Электронная библиотека » О`Санчес » » онлайн чтение - страница 8

Текст книги "Ремесло государя"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 15:21


Автор книги: О`Санчес


Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Угу, видел я ту защиту в действии, собственными глазами. Крысу разве что остановит, но и то не наверное, ибо иссякла. Народу ведь к тебе целые полчища ходят, так что обновлять почаще бы надобно. Да только вовсе не в прохудившейся защите и не в Пушке тебе будет головная боль сегодня. Если есть что особо ценное – попрячь: мебели много нынче наломают.

– Все понял… все по… Зуда! Зуда, мухой сюда! Нет! Беги к колодцам, прикрой оба! Набросают мертвяков – от нафов потом не отцепиться будет! Бегом, но тихо. И сразу в подпол сама. И всех наших туда гони, гони, гони… только тихо… гостей не тревожа…

Сквозь грохоты и переливы буйного кабацкого разгулья, Зиэль первый услыхал приближающийся шум от большого числа вооруженных людей, и почти сразу же вслед за ним – услышал трактирщик Горуль, как бы между прочим вооружившийся громадным тесаком для рубки мяса.

Двери криво распахнулись после оглушительного удара и с печальным треском повалились на пол, выложенный серыми каменными плитами. Плиты эти были предметом гордости и тщеславия Горуля, ибо в редком провинциальном трактире шли на такие ненужные, в общем-то, расходы – почти всюду, за исключением столичных постоялых дворов, полы были земляные. Справедливости ради следует отметить, что пол, обильно выщербленный за долгие годы своей службы разным хозяевам, имел довольно жалкий вид, нуждался в починке и замене… А тут еще и оконная рама со слюдяными оконцами выпрыгнула вдруг из гнезда, внутрь кабака, и тоже разбилась об пол. Музыка оборвалась, через несколько мгновений утихли и танцующие. Утихли и дружно повернули головы к дверному проему.

В зал медленно и зловеще вступили вооруженные люди, с десяток их было, окружающих одного, рослого и широкоплечего, одетого в латы.

– Эй! Тихо всем, сволота! Я это… я граф Великого Корабельного княжества его сиятельство Казарь, главнокомандующий войсками его высочества князя Манана! Короче говоря, бабы все налево перешли, в единую кучу, вон туда!.. А остальным снять с себя вещи, деньги, оружие и украшения и вот сюда, в единый дуван сложить. И живо!!! Кто посмеет пикнуть… – слышишь, Сухарь? – так тому мой сотник Сухарь глотку сразу же… – Главнокомандующий войсками Великого Корабельного Княжества Казарь грянулся на каменный пол, так и не договорив последнего в своей жизни слова: Зиэль уже стоявший тут же, неподалеку, мгновенно подсчитал и даже присвистнул от веселого изумления: в левой глазнице Казаря нож, да в правой кинжал (кто-то, видать, спьяну не поскупился), а в разорванном рту аж четыре швыряльных ножа уместилось. И один из четырех – явно женский, судя по бирюзовому сердечку на «хвосте»! Также с дюжину щвыряльных ножей осыпалось рядом, бесполезно тюкнув в прочные графские латы. Эх… Тупоголовому Казарю сначала бы озаботиться отсутствием на месте всех троих разведчиков, да самому остановиться в сотне шагов от трактира, послав вперед десяток-другой бойцов для догляда и ощупа… Нет, решил, видимо, что и сам с усами, что аппетит и жажда превыше осторожности. Личная охрана «его сиятельства» стояла тесно, вплотную к нему, видимо рассчитывая на то, что у них будет время развернуться, если случится какая-нибудь короткая заварушка с этим трусливым пьяным сбродом, но сей возможности им так никто и не дал: половина из них упала замертво под градом швыряльных ножей, оставшуюся половину тупо и быстро, как скот на бойне, зарубили случившиеся рядом жрец богини Оббум Тарпагу и некий Конопатый: отец Тарпагу дважды ударил мечом, а Конопатый за те же мгновения трижды успел, причем обычной секирой, но оно и понятно, что у Конопатого быстрее получилось, ибо Тарпагу ко времени развернувшихся событий был уже мертвецки пьян – какая уж тут, к нафам, боевая сноровка? Хотя… какие-то остатки разумения, видимо, еще сохранились в святом отце:

