Текст книги "Ремесло государя"

Скольких виноватых тогда на колы да на плахи определили по его яростному гневу – жуть, почти без счета, сравнимо разве что с умершими от чумы и жажды. Впрочем, ни тех, ни других воскресить впоследствии не удалось… Не то чтобы краска стыда заливала обвисшие императорские щеки, когда вспоминал он тот позорный случай – нет, подобное повторялось, и не раз… В любом деле бывает не без урона… Но император научился чувствовать: вот, вот именно здесь – нет никакой иной вины и причины в бедствиях, кроме личной императорской неосмотрительности, сиречь глупости… Только это уже с припозданием, когда все горшки побиты и вода из них вон, а чтобы вовремя, сам за собой – хоть ты тресни – ни за что не увидишь, не уследишь! Все, что бы ты ни делал – горячо отзывается в беззаветно преданных тебе сердцах твоих приближенных, все восхищены и преисполнены решимости – выполнить! Потом вдруг чума и мятеж. И как быть? Кого казнить? Однажды супруга прохихикала ему утром, что он храпит, как стадо церапторов во время весеннего гона – император удивился, ибо никто и никогда из его мимолетных любимиц не говорил ему об этом. Да, удивился и усомнился. Случай проверить сие не заставил себя долго ждать:

– Ваше Величество не храпит! Мне никогда и нигде не спалось и не принеживалось так сладко и безмятежно, как в могучих объятиях Вашего Величества!

Это была графиня Рокоччи… И графиня Делоди Руф… И баронесса Маси… И другие… Нет, оказывается, ни с кем не храпит Его Величество! Впору бы и поверить всем этим благородным сударыням, если бы император самолично не слышал свой притворный храп!

А жена – честно сказала. Она может ему такую правду говорить, а они все – не могут! Выучка и опыт царедворческий никогда им этого не позволят, ибо любая из сударынь больше чем хорошо помнит, знает – сама и тысячелетней историей рода своего – что рано или поздно случается с любителями говорить правду своему всевластному государю!

Можно казнить всех чохом, или по очереди, предыдущую в назидание последующей – не поможет, испробовано! Будут продолжать врать, в постели и вне ее, и, что самое досадное, вводить в заблуждение! То же и с сановниками. Постепенно император научился отмеривать и семь, и семьдесят раз, прежде чем повелеть, с годами император нарастил чутье, научился отличать верноподданную ложь от правды, не всегда, но в большинстве случаев, и все же… все же…

Так появился Пеля, несчастный озлобленный домовой, у которого вся радость его полужизни заключалась в том, чтобы выбесить ненавистного хозяина и вдохнуть, насладиться аурой его бешенства… Пеля запрыгал, радуясь – стало быть звоночек: остановись, отдышись, постарайся опомниться и не дать захлестнуть свое Я разрушительной волной бессмысленного гнева… Не всегда помогает звоночек, но нередко.

Так появились совместные ужины с императрицей, где он рассказывал ей о своих делах, кое-что, без подробностей, один на один, а она, в свою очередь, вываливала целый ворох свежих придворных сплетен иногда лишь высказывала свое мнение, когда государь прямо спрашивал его.

Начинался такой ужин совершенно по старинным обычаям: с герольдами, с трубами, одна маленькая свита всколыхнется во взаимном приветственном поклоне перед другою свитой, потом все рассядутся «без чинов», однако в строго отмеренном порядке, за малый «домашний», персон на сорок, стол… Этикет на каждом вздохе, толком поесть некогда, не уронив чести и приличия, а уже потом… Вот потом приходит время истинного ужина: «в два фиала», когда государь и государыня переходят за крохотный отдельный стол, накрытый – по погоде – в открытом саду, либо в оранжерее, либо в личных покоях Её Величества. Надежно укрытые оградами, стенами и заклятьями от досужих глаз и ушей, императорская чета предается скромному семейному общению: Его Величество может собственноручно разрезать на порции мясо или фрукт, а Её Величество красиво разложить это на блюде, не привлекая слуг или магию… И они беседуют вволю, без этикета, забыв о собственном величии. Иногда, весьма редко в последние годы, вечер плавно переходит в спальню Её Величества и превращается в ночь…

– Мой августейший друг, ты бы не налегал на жирное, завтра ведь опять устроишь разнос своему Бенги, хотя сейчас предполагаешь обратное. Давай, я тебе лучше ягодок положу?

– Почему это я устрою разнос? Он зело старателен нынче, ошибок в том деле… о котором я упомянул, пока не допускал – почему разнос, Гуфи?

– Потому, мой грозный повелитель, что твоя дорогая печёночка будет завтра болеть и заставлять тебя сердиться… Впрочем, пусть все будет как ты скажешь, а не как я скажу.

И ведь верно! Болела печенка, возникал внезапный разнос!

Императрица, в силу своего мягкого характера, не умела спорить и ссориться надолго, поэтому императору самому пришлось приспосабливаться и внимательнее относиться к ее речам, чтобы не гасить в зародыше и не упустить без пользы слова ее возражений…

Так появилась еще одна тайная обязанность для Когори Тумару, который получил однажды нешуточный приказ с нешуточными угрозами: Во Имя Империи, рискуя жизнью и положением, возражать – пусть только на словах, но возражать – императору, если это, по мнению сановника, может принести пользу трону. И Когори слушался, рисковал, возражая, и не раз бывал на волосок от плахи… Зато теперь он в ответственейшем, якобы «в служебном походе», и император верит ему, как никому другому, ждет не дождется от Когори важных и правдивых вестей… Ну, конечно, приданы ему для верности и другие люди, незаметные, доглядывать и доносить непосредственно императору, но это уж так полагается, высокого доверия сие не отменяет.

Так, наконец, появились кабинетные посиделки с сыном, когда принц-престолонаследник, не привыкший по-настоящему бояться в своей жизни кого-либо и чего-либо, то и дело перечил отцу, либо высказывал несколько иное мнение, либо находил изъяны в императорских рассуждениях… Это при том, что к трону не рвался, против отца не умышлял, ни деяниями, ни мечтами. Стало быть – еще одна опора.

Все они, включая даже Пелю, склонялись перед его всесокрушающей волей, стоило лишь отдать окончательный приказ, подводящий черту под сомнениями и размышлениями, но без этого живительного сопротивления – очень туго бы пришлось государю и государству. Это как битва на мечах: будешь упражняться на безответном чучеле, на слабосильном противнике, на угодливом учителе – никогда не станешь бойцом, никогда рука твоя не обретет могущества и силы, быть тебе в мирное время посмешищем, а в военное – пищею для падальщиков.

Разумеется, люди, выбранные императором для доверия, и нелюди, вроде домового на цепи, всегда плели против императора свои маленькие хитрости, но тут уж ничего не поделаешь, тут единственное безвредное лекарство – терпение (а для Пели, вдобавок – серебряная цепь), человеческую природу под силу исправить только богам, но богам она и нынешняя годится, людские совершенства им глубоко безразличны, в отличие от жертвоподношений. Да… Годится-то она годится, но Морево нагрянет вот-вот, и от человечества даже праха не останется. А разве не боги его насылают?.. Как раз получается, что и не боги, иначе не стали бы они о Мореве предупреждать. Ишь, обеспокоились… Еще бы, а кто им будет кумирни маной умасливать, алтари дарами заваливать?

Император поежился от этого сверхкрамольного богохульства… Кажется, он это не вслух… Тогда – кто его насылает, если даже Матушка-Земля встревожилась? Не Солнце ли? Ох-х… дела-делишки, тела-людишки… Почему всегда так получается: бессмертные божества играют в свои бесконечные игры, а простым смертным – расхлебывай и распутывай… Как будто бы взамен истраченной в трудах и заботах жизни упадет в подарок еще одна, которую можно будет сплошь пустить на отдых и удовольствия? Может, оно и так, но свидетели оттуда, из-за края бытия, никогда еще не возвращались с новостями, кроме как во снах и видениях, но там они путаются в своих рассказах и чаще всего изрекают невнятное…

– Н-ну… более-менее… Работа – она и есть работа. Мое Величество изволило слегка опоздать к Твоему Величеству, сударыня государыня, за что мы все, я и моя свита, приносим глубочайшие извинения, но мой голод от этого только вырос. Что у нас сегодня во главе атаки? Фаршированный кабан? Нет, правда? Ты угадала сиюминутное сокровенное: изнываю – хочу фаршированного кабана! И чтобы с корочкой!.. А чем фарширован?

– Тушеными зунчиками, дорогой государь. Которые, в свою очередь, наполнены обжаренными в масле корешками простонародного кувышника.

– Я грезил об этом, Пеля не даст соврать! А попить что?..

И это был хороший вечер, вкусный ужин, приятная беседа с государыней… О, как она возликовала, увидев землянику, для которой время спелости завершилось еще летом! И она же чуть не заплакала, почувствовав, что никакой магией не сохранить на память эту хрупкую свежесть, этот восхитительный робкий аромат…

– Если Твое Величество позволит мне, я скушаю эти ягодки потом, наедине, чтобы никто не видел, как исчезает красота… Хочешь ягодку? Даже… две? Мне не жалко, честно-пречестно! Почему ты смеешься?

– Хорош бы я был – объедать подаренное! Всё на сегодня. Я бы у тебя остался, Гуфи, да тут Мурги, змей эдакий, прокрался и доложил, что с западной границы срочные вести. Надо идти, читать.

– Что-нибудь… то самое?..

– Морево? Нет, к счастью. Согласно предзнаменованиям, до него еще есть толика времени, когда я могу попытаться что-то сделать. Там какая-то ерунда с посольствами приключилась, с купеческими, которые тебе вот этот перстень подарили. От двух городов, помнишь? Вот, по обратному пути на них разбойники напали и они были вынуждены прибиться к войску нашего Когги Тумару. Ну что ты на меня так смотришь? Ты пойми, Гуфи, я себе дал нерушимую клятву: пока все так или иначе не разрешится с этими дур… с этими предзнаменованиями богов, я буду вынужден немедленно воспринимать все вести с западных границ, даже пустячные. Слово такое себе дал, понимаешь?

– О, император моего сердца, в моих глазах всего лишь грусть. Я на тебя смотрю без обиды, но с превеликим сочувствием. Ах, если бы такая старуха как я, чем-то могла тебе помочь, если бы я только могла…

– И так хорошо помогаешь. Все, я пошел. Да, как тебе наш Токи?

– Он… остепенился, с семьей больше времени проводит, он стал очень славный, не брани его слишком часто, мой дорогой, ладно?

– Посмотрим.

Донесение оказалось забавным, не более того. Один из любимчиков сына, тот самый Керси Талои, которого император венчал рыцарем, проявил себя толковым распорядителем, неплохим воином… Еще бы он был рохлей! – маркизы Короны плохих возле себя не держат, тюфтяев в пажи не берут, в рыцари не выдвигают… Это нелепое посольство теперь под надежной защитой, поход продолжается по-намеченному… Когги пишет, что покамест не удалось выяснить достоверно – зачем Токугари пристроил одного из своих приближенных в это войско, вполне возможно, чтобы следить за действиями самого Когори Тумару…

Нет, это он ошибается: за Когги есть кому присматривать и без того мальчишки. Тут что-то иное, вряд ли важное. Ах, если бы все заботы и недоумения были такими безобидными…

Как это там у Когги в донесении… явно, что в юности стишками да песенками баловался:

«… но сами тати и оборотились поживою, наскочив сокровенным на деревянные чресла, сиречь на колы…»

* * *

Когори Тумару довольно долго молчал, выпучив близорукие глаза в рыцаря Керси Талои, направленного на продовольственную разведку по окрестным селам, а вместо соответствующего доклада приведшего с собою целый караван посольства, каковой еще намедни с честью покинул столицу! Некие наряженные в железную сбрую бабочки, якобы ратницы, эти двое, послы, безмозглые пузыри со свитками о неприкосновенности… Если так о своей шкуре печетесь – что же не по той дороге пошли? Которую вам с столице начертали!.. Может, они перепутали поход с прогулкой? Когори сам и намечал им путь, кстати сказать… а они не послушались, по-своему перерешили. Вот и догулялись.

Делать нечего: согласно артикулу воинскому, согласно законам посольским – взяли под крыло. Но, по правде сказать, и разбойнички вконец обнаглели… Как бы их приструнить покрепче, да с тем, чтобы от пути не отстать?..

– Керси…

– Я, ваша светлость!

Когори Тумару крутанул в раздражении круглою головой, но сдержался и даже одобрительно крякнул мысленно, ни в коем случае не наружу… Вот же предерзкий, преловкий горулин сын! Можно даже не сомневаться ни на миг: если бы он обратился к этому сопляку как положено, сударем Керси бы его отвеличал, то и он бы пролаял бы ответ по-воински: «Я, ваше Высокопревосходительство!» А тут – по-дворцовому… И не придерешься.

– Ты, вот что… Ты мне прытью не щеголяй, и не таковских видывал… Я, хотя и не Хоггроги Солнышко, но маркизов вашего удела лично знавал, когда о твоем зачатии еще даже и речи не шло меж твоими уважаемыми родителями, и Ведди Малого знал, и, весьма коротко – Лароги Веселого… Спесь с тебя сдую не хуже любого из них. Я всего похлебал в этой жизни самыми большими ложками, и нектара, и совсем даже наоборот, и достаточно долго, чтобы насквозь видеть таких молодчиков как ты, вплоть до цвета дерьма в их кишках. Ты понял меня, сударь Керси?

– Так точно, ваше высокопревосходительство!

– Вот, оно уже лучше. Меч поправь, не в трактире. Тогда что? Раз уж ты привел ко мне эту ораву, может, тогда и позаботишься о них? Временно возьмешь обозное командование на себя: где кого и как устроить, провиант, охрану, прочее… Лично мне под отчет все расходы. И чтобы эти… наши ухари девицам под панцири не лазили… Сие служебный поход, а не веселый дом, с этими…

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!

– Погоди, сударь Керси… Ну что там еще??? Каких еще лазутчиков? Бошки наскоро посрубать и в придорожную канаву, обоих. У разбойников, оказывается, еще и лазутчики, скажите на милость! Слышал? Может, и герб у них свой? Как бы их подманить поближе, этих бродяг?

Крохотный городок Серая Лошадь, без малого – село, когда-то был приграничной крепостью, да самые границы убежали вместе с имперскими обозами туда, за горизонт, в сторону заката, оставив крепостные стены сторожить тишину… Так они стояли, век, другой, и, не орошаемые живительной кровью сражающихся, тихо дряхлели понапрасну… Решено было спрятать за его стенами все небольшое войско, сопровождающее Когори Тумару в служебном походе, в надежде, что разбойники об этом не проведают и клюнут на приманку, сиречь на посольский караван, якобы сделавший остановку в Серой Лошади. Вся трудность состояла в недостатке времени: Когори Тумару самым жестким образом следил за тем, чтобы путь войска ни на волосок не откланялся от заранее проложенного, ибо прокладывал его лично государь (Вернее было бы сказать: Когори Тумару прокладывал, но под непосредственным руководством Его Величества)! Все-таки, здравый смысл, подкрепляемый острым желанием навести хотя бы временный порядок в неблагополучной местности, возобладали: войска встали в засаду, через людей ведомства Когори Тумару (Старый сановник вел свою службу не шутя: всюду, всюду таковые находились!) пустили шепоток о местонахождении беззащитного каравана, всюду по дорогам рассыпались дозорные… И удача не отвернулась от имперцев: днем втянулись в городок, притаились, а уже к следующему полудню к закрытым городским воротам подкатила разбойничья орда… Она представляла собою весьма живописное зрелище – сквозь бойницы низенькой крепостной стены все было преотлично видно: впереди конные, на разномастных лошадях, одетые кто во что горазд, увешанные оружием, зачастую бестолково подобранным… Толпа человек в четыреста с лишком, да еще пешие стали подтягиваться из перелесков… Здоровенная шайка. Впрочем, наблюдался среди них и определенный порядок: впереди, на сером в яблоках жеребце, восседал детина, в шлеме, в кольчуге, с мечом в руке… Веселый, грудь колесом, шея вся в плечи погружена, не старый ничуть, но видно, что уже неповоротливый – вожак. Когори Тумару протер глаза платком, поморгал, поморгал и тяжело вздохнул. Послушный его взгляду приближенный, в котором Санги Бо тотчас узнал бы имперского стража Тогучи Менса, придвинулся к своему повелителю и шепнул…

– Куса? Слышал о сем разбойнике, боги нас любят, коли не оставляют милостями своими и посылают прямо в руки… А его не любят. Впрочем, не сглазить бы… Сударь Бертри, вступайте в переговоры, пусть они все успеют вытянуться на открытое пространство.

