Текст книги "Лекции по искусству профессора Паолы Волковой. Книга 1"

Лекция №10. Вермеер – Давид – Наполеон

Студенты: А вот в «Девушке с жемчужной сережкой», по картине Вермеера, показаны какие-то непростые отношения между ними.

Волкова: Я сейчас отвечу вам на этот важный вопрос. У меня в свое время была замечательная идея, которую может быть я еще осуществлю, а, может быть, в силу обстоятельств, и не осуществлю. Я хотела набрать специально группу для «Жизни замечательных людей». О том, что такое ЖЗЛ. Несколько дней тому назад я смотрела фильм по Эль Греко. Меня хватило только на первые пятнадцать минут, затем я выключили ТВ, потому что степень моего возмущенного недоумения просто зашкалило. Во-первых, люди, сделавшие этот фильм, сообщили, что Эль Греко с острова Крит, хотя он с Кипра. Он кипрский грек, из семьи византийских богомазов, что очень важно, так как это отразилось в его творчестве. Только византийские кипрские богомазы сохранили великую традицию, которая передалась Эль Греко, как художнику. Они умели делать глаза, то есть определенным образом ставили блики на глазах. И, если даже говорить о том, что он был с Крита, то на Крите нет такой школы. Потом они сообщили, что он был учеником Тициана и показали всю мастерскую Тициана. На самом деле он был учеником Тинторетто и ни к какому Тициану отношения не имел и иметь не мог, потому что на самом деле та инфернальность, та граница яви, растворение через свет, световое воплощение – все это было унаследовано и понято от Тинторетто. После этого я выключаю телевизор. Кто делает эти сценарии? Должны же быть специалисты. Но, если они врут в первые 10 минут, перевирая две очень важные вещи и ставя их с ног на голову, то что же будет дальше?

Спутать две разные школы, плюс Кипр с Критом – нет слов. Это относится и к «Девушке с сережкой». Ни образ, ни личность Вермеера, ни его семейная жизнь, ни жизнь города Дельфы не имеет ничего общего с тем, что показано в фильме. Это фильм-фантазия. Просто фэнтези. Я могла бы разобрать этот фильм по кусочкам и предъявить претензию к авторам. Все фильмы о Рембрандте, без исключения – вранье! От первого до последнего слова. Как писал Булгаков: «Самое замечательное в этом вранье то, что это вранье с первого до последнего слова». Меня всегда удивляет, кому это нужно. Голландцы терпеть не могут Рембрандта. Они его не любили, не любят и любить не будут. Он не уютен им, он против для их душевного и эстетического уюта. Ну, что поделаешь. А куда от него денешься? А Достоевский уютный? И он неуютный. Дальше о взаимоотношениях с Вермеером.

Студенты: А служанка была или ее не было?

Волкова: Да кто ее знает! Законы того времени были такими, что он мог взять кого угодно для своей модели. Во-первых, у него была совсем другая семья и все семейные отношения были другими.

Что можно сказать об этом художнике. Он может нравиться своим современникам? Нет, не может. И потом, слово «нравиться» совсем не для него. А этот нравиться всегда и всем. А вот вам Вермеер. Два совершенно разных мира и между этими мирами случайно нет контакта. Эти два мира не контактируют между собой. Когда время проходит, то оно расставляет акценты всегда правильно и говорит: между этими мирами контакта не будет. Но мы утверждаем, что как живописец Вермеер великолепен. Он не человек изображающий мир. Он не Питер де Кох. У него было абсолютно фантастическое чувство материала живописи. Одаренность невероятная. То, как он понимал и чувствовал, что такое живопись, как предмет. Он делал живопись. Для него вообще все очень статично. Свет из окна – вот где сила. И это световое пространство удивительно. Такой прозрачный хрустальный свет. Если эти два человека одновременно живут, то как миры, это страшно себе представить. Он живет здесь и сейчас, а Рембрандт живет не здесь и не сейчас, а вне и за пределами времен – я говорила вам об этом. У него было расширенное сознание не его вина, что у него с головой было не все в порядке. Человек он был неуютный, неуживчивый, несветский, не тратился на здравствуйте. Он чувствовал себя очень свободным в этом мире, очень независимым, не связанный ни с кем и ни с чем никак, и хороших отношений у него не было не только с Вермеером, но и с кем-то еще. Даже с его учениками. У него были хорошие отношения с двумя или тремя людьми. С одним из них – собственным сыном Титусом, который был ему собеседником. У них были замечательные отношения. С Хендриком Кистофиусом. Ему надо было, чтобы его понимали. В его мир входили, а он не мог входить в чей-то чужой мир. Поэтому фильма о Рембрандте никто сделать не может. И напрасный труд браться за это. Поэтому вопрос взаимоотношений не может быть вопросом бытовым, это из другой оперы. Вермеер был человеком цеха, а Рембрандт нет. Он может быть и был приписан к какому-нибудь цеху, но не более того. У него с одной стороны была жизнь вельможи, а с другой бомжа. И ему плевать было на все! Даже, если его в церковь не пускали… Он был голландцем, которого туда не пускали. Их просто тошнило, когда он входил. А Вермеер был чуть ли не старостой. Только Вермеер жил в Дельфах, был богатым и жил по правилам. И был замкнутым. И самое главное, нельзя сталкивать с тем, что несопоставимо. Очень интересная тема. У Рембрандта была такая черта, которой не была у его современников —он был очень одинок и писал одиночество человека с самого себя. У этого человека контакт с нами шел через инструменты и пространство. Вообще, только начиная с Ван Гога, то есть с конца 19 века, очень изменилось отношение художника к человеку. Все начали писать то, что никогда не писали, кроме Рембрандта. Они начали писать одиночество. Тема фантастического одиночества. Разорванные связи. Картина «Абсент» – это картина-манифест.

Казалось бы вещь очень камерная, очень частная, как все у малых голландцев. Вы видите контакт с пространством дома, который очень многоречиво описан. Контакт с миром вне дома, через свет, через предметы. Человек в мире не одинок. Она музицирует, придут дети, няньки, служанки. Можно вообразить все, что угодно. Пикассо – это величайший пророк времен и народов – второго такого мыслителя нет. У него пространство для человека исчезает. Только угол, в который он втиснут.

Абсент

Она в коконе, внутри себя, такое отторжение от мира. Это кукольный театр, имеющий мнимый мир. Все его герои имеют эту черту присущую 20 веку. Чувство космического одиночества. Малевич и Пикассо – величайшие пророки. И их пророчество не свершилось, оно только свершается. Мир еще не осознал всей глубины их ясновидения. О Малевиче даже говорить еще нечего. Мы только на подступах. Пикассо связывает себя с прошлым, он просто набит им, и оно имеет для него большое значение. Нет такого художника, у которого бы не было связи, но этот связан со всем мировым творчеством.

Я видела такую выставку Пикассо, от которой до сих пор не могу оправиться. Начиналась она с его ауканья с античностью. Он делал копии античных слепков, когда ему было 8 лет и заканчивалась она этим же. Когда вы смотрите Пикассо-мальчика или подростка у вас в голове только одно: такого быть не может. Более прекрасного вы не видали. Дар божий. Это мужчина с агнцем в руках. Это образ, который идет через эпохи. И начинается с ранней античности и музеем на Акрополе. Там стоит такая скульптура молодого человека с таким нежным, отроческим телом, вытаращенными архаическими глазками и агнец, которого он держит за ножки. Это жертвоприношение. У них на шеях колокольчики. Жертву слышно по колокольчику. Жертву обязательно видно – она идет, как жертва. Потом это стало гениальным христианским образом пастыря, несущего на руках паству. Добрый пастырь – первое изображение Христа. Он изображен с ягненком, потому что он пастырь, который пестует свою паству, при этом он сам жертва. Одновременно: и пастырь, и жертва. Это можно бесконечно продолжать. И вот Пикассо упирается в то, что делает несколько вариантов этой работы. Для него – это одинокое несение ответственности. Когда вы это видите в подлиннике – это что-то нереальное. После войны Пикассо все бросил, оставил семью и уехал в разрушенный маленький городок Валарис, где 10 лет, как простой рабочий, поднимал Валарис один, своими руками. Он жил в простом доме, кушал в забегаловке. Я специально туда ездила. Жан Море также там работал, по следам Пикассо. Он один восстановил керамику и создал там основу для своей керамической промышленности. Открыл магазины. И, когда в Каннах показывали «Летят журавли», он специально ездил туда посмотреть этот фильм.

Еще он поставил на площади скульптуру Пастера с агнцем. Это был его долг или его подвиг в средневековом понятии. И он был в этом одинок. Он взял на себя эту работу и сделал все сам. Он выступил с одной из самых сильных программ – одинокого подвига, творения жизни и одиночества во всех его проявлениях. Он обнажен – он без времени и несет эту ответственность. В центре площади стоит небольшая бронзовая скульптура, от которой нельзя оторвать взгляд. И небольшая копия находится в доме Пикассо в Париже.

Эта тема одинокого мира в себе была присуща именно Рембрандту. Какие у него могли быть контакты? У нас тема совсем другая и я хочу вернуться к той точке, с которой мы закончили нашу прогулку. Перескакивая через время назад, я напоминаю вам последний наш разговор – проблемы классицизма.

Классицизм, в отличие от того, что я говорила сейчас, дело коллективное. Потому что в основе идеи классицизма лежит сверхгениальная футурологическая мысль Ришелье о создании мира, как умопосягаемого порядка. Это и есть модель Вселенной. Она имеет центр, размечатель и человека, который является частью этого мира. Есть часть организованной Вселенной, которая просматривается и имеет ясность и организованную композицию. Пространство организовано в отличии от самоформирующегося пространства. Это очень важно. Я сейчас скажу глупость, но глупость намеренную. Все мировое искусство, сколько мы его помним, сколько оно будет существовать – это искусство трезвенников и пьяниц, или таких сдвинутых людей. И они меняют друг друга попеременно.

То бывает классицизм, то романтизм. Романтизм – это искусство несдержанных особей. А классицизм – это искусство трезвенников. Все искусство такое. Тут тебе и наркомания, и порнография, и все, что душе угодно. Мода какая-то странная, тетки непонятные. Классицизм это? Да. Так было всегда и так будет всегда. Это какой-то закон. То культура трезва, то пьяна, то соображает, то нет, то ей кажется, что она соображает, то она даже и не хочет этого делать. Вот у нас есть замечательный художник, которого я очень люблю, и которого мало кто любит. Это Андрей Платонов. Есть несколько писателей, которых я читаю постоянно, с юности. Есть писатели, которые все объясняют, а есть те, кто считают, что все объяснить невозможно и ты находишься внутри какого-то необъяснимого самообразования, и тебе хочется понять, где ты находишься. Платонов – один из самых главных трезвенников мира, идеальный передовик, герой классицизма.

Я вам сейчас скажу одну вещь. Мы с вами прочно квартируемся во Франции, потому что, начиная со второй половины 18 века и до первой половины 20 века, Франция является абсолютным авангардом изобразительного искусства. Она создает эталон. Начало этой эталонности было положено в 17 веке гениальным человеком Кольденом вместе с Ришелье. Он сказал, что Франция будет богатой и законодательной. Она должна производить то, чего не производит никто, а именно предметы роскоши и экспортировать их. Это была финансовая идея и Франция стала экспортировать предметы роскоши. Начиная с 18 века, несмотря на Наполеона и Революцию, она создала то, без чего нормальный мир не возможен. Франция создала тех, кто работает, тех, кто дает работу и тех, без которых невозможно ни то, ни другое. Она создала огромную армию труда и французскую аристократию. Без аристократии культуры быть не может. Не нуворишей распальцованных, которые учат детей японскому и китайскому языку, а именно аристократию. Она заказчик всего. А лошади нужны аристократам? А для чего? А для выездов на прогулку. А одеваться нужно? А кружева? А духи? А картины? А предметы роскоши? Нужно? Нужно. А кто будет делать? Еще все это надо обслужить. И, когда в обществе пропадает аристократия, то пропадает и культура (смех). Для демократии нужна культура. А спецовка – это катастрофа. И какая вы даже не представляете. Только не те, кто в думе сидят, а труженики. Они не бездельники – они учатся, они знают языки. Умеют играть, танцевать, обучают своих детей манерам. Они только трудятся иначе. И должно быть еще одно состояние общества – это богема. Без аристократов и богемы нет культуры. Богема, а не то, что мы имеем в виду. Не те, кто колется или нюхает, а настоящая богема. А что такое богема? А богема – это свободные люди: художники, писатели, поэты, артисты. И как только французы уравновесили эти три части, все пошло, поехало и задымилось. У нас тоже появилась аристократия и богема, но ненадолго, и мы тогда сильно рванули вперед. Только должно быть четко и ясно сказано, кто такая богема, аристократы и обыватели. Это все одинаково почетно. Подумайте на эту тему.

С токи зрения общественного сознания демократия прекрасна, но для искусства она катастрофична, должны быть законодатели. Это не пьяницы и не наркоманы, но это определенная каста. Вот Франция 18, 19 и начала 20 века образцовый пример абсолютного культурного процветания. О диктатуре я не говорю. Это крышка, которая одевается, закручивается и там все сгнивает. И аристократия, и богема между собой всегда находит язык. 19 век это все описал. Вот мастерская Луи Давида. Он был первым художником, который сказал: «Я делаю искусство революционного классицизма». Не просто, а революционного. А мы говорим, что у нас социалистический реализм. Должна сказать, что это одно и то же. Потому что понять нельзя ничего. Рассыпается формулировка на раз-два. Почему классицизм революционный – не ясно. Он сыпется.

Давид разделял все идеи революции будучи очень известным художником. О его мастерской написано много книг. Там собиралась вся богема и ученики. У самого Давида была экзема, он писал памфлеты. Когда был убит Марат, он его оплакивал, потом много орал и, что вы думаете? – он решил создать его портрет. Но, как?! Он обратился к революционному конвенту, чтобы тот издал приказ о том, что товарищу Давиду поручается увековечить память гражданина Марата. И только после того, как этот приказ был написан, он повесил его на стенку мастерской и показывал его всем приходящим. Это подлинная история. Ну, а потом он взялся за кисть. Почему? Он был человеком долга. Он хотел, чтобы все знали, как ему доверяют товарищи, поручив написать портрет такого человека, как Марат, и он выполняет волю революционных товарищей. Тут главное: «Я долженствую!». И, действительно, будучи величайшим художником, он создал удивительно прекрасную картину. Он написал ее очень торжественно, лаконично, вертикально и горизонтально. Картина четко разбита на части, где внутренне композиция подчинена очень жесткому ритму равновесию.

Смерть Марата

Лицо Марата похоже и не похоже. Оно превращено в посмертную гипсовую маску – это почти скульптурный памятник. Живопись Давида очень плотная. Его складки материальны. От бытовых реалистических подробностей, которые становятся героико-монументальными, идет сильное преображение. Путь Давида удивительный. Он был невероятно последовательный революционер. Когда оттяпывали башку Марии-Антуанетте, наш гуманист сидел на балконе просто в первых рядах и рисовал. Поэтому ее единственное изображение на эшафоте есть только у него. По этому поводу есть роман Анатоля Франца «Боги жаждут». Очень советую его прочитать. Никто не писал о революции, о самих революционерах лучше, лаконичнее и острее, нежели Анатоль Франц. Этот роман может быть основой для прекрасного сценария.

Начиная с 19 века, когда на сцену французской истории выступает плеяда пассионарных деятелей, поэтов, художников и заканчивая рубежом середины 19 века, Франция создает фантастическое цветение, где ведущей темой является не изобразительное искусство, а литература и поэзия, как в России, Германии и Англии. Потому что уже ни один художник не был в состоянии описать языком искусства те проблемы, которые мог описать большой роман или поэзия. Поэтому рассматривать культуру вне литературы и поэзии очень сложно. Если культура начинается с изображения, то это Давид, проживший очень интересную жизнь последовательного революционера. Вы знаете, что последовательные русские революционеры становились фанатичными сталинистами? Абсолютно точно. Они въезжали из революции в фигуру, которая как им казалось продолжает дело революции и не замечали, что все намного противоположнее. Когда Давид пережил невероятный кризис со своей школой, он влюбился в Бонапарта. С ушами, копытами, с рогами, хвостом. Он и вся его школа потопли в этой любви. А школа у него была грандиознейшая! И он, из художника-революционера, стал певцом и фанатом-бонапартистом. Сам Давид сделал лучший портрет Бонапарта при Сен-Бернаре, где тот сидит на лошади в развивающемся знамени.

Бонапарт

Он въезжает в арт-стиль, который является вариантом классицизма 19 века, но с определенным акцентом. Это архитектурно-государственный, героико-государственный стиль, связанный не с живописью, как революционный классицизм, а создающий новые пространственные декорации для возвышения власти. И этот стиль называется ампир. Стиль империи. И в СССР был очень интересный сталинский ампир. Начинается идеализированная живопись. Но Франции повезло. Давид был талантище. Там архитектурные ансамбли, мебель, внутреннее пространство, чашечки, перстни – все было гениально. Коронация – это конечно лестно, но мы большевики этого не допустим.

Одна из его лучших работ в стиле ампир портрет куртизанки Империи мадам Рекамье. Специально была создана мебель, в которой та сидит. Кстати, Наполеон сам занимался дизайном мебели.

Портрет мадам Рекамье

Сам Давид с удовольствием занимался модой для женщин. Он ввел в моду шляпки с такими лентами и колосьями из васильков, платья в стиле ампир, напоминающие греческие. Вот сидит Рекамье босоногая, с прической, на специально сделанной кушетке – настоящий рисунок с греческой вазы. Гетера Империи. Описано божественно. Советую всем: не пропустите зал Давида – там все его этапы.

Давид был очень тщеславным. Пример: он никак не мог закончить академию с золотой медалью. Ему давали серебряную, но он сказал: «Серебряную мне не надо. Я буду учиться до тех пор пока вы мне не дадите золотую». А поскольку он был сыном очень обеспеченного родителя, то они, конечно, поощряли его стремление. И, наконец, он ее получил. А что полагалось стипендиату, который получал золотую медаль? Поездка в Италию. Вы что думаете он на свои деньги не мог туда поехать? Сколько угодно! Но ему надо было поехать туда, будучи стипендиатом от Академии. И он едет туда с золотой медалью. А куда он едет? Конечно, он устремляется к главной точке, к центру притяжения – Иоахиму Винкельману.

Это фигура, требующая особого рассказа. Это первый человек в Италии, который написал историю античного искусства. Это очень хороша книга и сейчас. Он сделал периодизацию. Правда, лучшей скульптурой античного искусства, он считал Аполлона Бельведерского. Но он очень правильно писал об античности и описал хиазм. Это был гениальный человек. И вот, когда товарищ Давид отправился к нему в Италию, Винкельман раскапывал Помпею. Вот, где был клуб по интересам. Что там творилось! И, конечно, наш тут, как тут. И что там произошло. Он познакомился с человеком одного года рождения с ним, который в дальнейшем умер с ним, с разницей в один год. Это был его современник, фигура тоже нами не обойденная – Франциско Гойя, который тоже приехал туда. И они там знакомятся. Только Гойя приехал не с золотой медалью, а как матадор, с группой тореро. То есть, он тогда показывал корриду, еще не будучи художником.

Давид много писал на раскопках, оставив колоссальный материал, а Гойа, как богемный человек, ничего в этом не соображал, занимался своими делами и даже умудрился выиграть пари, пройдя без страховки по карнизу купола Святого Петра. Вот что такое характер этого человека. И они никак не могли наговориться. Все тексты, которые они знали, были рассказаны друг другу. Они пели в два голоса. Они были единомышленниками и оба не любили монархию – один Бурбонов, а другой Габсбургов. Они их ненавидели так, что, когда закончилась испанская война и к власти пришел человек, который боготворил Гойя – принц Фердинанд, тот сказал: «Я с этими, в политическую эмиграцию». И стал первым политэмигрантом в ненавистной ему Франции. Что касается товарища Давида, то Фердинанд предлагал сделать его герцогом Испании. Когда после 15-го года, его любимый Наполеон стал страшным диктатором, он тоже эмигрировал. Приехали в Бурбон. Все глупые, толстые, безобидные – ты сядь, а мы тобой любоваться будем… И он сказал: «С вами никогда! Я революционер и останусь им до конца». И уехал в Швейцарию, где и умер. Это первая треть 19 века.

У Наполеона вкус был вульгарный, и он признавал два типа живописи: героическую, где прославляли его подвиги, победы, походы и портреты вельмож того времени. И искусство должно было быть легкое, приятное и позволительное во всех отношениях. Такой легкий жанр, эротика подростков. Психея, к примеру. Белокурая, фигура безупречная, если поцелуй, то только в лоб, крылья золотые. Услада для глаз. И это целое направление. Они же были большими художниками, жившими внутри определенного художественного режима. Жозефину писали. И все было очень красиво.

Я не хочу сейчас вдаваться в оценочные категории. Вот Петр I это хорошо или плохо? Лично я не люблю его. И что? Кто-то одно любит, кто-то другое. Вы же не закуску себе выбираете?! Когда речь идет о Петре I или Наполеоне, категория «люблю – не люблю» очень смешна. Есть Россия до петровского и после петровского времени, также и во Франции есть до наполеоновского и после наполеоновского времени. Я даже не хочу обсуждать их. Это люди, которые перевели часы исторического времени. Наподобие Македонского. До него была история государственная, а после всемирная. А разбираться в том, какой он был личностью… Я могу сказать только одно: я сейчас написала очень плохую статью, из-за которой решила, что потеряла ум, способности и превратилась в старую идиотку. Однако, для начала этой статьи, я нашла потрясающее вступление. Когда Наполеон был школьником, то он в своей тетрадке по географии написал: «Остров Святая Елена – очень маленький остров». Изумительно! Почему? Потому что Святая Елена действительно очень маленький остров. Есть некая загадка, некое дознание, интуиция, доинтуиция. Вот почему такие люди очень любят гадалок. И Наполеон окружал себя такими людьми. Они же влияли на мир.

Конечно, крушение наполеоновской империи для Европы стала страшным ударом. Стендаль написал потрясающую книгу о Наполеоне, его огромной армии, о людях, которые почитали его и участвовали в необычной и захватывающей жизни Императора. Она и о том разочаровании, и мировом стрессе, что долго длился. Людей охватывало беспокойство, и они начинали заниматься переменой мест. Молодые люди находились в стрессе от их оборванных мечтаний. И начинается интересное время, которое я называю галлюцинаторным временем или временем пьяных. А во всем мировом пространстве ампер хоть и остался, но стал наполняться другим содержанием. Наступила эпоха пост наполеоновская. Я буду ее вам читать, потому что она очень интересная. Это очень быстрый переход из одного времени в другое. Вот в России за один день выяснили, что Царя нет. Вчера был, а сегодня нет. И Бог вчера был, а сегодня нет. И что делать?

Для жизни человека, для его сознания, для его поведения, когда у него есть определенное сознание – это очень тяжело. Французская литература уделяет большое внимание этим словам. Я только могу сказать, что в то, пост наполеоновское время, куда нам еще плыть и плыть, очень многие сказали: «Нам надо на Восток. Там Шахерезада, гаремы, султаны, там курят кальян, ходят в том-то и том-то». И начинается эпоха увлечения Востоком. Современность буржуазная всех достала и захотелось чего-то другого. И люди поехали на Восток. Кем они были? Молодыми людьми из хороших семей, денди с каменными лицами и не мигающим взглядом. Огромное количество богемы и тех, кто им прислуживает. Походили, поохотились, посидели у султана, но сколько можно? ПописАли стихи «Шаганэ ты моя, Шаганэ» и, представьте себе, начали заниматься археологией. Европейская археология обязана своим происхождением повальному европейскому увлечению Востоком. Наполеон проложил дорожки в Египет: пирамиды, фараоны и в далекую чудесную Индию. Последствия вы себе не представляете. Эпоха, что начинается в пост наполеоновское время условно называется эпохой романтизма. Классицизм сменяется романтизмом через ампир, возникает новое настроение и интересы. И этих направлений много. Они – какие угодно. Но только не те, что перед носом. Король Артур интересен, каролинги, далекая Индия чудес, Китай, Северная Африка и, конечно же, Греция. В это время Бохорт (?) делает массу открытий. Верблюды, пески. И в Европу хлынули передача мыслей на расстоянии и спиритические сеансы. Началась интересная жизнь.

Студенты: А Гумилев в 13-ом году поехал в Африку по этим же причинам?

Волкова: Так, отвечаю очень четко. Безусловно! И хотя это был немножко другой период, но в России он наступил именно так. Что касается Гумилева, то тогда ярчайшей личностью русской аристократической и богемной элиты была Анна Ахматова. Она его, грубо говоря, перепела, потому что именно она сказала: «В России надо жить долго». Она жила в России долго, и она очень точно делала себе биографию. Он долго не жил. Я не знаю, кто из них обладал величайшим даром поэта, потому что Ахматова свой в себе развила в течение времени. Но я невероятно огромного мнения о Гумилеве, как о личности. Золотое оружие за храбрость имели только два человека в России – Гумилев и Лермонтов. А это не что-нибудь. Лермонтов еще юношей получил свое золотое оружие. Он типичное дитя наполеоновской эпохи русского и мирового романтизма. Мы, к сожалению, плохо интегрированы – сложности перевода. Но это немножко позднее.

Теперь позвольте мне сказать пару слов о французском романтизме и о его величайших представителях: и в живописи, и в литературе, и в поэзии, и в музыке, потому что романтизм был не только в живописи. Романтизм – это состояние души, это способ жизни и смерти. Это не было направлением в искусстве, как хотят это показать. Это состояние души. Чахотка, дуэли – это способ жить и умирать. Это не художественный стиль, хотя общие черты есть. В классицизме присутствует такая идея: вы солдат единой армии, а романтизм индивидуалистичен.

Из этих двух картин становится ясно, как ломается кулисно-театральная схема композиции. Из ясной, обозримо-внятной, она становится динамической, стремительной, диагональной. Обратите внимание на одно явление. Вот это Айвазовский, романтик пост наполеоновского времени и его «Девятый вал». Кораблекрушение.

Девятый вал

Появляется любимейший герой в романтизме, который и вовсе отсутствует в классицизме. Этот герой – стихия. А где самая главная стихия? В море. Буря. Мятежный простор бури ищет покой. Потому что стихия морской воды необузданна и не имеет хозяина. Человек только щепка. Это состояние. Айвазовский поставил свои воды на коммерческую основу. И она держится до сих пор (смех)

Студенты: Во многих квартирах висит Айвазовский.

Волкова: И сколько среди них подделок! Это целая история. Причем он, конечно, избранник определенной публики. Но он единственный из русских художников является основателем этого поиска романтического образа стихии. И еще одна важная вещь для романтизма. Дуют ветра, вздыбаются волны, но еще это призраки прошлого. Фасон-то всем, кто задает? Байрон да французы. Байрон с морем какие имеет отношения? Все знают, что он Ла Манш переплывал. Он законодатель и гениальный человек. Образ свободного движения внутри свободного мира, поиска изобретения и создание образов главных нетленных путешествий. Первый человек написавший роман в стихах. Как открывается литература 19 века? Этот человек на Востоке провел много времени. Но у Байрона еще есть замечательные стихи, которые так волнуют всех романтиков.

В башнях твоих свищет ветер глухой

Дом отцов твой пришел в запустенье

Лишь омела в садах, да репейник седой

Диких роз нарушают цветенье.

Вот это и есть призраки прошлого. Величайший смысл в романтизме. Экзотика.

«Не говорите больше мне о северной красе британки. Вы не изведали вполне все обаяние кадиксанки».

Это удивительно, конечно. Такой взрыв и совершенно новый источник. Так же, как Айвазовский, это самое настоящее романтическое явление общемировой тенденции, которая в России очень велика. Просто мы не отдаем себе отчет. А романтизм живописный. Когда мы начинаем говорить о романтизме, у нас в голове, почему-то возникает Брюллов, а ведь он, на самом деле, совсем не романтик. Потому что у него романтическая тема Помпеи – крушение мира, а выстроена она по железным законам классицизма.

Последний день Помпеи

Он по манере своей классицист. У него темы были романтические. И Саврасов, и Васильев даже очень художники эпохи романтизма. И корреспондируется с ними русская поэзия. Один Пушкин чего стоит. Я должна сказать, романтизм есть общеевропейская тенденция, связанная с пост наполеоновской эпохой, которая просто взорвала культуру. И этот взрыв был просто невероятным, с колоссальной энергетической отдачей в разные стороны. Создались новые направления в науке. Археология была и до этого. Помните такую компашку из богемно-аристократической публики, которая называлась «Буря и натиск»? Так Винкельман входил в нее. Он был идеологом этого направления. А разбойники Лессинга? Помните такую драму? И Шиллера. А потом Пушкин сделал Дубровского, русский вариант шиллеровского. Надо было иметь такой аналитический ум, который был у Шиллера и у Пушкина, чтобы сказать, что если человек, даже самый прекрасный, встает на путь разбоя, грабежа и насилия, по каким бы романтическим побуждениям это не происходило, то он становится разбойником. Уж насколько Дубровский имел хорошие намерения из-за любви, а получилось, что он разбойник.

Эти величайшие умы говорят: Надо контролировать, чтобы не перейти за грань.