Текст книги "Озорные рассказы"

Время действия: X–XI века.

Старый летописец, предоставивший пеньку для плетения сего рассказа[146]146
  Старый летописец, предоставивший пеньку для плетения сего рассказа… – Имеется в виду французский писатель Ноэль дю Файль (ок. 1520–1591), чья книга «Сельские беседы мэтра Леона Ладюльфи, деревенского дворянина» (1547), а точнее, главы VII и VIII послужили источником для этого рассказа Бальзака.


[Закрыть], уверял, что жил в то время, когда эта история произошла в городе Руане, и сохранил в памяти своей, дабы передать потомкам.

В окрестностях сего прекрасного города, где сидел тогда герцог Ричард[147]147
  Герцог Ричард. – Имеется в виду один из трех нормандских герцогов, носивших это имя: Ричард Бесстрашный (935–996), Ричард Добрый (963–1026) и Ричард III (ок. 997–1027).


[Закрыть], бродяжничал и христарадничал один добрый человек по имени Трибало, а по прозвищу Дед-Ищи-Ветра-в-Поле. Прозвали его так не за то, что он был сухим и невесомым, точно увядший листок, а потому, что он вечно бродил по путям и дорогам, горам и долам, спал под открытым небом, одевался в рубище да чужие обноски. Невзирая ни на что, в герцогстве его любили и привыкли к нему до того, что, коли целый месяц никто не видал его протянутой руки, люди спрашивали: «А где же Дед?» – и слышали в ответ: «Да где? Ищи ветра в поле».

Отцом этого попрошайки был Трибало, который всю свою жизнь отличался таким трудолюбием, хозяйственностью и осмотрительностью, что сыну своему оставил состояние немалое. Однако юнец очень скоро пустил все наследство по ветру, поелику был полной противоположностью папаши своего, который, возвращаясь вечером с поля, подбирал все, что плохо лежит, и тащил в дом, говоря со знанием дела, что домой нельзя приходить с пустыми руками. Тем самым зимой он топил печь за счет нерадивых да забывчивых, и правильно делал. Все в округе признавали, что Трибало дал им хороший урок, ибо уже за год до его смерти никто не бросал дров на дороге и даже самые рассеянные научились внимательности да рачительности. Сын доброго примера с отца не взял и промотал все до нитки. Отец его знал, что так и будет, ибо сын с малолетства его не слушался. Когда Трибало посылал его стеречь поле и отгонять воровавших горох, бобы и пшеницу птиц и, главное, наглых и озорных соек, малец наблюдал за ними и ими любовался. Очень ему нравилось, как ловко и красиво они садятся, взлетают с добычей в клюве и возвращаются, высматривая одним глазом силки и растянутые сети, и неслух хохотал до слез, видя, с какой легкостью птицы обходят все ловушки. Папаша Трибало серчал и бесился, то и дело обнаруживая убыль зерна. Но как он ни драл сына за уши, когда заставал его валяющимся на травке, ничего не помогало: сын по-прежнему восхищался птицами и по-прежнему наблюдал за дроздами, воробьями и прочими ушлыми побирушками. И однажды отец сказал, что ему стоит у птиц поучиться, ибо, если он и дальше будет себя так вести, в старости ему придется точно так же попрошайничать и точно так же его будут отовсюду гнать и преследовать. Отец как в воду глядел, ибо сын, как уже было сказано, скоренько порастратил все, что родитель его годами копил: с людьми он обходился, точно с воробьями, каждому позволял запускать руку в свой карман, лишь восхищаясь тем, сколь ладно да проворно его обчищают. И когда в его карманах ветер засвистел, Трибало-младший ничуть не опечалился, говоря, что ни за какие земные блага не продаст свою душу, а лучше станет ума набираться в птичьей школе.