– Боги ненастные! Мертвечины-то навалили – не пройти. Убрать, убрать!.. – Не слушаются язык и губы отца Тарпагу, не вяжет он лыка, но жрец все равно пытается распоряжаться неизвестно кем, вполне возможно, что зелеными демонами, что по-хозяйски пляшут у него по глазам в лохматой башке. Вдруг Тарпагу наклонился, уцепил неверною шуйцей правый сапог покойного Казаря, десницу возложил на левый сапог, выпрямился и поволок мертвеца к окну, мордой по корявым плитам, оставляя на полу кривую широкую кровавую полосу.

– Э, э, святой оте… кинжал! Кинжал-то, ну!.. погоди… Куда ж ты его, пьяный дурак? – В толпе и ахнуть не успели – размахнулся отец Тарпагу и за ноги вышвырнул тяжеленное тело в высаженное снаружи окно, вместе с латами, чужим дорогим кинжалом и швыряльными ножами в размозженной голове. Оттуда, сопровождаемые яростным человеческим воем, вразброд полетели стрелы, одна из которых угодила Тарпагу в плечо, вскользь, правда, пропоров хламиду и кожу неглубоко.

– Святотатцы! Твари! – возопил отец Тарпагу, все еще не в силах протрезветь и понять обстановку. – Поднять р-руку на кроткую богиню и смиренного инока ея??? Всех зарублю, еретики! Кто любит меня и богиню Оббум – за мной! Да будем святы-ы-ы-эххх! Отец Тарпагу пьяно побежал к окну, явно перепутав его с дверью, ну и – как и следовало ожидать – ударился брюхом о подоконник, вывалился наружу вверх тормашками, только беспорточные волосатые ноги мелькнули из под хламиды. Тут бы и пришел ему стремительный конец от вражеских стрел и мечей, ибо людям князя Манана Лысого и графа Казаря напрочь не понравилась кровожадная строптивость будущих жертв, но в это время к трактиру подвалила ватага разбойников Пушка, где и напоролась на пиратов… Пушок был поумнее людей Казаря, но ненамного: ему хватило терпения убедиться, что это не имперская стража явилась выжечь разбойничье осиное гнездо, да вот посчитать, или хотя бы примерно прикинуть в рассветной полутьме подошедшие силы незнакомцев – нет, не догадался: голодная ярость и пушковский мерзкий нрав помешали.

– Р-руби их, братцы, топчи, все наше будет!

Немедленно завязалась сеча. Пронзительный гнусавый голос Пушка легко проник даже внутрь трактира, и первым его распознал Зиэль.

– Ого! Это там Пушок воюет! Вот ведь лапы у кого загребущие! Все и всегда – ему одному!

В ответ на эти крики Пушка, да на подзуживающие слова Зиэля, заорал и рассвирепевшим медведем помчался к входной двери Куса, вызволять из жадной пасти друга-соперника свою долю неведомой добычи. Не так-то просто спьяну и без помех миновать на бегу завалы из десятка трупов среди расщепленных досок дверных – Куса тяжело споткнулся и кубарем вылетел в дверной проем, прямо к месту разворачивающейся драки. Вероятно, не зря богиня Погоды Оббум считается покровительницей проходимцев и пьяниц: удержись Куса на ногах – утыкали бы его пиратские стрелы, успей он выхватить на бегу меч, либо секиру – наверняка бы поранил сам себя, а то и убился насмерть… Но ведь нет: выкатился, вскочил и па-ашел в две руки наотмашь рубить, выбирая незнакомые рожи да одёжи! Та же благодать богини пала и на «смиренного инока ея» жреца Тарпагу: хламида на пузе продрана и вся в крови, но это не рана от меча, а пустая царапина от осколка оконной слюды на подоконнике; стоит святой отец Тарпагу спиной к стене, широко ноги расставив, бьется мечом против дюжины нападающих, для верности в обе руки его взяв. Таким способом сподручнее дрова колоть, а не на мечах сражаться, но уж простительно жрецу, тем более в стельку пьяному, тем более против неумех, еще больших чем он… Народ из трактира на двор яростным ручьем хлещет, чтобы на драку успеть, и все желающие вполне успевают, ибо с разных сторон накатывают на них густые волны пришельцев… Да там же их целое войско! Глазом моргнуть – стрелу уже пустить некуда, нож по цели не швырнуть – все в плотной сече рукопашной! Даже девки трактирные – не большинство, но с дюжину набралось, пробрались во двор, мужчинам помогать (ну и, само собой, по покойницким карманам шарить, пока битва не закончилась, ибо по общеимперским военным обычаям победный дуван девок никогда прямо не касается, лишь потом к ним постепенно перекочевывает. – Прим. авт.)

