Текст книги "Ремесло государя"

– Достаточно, – повторил император. – Сразу видно, что нас с тобою, Бенги, на одной горульне воспитывали: я тако же мыслю. Без веры, без жажды, без отваги – ничего не взять. Да, отец был непревзойденно мудр…

– Воистину, Ваше Величество.

Токугари помолчал, испытующе поглядывая на старого слугу, соратника отца, одного из первейших сановников империи. Этого все равно придется менять, иначе первая половина правления будет схожа с бегом на костылях. А надобно учиться ходить на собственных ногах. И далее, чуточку погодя – придет черед Когори… Разбрасываться такими людьми, все-таки, нельзя, пусть себе живут, империи на пользу и ему на радость, но… Надо будет что-то придумать, как выбирать – кого взять, кого отставить…

– Бенги, вот кто мне нужен: писарь Мауруги Сул. Все забываю спросить – не сын ли он Богине Ночи?

Канцлер сделал удивленные глаза и засмеялся шутке молодого повелителя, хотя знал ее наизусть, ибо слышал много раз от старого.

– Пригони его, пожалуйста, ко мне в кабинет. Уж если весь день даром пролетел… ну, не совсем даром, в молитвах… так хотя бы вечером поспешим. Да и заодно смою с себя гадость предыдущих мгновений… – Токугари поморщился, избегая глядеть на кресло. – Первейшее лекарство от всего этого – работа. Пусть свитки захватит, реестры, ну, там… все, как он при отце делал. А сам здесь – не погнушайся, лично проследи, чтобы без следов и ничего лишнего не трогая. Нет, ну ведь она сама виновата… Тварь, отравительница! М-маленькое морево, богам ее в печень!

– Ваш писарь Мауруги Сул там, за дверью, Ваше Величество, ждет приказаний, все необходимое при нем.

– Отлично, дядюшка Бенги! – Токугари обошел, не глядя – словно зачарованный, словно не замечая – кресло с трупом княгини, потрепал канцлера за оба плеча и исчез из кабинета.

Старый канцлер, оставшись один, подковылял к столу, присмотрелся, не касаясь руками, к кувшину, к упавшему на ковер кубку… – Выгонит, все равно выгонит. Да, Пеля? Сошлет нас принц в имения, век доживать… Оно и к лучшему. – Канцлер поднес ладонь к сиреневым губам, свистнул в серебряный свисток, вызывая своих личных слуг, ожидающих в приемной, ибо его голос, в отличие от императорского, магических пределов кабинета не пересек бы.

* * *

Как он мог забыть про Мауруги Сула? Этого он точно оставит, и никуда более не передвинет по служебной лестнице, ибо данное место – его, Мауруги, вечное место.

Первый вечер они не то чтобы работали, но приноравливались друг к другу, новый государь и, перешедший в деловое наследство, прежний личный писарь прежнего государя. Вроде бы оба остались довольны. Осадок от расправы с княгиней хотя и остался на душе, но – не такой плотный, терпеть можно. Напиться бы в усмерть.

– Мурги, а у тебя свой кабинет есть? Такой… где ты хранишь свитки, принадлежности, архивы?

Писарь кхором вымахнул из-за стола и мягко поклонился:

– Рабочая келья, государь. Однако там я не храню ничего тайного, но напротив: после каждого рабочего дня с Ваш… с Его…

– Понял, продолжай, титулы пропустив.

– После каждого рабочего дня, согласно дворцовому артикулу, я, опечатав каждый свиток и ларец со свитками, сдаю тайные бумаги, буде таковые случатся, под роспись людям его превосходительства Когори Тумару. После чего они, с надлежащим тщанием, запирают их в нарочно приспособленном для это…

– Угу. А они, либо он сам – имеют возможность ознакомиться с содержанием сих бумаг?

– Никак нет, государь! Бумаги опечатаны надежно, магия не позволяет открыть, разве только сломав печати.

– Угу. То есть, сокрыть ознакомление ни в коем случае нельзя, а вскрыть бумагу можно? Один раз?

– Так точно, государь.

Хорош Мурги, ох, хорош, дает ответы четко, с пояснениями и добавлениями не лезет, когда не надо. Но при этом безошибочно чует, когда можно влезать, пояснять и добавлять. Может, Керси назначить канцлером? Дерзко? А кто сказал, что дерзость – это плохо? Но нет, пусть сначала избудет свое предназначение с Моревом, на западных границах.

– Это именно то, что я и хотел узнать, Мурги. Предупреди людей, чтобы были готовы: я сейчас отлучусь… за ширму… а потом пойду к жене. Выйди за дверь и подожди там. Ее чтобы тоже предупредили.

– Их Величество предупреждены и даже изволили прислать герольда, что… гм… «она с великим волнением в груди и неизъяснимой радостью в сердце, в любое время светлого дня и темной ночи ждет Ваше Лучезарное Величество!»

– Лучезарное… Узнаю, кто ее учил этикету и словесности – ноги выдерну! Лучезарное…

Неужели эти дожди навеки, до конца времен? Или, все-таки, до зимы?

Токугари задал вопрос не прямо, а как бы в пространство, поэтому осторожный и многоопытный писарь Мауруги Сул почел за лучшее не принимать его на свой счет, не откликаться – и в очередной угадал, выдержал проверку на скромность!

Его Лучезарное Величество предпочел отказаться от позднего ужина, распустил почти всех слуг и заперся в супружеской спальне. Свежеиспеченная императрица Миамори как ребенок радовалась внезапной милости капризного своего супруга, она уж и дышать боялась, только высматривала – как бы угадать желания мужа своего, потаенные, явные, любые… Была она по-прежнему стройна, однако начала полнеть. Боги!.. Сейчас она снимет корсет и он это заметит. Хорошо бы поменьше светильников оставить.

– Токи, может, музыкантов?

Токугари вытаращил глаза и тихо расхохотался.

– Каких еще музыкантов, Мири, на ночь-то глядя? У меня от сегодняшнего дня и так морской прибой в ушах. Нет, дружочек. Давай лучше просто побездельничаем, поболтаем перед сном. У меня завтра с рассвета опять будет забот полон рот. И послезавтра… и послепослезавтра… И навсегда вперед.

– Бедненький!

– Вот и бедненький. Как там детвора?

Императрица расцвела одною сплошною улыбкой: детей она очень любила, чуть ли ни хлеб отбивала у мамок да нянек, хлопоча за своими ненаглядными чадушками. И кормила их, и даже купала сама.

– Всё – хвала богам, Токи! Кушают все очень хорошо, А Чени даже наколдовал перед сном туман на весь альков и пытался в нем спрятаться от мамок. Такой баловник!

– Надо же? – Токугари вяло ухмыльнулся. – И в кого это он такой?

– Да уж ясно – в кого! Весь двор только и шепчется: вылитый отец! Девочки тоже соскучились по своему богоравному батюшке. Все время спрашивают: где папочка, где?

– Ну… завтра не уверен, а послезавтра я до них доберусь, потетешкаю. Мири, есть попить?

– Нет, мой дорогой! Ты же сам не велел слугам в спальню заходить! Они и не занесли ничего! Сейчас я прикажу!

– Стой.

Токугари сказал – и рука императрицы замерла на витом шелковом шнурке звонка. Что-что, а воспринимает его слова мгновенно. Может, следует с нею помягче? Она ведь хорошая, отнюдь не интриганка. И симпатичная на внешность, только вот прически у нее полная дрянь. И давно бы ей пора перейти на гонг с молоточком. Шнурки с колокольцами – сто тысяч лет как вышли из моды.

– Что ты собираешься им приказать? И кого именно ты зовешь?

– Зову камеристку. А принесет… она… Токи… что скажешь, то и принесет. Хочешь подогретого вина, с медом и корицею?

– Корицею! Мне бы заснуть понадежнее, не разжигаясь приправами… корицею… Пусть воды принесут, чистой холодной воды. В большом кувшине, чтобы подольше не нагревалась.

– Исполню, обожаемый государь!..

Пользуясь случаем, императрица приказала загасить все светильники, кроме двух и загородить ширмой свет от маленького спального камина. Она все еще стеснялась раздеваться при муже и сдавленным шепотом распекала камеристку за неуклюжесть и медлительность. Токугари, внимательно пронаблюдав это маленькое представление, предпочел раздеться сам, единственно, что велел переменить подставку под меч, на соразмерную, ибо в последнее время, начиная со злосчастной ночи, он носил не тот, что в будни, а старинный двуручный, от прадедов.

