Текст книги "Лекции по искусству профессора Паолы Волковой. Книга 1"

Саския на коленях

Он восстановил палитру Рембрандта! Он тогда сказал: «Паола, он краски на палитре не смешивал никогда». У моего врача была огромная палитра, куда были вставлены такие сосуды-чашечки и в них находились очень густые живописные смолы. И он брал эти смолы и писал все эти украшения, а потом покрывал их, пока те не успевали засохнуть. И только поэтому они горят и смотрятся как живые. Он создал эту технику и больше я ее ни у кого не видела.

Вот Хлебникову надо было что-то сказать, и он изобрел язык. Пушкин изобрел, и художник также изобретает язык, на котором хочет говорит. И весь мир так делает. Дело это сложное, но самое главное это язык.

Избранники несчастные люди, они могут быть не готовы к этому, а приходится. Я должна сказать такую вещь, вернее предположение, связанное с тем, что он, будучи сыном мельника, собирал потрясающие коллекции. Почему он писал всех этих людей? Почему ушел жить в еврейское гетто, где и умер? Он номер выкинул под конец жизни еще тот. Когда умер Титус, ему стало просто наплевать на жизнь. Он любил сына и женщину – служанку и воспитательницу своего мальчика. Считается, что у него была еще дочь, которая воспитывалась в деревне. Но сын умер, умерла и возлюбленная. И тогда он продал все, что у него было. Как раз в то время, когда он продавал свой дворец и была составлена та самая опись. Люди не понимали, зачем он это делает, а ему было все равно, что о нем думают. Он был идеально свободным человеком. А быть свободным иногда получается, а иногда и нет.

А вот что он был за личностью? Что за странное искусство, цепь событий его жизни. То, что я вам расскажу не является канонической версией. Он был похож на голландского художника? Нет. А в чем он виноват? Что он мог сделать со своей волей? А ему ничего больше не надо было, только хлеб и вода. Почему он писал так много автопортретов? У искусствоведов только одно объяснение – денег не было, нечем было рассчитываться с натурщиками. Нет, ему было чем расплатиться. Очень часто на этих портретах мы его вовсе не узнаем. А какой в Амстердаме висит его портрет! В бело-золотом тюрбане.

Автопортрет

Глаза оторвать невозможно. Я скажу вам еще одну вещь. Вы знаете, что у Канта была одна физиологическая особенность? Темечко у него было не заросшим. Всю его жизнь. А темечко создает контакт с наносферой. Меня недавно напугали, сказав, что у детей сейчас быстро зарастает темечко. Когда вы читаете книги, всюду идет один и тот же текст: он был великим мастером светотени, чего бы не делал: писал ли картины или офорты.

Так вот. Никаким мастером светотени он не был. Когда смотришь его вещи, то создается совсем другое впечатление. Недаром он изобрел эту странную технику. Вы смотрите на него, а он темный. У него все вещи темные. Они, как правило, погружены в темноту и, вдруг, начинается в каком-то месте проступать свет. И этот свет заливает ту или иную часть поверхности картины. Никогда нельзя назвать его мастером светотени. Это свет, проступающий через тень и заполняющий собой все. Это совершенно противоположная идея. Никак у Караваджо. Это свет, проступающий сквозь, что-то темное. Уж на что голландцы поиздевались над «Ночным дозором» при реставрации, но у них не получилось убрать то, что он сделал. Он был человеком уникальным с кармическим проясненным сознанием. Это один раз бывает, не больше. Он помнит себя идущим сквозь тьму веков. Он жил где-то там – на Востоке, просто жизнь в Голландии стало его осознанным решением.

И, именно поэтому, он так любил восточные одеяния, украшения и книги. Для него жизнь в еврейском гетто была ближе, чем у себя во дворце. Гетто стало единственным местом, имеющим связь с его настоящей родиной, которую он помнил своим сознанием. Я по-другому объяснить не могу, хоть режьте. И никто не может. В его вещах отсутствует точное время в костюмах. У него в костюмах, которые он пишет, смешаны времена и все на это обращали внимание неоднократно. И ты не знаешь, какое время он писал.