Одним из последних покинул стены трактира Зиэль: он долго стоял, уперев руки в пояс, а взор в проем дверной, качал черной бородищей, ухмылялся своим мыслям…

– Нет, тут двух мнений быть не может: сие – не конец света, уж никак я не перепутаю Морево с простым разбойным набегом! Пойти, что ли, меч с секирою покормить? А то эти обормоты без меня до вечера провозятся.

Воин запустил пальцы за пояс, потом полез в карман, в руке у него звякнули червонцы.

– Эй, братцы, отдохнули уже?

Послушный величественному кивку, из глубины зала к Зиэлю подбежал старшина музыкантов, челюсти его все еще перемалывали какую-то пищу, но глаза горели алчностью и рвением.

– О, да, сиятельный господин Зиэль, мы всегда рады служить вам! Изволите послушать «Лодочку»?

– На. Но это не плата, это задаток. – Зиэль подмигнул очумевшему от удачи старшому и хохотнул. – Нет, не «Лодочку». А что-нибудь такое… пободрее, чтобы нам на улице было слышно и не скучно. Грянули!

На второй клети, наверху, где гостевые комнаты, обстановка была куда более мирная: люди спали, а некоторые, вроде Хвака с девицами, веселились келейно, не обращая никакого внимания на шум внизу… ну… может быть, этой ночью шум чуточку более долгий и навязчивый, нежели обычно… Однако, четверо пришельцев, вероятно самых хитрых и жадных, решили предоставить право битвы своим товарищам, пока они сами залезут в осаждаемый трактир «сбоку» и без помех пошарят лично себе за пазуху, помимо общего дувана. Особой трусости в этом поступке не было, скорее наоборот: попадись они на подобном – даже свои казнят их, тут же, на месте недавнего боя, как мародеров… Впрочем, до конца битвы было еще далеко. Раскрылась дверь, и в комнату бесшумно ввалились четверо, не с мечами наголо, а с кинжалами в рукавах, чтобы до поры не сверкать основным оружием. Окончательно упившийся Хвак принял их сначала за слуг, принесших съестную и питьевую подмогу, но девицы распознали чужих: они захихикали и завизжали, донельзя сконфуженные тем, в каком виде им довелось предстать перед посторонними людьми. Грязно ругаясь, Хвак ринулся на пиратов и в два цапа выбросил всех четверых в открытое окно, прямо на головы воюющим.

– Тучка… это… шумно. Окно закрой и шторку-то задерни… Э, э… стой! Вот так стой… ну-ка, поклонись окну и повиляй хвостом! Гы-ы… еще… еще…

Светало. Манан Лысый проснулся затемно: не давали спать мечты, неуместно рассыпанные, подобно хвойным иглам, по ночному ложу. Приятно было думать о женах, о новой молодой жене, о наследниках державы его, наследниках, которые уже есть, но до наследства которым еще очень и очень далеко, ибо есть еще сила у Манана, много силы – в руках его, в чреслах его, в разуме его…

Странное дело – ночной ветерок: стоишь на палубе – ничего в нем нет, кроме соли, а если ловишь его на рассветном берегу, вот как сейчас, то словно чем-то домашнем веет. На берегу неуютно без корабля, а в море, особенно к концу похода, только и мечтаешь о земле… о женах… о спокойном житии. Там, во вражеском доме, перед тем как сжечь его, прикорнет он полуденным сном, не раньше, ибо всегда сначала труд, а после уже – грезы.

Вдруг что-то тихое, странное, кольнуло Манана в голову и в грудь… Это предчувствие… нет, это тревога. Да, да, лучше потом убедиться в ошибке, но пусть сейчас это будет тревога.

Манан отдал приказ вестовому, и тот помчался из шатра, поднимать «в мечи» оставшуюся полутысячу воинов. Командовал ею зять Манана и почти ровесник ему, человек неумный, но достаточно верный и старательный.

– Тысячник Краб.

– Я, ваше высочество!

– Отбываю на корабль, буду созерцать, а то здесь суетно. Прикрываешь.

– Есть, ваше высочество. Уж догляжу, лягуха не проскочит!

– Болтаешь много. Со тщанием доглядывай. Как только наши весть пришлют – доложишь немедленно и лично, созерцание мое бестрепетно прервав. Понял?

– Еще бы не понять, ваше высочество! Уж спроворю – лучше не бывает!

Лодка в дюжину весел рассекала мелкую утреннюю рябь… Тишина океана, равнодушие прибоя, благолепие горизонта… Но Манан слишком хорошо знал, какая пагуба может таиться там, во тьме, под слоем прозрачной воды: не далее как вчера они прикормили в этих сонных водах нескольких акул и еще каких-то прожорливых тварей. Человечиной, разумеется: провинившимся – кара, остальным – урок. Вот тако же и там может быть, в сонной чужой земле, жуткое и голодное. Лодку уже зачалили к борту флагманского корабля, развернули веревочный трап, а Манан все оглядывался и оглядывался туда, где прибрежная поляна беспечно втягивалась в лесную дорогу.

Звуки, знаменующие приближение человеческих стад, прилетели именно оттуда, с дороги, более напоминающей утоптанную звериную тропу, и был это беспорядочный гул, сотканный, в основном, из криков и лязга стали о сталь…

Сколько там расстояния от борта флагманского корабля до передовой цепи воинов Краба? От силы полторы сотни полных шагов, все видно как на ладони, благо утро совершенно безоблачное и прозрачное. Вот из лесу выбежал один ратник, другой… оба окровавленные… Третий. Все трое – его, Манана, люди, если судить по цвету шапок и виду кольчуг. Может, на имперскую засаду напоролись? Но тогда надо будет… не сейчас, потом, без торопливости, выявить предателей и вражеских лазутчиков. Остальные где? Четвертый… пятый, шестой… Остальные полторы тысячи отборных воинов – где???

Из леса стали выбегать незнакомые люди, повадками и одеждою никак не походившие на ратников Великого Корабельного княжества… Это отнюдь не регулярные войска скорее, пьяный сброд, толпа, с мечами и секирами в руках… Уже легче. Значит дело не в предательстве и не в засаде имперских войск. Что же ты, Краб!? Крошите их всех!

Все то, что увидел Манан Лысый потом – врезалось ему в память на весь его недолгий остаток жизни… Орда этой лесной швали сшиблась грудь в грудь с передовой шеренгой отлично вооруженных ратников Краба… и побежала дальше, с взвизгами и пьяными криками, топча и отпинывая с дороги окровавленные, корчащиеся в предсмертных судорогах тела отборных воинов Корабельного княжества… чтобы через несколько мгновений накрыть смертоносной волной следующую шеренгу… Манан протирал и протирал внезапно заслезившиеся глаза и все никак не мог поверить увиденному… Кувшина легкого вина за это время не выпить – все пятьсот… нет, четыреста воинов – сотня личной охраны здесь же, на корабле – четыреста воинов! – замертво полегли в скоротечной схватки с невесть какою сволочью!

О, боги! Да что они такое делают!.. Неужто они собираются… они в лодки садятся???

Выпрыгнувшие из леса враги… кошмарные твари какие!.. отвязывали лодки и прыгали в них, явно намереваясь атаковать флагманский корабль… Неужели, подумалось Манану, с таким малым количеством людей, эти наглецы собираются идти на абордаж??? Но Манан глянул коротко на залитый кровью берег – и ужас ледяным мечом прошил его надменное сердце!

– Стрелы, камни – готовь! – скомандовал он лично.

К кораблю подходила первая лодка с нападающими. Остальные далеко отстали, но это было вполне объяснимо: горсточка воинов Краба, с ним самим во главе, сумела пробиться к лодке, дабы сбежать с поля боя и тем самым сохранить жизнь, но уже в отходящую от берега лодку с десятком воинов в ней, запрыгнули четверо местных бродяг. Через несколько мгновений Краб и его люди уже кормили хищных рыбок в помутневших от крови взбаламученных водах, а их победители яростно, втроем, но в четыре весла – здоровенный бородач в черной рубашке работал двумя веслами – выгребали к кораблю.

Стрелы прибили к бортам лодки двоих нападавших, но один оставшийся, тот самый рослый бородач, готовился чалиться к борту, нападать в одиночку.

Манану изменила выдержка, и команда прозвучала как у труса, высоко и визгливо:

– Давай!

Огромный камень упал на корму, одним махом вытряхнув из переворачивающейся лодки живых и мертвых. Вода зачавкала жадно, взбурлила.

Охваченный каким-то непонятно робким, неуместным любопытством, его высочество Манан Лысый вытянул шею, наклонился к борту… чтобы посмотреть… убедиться…

Ну, и увидел.

Из воды, похожая на огромный зубастый поплавок, поднялась вверх оскаленная акулья морда, следом за нею из кипящей кровавой пены вынырнула волосатая ручища, на ощупь ухватилась за акулий нос, оперлась, словно о лесной пень или камень – и обладатель ее выскочил из воды едва не по колена! Выскочил и метнул кинжал! Если бы не вестовой десятник, случайно оказавшийся рядом с Мананом в этот миг – не видать бы его высочеству ни открытого моря, ни грядущего мятежа остатков непобедимого пиратского воинства… Но правильно говорят древние о пиратской судьбе: спокойно плавай, тебя повесят! Все справедливо: ты вешал, когда в силе был – и с тобою, обессилевшим, тако же поступят. Кинжал пробил вестового почти насквозь, даже рукоятка утонула в груди, кошмарный бородач опять погрузился в пучину, едва ли не в обнимку с акулой, а Манан бесстыдно заверещал, позабыв о воинской чести и монаршем величии (которое очень быстро, не далее как к полудню закончится петлей на рее), не мечтая уже ни о каких чужеземельных захватах:

– Скорее! Поднять паруса! Ну скорее же! Уходим!

И они ушли, чтобы никогда уже не возвращаться к берегам Империи.

Глава 6

С некоторых пор Его Величество взял за привычку чуть ли не через день вызывать в рабочий кабинет своего старшего сына, с тем, чтобы тот просто сидел там какое-то время, присутствовал при том, как трудится его отец. Ну, разумеется, не сложа руки сидел, а выполнял несложные действия, как то: свитки разобрать, отделяя прочитанное от непрочитанного, поискать среди них и собрать под единый реестр жалобы на местные власти той или иной из провинций… Сии труды под стать не престолонаследнику, а старшему помощнику младшего писаря, но как раз по этому поводу принц Токугари не роптал, он понимал, чего хочет отец: дать сыну возможность присмотреться вплотную к тому, как изнутри устроено самое страшное чудовище империи, а именно ее голова, ее уши, глаза, язык и, конечно же, мозг, отдающий приказы всем остальным подчиненным ему частям. Со многим увиденным и услышанным Токугари напрочь не соглашался, но ему хватало ума вслух это несогласие не выказывать: отец легко разгадывает все его недовольства и несогласия, однако, до тех пор, пока принц держит «крамольные» мысли под языком, государя вполне устраивает вольнодумство сына, надежно укрытое послушанием и четким исполнением порученного.

– Помру – перерешишь по-своему. Если, понятное дело, не передумаешь к тому времени. А пока – сей свиточек налево… во-от, молодец. А вот этот – направо. Видишь, даже Пеля считает, что наместника Вельси казнить пока рано. Пусть он дальнейшею службою своей либо опровергнет поднятые на него наветы, либо поглубже увязнет в собственных проступках. Имущества у него вполне хватит, чтобы, в итоге, уравновесить им воровской ущерб, нанесенный казне. Людей, наказанных им понапрасну, уже не вернешь, это так, но тем более – не следует и с ним самим торопиться. Не вздыхай, трудись. Вот-вот нам принесут легонький полдничек, расслабимся – и сможешь задать мне вопросы, ибо отработали мы с тобою славно, я в добром настроении.

Все эти слова Его Величество высказал не ранее, чем отослал из кабинета канцлера и слуг.

