, подзывая пажа, а когда паж явился, тихо приказал ему немедленно разыскать господ д’Октонвиля, Савуази, Теннеги, Кипьера и прочих своих приятелей и пригласить их на ужин, а заодно привести во дворец несколько хорошеньких сговорчивых девиц.

Потом герцог снова уселся на тот же стул в десяти шагах от дамы, которую он ни на миг не упускал из виду, пока отдавал приказания пажу.

– Рауль очень ревнив, – сказал он. – Потому я должен дать вам один совет… Вон там, – он показал на потайную дверцу, – хранятся тончайшие благовония и масла королевы. Там она умывается, ну и все такое прочее, чем занимаются женщины. Я знаю, убедился в этом не раз, что у каждой из вас свой особенный запах, по нему вас можно легко опознать. И если Рауль, как вы говорите, безумно ревнив, то есть страдает худшей из всех ревностей, то вы воспользуетесь этими грязными средствами, поскольку очень скоро вам придется погрузиться в трясину мерзкого болота.

– О, господин, на что вы намекаете?

– Узнаете в свое время, когда в том будет необходимость. Я не хочу причинить вам зла и даю честное слово рыцаря, что окажу вам совершеннейшее почтение и до конца дней моих сохраню в тайне мое поражение. Короче, вы убедитесь, что у герцога Орлеанского доброе сердце и месть его благородна: за презрение к себе он дарит дамам ключ от райских врат. Прошу лишь слушать внимательно, дабы не упустить ни слова из веселых разговоров, которые вскоре донесутся до ваших ушей из соседней залы, и ведите себя тихо, коли вам дороги ваши дети.

Поелику в королевские покои вела только одна дверь, а сквозь прутья оконных решеток лишь с большим трудом пролезала голова, сластолюбец напоследок еще раз велел не шуметь и запер даму, уверенный, что ей никуда не деться. Его веселые дружки не заставили себя ждать и нашли в ярко освещенном зале великолепный ужин, поданный на прекрасных блюдах, а рядом с блюдами сверкали серебром кувшины с королевским вином. Хозяин обратился к ним с такими словами:

– Скорее, скорее, друзья мои, садитесь! Я чуть не умер от скуки. Однако вспомнил о вас и захотел устроить пир на античный манер – пир, во время коего греки и римляне воздавали почести мессиру Приапу и богу, известному во всех краях под именем Бахуса. Празднество наше будет двоякого рода, поелику к десерту подоспеют три хорошеньких сороки, и хоть я знаком с ними накоротке, а кто из них милее, не знаю.

Все радостно выразили признательность своему господину, и только Рауль д’Октонвиль обратился к герцогу с особой речью:

– Сир, я охотно поддержу вас в любой битве, но только не в той, что связана с юбками, на турнире, но не на попойке. У добрых товарищей моих дома нет жены, а у меня есть милая супруга, с нею я обязан проводить мое время, ей должен давать отчет в моих делах и поступках.

– Значит, коли я женат, – возмутился герцог, – то я, по-вашему, не прав?

– О, мой дорогой господин, вы принц и вольны поступать так, как считаете возможным…

Эти слова, как вы понимаете, повергли прекрасную узницу в жар и в холод.

«Ах, мой Рауль, – подумала она, – как ты благороден!»

– Я люблю тебя, – продолжал герцог, – и почитаю самым верным и достойным из моих слуг. Все мы, – он обвел глазами трех прочих своих гостей, – негодяи рядом с тобой. Но, Рауль, присядь. Когда прилетят пташки, а это пташки высокого полета, ты вернешься к своему домашнему очагу. Черт! Я знал, что ты человек благоразумный и несведущий в любовных радостях на стороне, и пригласил сюда, в эту самую комнату, королеву, демоницу, воплощение женских прелестей. Я хотел раз в жизни тебе, который никогда не стремился к любовным похождениям, а грезил лишь о войне, дать насладиться чудесами чувственных утех, ибо стыдно моему подданному не уметь услужить прекрасной даме.

Д’Октонвиль сел за стол, дабы не перечить принцу в том, что касалось ужина и не затрагивало его чести. И все принялись смеяться, шутить и судачить о женщинах. Потом начали вспоминать свои похождения и случайные встречи и при этом не щадили никого, даже самых любимых, рассказывая о том, что каждая из них предпочитает; засим последовали ужасные откровения, чья низость и извращенность возрастали по мере того, как пустели кувшины с вином. Герцог веселился на правах единственного наследника престола и подначивал своих собутыльников, он врал, дабы вытянуть из них правду, а они ели рысью, пили галопом и пускали вскачь свои языки. От этих разговоров броня сира д’Октонвиля мало-помалу теряла свою крепость. Несмотря на свою добродетель, он снизошел до некоторых желаний и погрузился в нечистоплотность подобно святому, что увлекся своими молитвами.