Бертри Мах, бургомистр Серой Лошади, почти до обморока польщенный уважительным обращением одного из высших сановников Империи, высунул между бойницами чахлую бороденку.

– Что вам нужно здесь, тати ненадобные? Ну-ка, прочь все, не то стражу на вас напущу! Прочь, я сказал! Под страхом смерти!

Керси Талои, не спускавший глаз с Когори Тумару, отметил, как дернулся, в знак одобрения услышанному, уголок жирных губ его превосходительства: явно, что не ожидал увидеть подобную ловкость в дряхлом чиновнике из захолустья. Керси и сам испытал мимолетное удовольствие, слушая: ведь все, вплоть до дребезжащего тенорка и беспомощных угроз, звучит предельно убедительно! Истинный воин этот старикашка Бертри, хладнокровен и коварен до краев!

Первые ряды разбойников эти бессильные слова услышали и расхохотались, вслед за вожаком. А за ними уж и все остальные смех подхватили.

– Ты, оглобля трухлявая! Ты… вот что! Я тебя наизнанку выверну, понял? Кости вытряхну, а шкуру на плетень повешу, сушиться! Одним словом, выдай мне головою весь караван с бабцами и рухлядью, понял? Чтобы все на всех было нетронутым, от штанов… гы-ы… – слышишь? От штанов и до последнего кругеля! Не то… сделаю как сказал. Сроку тебе – лошади моей напиться. Потом иду на приступ и всех шик-шик, без пощады! Понял? А так – пощажу.

Бертри Мах оглянулся на Когори Тумару – тот кивнул – и опять высунулся наружу:

– И-и-и… Стыдобушка-то! Здоровые мужики, а зазорным живете! Нет, чтобы землю пахать, хлебушек растить, либо охотою промышлять. Нет, разбойничают! А коли руки-то чешутся – так прими присягу, да воюй на благо империи. Что вы деете, тати вы злосудебные!

– Скрипи, скрипи, телега старая! Доскрипишься, что и шкуру твою с плетня-то сдерну, да горулям отдам!

Некоторые из разбойников даже икать начали от безудержного хохота, опять растопырил в улыбке желтые лошадиные зубы разбойничий главарь Куса, но он как раз бдительности и разума не утратил: сам наслаждается восхищением соратников, а сам пальцем на лошадиную морду показывает – мол, время ожидания уже пошло…

Керси Талои подстерег мгновение: стоило лишь Когори Тумару остановить рассеянный взор на юном рыцаре, как – вот он – вытянулся в струнку по-гвардейски, в глазах огонь, усики встопорщены радостным оскалом:

– Ваше высокопревосходительство! Ваша светлость! Дозвольте мне!

– Чего? Ну, чего тебе дозволить? По нужде отлучиться, что ли…

– Никак нет! Хочу возглавить атаку на этих мерзавцев! Я рыцарь – или кто?

Керси весь был преисполнен жажды боя, но и глумиться над дворянской честью он бы никому в мире не позволил, вплоть до… Недаром он в просьбе обозначил себя как рыцаря, а его высокопревосходительство дополнил по-дворцовому, его светлостью… От такой просьбы даже сановнику уровня Когору Тумару так вот, запросто, не отмахнуться… И старый воин, опытнейший царедворец, отлично это понял…

– Ишь, ты! Не по прыти велик, сударь рыцарь, ишь – возглавить ему! Тут полк понадобится, не меньше. Может, сотнею для начала удовлетворишься? В составе полка?

– Так точно, ваша светлость! Готов.

– Угу. Ну, а десяцким бы наделом уже побрезговал?

– Готов и десяток вести, ваше высокопревосходительство!

Когори Тумару засопел, заколебался – испытывать ли дальше добра молодца, или?..

– И рядовым ратником согласишься?

Керси покраснел, совершенно по-мальчишески, заморгал часто-часто, но выучка от маркиза Короны удержала его на должном рубеже. Он ухмыльнулся и даже подбоченился предерзко.

– Считаю сие наградой воину. Я и в пешем стою пойду, бок о бок с другими ратниками, моими товарищами по оружию, биться против татей и во славу империи! Благодарю вашу светлость за милость и позволение!

Когори Тумару заколыхался в смехе, обернулся по сторонам, но никто в свите не осмелился поддержать своего грозного повелителя против рыцарского обычая, так что досмеялся он в одиночестве.

– Гм. Это… ладно. Черные рубашки нынче без головы, бери рубашек, ступай в общий строй и да пребудут с вами боги…

– Слушаю, ваша светлость! Урррра-а!!!

Керси помчался прыжками вниз, царапая золотыми шпорами ступеньки, через четыре на пятую, а Когори Тумару только рукой махнул: возраст, бесполезно уму-разуму учить…

– Медвежонок, немочь старая! О чем задумался?

Пожилой рыцарь, давний сподвижник Когори Тумару, тысячник имперской стражи, полковник гвардейского полка Ридоли Хур, по прозвищу Медвежонок, за целый век совместных деяний очень и очень хорошо изучил нрав его высокопревосходительства, поэтому затаенное угадал легко:

– А вот о чем, сударь мой Когори! Пусть этот… вместо меня ведет, Тогучи Менс.

– Сам обленился, что ли?

– Никак нет. А только и молодых натаскивать надобно. Где спервоначалу, как не на пустяках?

– Разумно. Будь по твоему. Тогучи…

– Я, ваше высокопревосходительство!

– Слышал? Бери этого… Лаббори сотником – и вперед. Они, верно, уже все там собрались. И чтобы ни один не ушел.

– Будет сделано, ваше высокопревосходительство!

Вот они, обещанные возможности! Тогучи Менс, обретя вожделенный приказ и крылья за спиной, не ринулся скакать по ступенькам, вослед юному рыцарю, но напротив: с достоинством поклонился и пошел выполнять, шагом, однако так, чтобы видно было, что он сдерживается, а вовсе не мешкает.

Тем временем, Керси, торопясь занять свое место во главе сотни отчаянных ратников, наемников, так называемых «черных рубашек», бежал очертя голову и даже сшиб горожанина, по виду – помощника палача, с охапкой длинных отесанных колов, которые тот накладывал на подводу… Керси успел подумать смутно, что этот Когори Тумару своею хозяйственностью, основательностью даже в мелочах, напоминает ему его светлость маркиза Хоггроги Солнышко: битва битвой, а все что после нее, должно вершиться без задержек, ибо главное – поход, направление и сроки которого никто не отменял. С черными рубашками ему, конечно же, несказанно повезло. Дело в том, что сотник черных рубашек, дворянин, кстати говоря, Цаги Кроф, по прозвищу Крикун, вознамерился познакомиться поближе с девами-ратницами из охраны примкнувшему к ним посольства, с «прелестными раковинками», как он их называл, имея в виду их кольчуги и панцири, и решил сделать это в первую же ночь, не откладывая на потом. Кого именно он собирался облагодетельствовать, не удалось определить, скорее всего – зная его пылкость в поступках и неразборчивость в средствах – первую же попавшуюся: «да какая разница, главное – чтобы не старуха, а старушек там нет, гы-ы!..» При его способах знакомства с дамами, даже и сомневаться не приходилось – как в успехе его ухаживаний, так и в том, что у случайной избранницы не будет времени и сил для возражений. Крикун дождался темноты, прокрался к подворью, где разместилось посольство и сиганул через ограду. Но, на его беду, охрану к посольству в ту ночь предусмотрительный и многоопытный Когори Тумару выставил не простую, а из личной гвардии своей, так что даже могучему Крикуну не удалось вырваться из железных лап сторожей: втроем набежали и в несколько ударов заломали богатыря! И в кутузку, само собой. Оказался бы Крикун пьяный – казнили бы еще до рассвета, предварительно доложив по команде о смертельном нарушении, но Крикун был прирожденный воин, артикул и походные обычаи свято блюл, так что временно он был пощажен, дальнейшую судьбу его решил определить сам Когори Тумару. Думай, ваша светлость, все взвесь, потом ведь не исправить будет… С одной стороны – явное нарушение, целый букет преступлений налицо, включая вторжение на земли чужого государства, сиречь на случайное подворье в случайном селении, но – предоставленное посольству; а с другой – что это за ратник, да тем более черная рубашка, если он лямку влачит понурым волом, без удали, без лихости, без предприимчивости? Такого добра за тяглом полно, за плугом, но воин – это дерзкая судьба! Не в ущерб присяге и артикулу, разумеется… Может, казнить, чтобы остальные меру чуяли? А может, просто по душам: дать пару раз в морду, наедине, чтобы не ронять ему воинской и дворянской чести, да выбранить как следует, пристыдить… Да и хватит бы с него? Вояка-то не из последних, жалко расставаться с таким… В то же время и сюсюкать да тетешкаться с ними совершенно некогда… Государь не на прогулку послал. Эх, почему даже в пустяках все самому приходиться решать и додумывать? Будто бы других каких забот не имеется, поважнее??? Этот мальчишка, сударь, понимаешь, Керси, явно в черные рубашки не пойдет, Крикуну в замену, не та порода, чистоплюй… Хоть монету подбрасывай!

Крикун глядел на ржавую решетку в крохотном оконце и прикидывал от безделья и скуки: выломать ее он, может быть, и выломал бы, но ужаться, чтобы оконный проем туловище пропустил – нет. Голова легко пройдет, а плечи – нет. Да и не солидно отказываться от собою же содеянного. Да и некуда бежать, разве что в разбойники, но это презренно. Крикуну было не занимать опыта в подвигах и в нарушениях, он понимал, что судьба его зависит от чужого настроения, то есть, еще до заката может вывернуться так, а может и этак… И старался думать о хорошем.

Ветхие крепостные ворота распахнулись легко и вдруг, ибо собраны были из тесаных досок, оббитых тонких слоем листового железа – такое чуть ли не секира прорубит – не дающего ни прочности, ни вида, ибо самого железа почти и не осталось, ржа съела… Ни умелого дробящего заклятья, ни таранного удара такие ворота, конечно же, не удержали бы, но зато растворились стремительно, так, как и надобно было в тот день. Конные отряды Медвежонкова полка (другой, «тургунный», оставался на месте, про запас, но в готовности) в две стремительные ленты вымахивали друг за другом из крепости и, не вступая в бой, начали окружать огромное ровное поле перед крепостными воротами. Настоящее войско, ведомое даже и не особо одаренным предводителем, конечно же, не позволило бы себе скопиться бестолковым стадом посреди открытого пространства, но ведь и разбойники не ожидали, что вместо худосочного гарнизона в три-четыре десятка пожилых калек и пьяниц (бабы с игрушечными ножиками не в счет), им предстоит сразиться с превосходящими силами, да не просто так – а с имперскими стражами!

Бой на открытом пространстве – мечи на мечи – всегда стремителен, это не осады, могущие длиться от лета и до зимы: Куса и проморгаться не успел, как его людей взяли в стальное кольцо, а из ворот с бешеными взвизгами вырвалась целая стая демонов – сотня «черных рубашек», возглавляемые почему-то золотошпорым рыцарем. Они первые и бросились в лобовую сечу. Делать нечего, пришлось воевать. Разбойники, в большинстве своем, наперед знали свою судьбу, которая, почти всегда – не очень далекая смерть: либо от ран, либо в боевой драке, либо, не дай боги, на несмазанном колу (да и на смазанном-то не повеселишься!), а лучше бы всего – с перепою! Сшиблись – и полетели кровавые ошметки во все стороны! Тогучи Менс правил битву на свой манер, как сам лучше посчитал, ограничение от Когори Тумару было только одно: стрелами – ни-ни! Разве, если кто вырвется из смертельного круга и попытается бежать. Зачем он так решил? Может, захотел отдохнуть от похода, зрелищем себя потешить, подобно тому, как Его Величество находит мимолетное отдохновение от бесконечных трудов в своем личном цирке?.. Вполне возможно, а скорее – захотел посмотреть в деле, поподробнее, попристальнее: кто такие Тогучи Менс и Керси Талои? Воины они – или так просто, мечом помахать?

Гм… Вроде, вроде… И то, и другое… Полк имперской стражи в бой вступал очень бережно, словно нехотя, словно мягкие пальцы на птерье горлышко выкладывал: из строя никто в атаку не бросается, но всех разбойников, пеших ли, конных, кто из стада высовывается – жик-жик в мечи! Тем вроде как урок: нырни в толпу и цел останешься… на некоторое время… Сей прием – взращивание во враге трусости на поле боя. По одному, по два, но – урон живой силе противника ощутимый, а кроме того, большая их часть уже напугана, суетятся внутри толпы безо всякого проку, орут, мешают друг другу… Иные, небось, уже в испорченных штанах… Молодец Тогучи, бережет доверенное, сие не трусость, сие расчет! Но и сам не гнушается с краешку ездить, мечом отщипывать – руку, голову – то от одного мерзавца, то от другого… А этот попрыгун, который Керси Талои – ишь ты! Это он – не иначе – бахвалится, выучку показывает, что ему маркизы преподали… Ну-ну… Однако и Керси бился не теряя головы: вот он бросился на выручку к одному своему ратнику, насмерть стоял, себя не щадя, пока тот с земли поднимался и в себя приходил… Оттеснил в глубь своих – и плетью его, и плетью! Когда успел плеть достать? Правильно – не лезь на рожон поперек всех, не оголяй бока и затылки товарищей!..

Как ни старался следить за каждой мелочью боя Когори Тумару, но слабое зрение давало о себе знать: пробьется слеза сквозь лечебное заклятье – все и расплылось в глазах! Протер, глядь, а у Керси, у этого, опять в шуйце секира, не плеть, и в две руки знатно рубится! И главное дело, рубашками успевает командовать… И ведь грамотно!

Когори Тумару расхохотался, вытянув толстый палец вперед и вниз:

– Нет, но это умора! Медвежонок, ты только глянь!

– А чего?

– Чаво, чаво… Слепой что ли, хуже меня? Этот птерчик со шпорышками – видишь куда рубится? Паладин, обгадь меня цуцырь! Будто не смотрю, а роман читаю! Ужель, и мы такими были? Ой, не могу! Он ихнего главного самолично хочет срубить, к нему проламывается! Этого… как?.. запамятовал?.. Кусу, да. Сыча сюда!

Подбежал десятник Сыч, знаменитый силою рук и меткостью в стрельбе из лука.

– Дотянешься во-он до того кабана, в кольчуге над красным тегиляем?

– То есть, легко, ваше высокопревосходительство! Сверху-то? В одну-две стрелы возьму!

– Прибей его, а то мы тут, того и гляди, в Аламагана играть примемся, благодаря некоторым столичным бездельникам, которым только и забот, что сказки в свитках читать.

Разбойничьему главарю Кусе повезло: стрела пронзила ему правый глаз и расплескала мозг внутри черепа раньше, чем он успел понять происходящее. С его смертью прекратилось даже то невнятное сопротивление, которые пытались оказать разбойники имперским стражам. Кто-то попытался дать деру, иные побросали оружие, надеясь сдаться и пожить еще хоть немного, но имперцам, подгоняемым грозным Тумару, некогда было рассусоливать: кого следовало дорезать – дорезали, всех остальных – на кол, без розыска и допросов, благо, кольев оказалось заготовлено с избытком. Дольше всех фыркали и никак не могли успокоиться черные рубашки: прошел слух от лазутчиков из местного населения, что среди разбойников замечен был ратник, им подобный! Этого никак нельзя было стерпеть, чернорубашечники собственноручно переворошили всех покойников до единого, обыскали и плененных – нет, не нашли. А то бы колом не обошелся добрый молодец, шкуру бы заживо содрали, вместе с черной рубахой!