Погулявши и позабавившись, обнаружил он, что осталось у него всего ничего: кружка, купленная на ярмарке Ланди, да три игральные кости, то есть все, что нужно, чтобы пить и играть. Так что побрел он налегке – не то что богачи, кои не умеют ходить пешком и повсюду таскают за собой возы, груженные коврами и посудой, да в придачу толпу слуг. Трибало захотел прибиться к старым своим приятелям, но не тут-то было: всех их словно ветром сдуло, и посему он и сам решил больше ни с кем не водиться и никого не признавать. Однако голод не тетка, и, поразмыслив, понял он, что ему нужно такое занятие, чтобы, ничего не делая, ни в чем недостатка не испытывать. Тут вспомнились ему беспечные дрозды да воробьи, и он избрал для себя ремесло попрошайки. С первого же дня добрые люди стали подавать ему милостыню, и довольный Трибало нашел ремесло нищего весьма приятным, надежным и безопасным. И везде он чувствовал себя как дома, сердце его ликовало, и в положении своем он находил больше утешения, чем люди богатые в своем богатстве. Он смотрел, как крестьяне сеют, сажают, косят и жнут, и думал, что работают они и на него тоже. Тот, кто откармливал поросенка, и не подозревал, что кусочек свинины перепадет Трибало. Пекарь знать не знал, что печет хлеб для Трибало. Но он ничего не брал силой, напротив, люди, подавая ему, говорили ласковые слова:

– На, Дед-Ищи-Ветра-в-Поле, подкрепись. Все хорошо? А вот еще – кошка надкусила да бросила – возьми, доешь.

Дед-Ищи-Ветра-в-Поле был тут как тут на всех свадьбах, крестинах и даже похоронах, ибо он шел туда, где веселились и угощали. Он свято соблюдал устав и каноны своего ремесла и палец о палец не ударял, ибо, будь он способен хоть к самой немудреной работе, никто бы ему не подал и ломаного гроша. Заморив червячка, сей мудрый человек располагался на краю канавы или у церковной стены и размышлял о делах государственных; в общем, он относился к жизни, как его милые учителя: воробьи, дрозды да сойки, и, попрошайничая, много думал, и пусть одевался беднее бедного, зато мыслями был богат. Его размышления весьма забавляли добрых людей: подавая деду милостыню, они в качестве благодарности пожинали плоды его размышлений. Послушать его, так туфли доводят богатых до подагры, тогда как он, босый, может похвастать легкой походкой, ибо его башмаки мозолей не натирают. От короны происходит боль головная, а у него голова никогда не болит, поелику не теснят ее ни заботы, ни шапки. Перстни с камнями драгоценными мешают обращению крови. И хотя, согласно законам христарадничества, покрыл он тело свое язвами да ранами, поверьте, здоров он был, точно новорожденный младенец. Старик развлекался, играя с другими нищими в те кости, что он сохранил, дабы не забывать, как по молодости растратил все свои денежки, и до конца дней своих оставаться неимущим. Вопреки желаниям его, он, подобно всей нищей братии, получал немалые подаяния, и как-то на Пасху другой побирушка попросил у него взаймы из собранного за день, но Дед-Ищи-Ветра-в-Поле не дал ему и десять экю. И тем же вечером с радостью спустил четырнадцать во славу щедрых людей, поелику по канонам бродяг да попрошаек полагается выказывать признательность доброохотно дающим. И хотя он старательно избавлялся от всего, к чему стремятся те, кто, алкая благ земных, стяжают зло, старик, не имея за душой ни гроша, чувствовал себя счастливее, чем когда в его карманах звенели отцовские деньги. Что касается дворянства, то он всегда почитал себя особой более чем знатной, ибо поступал сугубо по прихоти своей и, лежа на боку, жил не хуже любого барона и с места не сдвинулся бы даже ради тридцати монет. Он не тяготился мыслью о завтрашнем дне, подобно иным прочим, и жил-поживал в свое удовольствие, как многие мудрецы древности, если верить словам мессира Платона, коего мы уже поминали в сих писаниях. Так Дед-Ищи-Ветра-в-Поле прожил до восьмидесяти двух лет, и за все эти годы дня не было, чтобы он страдал от голода или жажды. При этом лицо его сохранило свежесть и невообразимо чистый цвет. Старик полагал, что пойди он по иному пути, то давно здоровье свое растерял бы, а сам покоился бы в сырой земле. Возможно, в этом он был прав.