Это личность с расширенным сознанием, одаренный идеальным искусством. Он родился в 17 веке, живописцем, в том месте, где не было музыки, архитектуры, поэзии. И он взорвал все, что его окружало. И это уникально. У Шагала папаша селедкой торговал, а тот произвел выброс в мировое пространство. И Рембрандт встряхнул мировое пространство, создав свой язык. Творец вдохнул в него эту способность и родилась целая Вселенная, которой было суждено создавать другие миры. Время проходит сквозь него, и нам все равно какой век стоит на дворе. Мы ничего не знаем. И мы многое не помним. (Аплодисменты).

Лекция №8. Голландская живопись, как витринное искусство – Питер де Хох – Рембрандт

Волкова: Так. Хорошо. Я хочу вернуться назад и повторить еще раз то, о чем мы на протяжении нескольких занятий говорили относительно голландской живописи. Я очень подробно рассказывала вам об удивительной новации голландского искусства 17 века и хочу возвратиться к тому высокому и важному понятию идеи, как первичность наносферы. Не идеологии, а идеи. Я снова хочу сказать вам о том, что сознание определяет бытие. Курица или яйцо. Что означает «Эврика»? Что значит «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Это первичное. Это озарение, зародыш, капсула, наполненная содержанием. Чтобы у гения была идея, ему не обязательно иметь маму с папой. Вот откуда у Хлебникова идеи? От него самого.

Позвольте, я предложу вам свой бред, как версию, которая для меня достаточно убедительна, потому что голландская культура имеет прецедент великих предшественников нидерландской любви и обожания предметного мира, когда важна любая жемчужина или вышивка. Это были великие мастера, но между ними огромная разница. И что делали их последователи с 17-го века? Вся тайна заключалось в том, что их искусство было мистико-символическим. Если висит изумительно сделанная люстра с одной свечой, то это свадебный ритуал. А обувь! Целый символический язык. И он наполнял жизнь человека не случайностью, а глубочайшим смыслом, сообщал великую бережность и осторожность по отношению к окружающей жизни. У них все это было религиозно-мистико осознанно. Они все выросли из интересного момента – из поздней готики.

Когда я училась, то можно сказать знала о многих художниках, но вот о Сомове – ничего. Такого художника просто не существовало. Почему? А потому что юноши уже пели другие песни, а женщины носили другие платья, и задача искусства состояла в том, чтобы показать, чем живет страна сегодня. А что там было 20 лет назад?.. Меняется все. И с голландцами так же. Они уже не были католическими художниками, они примкнули к протестантизму. Изменилась роль искусства. Когда моя дочь, а ей тогда было лет шесть, прочитала Тома Сойера, она сказала: «Мне очень не нравится Том Сойер» и все про него рассказала, какой он хитрый, ушлый и жадный, а Фин ей очень понравился и, глядя на меня с отцом, добавила: «Я выйду за него замуж, а если не получится, то за индейца Джо», чем очень нас расстроила (смех). Уже тогда понимая своей маленькой головкой, что будет сопротивление родителей по поводу индейца, она упрямо пробурчала: «Все равно выйду, что бы мне не говорили». Вот у голландцев было искусство для взрослых Сойеров. Это было искусство, воспевающее обычные житейские ценности. Они были потрясающими мастерами. Натюрморт с ежевичным пирогом. Около него можно простаивать часами.

Они показывали на своих картинах мир, переполненный всем, что принадлежит непосредственно тебе, а не кому-то далеко от того места. И этот пирог должен принадлежать тебе. И часы, чей звук можно послушать, тоже принадлежит тебе. Они пишут эти вещи. Но это не только мир потребления, это блистательные композиции. При этом ни один предмет не должен закрывать другой. Все должно быть, как на витрине. Один предмет продает другой. Витринное искусство. Вот я куплю себе такой красивый и богатый натюрморт, правда, я еще так не живу, но через девять лет я буду так жить! Это очень высокие эстетические нормы жизни. Такой жизненный аппетит. И я говорила вам в прошлый раз, чтобы вы запомнили – в этом есть патетика спокойной обывательской жизни, даже, когда портреты носят натюрмортный характер. Забудьте войну, революцию, голод, весь этот кошмар, этот пепел, давайте жить нормально, чтобы улицы, полы и одежда были чистыми. И жизнь они описывают многогранно, именно так, как хотели бы жить сами: девушки вышивают или читают, продают молоко, мамочки купают детей. Все очень жизненное.

У них нет дождя в картинах. Был у них там один художник, просто негодяй какой-то – писал плохую погоду и кладбища. А в остальном красота такая, что нет сил, хотя тоска берет. Эта культура была ремесленная, требующая больших навыков, ясности и четкости.

Религиозное изображение в протестантской культуре уникально. В храмах находится не иконы, а гербы тех богатеев, которые жертвуют деньги. Церковь не имеет церковного заказа на картины и в умах царит ясность. Зато есть маленькие красивые картины, заказанные простыми гражданами Голландии.

В Амстердаме, в музее, висит портрет: парень лет 12—13, перекормленный, как поросенок, наследник какого-то состояния. На нем атласный камзол, плащ такой богатый, подбородочек валиком, лапы толстые и держит у груди лайковые перчатки, то ли не налезают, то ли носить не умеет и пузо вперед. Видно, как его любят. Самое замечательное в том, что такое мог заказать любой, вопрос был только в деньгах. Конечно на 10 гульденов вы такой портрет заказать не сможете.

Питер де Хох всегда писал интерьеры. Лондонцы в Национальной галерее из его картин про интерьер выстроили настоящий голландский дом. Вы подходите к окошкам и смотрите. И такое впечатление, что вы живете в этом доме. Целый голландский мир. И принцип такой же: ни один предмет не должен мешать другому. Каждый при наличии денег мог позволить себе иметь своего Питера.

Питер де Хох

Питер де Хох

Питер де Хох

Кстати, у нас в России самая большая коллекция голландских художников в мире. Помните, почему? Благодаря Петру I. Он мечтал при своей жизни увидеть Россию такой же, как Голландия. Ему этот вирус ввели в Лефортовой слободе. Чтобы пол был в плиточке чистый, детки в передниках, умывались каждый день, булочки пекли. Он не переносил духоты, щек, намазанных свеклой, он от этого сознание терял. А Голландию он обожал, тем более, что учился там корабельному делу. Голландия была его утопической социальной моделью. Социальными утопистами в России всегда были правители, а не интеллигенция. У них была масса идей. Всю страну сделать христианской. Бороды сбрить. Если не завтра, то через месяц. Он хотел со своей утопией перепрыгнуть из России русской в Россию голландскую и сломать русское сознание. Проснуться утром и – ура! – мы живем в Голландии. Эксперимент. В России не бывает эволюции, она двигается благодаря дискретным толчкам. Отсюда неизжитое допетровское языческое начало.

Но я отвлеклась. В Голландии художники были цеховиками, которые просто гениально много трудились. Мастера были необыкновенные, большие. Смотреть их работы нескончаемое удовольствие.

Одна их картина «Селедка с пивом» чего стоит!

Селедка с пивом

Еще и гимн есть посвященный селедке. Так и хочется соединиться с этим прекрасным миром. Великий Лотман Юрий Михайлович говорил: «Любая структуральная культура имеет издержки». Русский классицизм, русский классический роман имеет величайшую издержку – антирусский классический роман и имя ему Достоевский. И голландская культура имеет свою издержку – Рембрандт. Я всегда говорила и повторяю – он не был любим при жизни и прочно остается нелюбимым до сих пор. Голландия просто знает ему цену, но сердца голландцев ему не принадлежат. Они принадлежат художникам, воспевающим покой.

Скажите, вот когда написан этот портрет? Вы бы сказали вторая половина 19 века, когда уже потребности в изображении предметов не было. Здесь, в отличии от кукольного мира, где все вымыто, видно, что задача художника была в другом – в изображении личности человека. Это Рембрандт «Портрет неизвестной пожилой женщины». Отсюда другой язык, другая манера живописи. Откуда он взялся? Ниоткуда.

Я в прошлый раз говорила, что в отношении Рембрандта у меня есть своя идея и я снова ее выскажу, потому что по своему рождению он был сыном мельника, а по внутреннему содержанию – ого-го! Помните сказку о «Гадком утенке»? Вот и здесь была сказка. Подбросили Голландии крапленое яйцо, но это была божественная задумка. Может и не так, но во всяком случае Рембрандт иной – он другой. Вся его жизнь – это не жизнь и не биография. Это какая-то отдельная судьба, которую художник понимал. И не просто отдельная судьба, а отдельная история. Знаете, чем отличается биография жизни от проживания? Биография – это жизнетворение, когда вы это делаете. Или житийная биография, когда происходит восхождение над биографией. Но! Есть биографии и странные. А у него было жизнетворение. Великие люди все очень странные. Меня всегда поражала жизнь Гумилева. Постоянное творение чего-то.

Ахматова как-то сказала о Бродском: «Как мне его жалко! Такой хороший мальчик, такой милый, рыженький, стихи хорошие пишет и какую биографию делают нашему рыжему». Она понимала, что говорит. Биография это жизнетворение. Но есть такие, к которым подмешивается что-то еще – божественное провидение и это не зависит ни от чего. Огромное количество людей прошляпивают свою биографию. Мы ленивые и не любопытные. И тогда возможность биографии обнуляется. Только дата рождения и смерти, как на могильном камне. Лишь отрезок существования.

Вот у него была такая история и по-другому объяснить нельзя. Это обучение в школе Ластмана, необычной и уникальной для Голландии. Они обучались в школах или мастерских художников. Позже, в середине 17 века, во Франции появилась первая мировая Академия, где обучались художники.

Если вы, когда-нибудь в жизни попадете в один из лучших музеев мира – Венский музей, посмотрите картины второй жены Рубенса. Его первая жена умерла так же рано, как и жена Рембрандта и Рубенс женился на ее дальней родственнице, простой девушке Елене Фоурман. Эта картина так и называется «Елена Фоурман в шубке».

Елена Фоурман в шубке

Когда я ее увидала, у меня был культурный шок. Он написал свою любовь. Она обнажена, но одета в шубку из русских мехов. Боже мой, во-первых, вы не представляете себе ее ноги. Размер 45 – не меньше, во-вторых, они все в подагрических косточках, пастозные коленки – описать невозможно. И хотя, она довольно молодая, но тело, как из теста – нет упругости. Но, как она ему нравится! С каким обожанием он пишет свое счастье. Это не имеет никакого отношения к коленкам, он просто ей восхищается. И пишет так, что холст просвечивается не понятно, как. И тени все голубые, перламутровые, розовые и вы видите не только нежность, но и чудо живописи. Так писал только Ренуар. У него не было темных теней. Когда он увидал Веласкиса, то сказал: «Здорово, только темно». Он поставил ему руку и помог увидеть и услышать цвет.

Эта «Шубка» шедевр живописи. К сожалению, он редко писал сам, но это был человек особый, имевший свою школу, учеников, много писавших вместо него. Он подписывал картины.

Это Рембрандт со своей Саския. Такая тайная пирушка. Посмотрите, как мы одеты. Семейная фотография на память. Занавеска красивейшая. А в свидетели он берет нас с вами, приобщая к своей жизни. Это его стиль. Он жил в немоте. Ему не с кем было поговорить, в отличие от Рубенса, который всегда был в центре событий, вел свои дела по всему миру, ездил туда-сюда. А Рембрандт человек тайны, и он живет с этой тайной и всегда смотрит на нас. У него всегда самое главное спрятано. Его идея – это идея времени. Текучего времени. Они пируют. И пируют шикарно, нарядившись вельможами, как на маскарад. Какая на нем шляпа, кудри, камзол. Какая царица сидит у него на коленях. Не случайно один наш абитуриент, когда господин Меньшов, показав эту картинку, спросил: «Кто здесь изображен?» – не моргнув глазом, ответил: «Петр I с Екатериной Великой.

Автопортрет с Саскией на коленях – Рембрандт

Почти угадал. (смех) Нащупал идею правильно, но заблудился немного. Рембрандт нам как бы говорит: «Мы еще минуту назад сидели к вам спинами. Вы просто этого не знали, видимо, смотрели на другие картины. А теперь мы повернулись к вам лицами». И он поднимает свой кубок за нас и хочет, чтобы мы присоединились к ним. Сколько поколений людей прошло мимо этой картины? А ведь он всех приветствует. Какое мистическое проживание во времени. В картине часто кто-то поворачивается, а здесь вас подключают в этот момент эмоциональности. И он говорит: «Выпейте за нас, а мы за вас». И Саския с таки недовольным лицом и он ей говорит: «Ну, улыбнись, не будь такой бякой». И она улыбается, с такой неохотой. Она просто хочет быть только с ним. Мы ей не нужны. А как он ее нарядил! Видимо во все то, что накупил на базаре. Настоящий карнавал! Или тайная пирушка? Нет, это не карнавал, это очень интимный момент. И он каждую минуту предлагает нам быть рядом. Он словно смотрит на нас через зеркало, некий портал и просто проживает сейчас эту жизнь.

Заболоцкий написал о портрете Струйской:

Ты помнишь, как из тьмы былого,

Едва одетая в атлас.

С портрета Рокотова снова,

Смотрела Струйская на нас.

Александра Струйская

Запомните. это высветленная секунда на границе двух абсолютных тайн тьмы. Тьмой былого и будущего. Это одна минута. Вдруг зажжется свет на границе двух абсолютных тайн, которые мы называем время.

Я должна сказать, что, конечно, это человек с расширенным сознанием, но не хочу, чтобы он меня писал. Мало ли, что он там увидит. Бог его знает (смех).

Искусство и деньги – это большой вопрос. Меня когда-то очень поразило, что большевики берегли картины многих именных авторов. А ведь, чтобы хранить их требуются очень большие деньги. Нужна определенная температура, недоступность и прочее. Вот и Голландия этим поражает. Хранит Рембрандта, но не любит. Почему? А он стоит дорого. Кандинский в одной из своих работ написал, что «Рембрандт был первым абстрактным живописцем». Что он имел в виду, когда употребил словосочетание «абстрактный живописец»? Одно – цвет не соответствует предмету изображения. Он абстрактен и этот цвет живет сам по себе. Он использует цвет как живопись, как средство, как язык для передачи этого вне временного, вне предметного, вне действенного состояния. (Аплодисменты).

Лекция №9. Рембрандт – Рубенс – Ван Дайк – 17 век в живописи – Ришелье – русский классицизм – Петр Первый и этика России

Волкова: А где остальные? Или больше никого нет? Нет, нам надо выяснить отношения по-крупному. Вот это что? Вы скоро закончите учебу и меня больше не будет. Знаете, как вы плакать будете, что меня больше нет?

Студенты: Мы самые любящие.

Волкова: Ребята, вы ненормальные. Это вам нужно. Не мне. Я вам список подготовлю книг на всю жизнь – самых главных, которые нужны. Я вам сделаю передачу перед Новым Годом про розенкрейцеров. Это очень интересно, к тому же, поскольку я написала статью ко второму тому Пятигорского, а у него книга «Вспомнишь ли ты темного человека?» посвящена как раз им и, конечно, такую крамольную историю я не могу не прочитать. Сколько у нас осталось занятий?

Студенты: Два-три.

Волкова: Давайте честно посмотрим друг на друга. Наверняка, 29-го никто не придет, все расползутся, кто-куда. Я-то приду. Я никуда не уезжаю. Я сегодня прочитаю то, что хочу, а всякую предновогоднюю чепуху под Новый Год. Там розенкрейцеры и прочие будут. Значит, скажите, вам про Рембрандта понравилось?

Студенты: Да!

Волкова: Вот запомните, его надо смотреть так, как я вам рассказывала. Не улыбайтесь. Я не фанатичка имени меня. Был знаменитый скрипач Сколярский. Он в Одессе руководил школой, и все мировые скрипачи были его учениками. Он всегда говорил о себя так: «Это все школа имени менЕ». Она и сейчас есть, но гениев, почему-то не производит. Что я хочу сказать: вот существует художественная школа, но, иногда, в ней бывает так, что, что-то в нее затесывается. Это не обязательно, но что-то попадает. Вот так в голландскую школу попал Рембрандт. Это ведь наслаждение смотреть на их маленькие, уютные, чистые холсты, дающие информацию о стабильности, сытой, чисто-накрахмаленной жизни. Вкусная еда, изумительные предметы, даже, если это метла. Они надували бычьи пузыри, мазали их медом и подвешивали на потолок. И туда заползали мухи, а затем они его выворачивали, мыли и снова вешали. И изумительно все, прекрасно. Они создали образ своей страны и мира. Сколько он соответствовал тому, что было в реальности? Не больше и не меньше, как образы мира, созданные другими художниками, потому что художники создают оптимальный облик своего мира и, конечно, Рембрандт просто родился таким «уродом». Гении же все уроды – они другие. Лично мне такие единицы доказывают то, что мы знаем о себе совсем не то. Вот ваш Хлебников совсем не такой. Все тихо-тихо, а потом вам – раз!, и Конфуций, переводящий часы мирового времени. Надо вещи называть своими именами. Когда нет таких людей жизнь сгнивает. Они не очень комфортабельны для других, лишь иногда, но они очень нужны. Иначе жизнь остановится. Конечно, жить хочется в мире картинок малых голландцев, а не в картинах Рембрандта, но что поделаешь. Что у них всех общего? Я не могу на это ответить. Думаю, что эти люди рождаются с замыслом бога о человеке. И такой замысел был всегда.

Замечательный художник, кинорежиссер Николаш Форман сделал фильм о Моцарте. Я хочу напомнить вам об этом. Он сделал фильм о двух замечательных композиторах – Моцарте и Сальери. Только Моцарт воплотил замысел бога о человеке, а Сальери недовоплотился и закончил свою жизнь в сумасшедшем доме. Моцарту было тяжело и плохо, потому что гениальные люди очень несчастны, очень трагичны, а в них вложено намного больше, что могут переварить другие. И они трещат по швам, и не могут справиться со всем этим. Моцарт музыку не сочинял, он не успевал ее записывать. И Сальери у Пушкина говорит про него:

«Как некий Херувим он несколько занес к нам песен райских».

Понимаете? И Рембрандт такой же. С расширенным сознанием, помнящий то, что нам помнить не дано. Он помнил то, где он появился в этот мир. Поэтому в его картинах много непонятных людей. Та же девчонка с петухом в «Ночном дозоре». Кто она такая? Чего бежит? Или в «Блудном сыне», кто те люди? У него свой язык для выражения и он создает новые формы. Рембрандт не мог писать на том языке, как малые голландцы и, конечно, ему важна тема человечности. Настоящей человечности, высокой. Это тема очень серьезная, она высокой гуманности и глубины.

Он пишет лица, о которых никто ничего не знал и знать не мог, а если знали и встречали, то это были нищие евреи с базара. А когда Рембрандт видел этих нищих, он вспоминал свой первый приход в мир и видел в них библейских пророков. Никакого национального или этнического отношения не было. Он был художником и видел, как художник. Это из-за Зеркалья памяти и пропамяти. Идут, идут и наступают на нас, на мгновенье. Мы на черте прошлого и будущего. Из века в век, люди живут наделенные одними страстями. Они просто меняют эпохи и одежды. Остается лишь внимание и еще одно, о чем он пишет в своем автопортрете. Он стоит в одежде, лишенной любого обозначения. Он всегда апеллирует к нам. Он стоит с лопухом на голове и смотрит на нас. У него была школа и он любил учить, но что такое ученики Рембрандта? Они такую путаницу внесли! Он же ничему не мог их научить. Приходишь в музей, а там написано Рембрандт. Ты смотришь, а это не он. Тебя разыгрывают. И музеи это тоже знают. У них великолепные специалисты. Только эти картинки стоят один рубль, а его подлинники миллионы. Сорокина как-то заявила Пиотровскому: «А вот Паола Дмитриевна сказала, что у вас…» и он тут же: «Передай ей, чтобы она на порог не появлялась!» (смех). Мы год назад смотрели с ним «Мефистофель» Сокурова и сидели рядом, и он все время на меня косился. Я говорю: «Зачем, Сорокиной такие вещи говорите? Просто мы с вами разные. Давайте, любить друг друга, у нас разные задачи в жизни: ваша молчать, моя говорить».

Что может быть более, чем услышать от Рембрандта о грехе и милосердии? Достоевский сказал: «С этим человек предстанет на Страшном Суде: со своими грехами и с большой потребностью к милосердию». Только, когда Достоевский говорил эти слова, он говорил о Сервантесе. Они были современниками.

Мы говорим: «Эпоха Возрождения – это зрелое Средневековье, готические соборы, подлинное начало розенкрейцеровского рассвета». На самом деле имеем ввиду, что это был век коллективной безымянной гениальности, потому что соборы анонимны. Они принципиально анонимны. Философски анонимны. Возрождение – это эпоха принципиальной именной индивидуальности. Почему? Потому что это пафос сильной, могучей личности, делающей творение. Поэтому они с такой радостью и резали друг другу глотки без кинжала и мало с кем общались. Это я пришел! Я могу!

17 век высшее время расцвета живописи. Не эпоха Возрождения. Но уже в 17 веке подключен еще один вид деятельности: культурно-художественная литература. Возрождение имеет имена художников и архитекторов. А 17 век выступает литературой и изобразительным искусством и имеет самые громкие имена: Веласкис, Рубенс, Рембрандт, Шекспир, Мольер, Лопе де Вега. Ничего себе литература, театр и живопись! И теперь запомните главное. 17 век – это век формирования национальных государств с национальной государственной политикой и национальным сознанием, выражающим себя в художественных школах. Эпоха Возрождения – это эпоха гуманизма во всех странах. 16 век не имеет еще национальных школ и национальной политики, а 17 век – будьте любезны. Кто в Англии сидит и делает портреты? С елизаветинского времени Голландия поднимается мощно. Россия тоже поднимается. Романовы, Алексей Михайлович, уже пахнет петровской эпохой, князь Голицын со своей идеей переворота. Такое накопление форм в России 17 веке. Какая концентрация в Москве! Испания создает национальную школу. Это начинается с 16 века, но рассвет идет с 17-го. Англичане на первом месте безусловно со своим театром и с такой потрясающей философией. Один Фома Гоббс чего стоит! Я не говорю о какой-нибудь ерунде, как Свифт. И Голландия создает свою школу. Но Рембрандт не голландская школа. Это аномалия. Человек на все времена. И внутри этого времени и гораздо больше всех стоит. Голландская школа – это малые голландцы. В 17 веке нельзя было сказать: «Государство Бельгия со своим политическим стилем». Не было такого государства. Вот Голландия была, да имела такое самосознание, что стала несчастной. Они сгнили внутри себя. Этот рыжий черт Билл – Вильгельм Оранский сделал им такую гадость! Он приучил их к чему-то и сказал: «Это очень хорошо!» И они сказали: «Да, хорошо». Я была в одном голландском доме 3 года назад. У меня мурашки по коже бегали. Я пришла в дом к одному физику – ученику моего мужа. Вошла внутрь, а там картины малых голландцев. Та же медная посуда, те же полы, та же чистота. А ведь он физик мирового класса! и занимается тем же, чем и мой покойный супруг. Сказать страшно чем, язык не поворачивается: «Не турбулентными плазмами» (смех). Мне стыдно, потому что я никогда не могла понять, что это такое, хотя мне не раз объясняли. Итак, и полы у него дома в клеточку, и вечером они с женой в карты играют, пиво пьют. Это что же такое? Это не инсценировка. Когда они выезжают куда-нибудь, то везут с собой все, что им насоветовал тот рыжий. Они сгнившие полностью! Извините за эти слова.

А Бельгия, что осталась под Испанией – это государство, которое имеет свою систему. Это еще почти колония Испании и обслуживает ее. И 17 век имеет в Бельгии свою школу живописи. Один раз в жизни у них был Питер Пауль Рубенс и его школа, и все… Все померли и и на этом все кончилось. Но в отличие от Рембрандта, Рубенс был прямо противоположным человеком и занимался много чем еще. Он обожал заниматься негласной тайной политикой и держать в руках все нити. Представьте, Генрих IV, протестант, женится на Марии Медичи, на католичке и произносит знаменитое: «Париж стоит обедни». И в этот момент Рубенс пишет картины бракосочетания, потому что внедрился туда. Когда вы входите в Лувр, там все эти картины сохранились. И среди них есть такая: ангелы с небес спускаются и держат в руках то ли зеркало, то ли картину. Генрих стоит весь такой стильный, башмак выставил вперед, лента на груди, а ангелы показывают ему такую фламандскую девку. И от ее красоты тот в обмороке.

Генрих IV получает портрет Марии Медичи

Есть еще одна изумительная картина. Мария Медичи сидит на троне и принимает поздравления, а вы смотрите и видите, что у нее тоже огромная ступня с такими больными косточками.

Рождение наследника

Она скинула обувь и одной ногой трет другую, поскольку ноги разболелись от долгого стояния. Это каким надо быть стервецом, чтобы написать такую пышную, парадную картину и прилепить в нее такую деталь! Какой надо иметь характер?! Но он таким был. Обязательно в какой-нибудь квартире яд подмешает. Толстая Мария, большая и ногу трет. Но это не он писал, писала его школа. Он сделал из живописи большую индустрию. Ему надо было много политики, много дворцов, много денег, много картин, много торговли, много детей, много женщин. Я его понимаю. Мне тоже это нравится, и он мне нравится. Человек фантастического ума. Не то, что Рембрандт – пил дешевое вино, ел черный хлеб. А у этого красавца жизнь бурлила. Он письма пишет, дела политические решает, ему кто-то в ухо Плутарха и Цезаря читает, чуть не сказала «по телефону говорит», с кем-то переговаривается. Художник замечательный, как личность – хорошо темперированный клавир, такой симфоничный человек. Чем он отличался? Отличался тем, что был очень умным и, если видел в своем ученике проблеск гения, то в школе не держал. А, если ученик был середнячок, то сиди и пиши мои картины. Вот нашим бы школам так. У него было несколько учеников, что и составляло его школу. Их, наверное, трое наберется: Ван Дайк (Дейк), Снайдерс и Бруйвер.

Вот это Ван Дайк. Он очень широко распространен в европейских коллекциях. Вняв всем советам учителя, он стал настоящим живописцем. Вот есть открыватель школы – это Рубенс, а есть блистательные ученики. И вот таким был Ван Дайк. Он был практически портретистом, а Снайдерс писал натюрморты и всякие картины. Он редко писал портреты. И говорит ему Рубенс: «Знаешь, что, есть хорошая страна, замечательная, там никогда не будет живописи. Ее там просто нет, но им она нужна. У них сейчас такая пора, а писать некому». Я немножко вульгарно рассказываю вам правду, но вы можете верить, потому что есть переписка Рубенса. И вот он говорит Ван Дайку: «Эта страна хорошо платить будет, а соскучишься по молоку и сыру – приедешь на месяц. А страна эта называется Англия». И что вы думаете. Он послушал своего учителя и поехал в Англию. И попал в точку! Приемник Якова Стюарта – Карл I Стюарт, сказал: «Конечно нужно, чтобы нас запечатлели». Это тот Карл I, которому потом башку оттяпали, а мушкетеры его спасти хотели. Помните «Мушкетеры, 20 лет спустя»?