Спальня, честно говоря, не очень ему нравилась: потолки чересчур высоки, ароматы многочисленны, сильны, однако увязаны в беспорядочный сноп, букетом их никак не назвать. Ложе слишком мягкое, входная дверь плохо видна, пол не скрипит… Пуфики, кружавчики, висюльки… Впрочем, женских спален без пуфиков, кружавчиков и висюлек видеть ему не доводилось.

Из стены напротив окна выплыла, потряхивая белобурой чешуей, маленькая ящерная корова и вперевалку зашагала к зашторенному окну. Подошла, потопталась беззвучно и нырк в штору! А уж из стены следующая корова показалась – и то же самое. Без звука, без запаха, не терзая когтями паркетных плиток… Если встать у них на пути – исчезнут и не появятся, пока не устранится преграда, если же не мешать им и просто наблюдать, то после сотой коровы зашагает пастушок, с дубинкой и беззвучной свирелью, а немного погодя – все повторится… Это покойный государь подарил им на свадьбу роскошнейшую спальную магию. Поначалу она очень забавляла их обоих, а потом привыкли, почти перестали замечать.

– Днями я тут выковал… ну… еще до событий… пару сережек небесного железа. Мне покойный святейший на день рождения преподнес туесок с осколками. От самой богини Ночи! Жрецы по всей округе собирали…

Императрица широко отворила розовый ротик и беззвучно ахнула, не в силах поверить в неслыханную роскошь будничного подарка и в столь яркое благоволение своего супруга.

– … Вроде бы железо железом, хоть ты его магией проверяй, хоть – как, но – не ржавеет! Само по себе не ржавеет, безо всяких заклинаний! Это тебе, Мири.

Токугари разжал руку и преподнес жене черный шелковый мешочек, который он до этого успешно прятал в кулаке.

Императрица Миамори стремительным и жарким наскоком застала своего повелителя врасплох: обвила его шею руками и дважды поцеловала, перед тем как выпорхнуть к настенному зеркалу. Оба раза получилось в щеки, потому что Токугари никогда и никому не позволял большего… кроме своей законной супруги… Но и ей не часто перепадало, чтобы в губы… Токугари беззлобно фыркнул и перевернулся на бок, подперев себя локтем, чтобы удобнее было видеть, как Миамори вертится перед своим отражением. Женщина и зеркало – это зрелище всегда завораживало своею… своим каким-то странным бесстыдством, некоей магией, которую мужчинам испытать не себе – просто не дано. Вот она осмотрела сережки, вертя их на ладони… Освещения мало, угу: мгновением раньше было много, а теперь мало! Сама, наспех сотканным заклинаньем, не вызывая слуг, махнула пальцем – зажгла шесть светильников вокруг зеркала, теперь почему-то глядит на сережки в зеркале, даже не надевая… Наконец, нацепила и смотрит на себя в упор…

С Токугари даже сон слетел, настолько уморительным показалось ему обычное женское предзеркальное камлание. Император побился сам с собою об заклад, что жена сейчас возьмется за румяна, белила, помады, иные краски – и конечно же угадал! Вот она медленно приближает накрашенное лицо к зеркалу, напустив на себя всю возможную величавость и строгость… А задница, меж тем, довольно мило оттопырена под полупрозрачной ночной рубашкой… Вот отпрянула! Спохватилась и украдкой скосилась на мужа… Но Токугари был настороже и оказался проворнее: нет, нет, он не смотрит, а тихо дремлет, распустив губы, лежа по-прежнему на боку… И опять огромное зеркало подманило к себе молодую императрицу… И слева посмотреть… и справа… Сережки сработаны на совесть, без скидок на царственное величие кующего: при Дворе искренне признавали способность принца… теперь уже императора… ваять из металла изящные безделушки… С мечами, увы, чуточку хуже, там выше добротного ремесленничества ему никогда, наверное, не подняться. Императрица Миамори, тем временем, нерешительно потянулась к шкатулке с перстнями и ожерельями… Нет, оставила сию мысль. Тут главное – вовремя пресечь, не то она возьмется подбирать к сережкам все остальные тряпки и побрякушки, включая туфли и зимнюю шубу… Славно, когда есть чем отвлечься от горечи, усталости и мерзости прожитого дня. Кабинет его, наверное, уже принял прежний безмятежный вид… Родственники княгини Денарди извещены и вовсю мыслят о наследстве… Хорошо бы каким-нибудь волшебством перенести в столицу старого Когори Тумару, чтобы он, потея, пыхтя и сопя, но толково и по-мужицки основательно доложил свои догадки и соображения… Ах, если бы они там все справились с Моревом! С помощью богов, разумеется! Уж он бы потом никаких даров не пожалел бы! Во все храмы, не только в столичные! Однако, трудно торговаться с богами, ибо резоны их не всегда понятны смертному…

– Дорогая, ты ослепительна. Но не пора ли тебе отдохнуть, почивая?

Миамори покорно кивнула, по-прежнему неотрывно глядя в зеркало, вся еще во власти древней женской волшбы.

– Теперь я буду главная государыня!

Угу. Токугари перевернулся на живот, встал, подтянув худые колени, на четвереньки, и побрел, глубоко проваливаясь в перины, к краю широченного супружеского ложа. Вышел он туда, куда надо: внизу, на квадратном коврике у алькова стояли его спальные туфли – только ноги спустить. Расчет оказался точным: Токугари успел подойти к жене, пока она стояла на месте, и теперь зеркало отражало их обоих, в ночных рубашках с фамильными вензелями, замерших рядом, можно сказать – в обнимку..

– Ну конечно, дорогая! Ты теперь главная государыня. Но пока матушка жива, пусть она об этом не догадывается, хорошо?

Б-боги… Императрица Миамори втянула голову в плечи, в робкой попытке избавиться… нет… нет, не от супружеской длани, которая легла ей на шею под самым затылком, пальцами дотягиваясь до горла, но от того лютого хлада, который сочился из его десницы. А его аура… О, боги!.. Он ее сейчас убьет! Но ведь она ничего такого не имела ввиду! Она просто…

– Ладно, Мири?

– Д-да, д-дорогой государь. Я… я просто…

– Понимаю, ты просто. Снимай сережки и возвращайся на ложе, мой птерчик. Понравились тебе они?

– О… д-да! Очень, очень, очень! Можно, я тебя поцелую?

– Конечно. Один раз. Я рад, что тебе понравилось. И пойдем спать: так-то у меня завтра день плотно утолкан – хоть на луну вой.

Лед и ужас не сразу, но покинули сердце императрицы Миамори: вроде бы, он перестал гневаться неизвестно за что и даже заснул. Как бы ей вот придумать такие заклятья, чтобы заранее провидеть – на что он разъярится, а на что нет? И тогда бы она ни под каким видом, ни за что не приблизилась бы к той стороне его души, из которой смерть на всех скалится! Вот Чени – он никогда не будет ее так пугать, он любит мамочку… Да, засвистел, засопел… Значит, и ей можно прикорнуть, в тепле и в тишине, у него под бочком. Но сначала еще раз обдумать: вроде бы, к малой короне они вполне подходят и на ближайшем же Большом молебне в храме Земли она… она… Сон был осторожен и мягок: главная императрица уснула и сама не заметила – как.

А Токугари не спалось. Он ладонью проверил ауру супруги – дары богини Сулу вкушает, теперь можно и повздыхать, поворочаться. Сна по-прежнему ни в одном глазу – вот ведь досада. В руках и в ногах тяжесть разлита, спину поламывает, в виски давит – самое бы время провалиться до утра в сновидения и грезы, да никак не расщедрится для него ночная богиня. Ну, тогда остается мыслить о сущем, о предстоящем.

Вот-вот грянет битва, неведомо кого неведомо с кем. Отец выяснил все, что сумел и послал, туда, куда ему было подсказано богами неких избранных: Санги Бо, Когори Тумару, маркиза Хоггроги, еще кое-кого… Считается, что там случится наиболее опасная часть Морева. Однако, в том месте нет надежды решить количеством сию опасность, имеется расчет на неведомое другое – и поэтому отец счел достаточным прикрепить к этим людям довольно небольшое войско. Основные же военные силы Империи уже приведены в полную боевую готовность по всем рубежам, по всем гарнизонам. Удельным властителям под страхом немедленной и позорной смерти приказано прекратить все усобицы вплоть до весны, на подзуживания не поддаваться, внешнюю же угрозу отражать, не жалея живота.

Унылые бдения в отцовском кабинете пригодились, да еще как пригодились: уже которые сутки Токугари трогает неуверенною рукой нити управления – и все они послушны ему, и почти все знакомы ему. Мятежей нет, видимого недовольства со стороны подданных и придворных – нет, заговоров нет, не считать же таковым смехотворную попытку отравления со стороны уязвленной ревнивицы…

Все это весьма хорошо. А плохо то, что Токугари ни в чем не уверен! Ибо он ничего не знает непосредственно: он не видел размеры войска при Когори Тумару, он ни разу не приценивался к мясу и хлебу в столичных лавках… и тем более в провинции. Он никогда не видел своими глазами предмет земельного раздора между баронами Камбор и герцогами Бурыми… На западной границе решается судьба империи, чужими руками и мечами решается, а он вынужден поднимать по свиткам историю чужих решений, да свитками же и почтовыми птерами пытаться чем-то там руководить. Ужас, да и только. Он, как и батюшка его, все знает только через чужие руки. К которым он, как и отец, испытывает сплошное и неизбывное недоверие! Да, да, да! Недоверие!..

Токугари поднес к глазам кисть левой руки и, наконец, рассмотрел, невзирая на полутьму, что именно так его беспокоило в эти минуты: крохотная соринка впилась в подушечку пальца! Мелочь – а думать мешает. Надо зубами ее уцепить и вынуть, не то от заклинаний женушка проснется и тут уж будет не до мыслей и не до сна… Порядок.

Естественное и оправданное недоверие, ибо указательный палец на левой руке крестьянина… какого-нибудь Сивого Кумыря, этому крестьянину Кумырю во сто крат дороже, нежели указательный палец самого государя, и дороже всей левой руки государя… да и дороже самого государя, чего уж там… Рыцари и дворяне иное дело: эти не колеблясь отдадут жизнь за благополучие трона и империи… Казалось бы – да! Но – тоже в узко очерченных границах: ну-ка попробуй заставить их творить бесчестное (по их сословным предрассудкам) – немедля предадут тебя, изменят империи животом или смертью! Та же и Денарди – ужели она не понимала, как опасна для государства внезапная смерть престолонаследника??? Да ей было чихать, главное – что прохихикает двор в ответ на ее худосочный взлет и немедленное падение!

Никому нельзя доверять! Никому, никогда, ни в чем! Гм… И при этом делать свое дело – как сие совместить? Как??? Научите, боги!

Но боги равнодушно молчали, предоставив свежеиспеченному императору корчиться в пламени собственных страхов и страстей.

Ящерные коровы шли и шли, покачивая раздутыми боками, из стены в занавеску, пастушок в четвертый… а может и в семнадцатый уже раз прогнал перед ним всё потешное стадо, но избавления так и не было: не спалось.

И только с самому рассвету Токугари нащупал некое подобие мира в измученной душе.

Да, он не доверяет никому и не будет доверять впредь – ни людям, ни обстоятельствам… ни даже богам! Никому. Но он не может не понимать, что древняя булатная сталь из небесного камня отличается от небесного железа, ставшего женским украшением, он знает это, он верит в это. Такова истина и ее стоит держаться. Обопрись на нее – она поможет искать и другие опорные истины. К примеру, он твердо знает, что придворных, воинов и вообще всех его подданных объединяет вера в него, в Его Величество… Разве канцлер Бенгироми Лаудорбенгель доверяет нынешнему императору? Нет. Или доверял прежнему, с которым бок о бок трудился чуть ли не сотню лет? Нет, конечно же, не доверял Бенги батюшке! Всегда ждал от него каверз и непредвиденного худого. Но верил в него. Верил! И хочет верить в наследника, иначе вся долгая предыдущая жизнь сановника Бенги была никому не нужной трухою.

То-то же. И он, Токугари, верит. В отца, в империю, в неотесанного и незаменимого Хогги Солнышко, в жестокого и хитрого обжору Когги Тумару, в усталого канцлера Бенгироми, в свои войска, в простодушную и тщеславную Миамори, в законы, по которым живет империя, по которым живет природа, в самую природу. В себя, наконец… Хотя… в себя… Да, он верит и в себя! Пусть и не доверяет полностью своей слабой человеческой сущности, ибо изучил ее неплохо… Не доверяя – верь! Ты в них, они в тебя! В Бытие! В Радость! В Победу!

В будущее, наконец, которое невозможно знать, но в которое стоит верить.