В юности своей Дед-Ищи-Ветра-в-Поле славился великой охотой до женщин, и, говорят, сие любвеобилие было плодом его учений с воробьями – домовыми и полевыми. Посему он всегда рад был помочь женщинам посчитать потолочные брусья, и сие великодушие находит свое естественное объяснение в том, что, ничего не делая, он всегда был к делу готов. Прачки, коих в наших краях называют беломойками, говаривали, что напрасно они обслуживают дам, поелику Дед-Ищи-Ветра-в-Поле понимает в этом гораздо больше. Сказывают, будто именно благодаря крепкому достоинству своему он и обязан был тем благоволением, коим пользовался во всей провинции. Некоторые уверяют даже, что дама де Комон позвала его в свой замок, желая проверить, правду ли о нем рассказывают, и продержала молодца у себя целую неделю затем, чтоб отвратить от нищенства, однако славный Трибало в страхе бежал через живую изгородь, ибо до смерти боялся разбогатеть. С возрастом сей великий мыслитель обнаружил, что им стали брезговать, хотя его выдающиеся способности не претерпели никакого ущерба. Привередливость и непостоянство женского пола явились как первым злоключением Деда-Ищи-Ветра-в-Поле, так и причиной знаменитого судебного разбирательства, о коем пора уже поведать.

На восемьдесят втором году жизни Дед-Ищи-Ветра-в-Поле против воли своей провел в воздержании около семи месяцев, ибо не встретил ни одной покладистой бабы, и после чистосердечно признался судье, что это поражало его больше, чем что-либо за всю его долгую и почтенную жизнь. Пребывая в столь достойном сожаления состоянии, в восхитительные дни мая повстречался он в поле с девицей, которая пасла коров и совершенно случайно оказалась нетронутой. Жара стояла невыносимая, и сия пастушка улеглась в тенечке под буком, уткнувшись носом в траву, точно землепашец, и дремала, пока ее коровы мирно паслись на лугу, а проснулась из-за старика, который похитил у нее то, что всякая девушка может отдать только один раз. Поняв, чтó сотворили с ней без согласия ее и участия, и не получив никакого удовольствия, потерпевшая завопила так, что с окрестных полей сбежались крестьяне, коих она тут же призвала в свидетели, ибо ущерб, ей причиненный, был очевиден, как у всякой девицы после первой брачной ночи. Бедняжка плакала, жаловалась, говорила, что старый развратник мог бы пойти к ее матушке и та сию образину удовольствовала бы и слова поперек не молвила. Добрые люди уже подняли свои мотыги, дабы расправиться с насильником, но старик объявил им, что развлечься был принужден. На что ему возразили, что мужчине для развлечения девок портить не обязательно и сей достойный осуждения случай приведет его прямо на виселицу. И тут Деда-Ищи-Ветра-в-Поле с большим шумом препроводили прямиком в Руанскую тюрьму.

На допросе девица заявила прево, что она от нечего делать уснула и ей снилось, будто она препирается со своим ухажером, потому как он хотел до свадьбы кой-чего от нее добиться. Они шутили, она дала ему поглядеть, подходят ли они друг дружке, и ничего плохого между ними не было, но, несмотря на запрет, он вдруг пошел дальше, чем она позволяла, и ей стало уже не до смеха, когда она почувствовала боль и проснулась под Дедом-Ищи-Ветра-в-Поле, который набросился на нее, как монах на ветчину после Великого поста.

Сие происшествие наделало в Руане столько шуму, что монсеньор герцог, коему страстно захотелось узнать правду об этой истории, призвал к себе прево, и, с согласия оного законника, Деда-Ищи-Ветра-в-Поле привели во дворец, дабы послушать, что злоумышленник изобретет в свое оправдание. Бедный старик простодушно поведал, что с ним приключилась беда, виновата в которой природа, ее сила неодолимая и желание, ибо взыграла в нем страсть юношеская и неукротимая; что до сего года у него всегда были женщины, а последние восемь месяцев он постился, ибо был слишком беден, чтобы покупать веселых девок, а честным женщинам, от коих он раньше получал сие подаяние, не нравятся его волосы, кои предательски побелели, несмотря на свежесть и молодость его чувств; и что ему, хочешь не хочешь, пришлось воспользоваться случаем и взять свое, когда он завидел сию проклятую девицу, которая разлеглась-развалилась на травке, задрав юбку и выставив бесстыже и зазывно два белых, точно снег, полушария, от которых ум его помутился; что виновата была сия пастушка, а вовсе не он, понеже должно запретить нетронутым девкам искушать прохожих, показывая то, что зовется Венерой Каллипигой; и наконец, вот же ж герцог должен понимать, как трудно мужчине в знойный полдень держать своего пса на привязи: именно в этот час сам царь Давид увлекся женою господина Урия, и что, коли даже возлюбленный Господом царь еврейский поддался искусу, то нищий, лишенный радостей плотских и вынужденный попрошайничать, тем паче мог согрешить; несмотря ни на что, он согласен всю оставшуюся жизнь искупления ради распевать гимны и играть на лютне, по примеру упомянутого Давида, который совершил тяжкий грех, лишив жизни мужа достойного, тогда как он, нищий бродяга, всего лишь нанес небольшой ущерб деревенской девке. Герцогу доводы Деда-Ищи-Ветра-в-Поле пришлись по нраву, и он заявил, что старик этот – знатный ебщик. Засим герцог издал достопамятный указ, согласно которому, если нищий имярек в его-то летах в самом деле испытывает великую нужду в бабах, то ему дозволяется доказать это прямо под виселицей, на которой его должны повесить согласно постановлению прево. Если с веревкой на шее, стоя между прево и палачом, старик сумеет охоту возыметь, его помилуют.

Когда прошел слух об оном указе, проводить бедного старика к виселице собралось великое множество народа. Словно на торжественной встрече герцога, люди шпалерами выстроились вдоль дороги, и в толпе этой виднелось больше чепчиков, чем шапок. Старого Деда-Ищи-Ветра-в-Поле спасла одна дама, коей любопытно было посмотреть, как повесят этого необыкновенного насильника. Герцогу она сказала, что сам Бог велит ей сыграть со стариком по-честному, и ради этого вырядилась, как на бал. Она выставила напоказ два тугих шара, столь белоснежных, что самые белые кружева рядом с ними казались серыми, короче, сии прекрасные атласные райские плоды выпирали из ее корсажа, точно два крупных наливных яблока, и были такими сочными, что у всех, кто их видел, слюнки текли. Сия благородная дама, а она была из тех женщин, рядом с которыми каждый чувствует себя мужчиной, к тому же припасла для приговоренного очаровательную улыбку. Дед-Ищи-Ветра-в-Поле, опечаленный и уверенный в том, что если и будет способен кого-то ссильничать, то скорее после повешения, чем до него, шел в одной груботканой рубахе в сопровождении стражников и поглядывал по сторонам, не видя ничего, кроме головных уборов, и, как он потом говорил, дал бы сотню экю, чтобы хоть одним глазком поглядеть на девицу с юбкой, задранной, как у той пастушки, из-за чьих толстых и белых, как у Венеры, округлостей он теперь погибает, притом что именно они могли бы его спасти. Дед что есть сил пытался вызвать сие зрелище в своем воображении, но, понеже был уже стар и встревожен, память его подвела. Однако, когда у подножия эшафота он узрел пухлые прелести дамы и зазывную складочку между оными, его господин Жеан Шуар[148]148
  Жеан Шуар — см.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга II, глава XXI.


[Закрыть] пришел в неистовство великое, о чем немедленно и наглядно доложила вздыбившаяся рубаха.

– Эй, скорее, убедитесь! – крикнул старик стражникам. – Я заслуживаю помилования, и я за себя не отвечаю.

Дама почувствовала себя весьма польщенной сей лестной похвалою, которая, как она призналась, сразила ее наповал. Стражники, которым пришлось заглянуть под подол приговоренного, решили, что этот нищий не иначе как дьявол, поелику ни в каких донесениях и указах не видали они единицы, стоящей столь прямо, сколь прямо стоял стариковский уд. Деда-Ищи-Ветра-в-Поле торжественно проводили до герцогского дворца, где сержанты и прочие засвидетельствовали случившееся. В то простодушное время подобный метод судебного разбирательства заслужил всеобщее восхищение, город выразил желание воздвигнуть колонну на том месте, где старик получил помилование, и венчало колонну каменное изваяние Деда-Ищи-Ветра-в-Поле в тот миг, когда он узрел названную благородную и добрую даму. Сию статую еще можно было увидеть и в ту пору, когда Руан был захвачен англичанами, а историки того времени описывают сей случай как одно из достопамятных событий царствования.

Поелику весь город выразил желание обеспечить старика бабами, пропитанием, одеждой и кровом, добрый герцог порешил это дело, предоставив лишенной девства пастушке тысячу экю в качестве приданого и выдав ее замуж за Деда-Ищи-Ветра-в-Поле. Герцог дал ему новое имя: господин де Еблан. Его жена спустя девять месяцев разродилась чудесным бойким мальчиком, который появился на свет с двумя зубками. От этого брака пошел род Ебланов, который из ложной, на наш взгляд, стыдливости испросил у короля нашего Людовика Одиннадцатого разрешения сменить имя свое на Люблан. На что добрый король Людовик возразил, сказав, что, дескать, в Венецианском государстве есть известная семья Хульони, у которых на гербе изображены три пары яиц в натуральную величину. Названные господа де Еблан объяснили королю, что их женам весьма стыдно так называться в обществе, на что король отвечал, что они много потеряют, поелику имя много значит, и как бы им потом не пришлось локти кусать. Тем не менее король подписал именной указ. С тех пор сей дом прославился уже под другим именем, а родоначальник его прожил после этого двадцать семь лет и родил еще одного сына и двух дочек. Однако он весьма печалился оттого, что закончил жизнь богачом и ему уже не позволяли вволю бродить по дорогам.

Отсюда вы извлечете одно из самых прекрасных и великих поучений, кои вы можете почерпнуть из всего прочитанного вами за вашу жизнь, исключая, разумеется, сии славные озорные рассказы. А именно, что подобное никогда не приключилось бы с разнеженными и потасканными придворными, с богачами и прочими, что роют себе могилу собственными зубами, ибо жрут и пьют без меры и тем самым вред наносят непоправимый тому, что доставляет наслаждение. Сии раскормленные господа возлежат на мягких перинах и шелковых простынях, тогда как Дед-Ищи-Ветра-в-Поле спал на голой земле, и, случись с ними что-то похожее, они начали бы гладью, а кончили бы гадью. Полагаю, многих из тех, кто прочтет сей рассказ, он побудит изменить свой образ жизни, с тем чтобы в почтенном возрасте быть не хуже Деда-Ищи-Ветра-в-Поле.

Время действия: конец XIV века.

Когда папа оставил город Авиньон[149]149
  Когда папа оставил… Авиньон… – В 1398 году французская армия осадила столицу Прованса Авиньон, и папа Бенедикт XIII был вынужден бежать в Рим.


[Закрыть], дабы обосноваться в Риме, некоторым пилигримам, кои направлялись в Прованс, дабы получить отпущение разных грехов, хочешь не хочешь, а пришлось перенаправить стопы свои в сторону альпийских склонов, ибо никак иначе до Вечного града им было не добраться. А в ту пору на дорогах и на постоялых дворах то и дело попадались братья ордена Каина, иными словами, сливки кающихся, грешники всех мастей, кои жаждали омыться в папской купели и имели при себе золото и иные ценные вещи, дабы искупить свои злодеяния, заплатить за индульгенцию и подношение святым покровителям сделать. Заметьте себе, что те, кто по дороге туда пил одну лишь воду, на обратном пути, когда на постоялом дворе им предлагали напиться, требовали подать им святой воды из винного погреба.

И вот в то самое время три пилигрима пришли в Авиньон себе на беду, ибо город сей, лишившись папы своего, уже осиротел. Когда они спускались вниз по Роне, желая добраться до средиземноморского побережья, тот пилигрим, который странствовал с сыном лет десяти, на время оставил их, а возле Милана вновь присоединился к честной компании, но уже без мальчугана. Вечером на постоялом дворе устроили они пирушку, дабы отметить возвращение пилигрима, который, как все предположили, передумал каяться за отсутствием в Авиньоне папы. Среди этих паломников, кои надеялись добраться до Рима, один был из Парижа, другой из Алемании, а третий, тот самый, что поначалу хотел за время странствия научить сына уму-разуму, родом был из герцогства Бургундского, в коем у него были кое-какие владения, являлся младшим отпрыском дома де Вилле-Лафе (то бишь Буковая усадьба) и звался де Лавогрёнан. Немецкий барон встретился с парижским горожанином близ Леона, а у Авиньона к ним присоединился сеньор де Лавогрёнан.

И вот за ужином в Милане развязались у них языки и договорились они втроем добираться до Рима, с тем чтобы сообща отбиваться от грабителей, ночных татей и прочих злоумышленников, кои промышляли тем, что избавляли странников от всего, что обременяет тела их, до тех пор, пока папа не избавит их и от того, что обременяет им душу. Выпив, три друга разговорились, поелику вино есть ключ к беседе, и каждый признался, что отправился в путь по вине бабы. Служанка, наблюдавшая за тем, как они пьют, заметила, что из ста паломников, кои тут останавливались, девяносто девять оказались в дороге по той же причине. Сие замечание заставило трех мудрецов прийти к тому умозаключению, что женщины для мужчин весьма опасны. Немецкий барон указал на тяжелую золотую цепь, висевшую у него на груди, и сказал, что поднесет ее в дар святому Петру, хотя грех, им, бароном, совершенный, столь тяжек, что его не искупить даже десятью подобными цепями. Парижанин стянул перчатку, показал перстень с чистым адамантом и похвастал, что у него для папы есть еще сто таких же. Бургундец сдернул шапку, достал из нее восхитительные жемчужные серьги, кои предназначались Лоретской Мадонне, однако же честно признался, что предпочел бы видеть их на своей жене.

Тут служанка предположила, что, должно быть, их грехи столь же тяжки, сколь грехи герцогов Висконти[150]150
  Висконти – род миланских герцогов (XIV–XV века), которые в борьбе за власть не останавливались ни перед заговорами, ни перед клеветой и подкупом.


[Закрыть].

Пилигримы ей отвечали, что каждый из них дал себе обет до конца своих дней даже не смотреть на сторону, какая бы красавица им не повстречалась, и, сверх того, в точности исполнить епитимью, кою наложит на них папа.

Удивилась служанка несказанно, как это они все трое дали одинаковый обет. Бургундец добавил, что именно из-за этой клятвы он отстал от спутников своих, ибо страшно испугался, как бы сын его, несмотря на малолетство, не сбился с пути и не загулял, ведь он, барон, к тому же поклялся, что не даст блудить ни зверям, ни людям ни в доме его, ни в его владениях. Тут к нему пристали с расспросами, и барон поведал следующее:

– Как вам известно, благодетельная графиня Жеанна Авиньонская[151]151
  Жеанна Авиньонская (1327–1382) – королева Неаполя (с 1343), графиня Прованская. Именно она в 1347 году продала Авиньон и графство Прованс папе Клементу VI.


[Закрыть] в свое время повелела всем продажным девкам переселиться в предместье и в вертепах все ставни выкрасить красной краской и держать наглухо закрытыми. И вот когда мы вместе с вами проходили по этому проклятому предместью, сын мой обратил внимание на дома с красными окнами, и пробудилось в нем любопытство, ибо, как вам известно, эти чертенята все примечают. Он дернул меня за рукав и дергал до тех пор, пока не узнал, что это за дома такие особенные. Но дабы его утихомирить, я сказал вдобавок, что в этих местах мальчикам нечего делать, что они не должны туда соваться под страхом смерти, ибо там мастерят мужчин и женщин, а если появится там новичок, который ремесла не знает, то ему в нос сразу вцепляются летучие шанкры и прочие дикие твари. Мальчонка перепугался, он шел за мной на постоялый двор в великом волнении и не осмеливался даже искоса глянуть на эти чертовы бордели. Я направился в конюшню, желая посмотреть на тамошних лошадей, а мой сын исчез, точно вор в ночи, и даже служанка не заметила, куда он подевался. Очень я боялся, что он отправился к продажным девкам, однако же надеялся на силу закона, который не дозволяет им принимать детей. К ужину мой разбойник возвратился, смущенный не более Спасителя нашего при встрече с книжниками. «Ты где пропадал?» – спросил я. «В доме с красными ставнями». – «Ах ты негодник! – закричал я. – Сейчас я тебя высеку!» Тут он принялся скулить и хныкать. Тогда я сказал, что, коли он расскажет как на духу о том, что с ним приключилось, я его прощу и бить не стану. «Эх, да я внутрь входить поостерегся из-за летучих шанкров и диких тварей, я встал под одним окошком, хотел посмотреть, как мастерятся мужчины». – «И что ты видел?» – «Видел красивую женщину, почти совсем законченную, ей не хватало только одного колышка, и молодой мастер забивал его с большим старанием. Как только он закончил, она зашевелилась, заговорила и поцеловала своего создателя». – «Ешь», – сказал я и той же ночью вернулся в Бургундию и оставил его с матерью, ибо опасался, как бы в первом же городе не захотел он забить колышек какой-нибудь девице.

– Эти дети порой тако-ое сказанут! – воскликнул парижанин. – Вот послушайте, как сын моего соседа открыл тайну отцовских рогов. Однажды вечером, дабы выяснить, как в школе учат богословию, я спросил мальчишку: «Что есть надежда?» – «Это толстый королевский арбалетчик, который к нам приходит, когда отец уходит», – отвечал мальчик. И ведь в самом деле так в королевской гвардии прозвали одного сержанта его приятели. Сосед мой, заслышав таковые слова, поражен был донельзя, однако же справился с собою, посмотрел в зеркало и сказал, что рогов у себя не видит.

Барон заметил, что слова мальчика прекрасны, ибо надежда – это бабенка, что вопреки всему спит с нами, даже когда жизнь идет наперекосяк.

– А как вы полагаете, рогатый муж, что, тоже слеплен по образу и подобию Божьему? – поинтересовался бургундец.

– Нет, – отвечал парижанин. – Господь наш был мудр, жены себе не завел и потому пребывает в вечном блаженстве.

– Неправда, – вмешалась служанка. – Мужья сделаны по образу и подобию Божьему, пока не обзаведутся рогами.

Тут все трое пилигримов прокляли женщин, заявив, что от них все зло на земле.

– У них головы пустые, точно пробки, – сказал бургундец.

– Душа у них кривая, точно серп, – заявил парижанин.

– Почему среди пилигримов так много мужчин и так мало женщин? – вопросил немецкий барон.

– Эти проклятые бабы греха не ведают, – продолжал парижанин. – Они не признают ни мать, ни отца, ни заповедей Божьих и церковных, ни законов земных и божественных. Они не знают ни вероучений, ни ересей, и потому винить их неможно. Они чисты, как младенцы, и смеются, как дети, ума у них ни на грош, и потому они мне отвратительны и я их презираю всем сердцем.

– Я тоже, – сказал бургундец. – И я склонен согласиться с толкованием, кое дал один богослов тем стихам из Библии, в которых говорится о сотворении мира. Так вот, в этом толковании, которое у нас в Бургундии называется «Новейшим», объясняется, почему, в отличие от всех других земных созданий женского пола, естество женщин несовершенно: от него так несет дьявольским огнем, что ни один мужчина не может с его помощью утолить свою жажду. В этом «Новейшем толковании» говорится, что, как раз тогда, когда Господь создавал Еву, в райский сад впервые забрел осел. Господь отвернулся, дабы на него взглянуть, а дьявол воспользовался сим мигом и пронзил своим пальцем это божественное творение, нанеся Еве жгучую рану. Господь заботливо наложил на рану стежок: так появились девственницы. С помощью сей перепонки женщина должна была оставаться закрытой, а детей надлежало мастерить тем же способом, каким Господь создавал ангелов, и получать при этом удовольствие, которое так же далеко от плотского, как небо от земли. Завидев сию заглушку, дьявол, разозлившись, что его оставили в дураках, подкрался к спящему господину Адаму и, ущипнув его, потянул, желая сотворить подобие своего дьявольского хвоста. Но поелику праотец наш лежал на спине, сей придаток получился у него спереди. И вот эти два изделия дьявольских страстно устремились друг с другом соединиться по закону подобия, установленному Господом для управления вселенной. И не кто иной, как дьявол, виноват в первородном грехе и страданиях рода человеческого, понеже Господу, когда Он увидел, что натворил дьявол, стало любопытно, что из этого выйдет.

Служанка согласилась, что в сих словах много правды, ибо женщины суть твари дрянные, и она сама знает таковых, каковым лучше бы быть под землей, чем на ней. Тут пилигримы заметили, как служанка сия хороша, и, убоявшись нарушить свой обет, пошли спать. Девица же поспешила к своей хозяйке, дабы доложить, что у них на постоялом дворе остановились не иначе как еретики, и пересказала ей все, что пилигримы говорили о женщинах.

– Эх, да какая мне разница, что у постояльцев на уме! – отвечала ей хозяйка. – Главное, чтобы у них в карманах ветер не гулял.

Тут служанка поведала ей об их драгоценностях.

– А вот это уже касается всех женщин! – взволновалась хозяйка. – Пойдем-ка вразумим их. Я беру на себя господ, а тебе поручаю парижанина.

Хозяйка, бывшая самой бесстыжей распутницей во всем герцогстве Миланском, заявилась в комнату, где спали сеньор де Лавогрёнан и алеманский барон. Она похвалила их за обеты, сказав, что женщинам от этих обетов ни холодно ни жарко, однако же, дабы не нарушать клятвы, неплохо было бы испытать, сумеют ли они устоять против самых сладких из искушений. Для сей проверки она попросила дозволения лечь между ними, ибо ей страсть как любопытно узнать, неужели ее никто не взнуздает, чего не случалось с нею ни в одной постели, коли она оказывалась там с мужчиной.

На следующее утро за завтраком у служанки на пальце обнаружился перстень, у хозяйки же на шее блестела цепь, а в ушах – жемчужные серьги. Три пилигрима пробыли в названном городе около месяца, порастратили все свои денежки и признались, что проклинали женщин только потому, что не пробовали миланских красоток.

По возвращении в Алеманию барон глубокомысленно заметил, что грешен лишь тем, что не выезжал из своего замка. Парижанин вернулся домой с огромным запасом воспоминаний и нашел жену свою с Надеждой. Бургундский сеньор застал супругу свою столь опечаленной, что едва дух не испустил, утешая жену вопреки ее протестам.

Сие доказывает, что на постоялых дворах надлежит помалкивать и язык держать за зубами.