Заметив это, герцог, который жаждал утолить свой гнев и обиду, засмеялся и сказал ему:

– Эй! Клянусь всеми монахами! Рауль, все мы одним миром мазаны, все осмотрительны и благоразумны, когда выходим из-за стола. Давай, мы ничего не скажем твоей жене! Давай, черт тебя побери, я хочу, чтобы ты познал радость неземную! Здесь, – сказал он, отворив дверь, за которой находилась госпожа д’Октонвиль, – ждет одна придворная дама, подруга королевы и величайшая жрица Венеры, ей нет равных среди всех куртизанок, блудниц, шлюх, девок и потаскух… Она родилась в тот миг, когда рай лучился счастьем, природа цвела и благоухала, растения рассеивались по всей земле, животные резвились, скакали и плодились и все сгорало от любви. Хоть она и превращает свою постель в алтарь, но она слишком знатна, чтобы показываться на глаза, и слишком известна, чтобы издавать что-то, кроме любовных стонов. Свет не нужен, ибо глаза ее извергают пламень, и тем более не пытайся с нею говорить, поелику она говорит телом, движется быстрее и дрожит сильнее диких зверей, застигнутых врасплох посреди листвы. Это резвая лошадка, мой дорогой Рауль, смотри, не злоупотребляй шпорами, будь добрым наездником и крепко держись в седле, ибо она одним махом смогла бы прилепить тебя к потолку, будь у тебя на хребте хоть капля смолы. Она живет только в постели, всегда сгорает от желания и всегда жаждет мужчину. Наш бедный покойный друг, молодой сир де Жиак, погиб из-за нее, за одну весну она высосала его до мозга костей. Святой истинный крест! Дабы познать усладу, подобную той, что дарит она, любой мужчина отдал бы треть своей жизни! А тот, кто познал ее, за вторую ночь без всякого сожаления отдал бы бессмертие своей души!

– Однако же, – недоумевал Рауль, – откуда столь большая разница в вещах столь естественных и обыкновенных!

– Ха-ха-ха!

Раздался дружный смех. Хозяин подмигнул своим дружкам, и, разгоряченные выпивкой, они снова принялись бахвалиться да лезть из кожи вон, расписывая разные тонкости да ухищрения. То, что говорили сии утопившие стыд свой в вине зубоскалы, не зная, что их слышит наивная ученица, могло вогнать в краску даже фигуры, вырезанные на камине, потолок и стены. Герцог превзошел всех, заявив, что дама, что возлежит в соседней комнате, ожидая галантного рыцаря, должна быть царицей всех фантазий, ибо каждую ночь ей в голову приходят новые и чертовски жаркие. Тут, заметив, что кувшины опустели, герцог втолкнул Рауля, – а тот, совращенным будучи, уже и не противился, – в опочивальню королевы, в которой принц вынудил даму выбирать кинжал, от коего она будет жить или умрет. Около полуночи весьма довольный сир д’Октонвиль покинул замок, чувствуя угрызения совести за измену своей верной жене. Герцог Орлеанский выпустил госпожу д’Октонвиль через садовую калитку, с тем чтобы она успела добраться до своего дома раньше мужа.

– Это, – шепнула она герцогу на прощание, – всем нам будет стоить очень дорого.

Год спустя на старой улице Тампля Рауль д’Октонвиль, который оставил службу у герцога и перешел к Жеану Бургундскому[93]93
  Герцог Жеан Бургундский (1371–1419) – сын Филиппа Смелого, по прозвищу Бесстрашный, был противником герцога Орлеанского, по его приказу последний и был убит. После убийства к Жеану Бесстрашному перешло управление страной и надзор за воспитанием дофина, будущего короля Карла VII. Зарублен рыцарями из свиты дофина.


[Закрыть], обрушил топор на голову вышеупомянутого сеньора, брата короля и герцога Орлеанского, и, как всякий знает, сразил его наповал. В том же году скончалась госпожа д’Октонвиль, увядшая, словно цветок без воздуха или листок, изъеденный гусеницами. Ее добрый муж приказал вырезать на мраморе ее гробницы, которая находится в Пероннской обители, следующие слова: