Текст книги "Ремесло государя"

– Стойте, сударь. Дальше вам пока дороги нет.

– Да неужели??? – Керси поставил Севера на дыбы, чтобы его остановка не выглядела испугом, и расхохотался. И все же следовало быть осмотрительным, не нарываться на драку тотчас же. Правая рука его передумала лезть за спину и легла на секиру. Не вынимая. – По имперской дороге? Нет хода рыцарю? Это забавно.

– Да, сударь. По обличию вы дворянин и рыцарь, но нынче на больших дорогах всякой пакости хватает. Если вы окажетесь тем, кем выглядите – вам никто не причинит вреда и задержки. Представьтесь. Я – баронет Роболи Камбор, старший сын его сиятельства.

Надо же, – мелькнуло в голове у Керси – барона сиятельством называют! Впрочем, Камборы, кажется, имеют такое право.

– Рыцарь Керси Талои, из отряда его светлости герцога Когори Тумару.

– А почему, сударь Керси, вас понесло из владений князей Та Микол через наши владения?

– А что, сударь Роболи, сие запрещено?

– Никак нет. Но – не принято. И люди из дома Та Микол хорошо об этом знают. Вы же – не знаете. Что весьма странно и настораживает. Боюсь, вам придется представить более весомые доказательства вашего имени и происхождения, нежели манеры и цвет шпор.

Краем глаза Керси заметил: в окошке кареты, за шторкою, мелькнуло нечто белое, шляпка… и взор… Отлично! Керси вновь расхохотался беспечно и бросил руку вверх и за спину, за мечом.

– Доказательства я предоставлю немедленно! Кто первый за ними? Или вы предпочтете нападать сворой?

– Довольно! – От кареты пошел такой густой рык, словно бы за нею спрятался медведь-великан. Мужчина, махавший молотом по ободу колеса, разогнулся и густо сплюнул на обочину. Был он огромен и пузат, лицо почти до самых глаз покрывала рыжая борода, под низеньким лбом светились раздражением и любопытством слезящиеся голубые глазки. Керси никогда не видел его воочию, но догадался немедленно: сам знаменитый барон Камбор. А эти вокруг – явно, что его сыновья, очень уж похожи.

– Довольно, я сказал! Наговорить столько глупостей в один присест – на это способны только расфуфыренные дворянчики из Океании, да еще мои тупые сыновья! Сколько раз было говорено: шина под колесо должна быть домашнего железа, того, что из меловой норы! А вы какое взяли? – барон полез в штаны, вытащил оттуда мятый-перемятый берет и водрузил его на плешивую голову.

– Сударь, вы хотя и из столицы, что очевидно, однако на дурака не вполне похожи. Четко объясните мне, что вы тут делаете, и тогда, быть может, я попрошу вас об одолжении – кое-что передать дорогою… Фири, негодница! Я тебе!.. Гм… Дело в том, что я собирался в гости к матушке, сегодня годовщина… впрочем, не важно чего. Она будет волноваться задержкою. По древнему обычаю, в мирное время ежели, ни я, ни мои сыновья именно сегодня разделиться не можем. Слать же к матушке гонца-простолюдина – ну вы же понимаете, у старых людей полно капризов и предрассудков…

– Да, сударь. Я – тот, кем назвался. Был приглашен на охоту в Горячее ущелье молодым княжичем Докари Та Микол. Нам сообщили скорбную весть, самую горькую в пределах империи, и я донесу ее до вас, если вы не знаете?

– Не-ет! Что такое?

– Его Величество император… Ушел к богам. Вот свиток с посланием, мне адресованный. Охоту сразу долой, нам всем – по местам, сверхсрочно. Докари поскакал в объезд, а я напрямую.

– Ух, ты! Не надобно мне ваших свитков, я верю своим глазам и вашему слову. Ух… Токугари теперича будет?

– Вероятно, да. – Керси спешился и встал на колено.

Барон сделал знак, и все присутствующие, во главе с ним, также преклонили колена.

– Скорбно. Знавал я хорошо государя, ох, знавал, и хотя давал он мне выволочки иной раз, но… Скачите своею дорогой, сударь, и да хранят вас боги! А мы тут управимся. Матушка подождет, потому как одно дело – ей беспокоиться, а совсем другое – присяга. Да и вообще! Роби, на коня – и к бабке! Сегодня можно нарушить обычай, сегодня день – что иная война! Предупредишь, мол, задерживаемся, про черную новость скажешь.

Керси одним прыжком взлетел в седло, по последней столичной моде – в прыжке еще – сорвав с головы берет, Север снова взметнулся на дыбы, Керси перегнулся через седло в изящном поклоне – глаза его ощупали полутьму там, за шторами… поближе бы подобраться… ничего не видно…

– Прощайте, судари и сударыни! Я восхищен знакомством! – И только пыль змеею по имперской дороге.

Ах!!! Если бы Фирамели была не такая трусиха!!! Счастье было так близко! О, если бы только она догадалась взять с собою заветный платок! Она бы нашла в себе силы – и, не боясь батюшкиного сквернословия, отдернула бы занавеску! Но он все равно узнал ее! Да, он ее заметил… и губы его шевельнулись… а пальцы… прикоснулись к губам… чуть было не прикоснулись… О, боги! Стоит его увидеть – и сердце не слушается, и голова кругом! Ну почему, почему так?

Глава 11

Император умер на рассвете. Но до этого он гадал, исступленно, с самого вечера, почти всю дождливую ночь напролет, а помогал ему верховный жрец храма Земли, его святейшество Ару. Волховали вдвоем, втайне ото всех.

Гадание закончилось, и Его Величество замер в оцепенении, только глаза его нехорошо тлели в предрассветной тьме, опасно, как у голодного нафа.

Душно казалось в молельне, жарко и не по-хорошему томно, верховный жрец задыхался, ему было уже все безразлично, вплоть до судеб мира, хотелось только одного: выйти из дворца, вобрать сырого холодного воздуха во всю старческую грудь, а потом… И не надобно никакого потом: лишь отрешиться и созерцать, а Его Величество пусть сам решает, что делать с полученным ужасом… Почему император так смотрит на него? Что… что такое… Император приблизился к своему жрецу, и на свету единственной лампады, сквозь мутную дымку благовонных испарений стал особенно заметен синюшный цвет его лица… Больше верховный жрец почти ничего не увидел в этой жизни: император поднял руку… с мечом… за что… Боль!..

Зарубив жреца, его величество рассеянно, по старинной рыцарской привычке, махнул ритуальным одноручным мечом крест накрест, дабы смести кровь с клинка, с третьей попытки, не заботясь о красоте движений, вогнал меч в ножны на поясе и побрел вон из молельни. Он шел, а синева на его лице с каждым шагом – не то чтобы таяла, но претворялась в бледность, в какую-то мертвенную желтизну. Черные облака из предрассветных сумерек заглядывали в окна, словно пытаясь выпить из него остаток сил и мужества. Со всех сторон тянуло леденящими сквозняками. Но они не освежают, эти сквозняки, а только нагоняют ноющую боль во все измученное тело. Или чудятся они ему? Огоньки-то в настенных светильниках не трепещут. Император уже на половине пути стал терзать ногтями тогу над сердцем, пот на лбу сначала выступил крупными каплями, а теперь уже тек безостановочно… Гвардейский десятник Зали Ривач, стоявший в ту ночь в карауле, увидел, как пошатнулся император и, преодолев смертельный страх перед Его Величеством, прыгнул, успев подхватить на руки обмякающее тело… Теперь надобно кричать тревогу…

– Тихо… тихо… Зали, да?.. – Его Величество сипел, почти шепотом, но явно был в сознании.

Очумевший от внеуставности обстановки, Зали Ривач молча покивал, душа и разум отказывались понимать происходящее, но и то сказать: на его месте растерялись бы и куда более сообразительные люди, а он – всего лишь простой вояка, звезд с неба никогда не хватавший…

– Зали… неси меня в кабинет… жрецов не надо… тревоги не надо… сына… сына зови… скорее…

Зали Ривач – глаза из орбит – перебирал ногами изо всех сил, семенил, стараясь не сотрясать Его Величество, но, при этом, поскорее добраться до кабинета. За ним клубилась, осторожно жужжа, выраставшая с каждым мгновением ночная свита: караульные, слуги, жрецы, люди канцлера, люди Когори Тумару… Заодно исполнилась одна из заветных мечт десятника Зали: подскочившему сотнику своего караула он отдал на бегу короткое до грубости повеление: принца в кабинет! И сотник исчез, ринувшись выполнять приказ от нижестоящего…

Домовой Пеля сначала истошно захохотал над увиденным, а потом вроде как призадумался и гнусаво, в четверть голоса, завыл…

– Где… Токи… где… скорее… Всех вон из кабинета… иначе на кол… ты останься.

Зали опять кивнул, силы и разум постепенно возвратились к десятнику и он сумел добавить вслух:

– Слушаюсь, Ваше Величество!

Получилось тихо, но, в то же время, достаточно по-военному, внушительно.

Принц Токугари, по какой-то случайности, ночевавший в ту ночь во дворце, безмятежно спал под запах дождя, один на ложе, когда его без церемоний, дерзновенно прикасаясь к плечу, разбудили с тревожной вестью.

– Прочь, прочь все! Сам оденусь! Меч! Не этот – старый!

Принц мчался по анфиладам дворца с непокрытой головой, без камзола, в портках без пояса, в башмаках на босу ногу, ножны двуручного меча, небрежно и наспех брошенного за спину, мотались вместе с плохо застегнутой перевязью, били по плечам… нет, некогда останавливаться поправлять… Придворные… Откуда они все понабежали в столь ранний час, даже не рассвело еще как следует… Отец, отец… все хорошо, все будет хорошо… не впервой…

– Что он, Бенги? Лучше ему? Лекари где?

Канцлер, как обычно, с красными от недосыпу глазами, небритый (тоже долго не спал в эту ночь и толком заснуть не успел), помотал сизыми щеками туда-сюда:

– Плох. Никому не велено, – показал глазами на дверь, – вас ждет.

Принц вошел, не стучась. Зали Ривач шагнул, было, преграждая путь, с мечом в руках, но тут же согнулся в поклоне – узнал.

– Кто?

– Гвардии десятник Зали Ривач, «крылатого» гвардейского полка! Согласно личному повелению Его Ве… – Не договорив, десятник опять нырнул навстречу нетерпеливому жесту и выскочил из кабинета.

Токугари на цыпочках подбежал к диванчику, сбросив на ходу перевязь с мечом, брякнулся на колени. Глаза его были сухи, сердце бесилось в груди… Вот оно… Как он этого ждал… И как не хотел, как боялся – боги свидетели!!!

– Отец… батюшка, это я, Токи.

– Ты?.. Кто – ты… А-а… Токи. Я так боялся… не успеть… Беда, Токи, большая беда. Наклонись… ближе… еще…

Никогда еще не слышал он от отца такого дрожащего, слабого голоса.

Принц прижался головой почти вплотную к голове отца, а тот сипел и кашлял, силясь что-то рассказать ему… Токугари понимал через слово, но и услышанного хватило ему, чтобы в сердце вошел ужас, кошмар, который неизмеримо сильнее изгнанного прежнего, бывшего в нем только что, преднаследного…

– Отец! Батюшка! Но… что-то, все-таки, можно сделать? Знаю про Морево. Ты же предпринял… Что?.. А я – что? Что я могу… Кто? Как его зовут?.. Как? Батюшка, я не слышу… Убью, найду и на пыль развею, но – кто? Ты только скажи! Имя, отец? Как?.. Не разберу! Отец?.. Отец!!!

Токугари осекся и медленно поднял голову, обшаривая глазами кабинет. Пеля. Домовой завизжал от ужаса, поймав прямой взгляд принца, теперь уже императора, и попытался забиться поглубже в угол кабинета, насколько ему позволяла цепь.

– Скажи мне, Пеля, что ты слышал? Покажи мне, Пеля.

Домовой выл и визжал, видно было, что он старается изо всех сил выполнить приказ, задобрить нового повелителя, столь ему ненавистного ранее…

– И всё? Точно не слышал? Ладно. Ладно, я тебя потом казню… если успею… а сейчас – без толку, той радости не будет. Что же мне теперь делать?

Токугари метнул взгляд на дверь: закрыта, охранные заклятья на месте. Они подождут, теперь все они подождут, хотя… недолго им всем… нам всем… Трепещущие пальцы глубоко вмялись в щеки, в дрожащие губы – Токугари осел прямо на паркетный пол и расплакался. Он сидел, ноги в калачик, раскачиваясь из сторону в сторону, как нижайший жрец из захолустного храма во время молитвы, и плакал без стеснения, то тихо, придушенно, то опять срывался на громкие рыдания. Теперь он один, вовеки один – и не с кем разделить эту чудовищную ношу, во сто крат более тяжелую, нежели та, что выпадает на долю обычного властителя. Вот так же, небось, и его отец плакал, когда унаследовал тяжесть сию от деда, а тот от прадеда… Но не было в их жизни конца света и конца времен. А у него – есть. Но чего у него нет – это лишнего мгновения, да, по родному отцу погоревать – и то нельзя. А матушка… О, боги! Ей-то как об этом сказать??? Как? Не канцлера же посылать…

Дверь, опутанная охранными заклятьями заскрипела, император Токугари немедленно, без перехода, окунулся в лютую ярость: КТО ПОСМЕЛ??? И тут же вскочил навстречу, рукавом размазывая слезы по щекам:

– Матушка!

– Умер?

– Да. Только что.

Но, оказалось, даже и в материнских объятьях не спрятаться от этой черной беспросветной тоски, именуемой горем среди смертных людей. Теперь некуда деваться, не кем защититься – отныне ему самому следует утешать других, более слабых, служить им опорой и защитой… до конца времен.

Толстые дряблые руки государыни обреченно разжались. Сначала у матери затуманился взор, потом съехались в тонкую дугу выщипанные брови на жирном лбу, крупно затрясся двойной подбородок… Она плакала тихо, совсем неслышно, опустившись возле одра того, кто был ее величайшей радостью и величайшей мукой все эти бесчисленные годы. Головою прижавшись к еще не остывшей, но уже безмолвной груди, в ладони ладонь… такая вдруг чужая, безвольная… Прощай, жизнь, прощай, счастье! Почувствовав на плечах тепло сыновних пальцев, подняла голову:

– Успел тебе главное иго свое передать?

– Успел. Он… ему… боги подсказали ему, как примерно будет выглядеть Морево. А он – мне.

– И как?

– По-разному матушка, точно никто не знает. Это будет нечто вроде вселенской битвы божественных сил в разных краях Империи, с целью перебрать смертью всех, но найти подлинный конец света, заключенный в одном человеке… или демоне… или чуть ли ни оборотне… Если я верно разобрал его слова.

– Почему именно в империи?

– Не знаю, матушка. Может, и во всем остальном населенном свете, но остальной-то меня не колышет. А это злокозненное нечто – и впрямь в пределах империи. Вот главная забота. Найти, опередить, не поддаться. И все это на ощупь, наобум, как во тьме среди тумана. Батюшка наш сделал все, что было в его разумении, послал в одно из четырех мест избранных, дабы они… не знаю, что они, и отец не знал. Но, вроде бы, сама Мать-Земля отобрала их и повелела отцу… Как странно это звучит, да матушка? – Повелела отцу??? Вот, и, по всему выходит, что последний час весьма близок. И он теперь на мне, этот час.

– А не успел объяснить, за что он святейшего-то?

Быстро же до матери новости доходят! Стало быть, эти новости имеют хождение и не только у него в семье… осторожность и еще раз осторожность.

– Нет, матушка. Сказал только, что Ару умом тронулся от напряжения и глубокой старости, бормотать непотребное стал, не по сану. Государь и пресек его нить – из жалости и уважения к былым заслугам.

Токугари высказал матери всё, вернее, почти всё, ибо нет смысла перегружать знаниями ту, которая не будет принимать полезного участия в грядущем. Не будет – стало быть, следует пощадить ее бедное сердце, а вовсе не потому, что матушка способна что-то кому-то выболтать. Она как раз не способна. Отец зарубил первожреца не с досады, не из прихоти: в сей судьбоносный миг только один должен решать, что и кому доверить. Случайное слово – и паники будет не остановить, а святейший, по мнению отца, дрогнул, поддался.

Внезапно Пеля, непрерывно тянущий в углу свой жалобный вой, ахнул тоненько и затих. Вдова умершего императора и мать нынешнего тоже смолкла на полуслове, полувсхлипе, и странным образом преобразилась. Черты лица ее утратили живость и словно бы окаменели, глаза налились яркой, нечеловеческой синевой, голос стал глубок и очень звучен.

– Смертный. Мне безразлично твое горе, хотя и не я причина ему. Встань, отряхни от себя мелкие человечишкины делишки и страстишки, продолжи то, что было поручено предшественнику твоему: останови! Не угрожаю, не прошу, не приказываю: поручаю. Надеюсь, это все еще возможно, ибо только бесчувственному Солнцу дано уничтожать неизбывно. Сделай – и потрафишь мне. Наша встреча – пусть будет тайною для всех.

Принц, даже не успев удивиться, преклонил колено и уперся пальцами правой руки в паркет.

– Сделаю, Великая Матушка! П-попытаюсь сделать, Во Имя Твоё!

– Что?.. Что ты только что сказал, Токи?.. Я… в голове все путается…

– Матушка, я сказал, что ты не одна, и что я, старший из детей твоих, всегда буду рядом. И надеюсь, что все улажу. Бенги я видел, но вот где наш пресловутый Когори… ай, б-боги! Я тоже совсем голову потерял! Он же на западных границах, как раз насчет Морева послан. Матушка! Стыдновато сквозь печаль и возле неостывшего тела обременяться суетою, но – мне должно выполнить приказ и завещание, времени ждать – просто нет! Можно, я…

– Да, Токи, конечно, дорогой. Я сама займусь… – Императрица подавила в себе рыдания, шумно высморкалась… Я сама всем здесь займусь, все подготовлю, буду с ним рядом, а ты принимай главные заботы. Беги, мой дорогой. И позови сюда канцлера. А он пусть моего мажордома кликнет.

– Только ты в кабинете ничего не трогай! Я потом сам…

– Беги.

За скорбною суетой прошел день, а за ним и второй. Третий иссяк также совершенно без пользы, ибо весь прошел в торжественной, чудовищно громоздкой церемонии похорон. С утра полил было дождь, да стал вдруг непроглядный ливень, однако жрецы столичных храмов, под руководством Его святейшества Алоивора, вновь назначенного Верховного жреца Храма Земли, сумели превратить ливень в дождь, дождь вернуть в сумрачную пелену облаков, а облака развеять прочь. Главная площадь столицы была наполовину пуста, приготовлена к огненному погребению, зато оставшаяся половина была битком забита людьми, почти вперемежку, всеми сословиями столицы, вплоть до рабов, получивших на один этот день вольную и деньги «на поминки». Большинство рабов ринулось по кабакам, пропивать кратковременную свободу, но некоторым было любопытно и поглазеть. Высшая знать, конечно же, толпилась особо, в своем загончике, на самых удобных и «зрелищных» местах. К вечеру, когда уже оставалось только поднести факел к погребальному погосту, Токугари опять едва не разрыдался от страха и одиночества, но приближенные и родные видели только неподвижный, подлинно змеиный взгляд нового владыки и надменную фамильную полуулыбку на хищном худощавом лице. Токугари твердою рукой повел под сухими ветками, пламя факела вцепилось в долгожданную добычу, взвыло победно… Краем глаза усмотрел, как матушка без памяти осела на руки дочерей, фрейлин и жрецов. Надо будет дать поручение этим ученым бездельникам, чтобы разработали заклинания, убирающие, или, хотя бы, умеряющие запах печеного мяса… Чтобы когда-нибудь потом, когда до него очередь дойдет… а с чего бы ей дойти, когда уже не сутки, быть может, а часы считать осталось?

Но отец недаром ему говорил, что жить и действовать всегда следует так, словно впереди у тебя вечность, как у богов, но что при этом надобно поторапливаться, как и всякому человеку дела. Стало быть, Морево, там, не Морево, а впереди бесконечные судейские дела, жреческие дела, удельные войны и тяжбы… Дворцовый быт теперь переиначивать, все эти братья-сестры… наследнику своему давать положение наследника по всей форме… нянюшек и мамок прочь, дядек назначить. Может, Бенги в воспитатели определить? Это честь, это гораздо больше, нежели почетная ссылка. Пожалуй, своего сына Чиррени он любит больше, чем батюшка его самого любил… Во всяком случае, не рукоприкладствовал ни разу, не избивал, хотя по вековым обычаям обязан бы! Кажется, что бессмысленная жестокость, древняя варварская дикость – ан нет! У принца-престолонаследника только один властелин – его государь отец, и только одна, помимо отца, уздечка его капризам и волеизъявлениям – государыня матушка. В таких условиях стать болваном и бессердечным демоном, типа нафа или цуцыря, очень даже просто. А тут батюшка обломает об тебя ножны, либо посох, отлупит не по-дворянски, во всю боль, покажет – каково оно – терпеть побои и бессильное унижение от власть предержащих, так и того… Глядишь – и разума добавится, осмотрительности. Сопереживания малым сим. И ведь добавлялось. Токугари мысленно покраснел от стыда, вспомнив быстрыми беспорядочными урывками, каким олухом он был столько лет… Не дураком, не подлецом, не бессердечным, но… В империи такого не случалось уже много тысяч лет, чтобы подданные свергали негодного прежнего императора и сажали нового… законного императора… разве что узурпаторов. Стало быть, воспитание в династии правильно шло… Кстати, надо будет проверить – прибыл ли уже Хоггроги Солнышко, согласно приказу, к западным границам?.. Такого не бывало в империи, чтобы свергали, а в других царствах-королевствах бывало, и не один раз. Нет, ну если честно – ужели у него поднимется рука наказать Чени? Даже понимая, что это делается на благо трону и империи? Сейчас нет, конечно же, а когда вырастет?

Токугари повел голову чуть влево и тут же к уху посунулся старый канцлер, Бенгироми Лаудорбенгель:

– Да, Ваше Величество.

– Что Хогги, доехал уже, нет? Я знаю, что он не из тех, кого нужно подгонять, но меня гложет… сроки ведь…

– Только что сообщили почтовым птером: на месте.

– Хвала богам. Мы должны делать, Бенги, все немногое, что можем, и тогда уже спокойно созерцать, как мир валится демонам в пасть.

– Обойдется, Ваше Величество.

– Уверен?

– Виноват, Ваше Величество!

– Коронацию чтобы четко и быстро провели, с самого что ни на есть утра, дабы у нас деловой день был весь впереди.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Найти мне княгиню Денарди… А… не надобно искать, вон она… вон, слева от паланкина государыни. Сразу после церемонии скажем людям Когги, чтобы тихо, быстро и тайно доставили ее в батюш… ко мне в кабинет. Там на некоторое время будет мое основное рабочее место.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Сам будь под дверью, никого не пускай. Кликну – зайдешь один.

– Понял, Ваше Величество.

– Начинай, не мешкай. Святейший вот-вот уже отталдычит последние молитвы. Я от них аж взмок-изнемог. Давай, давай, Бенги, не спи на ходу!

Токугари медленно, расчетливыми глоточками, пил простейший отвар, на ящерных костях, без травок, со скромным намеком на вкус – только чтобы горячее согревало, не расслабляя. В дверь тихо поскреблись, и новым, обостренным чутьем повелителя он все понял правильно: беспокоит его канцлер, сообщает, что доставили княгиню Денарди. Вообще говоря – зачем ее привели, зачем ему это надо? На плаху – и забыть. Н-е-ет, увы: одно дело в мечтах примеряться в императорскому венцу – совсем другое держать эту немыслимую тяжесть, не вихляя позвоночником. Он еще научится ровному деловому бессердечию – а пока потерпит по, старой памяти, прихлынувшие чувства и страсти.

– Ваше Императорское Величество.

– Здравствуй, Дени. Строго говоря, до завтрашней коронации я все еще принц-престолонаследник и не заслуживаю столь низкого поклона для столь пышного титула. Как дела, как здоровье?

– Ваше Величество изволите шутить над своей нижайшей подданной. Я сама сегодня, в толпе придворных, кричала, насколько мне это позволяют мои слабые легкие: «Да здравствует Император Токугари Третий! И была счастлива лицезреть на троне того, кто…»

– Кто – что? И я, кажется, спросил насчет здоровья.

– Того, кто некоторое время был со мною милостив… и нежен. Здоровье же мое – как видите, государь – оставляет желать лучшего: морщинки, ужасный цвет лица, согбенные плечи. Подруги торжествуют за моею спиной, мужчины отворачиваются с равнодушным презрением…

Княгиня выглядела превосходно и хорошо это знала: пухлые губы цвета спелой вишни, изумрудные глаза, тонкий, может быть, самую чуточку длинноватый нос, темно-русые волосы под парадной коронкой вдовствующей княгини, прямой стан, высокая грудь, а там, ниже, в просторных недрах черного шелкового платья…

– Нет!

– Что – нет, Ваше Величество?.. Гари!

Последнее слово прозвучало так ласково, и так звучно… золотым колокольчиком… Вот ведь… ведьма…

– Короче говоря: твой заговор раскрыт, твой болван-гвардеец… как его… – Токугари пощелкал пальцами… Ломнери Флан… Да – раскаялся, все рассказал и уже наказан. Его нет, умер.

– Ва… Ва-а…ше Величество, надеюсь, шутит?

– Да нет же! Говорю тебе: раскрыто все, включая наименование отравы, которую ты для меня готовила. «Три брата».

Услышав название древнего тайного яда, княгиня Денарди едва не грянулась в обморок: да, знает, не хитрит. Но сознания не утратила и даже не побледнела. Она все еще надеялась на самые надежные чары в мире, на свою красоту.

– Ваше Величество слишком строги, обзывая простое приворотное зел…

– Дура. Казнят и за приворотное. Здесь же все проверено до последней часточки. Если не вмешиваться в закон – плахою не обойдешься. Любви теперь меж нами нет, а ревность за страсть не считается; да если бы и была любовь – судьба трона и династии неизмеримо важнее. Молчи. Выбор прост: либо умрешь немедленно и сама, либо… Хочешь, я прямо сейчас тебя зарублю, своею рукою, помогу, во имя былых страстей, если тебе препятствует природная женская трусость… В самом-то деле – не на кол же тебя сажать?

Токугари смотрел во все глаза, напрягая прямое и тайное зрение, бдительно, приведя в полную готовность ауру кабинета и личные обереги, ибо когда зверь загнан и отступать ему некуда… Нет, ну просто богиней держится эта женщина: голова поднята, на вишневых губах усмешка, руки не дрожат. Горда, смела… недаром она так ему нравилась. Эх…

– Отчего же не на кол, мой дорогой государь? Любое наказание из жарких рук Вашего Величества должно быть сладостно подданным Его.

– Кол – это такая грубая штука, Дени, что даже будучи хорошо смазанным, даже дворцовый, даже тебе – покажется не в сладость. Сразу оробеешь. Выбери иное.

– Женская робость? Мужчины гораздо большие трусы, милый Гари, включая и… Я приговорена?

– Да.

– И надежды никакой?

– Увы.

– Позволь тогда, я, в последние мгновения бытия, не буду утомлять свой язык дурацкими титулами. Умерь десницу свою и меч свой, ибо меня тошнит от самой мысли, что поломойки будут дрязгаться посреди кабинета в моей крови, скользить на сгустках, морщить свои плебейские носы от кислого запаха моей крови, моей мочи и прочих выделений… – В длинных тонких пальцах княгини возникла вдруг золотая скорлупка с крышечкой. – Запить этот порошочек я могу?

– Да. Надо же, у тебя и простая отрава с собой? Ты предусмотрительна. А все-таки магией от нее за долгий шаг несет! Мощное зелье, должно быть.

– Главное – быстрое.

– И вот ведь – не поленилась захватить, на встречу с государем.

– Ибо понимаю, куда иду. – В разрез с отважными словами, голос княгини предательски задрожал, прекрасные глаза ее роняли слезы, одну за другой, щеки, наконец, утратили свежесть и побелели. – В этой вонючей нафьей норе даже на похоронах никогда нельзя терять ни осторожности, ни…

– Ты сейчас договоришься и до большего, чем решено: отпрысков хоть пожалей.

– А они-то при чем??? Ты… кровожадное…

– Просто не люблю поношений в свой адрес. Что – кровожадное?

Пеля в углу кабинета неуверенно захихикал: происходящее очень ему нравилось, но мрачная аура нового повелителя не позволяла ему понять – можно ли шутовствовать, как и встарь, или чаша терпения хозяина доверху заполнена?

– Воды.

– Так – что кровожадное?

– Ты первый меня бросил.

– Итак?

– Воды! Никто не крово… Я одна во всем виновата! Воды, Гари!!! Я не хочу больше жить, не хочу дышать одним с тоб… прости… Сжалься, дай мне умереть.

Токугари вынул из шкафчика прозрачный кувшин с водой, прозрачный кубок. Двигался он так, чтобы не подходить вплотную к бывшей своей любовнице. Охранная магия кабинета невидимым плотным облаком защищала нового владыку, но Токугари не любил случайностей и твердо был намерен соблюдать клятву, данную себе на похоронах отца: никому, никогда, ни в чем… Хотя и в меру, без сумасшествия.

Вот-вот уже проглотит. Надо, чтобы не колебалась.

– Я просто скажу: провинилась перед троном. И все. Мне же никому ничего объяснять не надобно. И дальше никуда. Твой род – славный род, зачем пятнать его историю?

– Ты обещаешь?

– Нет, клянусь. Садись, пей.

– Пью, пью я… Ах, как не терпится тебе, да? Какой же ты…

Княгиня поперхнулась последним глотком и увалилась замертво. Его Величество император Токугари остановился в двух шагах от кресла с обмякшим телом, некоторое время пристально вглядывался, потом повел по воздуху одной рукой, двумя руками. Либо она богиня-притворщица, либо надежно мертва. Правильнее второе. Хорошо.

– Пеля. Ты не думай, что если я тебя кормил эти дни, то ты тут заживешься – н-нет! Но пока дыши. Просто я еще не придумал, что с тобой делать: с одной стороны ты брыжи портишь, но с другой… Батюшка находил в тебе пользу, а я с каждым следующим мгновением своего правления начинаю все больше уважать и ценить им сказанное и сделанное. Подумаю. Бенги!

Канцлер прытко вбежал в кабинет. Вот ведь старая дворцовая гвардия! Ни даже не покосится в сторону трупа, все внимание на императора, только на Токугари! Будет ли у него в будущем такой канцлер? И будет ли само будущее, чтобы его искать?

– Самостоятельно решила умереть, без позора и пыток. Я был не против.

– Хвала богам, ваше Величество! Вы милосердны!

– Я деловит. А вернее – пытаюсь быть таковым. Вызови слуг… кого там надо… вели протереть, проветрить. Все же я слабоват против батюшки: сюда сегодня и завтра не вернусь, мутит, поработаю и посплю в своем кабинете. Вру. Ночую дома, с женой. Надо привыкать к новой жизни, хотя – есть ли смысл?

И вдруг канцлер распечатал рот и подал совет, хотя никто его об этом не просил:

– Есть, Ваше Величество. Есть в этом здравый смысл и прямая ваша правота. Прошу простить старика за дерзость слова.

– Дерзости особой не вижу, ты ведь и по должности обязан советоваться со мною, обсуждать. А у императора даже семейные дребезги принадлежат империи, скипетру и державе, трону. Несмотря на некоторые сомнения, Бенги, я тоже так считаю, как и ты сказал, но – почему? Вырази свое мнение и потом сравним его с моим. Оно уже готово и от твоего высказывания не изменится. Ну-ка?

Канцлер Бенгироми Лаудорбенгель поклонился по-служебному, то есть – быстро и неглубоко, прочистил горло дрябловатым кашельком.

– Если верить в плохое, если заранее сдаться – то победы не будет, Ваше Величество. Хоть о Мореве речь, хоть о тяжбе с соседями царства Бо Ин. То есть, конечно: поражения бывают и у свято верящих в свою правоту, здесь уж никуда не деться, жизнь такова. А вот чтобы устоять, победить – непременно надоб…

– Достаточно.

Канцлер прервал свою речь на полуслове и устремил бестрепетный взор на молодого владыку. Ничего было нельзя ни угадать, ни прочесть – у обоих – ни по лицам, ни сквозь ауру. Канцлер ответил государю искренне, но ни словом не коснулся иной половины вопроса, насчет того, зачем государю начать вдруг ночевать в спальне государыни, уже родившей ему наследника? Осторожен по-стариковски, но по-прежнему ловок.