Домовой Пеля томился на серебряной цепи и, конечно же, ничего не считал, не думал по поводу людишкиных дел. Он, своим дремучим полуразумом, хотел только трех вещей: растерзать ненавистных человечишек, умереть самому и – самое заветное! – оборвать цепь и ошейник, хлебнуть напоследок хотя бы один глоток свободы. К принцу Тогугари он постепенно притерпелся, и уже не плевал исподтишка, не швырял в него мерзопакостными заклятьями, но принц твердо решил про себя: раздавит мелкую гадину в первый же день своего правления. А пока – даже забавно смотреть, как тот выплясывает и выпрашивает подачки.

– Это у тебя против яда? Караульный камешек?

Токугари вслед за отцом посмотрел на безымянный палец левой руки.

– Да, отец. Но, скорее, это все же украшение. Неплохой смарагд.

– Вот-вот. Не надейся на заклятья да камушки, надейся только на себя, да на разум свой, на умение распознавать людей и яды, в них содержащиеся, с тем, чтобы правильно смешивать их. Одна ошибка – и целебный эликсир становится ядом, соратники обузой, слуги заговорщиками, а паче того – бездельниками! Цыц, Пеля! Тот же и Пеля, обрати внимание. Он очень хорошо чувствует мое настроение и очень любит, когда я бешусь. А за мною этот грешок имеется, я ведь знаю..

Токугари не посмел кивнуть в знак согласия, но – что есть, то есть – всему двору сей грешок превосходно и предметно известен. У принца даже бока зачесались от воспоминаний.

– … Да, знаю за собой… Но гневливость моя подчас пробуждается и захватывает мой разум незаметно для меня, а тут – Пеля! Он сразу пищит, прыгает, гнева моего просит! Ему тоже от сего гнева перепадает по сопатке, но, похоже, радость от наблюдаемого искупает для него тяжесть побоев, доставшихся на его долю. Ему искупает, а мне – нет. Что там с садом, кстати говоря? Задобрить мою государыню я задобрил, матушка у тебя – чистое золото, Токи, всегда о ней заботься… Потом, потом доложишь, не сегодня, завтра… А то и в другой день, лишь бы там довольны остались. Я остановился на?..

– Пеля чувствует настроения Вашего Величества.

– Угу. И как только мой Пеля начинает скакать и радоваться – я понимаю: подступает. И не всегда, но довольно часто удается умять ненужный гнев мой обратно в мешочек, сердцем именуемый. Так что и Пеля может приносить сугубую пользу, если распорядиться им правильно. Как тебе ящерки?

– Превосходны, как всегда. Показались суховаты, но как раз таких мне и хотелось сегодня, чтобы постные и зубам сопротивлялись. Отец…

– Да, я слушаю?

– Есть ли какие-нибудь особые правила – в государственной вестовой службе против домашней – которые следует знать, и которых я не ведаю?

– Ха… ну ты и вопрос задал. Я же не вполне представляю, что именно ты знаешь и чего не знаешь… Или ты интересуешься государственными секретами управления?

Токугари раздвинул губы в придворной улыбке, чтобы легче было схитрить и отступить от щекотливой темы, но вдруг решился:

– Именно. Ответственность – это ответственность, и лучше бы к тяжести ее примеряться заранее, чтобы не надорваться в самое невовремя.

Император собрал со стола мелкий съедобный мусор, щепотью в ладонь, крошку за крошкой, и ссыпал в опустевший кувшин. Принц терпеливо ждал.

– Хорошо. Для начала отвечу одним словом, если этого покажется тебе недостаточным – разверну еще. Надежность. Ну, что? И доверие. То есть, двумя словами: надежность и доверие. Что скажешь?

– Отец… Гм, государь, мне кажется, что я понимаю, о чем вы изволите говорить. Та обыденная надежность, вполне приемлемая для сообщений из домашнего замка, либо с полей, где собирается урожай, либо от главного егеря когда он шлет гонца о том, что зверь уже высле…

– Да, да. Учись высказывать свои мысли кратче. Всей этой обыденной надежности в государственной службе сообщений недостаточно. Даже я бы сказал: совершенно недостаточно. У государственной надежности несколько граней, которые я не считал, но все до одной прочувствовал руками, сердцем и задницей. Рассмотрим некоторые из них. Вот я – государь-император всея Океании. Нет в пределах Империи воли выше моей… кроме воли богов разумеется, но они редко лезут в обыденность, доверяют мне, а скорее – ленятся…

Токугари с привычным благочестием дернул ладонью, в ответ на отцовские святотатства, но тот даже и не подумал оправдываться.

– Для удобства будем считать – доверяют. Чтобы чем-то там управлять – нужно знать предмет, понимать – чем ты управляешь и как оно выглядит, из чего сделано, что может, чего не может, сколько жрет ежедневно и так далее. Государство наше велико, оно огромно. Чтобы обычному путнику пересечь его с запада на восток – потребны не дни, а недели, месяцы. Чтобы со всех сторон обойти его по рубежам – потребуются долгие месяцы, а то и годы. Но у меня нет на это ни сил, ни времени, и у тебя не будет. А главное – и необходимости в этом нет, ибо подданные государя – суть глаза и уши его, если государь умен и умел в обращении с нижерожденными и нижестоящими. Вот она – первая надежность: правильно выбирать и неустанно заботиться, чтобы верными и чуткими были глаза и уши эти, чтобы все улавливали и ничего не искажали. Но человек – всегда человек, из плоти и ошибок соткан, поэтому – удвой эту надежность, утрой ее: пусть по одному необходимому предмету будут у тебя несколько точек обзора, несколько мнений разных людей… А уж от тебя будет зависеть – как сложить их в собственное, единственно верное мнение.

– Отец…

– Ты меня перебиваешь! Я так с мысли сойду!

– Прошу прощения, государь! Я… можно я буду записывать? Я просто боюсь упустить важное.

Император покосился на беснующегося домового и взял себя в руки.

– Нет. Потом запишешь. Если надо – я тебе сто раз все повторю, но пока ты должен уловить и выстроить внутри своего разума общую картину, так сказать, общий чертеж, без подробностей. Хорошо?

– Да отец!

– Различные мнения по одному вопросу от разных глаз и ушей. Но. Империя, повторяю, огромна, Империя заметно крупнее всех ее соседей. У меня есть восточные провинции, западные, северные, южные, срединные, у меня есть города и уделы, есть столица, есть рубежи, есть эти самые соседи, мирные и не очень, есть посольства в них, наши лазутчики, само собой. Донесения идут со всех сторон, каждый день, каждый миг, из всех уголков невероятно огромного мира, который еще больше Империи. Чтобы все их воспринять, я уж не говорю – осмыслить, необходимо время. Мое личное человеческое время предполагает потребность в отдыхе, в принятии пищи, в удовлетворении всяких иных многочисленных человеческих нужд… За вычетом всего этого – государство. Я и так уже много лет поставил во главу всего именно работу, а на другое-остальное – выкраиваю мгновения и чувствую себя при этом негодяем, обкрадывающим Империю, трон, династию… Но если бы я напрочь, под корень лишил себя сна, еды, охоты, зрелищ – я бы все равно не успел бы перебрать и тысячной доли всего того, что требует моего хозяйского внимания и догляда. К моим услугам все подробности, вплоть до мельчайших, обывания любого из уголков моего всеимперского удела, но потрогать, заглянуть в каждый – ни рук, ни пальцев ни мгновений не хватит. Как быть?.. Это я себя спрашиваю, не тебя, Пеля! Как быть со всем этим? В каждый – могу, а во все – не могу. Приходится делать страшное, то, чего в нашем с тобою ремесле, Токи, надобно бояться как огня и чумы: приходиться оказывать доверие, доверять. Да, доверять донесениям, которые пришли от других людей, доверять самим этим людям, и, наконец, доверять власть! Не всю, не всем, выборочно, крохами, с угрозою отнять доверенное вместе с их презренными жизнями, но… Канцлер мой, Бенгироми Лаудорбенгель… как это я за пятьдесят лет язык не сломал об его имя?.. Старина Бенги утопает в делах, которые я ему доверил, не в силах самолично ознакомиться и с тысячной долей их, поэтому канцлер мой, облеченный властью именем моим, набрал себе свору подручных, которым он, в свою очередь, перепоручает дела и которые жизнью отвечают перед ним за свою сметку и добросовестность, точно так же и Бенгироми жизнью отвечает передо мною. Примерно такая же картина и в берлоге у главного оберегателя Империи Когори Тумару: он в отъезде, а его людишки шуршат, все дела ведут. Он их проверит, когда вернется, а я его. А как иначе??? То же и в ратуше у нашего дорогого оберегателя столицы, и в ратушах наместников провинций: все, все они – те самые нити, глаза и уши, с помощью которых я правлю империей. То же и с Имперским военным советом, который, кстати сказать, должен бы почаще собираться, да здесь уж только моя вина, мне упрек. Стоит ли упоминать, что связь между всеми нами должна быть неукоснительной и бесперебойной, и всегда с оглядкой на меня?

