Текст книги "Озорные рассказы"

Тем временем господин Авенель, муж, увенчанный рогами столь великолепными, что всякое воспоминание о нем стерлось силой любви, очутился в весьма затруднительном положении. На совещание гугенотов в сопровождении всех главарей и важных персон явился сам принц де Конде. И было решено похитить королеву-мать, Гизов, юных короля и королеву[98]98
  …похитить королеву-мать, Гизов, юных короля и королеву… – Имеются в виду Екатерина Медичи (см. примеч. к с. 195), ее сын и король Франциск II, его жена Мария Шотландская (Стюарт) и братья Гизы: кардинал Шарль Лотарингский и герцог Франсуа де Гиз, которые приходились родными дядьями Марии Стюарт.


[Закрыть] и совершить государственный переворот. Дело становилось опасным, и адвокат, понимая, что на кону стоит его голова, но не чувствуя выросших на оной украшений, поспешил доложить о заговоре господину кардиналу Лотарингскому[99]99
  Кардинал Лотарингский — Шарль де Гиз (1524–1574), по прозвищу кардинал Гизов, один из предводителей партии католиков.


[Закрыть], который немедля провел перебежчика к своему брату герцогу, и все трое долго совещались. Заверив господина Авенеля в благодарности своей, Гизы с большим трудом отпустили его, и около полуночи он тайком покинул их замок. В это время все до единого пажи и слуги молодого дворянина веселились и пировали, празднуя нежданную-негаданную свадьбу своего хозяина. Авенель появился в «Королевском солнце» в разгар веселья, на него обрушился град язвительных насмешек и ехидных шуточек, кои заставили его побледнеть, когда, добравшись до своей комнаты, он не застал там никого, кроме дуэньи. Бедная служанка попыталась открыть рот, но адвокат живо схватил ее за горло и жестом приказал молчать. Порывшись в саквояже, он достал большой кинжал, и в этот самый миг до него сверху донесся чистый, веселый, наивный, полный любви, прелестный и небесный смех и такие же слова. Хитрый адвокат погасил свечу, глянул на потолок и сквозь щели по краям люка увидел свет, который более или менее разъяснил ему тайну исчезновения жены, чей голос он узнал. Муж схватил дуэнью за руку и тихонько пошел вместе с нею по лестнице, надеясь разыскать комнату, в которой укрылись любовники. Ему не составило труда найти нужную дверь и выбить ее. Он в ярости бросился на кровать, где его полуобнаженная жена лежала в объятиях другого.

– Ах! – только и вскрикнула она.

Любовник увернулся от удара и попытался выхватить кинжал из рук мужа, но тот держал его крепко и отдавать не собирался. Завязалась битва не на жизнь, а на смерть, заместитель железными пальцами стискивал руки обманутого мужа, жена кусала и рвала его зубами, точно собака кость, и тут Авенель сообразил, как лучше утолить свою ярость. Этот новоиспеченный рогоносец на своем наречии приказал дуэнье набросить на любовников шелковые шнуры от люка, отшвырнул кинжал подальше и помог старухе связать обоих. Управившись в мгновенье ока, адвокат заткнул им рты, чтобы они не могли позвать на помощь, и, ни слова не говоря, метнулся за своим кинжалом. В этот самый миг в комнату вошли несколько солдат герцога де Гиза. За дракой никто не услышал, как они окружили постоялый двор, стремясь схватить господина Авенеля. Пажи связанного и едва не убитого молодого сеньора закричали, и солдаты бросились между любовниками и человеком с кинжалом, разоружили его, а засим исполнили свой долг, арестовав его и препроводив в тюрьму замка вместе с его женой и дуэньей. Тут люди господина де Гиза узнали в связанном сеньоре друга своего хозяина, коего как раз в это время требовала к себе на совет королева, и они вызвались его проводить. Одеваясь, освобожденный дворянин тихо попросил командира эскорта ради дружбы и всего святого держать мужа подальше от жены и обещал ему покровительство, продвижение по службе и даже деньги, если он позаботится о ней. Засим для пущей надежности любовник госпожи Авенель объяснил, в чем причина таковой просьбы, добавив, что, коли муж доберется до этой милой женщины, то, безо всякого сомнения, нанесет ей такой удар, от которого она уже не оправится. Под конец он посоветовал запереть даму в замке, в каком-нибудь приятном месте с видом на сад, а адвоката, сковав по рукам и ногам, – в глубоком подземелье. Офицер обещал сделать все, как его просили, а дворянин проводил свою возлюбленную до двора замка, уверяя по пути, что скоро она овдовеет и сможет стать его законной женой. Господина Авенеля в самом деле бросили в душную сырую темницу, а его милую жену разместили в маленькой комнате над ним из уважения к ее любовнику, который был не кем иным, как Сципионом Сардини[100]100
  Сципион Сардини (1526–1609) – финансист родом из Тосканы, один из союзников Екатерины Медичи. Через семь лет (в 1567) после Амбуазского заговора женился на Изабелле де Лимёй (см. примеч. к с. 199), благодаря чему вошел в круг доверенных лиц королевы Екатерины Медичи и получил титул виконта де Бюзанси. За свою скаредность получил от парижан прозвище Скорпион Серденье (букв.: Скорпион Хвать Денье).


[Закрыть], благородным и очень богатым дворянином из Лукки и, как уже говорилось выше, другом королевы Екатерины Медичи, которая в то время еще во всем слушалась Гизов. Итальянец поспешил к королеве, где собрался тайный совет, и там узнал обо всем, что происходит, и об опасности, угрожавшей двору. Господин Сардини нашел советников королевы в великой тревоге и растерянности, однако сумел добиться общего согласия, сказав, как обернуть дело к их собственной выгоде. Именно благодаря ему было принято мудрое решение переместить короля из Блуа в замок Амбуаз и тем самым уловить всех еретиков, как лисиц, в один мешок, а затем уничтожить. Всем известно, как королева-мать и Гизы выиграли эту партию и чем закончилась Амбуазская смута[101]101
  …чем закончилась Амбуазская смута. – Смута закончилась разгромом войск протестантов и массовыми казнями.


[Закрыть]. Но здесь рассказ о другом.

Когда утром, обо всем договорившись, советники покинули покои королевы-матери, господин Сардини, который не забыл о своей любезной адвокатше, хотя в ту пору уже приударял за красавицей Лимёй, придворной дамой королевы-матери и своей дальней родственницей, спросил у кардинала, за что посадили славного иуду. И тут кардинал Лотарингский сообщил, что никоим образом не хотел адвокату зла, но, опасаясь, вдруг он передумает и раскается, решил безопасности ради упрятать его до поры до времени, а когда все утихомирится, отпустить подобру-поздорову.

– Отпустить! – вскричал Сардини. – Ни-ни! Посадите его в мешок и утопите в Луаре. Я его знаю со всеми его потрохами, он не из тех, кто простит арест, изменник немедленно вернется обратно к гугенотам. Тем самым расправа с ним – дело богоугодное, одним еретиком станет меньше. И никто не узнает о ваших секретах, никто из его сообщников не станет спрашивать, что с ним случилось, потому что он предатель. Позвольте мне спасти его жену и заняться всем остальным, я готов помогать вам на каждом шагу.

– Ха! – ухмыльнулся кардинал. – Хороший совет. Я подумаю, а пока прикажу с них обоих глаз не спускать. Эй, сюда!

Подошел начальник стражи, кардинал велел ему никого и ни под каким видом не пропускать ни к адвокату, ни к его жене. Затем он попросил Сардини сказать всем на постоялом дворе, что адвокат покинул Блуа и уехал по своим делам в Париж. Люди, которым было поручено схватить адвоката, получили приказ обращаться с ним как с важной персоной, а потому его при аресте не обыскали. Из-за этого в кошеле у адвоката сохранились тридцать золотых экю, которыми он решил пожертвовать, но утолить свою жажду мести, добившись от тюремщиков законного свидания со своей обожаемой женою. Господин Сардини опасался тесного соседства своей возлюбленной с рыжим судейским крючком, который был способен на любое злодейство, и потому итальянец приготовился той же ночью увезти женщину и спрятать в надежном месте. Он нанял лодку вместе с лодочниками, приказал им ждать у моста, а трем своим самым преданным слугам велел распилить прутья решетки, вызволить даму и проводить к стене сада, где он будет ее поджидать.

Закончив приготовления, купив хорошие напильники, он испросил дозволения навестить утром королеву-мать, чьи покои располагались над крепостными помещениями, в которых находились адвокат и его жена; он желал уговорить королеву согласиться на его побег с прекрасной адвокатшей. Королева в самом деле приняла Сардини, и он убедил ее, что нет ничего плохого в том, что он освободит даму вопреки намерениям кардинала и герцога де Гиза. Затем он еще раз настоятельно попросил кардинала Лотарингского бросить Авенеля в реку. На что королева отвечала: «Аминь». Засим любовник послал своей даме записку в тарелке с огурцами, дабы предупредить, что она скоро овдовеет и что в такой-то час бежит из замка, чему адвокатша весьма обрадовалась. И вот, когда стемнело, королева удалила стражников, коих послала поглядеть на луну, чьи лучи ее напугали, слуги спешно выломали решетку и, подхватив даму под руки, доставили ее к стене и передали господину Сардини.

Потайная дверца захлопнулась, итальянец остался снаружи с дамой, но та сбросила накидку и превратилась в адвоката, который схватил обидчика за горло и начал душить, таща к берегу, чтобы утопить его на дне Луары. Сардини отбивался, кричал, боролся, но, несмотря на кинжал, не смог отделаться от дьявола, переодетого в женское платье. Он затих, свалившись в грязь к ногам адвоката, на лице которого, залитом лунным светом, успел заметить пятна крови его жены. Адвокат, обезумев от бешенства, бросил итальянца, полагая, что тот мертв. Спасаясь от устремившихся к берегу стражников с факелами, Авенель прыгнул в лодку и удалился от берега с великой поспешностью.

Погибла только бедная госпожа Авенель, потому что господин Сардини не задохнулся, его подобрали и привели в чувство. Спустя несколько лет он, как всем известно, женился на красавице Лимёй сразу после того, как эта дама разродилась прямо в спальне королевы-матери. Сей большой скандал королева-мать по дружбе хотела утаить, и по великой любви он был замят женитьбой Сардини, которому Екатерина пожаловала прекрасную землю Шомон, что на Луаре, вместе с замком.

Однако же с Сардини как с мужем обращались столь плохо, его так притесняли, оскорбляли и топтали, что он не дожил до старости и сделал красавицу де Лимёй молодой вдовой. Адвокат же, несмотря на его злодейство, не пострадал. Напротив, ему хватило хитрости воспользоваться январским мирным эдиктом, затесаться в число тех, кто не подлежал преследованиям, и снова встать на сторону гугенотов, которых он поддерживал, перебравшись в Германию.

Бедная госпожа Авенель! Молитесь за ее душу, ибо тело ее бросили неизвестно где, она не удостоилась ни отпевания, ни христианского погребения. Увы! Дамы, счастливые в любви, вспоминайте о ней иногда.

Время действия: зима 1552/53 года.

Случилось так, что Франсуа Рабле в последний раз побывал при дворе второго по счету короля нашего Генриха той самой зимою, когда по велению природы-матушки пришлось мэтру нашему расстаться со своим бренным камзолом, дабы возродиться в вечности, в писаниях его, блистающих тою доброй философией, к коей надобно обращаться непрестанно. Славный старик до той поры успел увидеть без малого семьдесят весен[102]102
  …семьдесят весен. – Точная дата рождения Рабле неизвестна. Бальзак придерживается той версии, согласно которой писатель родился в 1483 году, хотя называются и 1493 год, и 1494-й, и другие.


[Закрыть]. Его гомеровская голова уже лишилась волос, однако борода отличалась величественностью, улыбка дышала молодостью, а лоб светился мудростью. То был красивый старец, по словам тех, кто имел счастье видеть его лицо, в коем, смешавшись, подружились образы во время оно враждовавших между собою Сократа и Аристофана. Так вот, заслышав в ушах своих погребальный звон, решил Рабле поклониться французскому королю, понеже как раз тогда вышереченный государь приехал в свой замок Турнель и оказался в двух шагах от старика-сочинителя, который жил рядом с садами Святого Павла. В комнате оказались королева Екатерина, госпожа Диана, которую королева принимала из высших политических соображений, сам король, да еще коннетабль[103]103
  Здесь имеется в виду Анн де Монморанси.


[Закрыть], кардиналы Лотарингский и дю Белле, господа Гизы, господин Бираго[104]104
  Бираго (Бираг) Рене де (1506–1583) – хранитель печати и кардинал.


[Закрыть] и другие итальянцы, кои уже тогда далеко продвинулись при дворе благодаря покровительству королевы, адмирал[105]105
  Адмирал. – Имеется в виду граф Гаспар де Колиньи де Шатильон (1519–1572), один из вождей гугенотов во Франции.


[Закрыть], Монтгомери[106]106
  Монтгомери – граф Габриэль I де Монтгомери (1530–1574), нормандский аристократ, участник Религиозных войн, смертельно ранивший короля Генриха II на рыцарском турнире.


[Закрыть], а также их прислужники и даже некоторые поэты, как то: Мелин де Сен-Желе, Филибер де л’Орм и господин Брантом.

Завидев Рабле, король, ценивший его как великого шутника, потолковал с ним о том о сем, а засим с улыбкою спросил:

– Ты когда-нибудь читал в Мёдоне проповедь твоим прихожанам?

Мэтр Рабле рассудил, что король желает позабавиться, ибо прежде мёдонский приход заботил короля только в части получения с оного доходов, и посему старик ответил так:

– Сир, меня слышат во многих краях, проповеди мои доходят до ушей всего христианского мира.

Оглядел кюре собравшихся, кои, за исключением кардиналов дю Белле и де Шатильон[107]107
  Де Шатильон — Оде де Колиньи (1517–1571), кардинал Шатильонский и младший брат адмирала Гаспара де Колиньи.


[Закрыть], видели в нем ученого Трибуле[108]108
  Трибуле (1479–1536) – придворный шут королей Людовика XII и Франциска I, по определению Рабле, «сумасброд несомненный… неизменный и отменный… фатальный… на высокой ноте, сумасброд от природы… бекарный и бемольный… небесный и земной… жизнерадостный и шаловливый» и т. д. и т. п. (см.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга III, глава XXXVIII).


[Закрыть], тогда как он, являясь властителем дум, достоин был зваться царем более того, кого придворные почитали лишь за корону, и посетило старика желание напоследок посмеяться над ними и, так сказать, философски помочиться на их головы подобно тому, как добрый Гаргантюа оросил парижан с башен собора Богоматери[109]109
  …Гаргантюа оросил парижан с башен собора Богоматери. – См.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга I, глава XVII.


[Закрыть].

– Коли вам угодно, сир, могу угостить вас превосходной краткой проповедью, ко всем случаям подходящей, кою я храню в барабанной полости моего левого уха, дабы извлекать при необходимости в нужном месте и в нужное время в порядке притчи придворной.

– Господа, – молвил король. – Слово мэтру Франсуа Рабле. Речь пойдет о спасении нашем. Тишина и внимание, он мастер на евангелические озорства.

– Сир, – поклонился старик. – Позвольте начать.

Все придворные умолкли и стали кругом, склонившись подобно ивам перед отцом Пантагрюэля, который развернул нижеследующую картину в словах, с красноречивостью коих не сравнятся речи прославленных ораторов. Но поелику речь сия дошла до нас лишь понаслышке, автору простится то, что он перескажет ее по мере своих возможностей.

«Ближе к старости Гаргантюа обзавелся странностью, коя поражала всех его домочадцев, но ему прощалась, понеже он дожил до семисот четырех лет вопреки святому Клименту Александрийскому, который в своих „Строматах“ уверяет, будто в ту пору старику было на четверть дня меньше, что для нас мало что меняет. Так вот, сей патриарх, глядя, как все в его доме идет наперекосяк и как каждый тянет одеяло на себя, впал в великий страх, убоявшись, что в свой последний час останется гол как сокол, и порешил усовершенствовать правление своими владениями. И правильно сделал. Так вот, в подвалы своего дома Гаргантюа поместил огромную кучу краснозерной пшеницы, двадцать горшков горчицы и разные иные лакомства, а именно: туреньский чернослив и абрикосы, лепешки, шкварки, паштеты, сыры зеленые, козьи и прочие, хорошо известные от Ланже до Лоша, горшки с маслом, пироги с зайчатиной, утки маринованные, поросячьи ножки в отрубях, горы и горы толченого гороха, прелестные коробочки с орлеанским желе из айвы и яблок, бочки с миногами, зеленым соусом, речную дичь, как то: засоленные в морской соли турачи, чирки, пеганки, цапли и фламинго, а также изюм, бычьи языки, копченные по методу Мухолова[110]110
  Мухолов – один из предков Пантагрюэля (см.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга I, глава I).


[Закрыть], его знаменитого предка, затем сласти для празднеств Гаргамеллы и тысячи разных других припасов, с чьим перечнем можно ознакомиться в собрании Рипуарских законов и некоторых иных сводах капитуляриев, королевских установлений и указов, ну и в архивах. Короче, добрый старик, нацепив очки на нос, или, если угодно, вставив нос в очки, принялся искать хорошего летучего дракона или единорога, коему можно было бы доверить охрану сих ценных сокровищ. И с этой великой мыслью прогуливался он по своим садам. Он не согласился на Петустерха, поелику, сколь явствует из иероглифов, египтянам от него делалось дурно. Отказался он также от идеи привлечь когорты кокмаров ввиду того, что их невзлюбили императоры и все римляне, по свидетельству того мрачного нелюдима, имя коему Тацит. Засим отринул он пикрохолов с их сенатом, сборище магов, совет друидов, полчище папиманов и масоретов, что лезли отовсюду, точно пырей, и заполняли все земли и пустоши, как рассказывал после возвращения из путешествия сын его Пантагрюэль. Старик Гаргантюа, который, как все галлы, нахватался обрывков разных античных историй, никоим образом не доверял ни одному племени и, коли можно было бы, попросил бы Творца создать какое-никакое новое, но, не осмеливаясь беспокоить Создателя по таким пустякам, бедняга терялся, не зная, на ком остановить свой выбор, и сильно опасался, что не уберечь ему своих богатств, как вдруг повстречалась ему на пути маленькая милая землеройка из благородного племени землероек, на поле герба коего сочетаются червлень и лазурь. О будь я проклят! Примите в рассуждение, что это был великолепный самец с самым прекрасным хвостом в своем семействе, и этот самец нежился на солнце, как божья тварь, которая гордится тем, что роет эту землю начиная от Всемирного потопа, согласно неоспоримым дворянским грамотам, завизированным вселенским парламентом, поелику доказано, что сия тварь совершила путешествие на Ноевом ковчеге…»

Тут мэтр Алкофрибас[111]111
  Алкофрибас Назье (Alcofribas Nasier) – псевдоним Франсуа Рабле, представляющий собой анаграмму его имени François Rabelais.


[Закрыть] слегка приподнял свою шляпу и благоговейным голосом произнести изволил:

– Ной, милостивые мои государи, – это праведник, что развел виноград и первым имел счастье напиться пьяным.

«…Да, несомненно, землеройка находилась на том судне, из коего вышли мы все, – продолжил мэтр. – Засим люди вступили в кровосмесительные браки, а землеройки – нет, понеже сии крохи блюдут чистоту своих гербов более ревностно, чем все остальные твари земные. В их семью не затесалась ни одна лесная мышь, пусть она даже обладала особым даром превращать песчинки в свежие орешки. Сия благороднейшая добродетель пришлась Гаргантюа по нраву, и он загорелся идеей доверить этой самой землеройке, точнее Землерою, управление своими запасами и наделить оного широчайшими полномочиями в области судопроизводства, Committimus, Missi Dominici[112]112
  Committimus – привилегия на право обращения к особым судьям или в суд высшей инстанции, даруемая придворным и некоторым аристократам королевским указом.
  Missi Dominici (лат. посланники господина) – инспекторы, ревизоры, которых Карл Великий посылал для проверки местных органов власти.


[Закрыть], клира, полиции и проч. Землерой обещал служить честно и исполнять свои обязанности при условии, что ему позволят жить в груде зерна, каковое условие Гаргантюа счел законным. И вот мой Землерой принимается резвиться в своих прекрасных владениях, счастливый, точно сиятельный князь, осматривающий свою бескрайнюю горчичную империю, сахарные страны, провинции окороков, герцогства изюма, графства потрохов и так далее и тому подобное. Он взбирается на гору пшеницы, заметая следы хвостом. И повсюду Землерою оказывают знаки уважения: горшки стоят в почтительном молчании, исключая два кувшина с золотом, которые стукаются друг об друга, точно церковные колокола, и радостно звонят, чем Землерой остается зело доволен. Он благодарит их, кивнув головой ошуюю и одесную, а затем продолжает свою прогулку в луче солнца, освещающего его владения. И шкурка его коричневатая так сверкает и переливается, что можно подумать, будто это не кто-нибудь, а северный царь в собольих мехах. Обойдя все кругом, попрыгав и покувыркавшись, малыш позволяет себе сгрызть два зернышка, сидя на вершине пшеничной горы, будто король во главе судейской коллегии, и воображает себя самой достославной на свете землеройкой. В это самое время привычными ходами жалуют господа ночного двора, те самые, что вылезают из-под пола на своих коротеньких лапках, то бишь крысы, мыши и прочие грызуны, расхитители и бездельники, на коих сетуют все горожане и домашние хозяйки. Завидев землеройку, серая шатия пугается и робко застывает у порога своих норок. Однако среди мелких трусливых тварей находится один старый язычник суетливого и вороватого мышиного племени, что, презрев опасность, высовывает мордочку наружу, находит в себе смелость взглянуть на господина Землероя, горделиво восседающего с задранным ввысь хвостом, и заключает, что сие есть сам дьявол, от когтей коего ждать хорошего не приходится. Дело в том, что, предвидя такой оборот событий, добрый Гаргантюа, дабы высшая власть его ставленника получила признание всех землероек, котов, ласок, куниц, лесных и полевых мышей, крыс, их сродственников и свойственников, обмакнул его мордочку, остренькую, точно шпиговальная игла, в мускусное масло, чей запах впоследствии унаследовали все землеройки, понеже наместник, вопреки мудрым наставлениям Гаргантюа, потерся о соплеменников своих. Отсюда пошли треволнения в царстве землероек, о коих я поведал бы, будь у меня время и оказия.

И вот старый мыш или крыс – раввины и талмудисты еще не пришли к общему мнению насчет вида этой твари – определил по запаху, что сей Землерой стоит на страже зерна и Гаргантюа наделил его всею полнотою власти, вооружил и защитил со всех сторон. Язычник перепугался, что не сможет больше, по мышиному обыкновению, промышлять крошками, крупицами, огрызками, объедками, остатками, кусочками и частичками сей земли обетованной. Не найдя иного выхода из столь угрожающего положения, славный мыш, будто старый придворный, переживший два регентства и трех королей, решает подвергнуть испытанию ревностность Землероя, пожертвовав собой ради спасения всех крысоморфных челюстей. Подобный поступок был бы прекрасен, кабы речь шла о человеке, и он был более чем превосходен в рассуждении себялюбия мышей, кои думают исключительно о себе, не зная ни стыда, ни сраму; ради собственного удовлетворения они готовы испоганить святую облатку, изгрызть без зазрения совести епитрахиль и напиться из чаши со святою водой, нимало не помышляя о Боге. Так вот, мыш выступает вперед, отвешивая на ходу почтительные поклоны, и Землерой подпускает его довольно близко, ибо, правду сказать, землеройки по природе своей близоруки. И вот сей Курций[113]113
  Курций Марк – римский воин, согласно легенде пожертвовавший собой ради спасения Рима в VIII веке до н. э.


[Закрыть] племени грызунов произносит таковые слова, но не на мышином жаргоне, а на добром языке землероек:

– Господин, я наслышан о вашем славном семействе, наипреданнейшим слугою коего я имею честь быть, мне известны все предания о ваших предках, коих древние египтяне почитали наравне со священными птицами. Однако ваши меха благоухают столь по-царски, а цвет их караковый столь умопомрачителен и сногсшибателен, что я в сомнении пребываю и не знаю, к какому роду-племени вы изволите принадлежать, ибо никогда не видел никого, кто был бы облачен столь бесподобно. При этом я вижу, что вы вкушаете зерно на античный манер, ваш носик есть носик мудрости и брыкаетесь вы, как подобает ученой землеройке… Однако коли вы являлись бы чистокровной землеройкой, то у вас наличествовал бы, не могу знать, в каком именно отделе вашего уха, не могу знать, какой сверхслуховой проход, который по секретным повелениям вашим закрывается, не знаю, как, в какие моменты и какой чудесной заглушкой, дабы дать вам, не могу знать для чего, возможность не слышать, не могу точно знать что, но то, что, ввиду совершенства и тонкости слуха вашего святосвященного, наделенного даром все чутко слышать и воспринимать, вам не нравится, и порою вас ранит и вам досаждает.

– Верно, – отвечает Землерой. – Заглушку опускаю, ничего не слышу!

– Что ж, проверим, – молвит старый плут и, забравшись на кучу зерна, принимается за скорейшее пополнение своих запасов на зиму. – Что-нибудь слышите?

– Слышу, как бьется мое сердце…

– Шш-шшуп! – шипят все мыши разом. – Славненько мы его проведем!

Землерой, полагая, что обрел верного слугу, открывает заглушку своего музыкального прохода и слышит шелест утекающего в норы зерна. Забыв про порядок и суд, уполномоченный великим Гаргантюа Землерой бросается на старого мыша и душит его. Славная смерть! Сей герой погибает в гуще зерна, за что впоследствии его канонизируют как мученика. Землерой хватает его за уши и подвешивает над входом в подвалы по методу турок, тех самых, что в свое время чуть не изжарили на вертеле моего доброго Панурга[114]114
  …турок… что… чуть не изжарили на вертеле моего доброго Панурга. – См.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга II, глава XVII.


[Закрыть]. Вопли умирающего повергают в ужас всех мышей, крыс и прочих грызунов, кои спешно скрываются в норах.

Ночью все они собираются в винном погребе, дабы держать совет по делам общественным, на который в согласии с законом Папирии[115]115
  Закон Папирии (Закон Плавта и Папирии – Lex Plautia Papiria) – закон о распространении гражданских прав на всех союзников Рима, принятый в 89 году до н. э. по предложению двух народных трибунов – Плавта Сильвана и Папирии Карбо.


[Закрыть] и иными законами допускаются также законные жены. Крысы, тесня мышей, пытаются пройти первыми, завязывается большая свара по поводу старшинства, которая чуть не портит все дело, но тут один толстый крыс взял под руку мышь, папаши крысы и мамаши мыши следуют его примеру, все разбиваются на пары и чинно рассаживаются, задрав хвосты, вытянув морды и растопорщив усы, а глазенки их сверкают, будто орлиные очи. Начинаются прения, кои перерастают в брань и неразбериху, достойную собора святейших. Одни говорят „да“, другие – „нет“, приблизившийся к подвалу кот бежит в страхе, заслышав жуткий шум и все эти вар, вар, фру, или, или, да, да, жри, жри, сожри, ам, ам, рой, скрой, трр, трр, трр, разза, за, за, зааа, брр, брр, рааа, ра, ра, ра, рой, которые сливаются в такие тары-бары, что никогда не звучали даже под сводами ратуши. Посреди этой бури одна маленькая мышка, коей по возрасту не полагалось присутствовать на заседаниях совета, высовывает в щелочку свою любопытную мордочку, покрытую нежным пушком, таким, какой бывает только у ни разу не попадавшихся мышек. Шум становится все громче, за мордочкой мало-помалу выползает все остальное вместе с хвостиком, и наконец озорница падает на обод винной бочки и повисает на оном столь удачно, что ее можно принять за очаровательный и весьма искусный античный барельеф. Старый крыс поднимает очи к небу, чая восприять мудрое наставление по излечению недугов государственных, и, узрев сию изящнейшую и прекраснейшую мышку, тут же провозглашает оную спасительницей державы. Все обращаются взглядами к сей небесной избавительнице и немеют от восторга, а засим соглашаются отдать ее Землерою и, невзирая на досаду некоторых завистниц, торжественно проводят по всему погребу. Видя, как жеманно она ступает, как небрежно виляет хвостиком, изящно кивает хитроумной головкой, плавно покачивает полупрозрачными ушками, неторопливо облизывает розовым язычком пробивающийся на ланитах пушок, старые седые крысы проникаются к ней любовью, начинают урчать и чмокать своими морщинистыми губами, точь-в-точь как троянские старцы, что любовались Еленой, когда она возвращалась из бани. Вслед за тем девицу провожают в зернохранилище, наказав совратить Землероя и спасти зерногрызущий народ, подобно прекрасной еврейке Эстер, которая в давние времена спасла богоизбранный народ от гибели, уготованной ему царем Ахашверошем, как уверяет главная книга, ибо Библия происходит от греческого слова „библос“, что означает книга, только и всего. Мышка обещает дать подвалам свободу, ибо по счастливой случайности она царица среди мышей, мышь изнеженная, беленькая, пухленькая, самая обольстительная мышка из всех, что когда-либо бегала по полу, легонько проникала сквозь стены и чарующим манером радостно вскрикивала, найдя во время своей прогулки орешек, зернышко или крошку хлеба, настоящая фея, хорошенькая, взбалмошная, с ясным, точно чистый адамант, взглядом, маленькой головкой, гладкой шерсткой, чувственным телом, розовыми лапками, бархатным хвостиком, мышь благородная, утонченная, которая любит возлежать, ничего не делая, мышь веселая, хитрая, как ученый старец из Сорбонны, изучивший от корки до корки все декреталии, живая, с белым брюшком, полосатой спинкой, крохотными тугими сосочками, жемчужными зубками, яркая натура, лакомый кусочек».

Сия живописная картина была слишком смелой, ибо мышка показалась всем слушателям кюре из Мёдона вылитым портретом находившейся там же госпожи Дианы. Придворные пришли в ужас. Королева Екатерина улыбнулась, однако королю было не до смеха. А Рабле как ни в чем не бывало продолжил, нимало не обращая внимания на выразительные взгляды кардиналов из Белле и Шатильона, кои испугались за славного старика.

«Прекрасная мышка времени зря терять не стала и в первый же вечер навеки покорила Землероя своими ужимками, уловками, ласками, нежностями, страстными взглядами, скромными речами, взмахами ресниц, румянцем и бледностью, притворными ахами девицы, которая хочет, но не смеет, подначками, поддразниваниями, подзадориваниями, полуласками и полууступками, надменностью мыши, знающей себе цену, шутливыми размолвками и колкими насмешками, легкой болтовней и разными любезностями, женской переменчивостью, хитростями и пленительностью, всеми мыслимыми ловушками, которые широко используют женские особи всех стран. И вот после множества подходцев, ударов лапками, чмоканий, облизываний, ухаживаний и обхаживаний влюбленного Землероя, игры бровями, вздохов, серенад, угощений, обедов и ужинов на пшеничной горе и прочих знаков внимания, суперинтендант подвалов одержал победу над застенчивостью своей прекрасной возлюбленной, и они вкусили своей кровосмесительной и противозаконной любви, а мышь, поелику она держала Землероя за гульфик, превратилась в царицу и возжелала отведать горчицы с сыром, полакомиться сластями, в общем, испробовать все и вся. Землерой позволил царице своего сердца делать что угодно, хотя мысль о предательстве по отношению к долгу и данному Гаргантюа обещанию омрачала его чело. Продолжая свое подрывное дело с поистине женской настойчивостью, однажды во время ночных забав мышь вспомнила о своем старом папаше, пожелала, чтобы он в урочные часы мог лакомиться зерном, и пригрозила Землерою бросить его вместе со всем его добром, коли он не позволит ей удовлетворить свою дочернюю любовь. Одним движением лапки означенный Землерой даровал жалованные грамоты, скрепленные большой зеленой печатью и перевязанные малиновыми шелковыми лентами, отцу своей полюбовницы, согласно которым доступ во дворец Гаргантюа был открыт для него в любое время, дабы он мог навестить свою добродетельную дочь, облобызать ее лобик и подкрепиться соответственно своему хотению, правда отдельно, в сторонке. И вот явился старик с седым хвостом, почтенный мыш весом в двадцать пять унций, выступающий, точно председатель суда в судейской шапке, и покачивающий головой. Его сопровождали пятнадцать-двадцать племянников, зубастых, словно пила, кои в любезных словесах и предложениях разного рода объяснили Землерою, что они и их сродственники будут верно ему служить и помогут все, что ему доверено, подсчитать, разложить по полочкам и снабдить ярлыками, с тем чтобы, когда Гаргантюа нанесет визит, он нашел свои запасы в полном порядке. Все это выглядело весьма и весьма правдоподобным. Однако бедного Землероя, несмотря на обещанную выгоду, смущали некие высшие соображения и тревожили болезненные уколы совести. Видя его недовольство и нерешительность, как-то утром мышка, которую заботили заботы ее господина, ибо она уже считала его своей неотчуждаемой собственностью, и которая уже пребывала в тягости от трудов его, забавляясь с ним, сообразила, что можно унять его сомнения и успокоить его душу, посоветовавшись с сорбоннскими учеными. И тем же днем привели к Землерою господина Эвего, отыскав сего мудреца в большом круге сыра, в коем он постился. То был приятной наружности духовник, покрытый толстым слоем жира и прекрасной черной шерсткой, квадратный, точно крепостная башня, и с небольшой тонзурой на темени, оставленной кошачьими когтями. То был степенный крыс с монашеским брюшком, который изучил труды всех научных светил от корки до корки, грызя пергаментные свитки с декреталиями, разные бумаги и книги, некоторые обрывки коих различались в его серой бороденке. Мало того, из великого почтения и уважения к его высоким добродетелям, познаниям и скромной сырной жизни его сопровождала черная рать черных крыс, каждая из которых вела за собой миленькую мышку, ввиду того что каноны Кесильского собора[116]116
  Кесильский собор — вымышленный собор, из-за решений которого началась война между Колбасами и Постником (см.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга IV, глава XXXV).


[Закрыть] еще не были утверждены и крысам дозволялось иметь сожительниц. Эти крысы и мыши, пребендарии и бенефициарии, шествовали парами друг за дружкой, ну точь-в-точь университетская братия, идущая на ярмарку Ланди[117]117
  Ланди — самая старая из парижских ярмарок, проходившая с 11 по 24 июня. Это был праздник для всех судейских и учащихся. В университете начинались каникулы, и все студенты с большой торжественностью отправлялись на ярмарку.


[Закрыть]. И первым делом они принялись обнюхивать съестные припасы.