Далее. По всей империи предусмотрены срочные и регулярные донесения, по неким заранее установленным образцам. Образцы – великое изобретение, кстати сказать: по ним легче составлять сообщения и проще вышелушивать оттуда необходимую сегодня суть, ибо из одних и тех же донесений мне сегодня нужны виды на урожай, а через месяц понадобятся поднять данные о том, кто с кем воевал в те дни. Но, к примеру, имеется такая сложность: до удела маркизов Короны путь не близок, покуда вести с юго-востока дойдут до меня – там уж других новостей целый ком нарос. И все время, я, получается, знаю устаревшую истину, если допустить, что она истина, а не кому-то там удобная ложь. Ладно – пусть истина. Как быть с тем, что она старая? Сын?

– Птеровая почта для этого есть. И боги способны мгновенно передать вести.

– Да. Верно. На первый погляд. Боги, понимаешь, птеровая почта… Боги, увы, предупреждают о том, или сообщают только то, что сами хотят, и им плевать на установленные человеками образцы, плевать на наши мимолетные бренные нужды. Хотя… насчет Морева именно они меня предупредили… О Мореве позже. То есть, на богов должно надеяться, но нельзя рассчитывать. Теперь разберем птеровую почту, как самую быструю после сообщения богов. Она односторонняя и одноразовая, как все мы знаем: один обученный птер, отвезенный на северный рубеж, способен вернуться с прикрепленною почтой во Дворец, к себе на насест… и все. Обратно его уж не послать лететь, гораздо глупы птеры. Стало быть, сколько понадобится этих птеров, чтобы возить их туда-сюда по Империи, чтобы они постоянно, изо дня в день, из года в год, приносили мне сообщения с мест? Вестовой наездник жрет и пьет вместе с лошадью в сто раз больше птера, да еще и деньги ему плати, но вестовой имеет разум, у птеров отсутствующий, он в двести раз больше сделает, чем птер, и в триста раз дешевле обойдется, чем содержание безразмерных птичников и тысяч птерщиков, да первозка птеров и сопровождающих… Наездник еще и грузы доставит, помимо лоскутка пергамента, и от злоумышленника иной раз отобьется, а не только убежит.

– Да, но если что-то срочное, тут уж не до счета денег…

– Ты что, Токи, в дураки меня выводишь??? А то я до тебя не знал сию истину! У нас – что, птеров нет почтовых??? Как раз для срочных нужд? Вон, даже здесь их гаганье слышно, мешками дерьмо оттуда выметают… Я тебе говорю про обыденную размеренную жизнь! Гм… Извини, я же тебе сам разрешил задавать вопросы. Да. Поэтому обычная вестовая служба, конная, пешая – всему основа, и сегодня, и пятьсот лет назад… Но если грамотно распределить силы и возможности, то служба может оборачиваться быстрее. Казалось бы – велика разница, что раньше донесения доставлялись за дюжину дней, а ныне – за десяток? Ан очень бывает велика, ибо считать здесь нужно не от предела, положенного богами и природою, но от возможностей других людей, сиречь врагов, ибо речь мы ведем об имперской службе, а у Империи все друзья – это прошлые или будущие враги. Поэтому задача управителя проста: следует стремиться в своих деяниях к недостижимому совершенству богов, с тем, чтобы хоть на локоть обогнать, превзойти вполне земное несовершенство других людей, сиречь соперников, противников, врагов. Обогнал – только тогда ты быстр, они тебя обогнали – ты в любом случае плох.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации