Текст книги "Заводная и другие (сборник)"

– Предлагаю еще больше.

– А если еще кому-то продашь?

– Мне целый флот ни к чему. Хватит и одного корабля.

– Тань Хок Сен желает возродить свою морскую империю в Тайском королевстве, – провозглашает толстяк и тут же резко спрашивает: – А вдруг ты уже продал?

– Могу только поклясться, что нет.

– Предками? Духами твоей семьи, которые рыщут по Малайе?

Хок Сен нервно переступает с ноги на ногу.

– Да.

– Покажи, как оно работает.

Старик удивленно поднимает брови.

– Разве еще не начали заводить?

– Так покажи сам.

– Опасаетесь западни? Думаете – бомба с лезвиями? Ну нет, я не в игры пришел играть, а за делом. – Он смотрит по сторонам. – Не могли бы вы позвать закрутчика? Давайте вместе поглядим, сколько джоулей он туда зарядит. Закрутите и сами все увидите. Но только очень осторожно – она не такая эластичная, как обычные пружины, – у нее свой скручивающий момент. Ронять нельзя. – Хок Сен машет молодому слуге. – Эй ты, ставь в мотальный станок, посмотрим, сколько джоулей сможешь в нее впихнуть.

Тот нерешительно смотрит на Навозного царя, получает добро и устанавливает коробочку с пружиной в похожее на велосипед устройство.

В деревьях шелестит легкий морской ветерок.

Тут Хок Сена снова охватывает беспокойство. Баньят заверил его, что это хорошая пружина, прошедшая контроль, а не из тех, которые всегда ломаются, едва начинаешь заводить; сказал, из какой именно кучи брать. Но теперь, когда слуга уже готов налечь на педали, его гложут сомнения: если он ошибся, если ошибся Баньят – а тот погиб под ногой обезумевшего мегадонта и подтвердить – в последний раз – не успел… Правда, Хок Сен и так был уверен… И все же…

Началось. Старик замирает. У слуги на лбу проступают капельки пота. Чувствуя необычное сопротивление, он удивленно смотрит на Навозного царя и его гостя и переключает скорость. Педали вертятся – сперва медленно, потом быстрее. Нажимая на них все сильнее, юноша постоянно подстраивает передачу – заряжает и заряжает пружину энергией.

Толстяк задумчиво произносит:

– Я знал человека, который работал на твоей фабрике – несколько лет назад. Он так богатствами не разбрасывался, своих собратьев желтобилетников так не обхаживал. – И, помолчав немного, продолжает: – Я, конечно, понимаю, что его ради часов убили белые кители – избили и обчистили прямо на улице за то, что вышел в комендантский час.

Хок Сен только пожимает плечами, а сам гонит от себя воспоминания о человеке, который кровавым мешком лежит на мостовой, умирает и просит помочь.

Навозный царь глядит на него многозначительно.

– И вот теперь ты работаешь на ту же компанию. Не похоже это на случайное совпадение.

Старик молчит.

– Собакотраху стоило бы быть поосмотрительней. Опасный ты человек.

Хок Сен решительно мотает головой.

– Я лишь хочу вернуть себе то, что когда-то имел.

А слуга по-прежнему крутит педали, заправляет джоули, втискивает в маленькую коробочку все больше и больше энергии. Навозный царь старается не показывать удивление, но смотрит, широко раскрыв глаза: любая другая пружина того же размера давно бы перестала заводиться. Велостанок протяжно скрипит.

– Этот всю ночь будет ее накручивать. Тут нужен мегадонт.

– Как так выходит?

– Новая смазка – позволяет сворачивать металл гораздо туже, причем тот не переклинивает и не лопается.

– Потрясающе…

– Если скручивать более подходящей силой – с помощью мегадонта или мула, – переход калорий в джоули выйдет почти стопроцентный.

Навозный царь глядит, как слуга вращает педали, и улыбается.

– Проверим мы твою пружину. Если отдает энергию так же хорошо, как принимает, – будет тебе корабль. Неси чертежи с документами. Вот с такими люблю иметь дело. – Он приказывает подать выпивку. – За нового партнера!

У Хок Сена будто гора с плеч падает. В первый раз за долгое время, прошедшее с тех пор, как в переулке его руки залила кровь, как тот человек просил, но не получил пощады, старик чувствует вкус спиртного, и ему это приятно.

13

Джайди вспоминает, как впервые увидел Чайю. Он только что закончил бой, один из своих первых, с кем именно – уже позабыл, но как сходит с ринга, как его поздравляют, говорят, что в движениях превзошел самого Най Каном Тома[66]66
  Легендарный боец, мастер тайского бокса, жил в XVIII веке.


[Закрыть], и сейчас представляет очень ясно. Тем вечером они с друзьями выпили лао-лао и высыпали на улицу – хохотали, гоняли мяч для сепак такро, куролесили, наслаждались победой и жизнью.

Тогда-то и повстречалась ему Чайя: она закрывала ставнями фасад родительского магазинчика, где продавались бархатцы и недавно восстановленный жасмин для храмовых церемоний. Он улыбнулся ей. Девушка посмотрела на пьяную компанию с неприязнью, однако Джайди пронзило острое чувство, будто они были знакомы в прошлой жизни и наконец встретили друг друга – свою любовь и судьбу.

Он смотрел на нее ошеломленно, и друзья это заметили – и Суттипонг, и Джайпорн, и остальные. Все приятели умерли во время эпидемии лилового гребешка – рванули сжигать деревни, где вспыхнула болезнь, и погибли. Но Джайди помнит их самих, и как шутили над его глупо-влюбленным взглядом. А Чайя окатила молодого бойца презрением и прогнала.

Девушки к нему так и липли: одним нравилась его спортивная популярность, другим – белая форма. Одна Чайя при встрече посмотрела холодно и отвернулась.

Джайди месяц собирался с духом, потом, приодевшись, пришел, купил цветов для храма, взял сдачу и незаметно исчез. Неделю за неделей заглядывал в магазинчик, всякий раз говорил с ней чуть дольше, налаживал контакт и поначалу думал: Чайя понимает, что так пьяный болван заглаживает свою вину. Но потом стало ясно: она не узнала в нем наглеца с улицы, да и вовсе забыла тот случай.

Джайди никогда не напоминал об их первой встрече, даже когда поженились. Было бы унизительно признаться и рассказать, что человек, которого она любит, и тот пьяный идиот – одно лицо.

А теперь ему предстоит совершить даже худший поступок – упасть в глазах своих сыновей. Ниват и Сурат с серьезным видом наблюдают, как отец, надев белую форму, встает перед ними на колени.

– Что бы вы ни увидели сегодня, позора в этом нет.

Дети все так же серьезно кивают, хотя не понимают ни слова. «Принуждение», «безысходность» – в их возрасте такого еще не знают. Джайди прижимает малышей к себе и выходит под ослепительное солнце.

В глазах Каньи, которая ждет его в велорикше, сострадание, хотя из вежливости прямо она ничего не скажет.

Едут молча. Впереди возникает министерский комплекс: у ворот сгрудились повозки, слуги ждут хозяев. Значит, свидетели уже начали прибывать.

Они проезжают ворота и останавливаются у храма. В вате Пхра Себа, который построили в честь мученика во имя разнообразия форм жизни, белые кители дают клятвы, проходят посвящение в защитники королевства, получают первые звания. Именно здесь…

Джайди так и подскакивает от злости: по ступеням храма бродят целые стада фарангов. Иностранцы на территории министерства! Торговцы, фабриканты, японцы – обгоревшие на солнце, потные зловонные существа – облепили самое священное место.

– Джай йен йен, – негромко говорит Канья. – Так велел Аккарат, это часть сделки.

Джайди и так не в силах скрыть отвращение, а тут еще и Аккарат стоит рядом с Сомдетом Чаопрайей и что-то ему говорит – похоже, рассказывает анекдот. Эти двое сошлись слишком близко. Генерал Прача с бесстрастным видом оглядывает толпу с вершины лестницы, вокруг него в храм шагают братья и сестры, с которыми Джайди работал и сражался бок о бок. Тут же Пиромпакди: на лице довольная улыбка – счастлив, что отомстит за свои убытки.

Их приезд замечают, всюду слышен шепот.

– Джай йен йен, – напоминает Канья, прежде чем выйти из рикши.

Джайди под конвоем отводят в храм.

Золотые статуи Будды и Пхра Себа безмятежно взирают на собравшихся. На стенных панелях – сцены падения Старого Таиланда: фаранги выпускают чуму, тенета пищевой западни охватывают землю, животные и растения гибнут, его королевское величество Рама XII созывает жалкие остатки войск, которые с флангов прикрывает Хануман[67]67
  Обезьяноподобное божество, воитель, один из главных героев эпоса «Рамаяна».


[Закрыть] и его воины-обезьяны; Крут, Киримукха[68]68
  Мифические существа: Крут (Гаруда) – получеловек-полуптица, Киримукха – демон.


[Закрыть] и армия полулюдей-полудемонов отражают наступление океана и волну эпидемий. Разглядывая картины, Джайди вспоминает, какую гордость испытывал в день своего посвящения.

Снимать в министерстве нельзя, поэтому кругом с карандашами на изготовку столпились газетные писаки. Джайди снимает обувь и входит внутрь, за ним – двое прислужников; эти шакалы только не визжат от восторга в предвкушении суда над своим злейшим врагом. Сомдет Чаопрайя садится на колени возле Аккарата.

Джайди глядит на защитника королевы и думает: как прежнего короля, божественного по своей природе человека, смогли обмануть и назначить на эту должность Сомдета Чаопрайю, ведь он почти сплошное зло? От мысли о том, что рядом с Дитя-королевой находится записной злодей, у Джайди мурашки бегут по коже и…

Тут у него екает сердце: возле Аккарата сидит тот самый незнакомец с якорных площадок – надменный острый взгляд, вытянутое крысиное лицо.

– Холодное сердце, – напоминает Канья и ведет его дальше. – Ради Чайи.

Джайди берет себя в руки и, склонив голову поближе к помощнице, говорит:

– Это он ее похитил. Тот, с аэродрома. Вон, рядом с Аккаратом!

Канья быстро пробегает глазами по лицам.

– Даже если так, мы все равно должны сделать то, за чем пришли. Вариантов нет.

– Ты правда так считаешь?

Она покорно кивает:

– К сожалению. Хотела бы я…

– Не беспокойся. – Джайди незаметно показывает на Аккарата и незнакомца с якорных площадок. – Главное – помни: эти двое ради власти пойдут на что угодно. Усвоила?

– Да.

– Клянешься Пхра Себом?

Канья, немного возмутившись, отвечает кивком:

– Да. Прямо сейчас не могу, но считайте, что уже трижды поклонилась. – Она отходит. В ее глазах будто стоят слезы.

В толпе шикают: Сомдет Чаопрайя выступает вперед – наблюдать за вынесением приговора. Четверо монахов начинают петь. По более радостному поводу – в честь свадьбы или закладки первого камня какого-нибудь здания – их было бы семь или девять, но эти обслуживают акт унижения.

Затем к собравшимся выходят министр Аккарат и генерал Прача. В дыму звучит монотонное пение на пали[69]69
  Язык, на котором написана большая часть буддийской литературы.


[Закрыть], которое напоминает, что все в мире преходяще, что даже Пхра Себ, переполненный состраданием к гибнущей природе и отчаянием, понял эту неизбежную быстротечность жизни.

Монахи смолкают. Сомдет Чаопрайя подзывает Аккарата и Прачу предстать перед ним и склониться в глубоком кхрабе. С каменным лицом он смотрит, как двое заклятых врагов выказывают почтение королевской власти – единственному, что у них есть общего.

Высокий, упитанный Сомдет Чаопрайя нависает над ними как башня и смотрит сурово. О его привычках и пороках постоянно ходят слухи, но именно его назначили защитником ее величества вплоть до коронации. Он вовсе не член королевской семьи, да и быть им не может, но Джайди не по себе от того, что Дитя-королева живет под влиянием этого человека. Если бы ее жизнь не так зависела от него, можно было бы…

Подходят Аккарат с Прачой. Джайди гонит почти богохульную мысль и делает кхраб перед министром. Газетчики начинают неистово чиркать карандашами по бумаге. Аккарат довольно улыбается, а Джайди еле сдерживает кулаки.

«Ничего, придет и мое время», – думает он и осторожно встает с колен.

– Неплохо, капитан. Я почти поверил в твое раскаяние, – говорит ему министр, наклонившись поближе.

Джайди с каменным лицом смотрит на зрителей и писак, у него сжимается сердце: дети, их привели посмотреть на унижение отца.

– Я превысил свои полномочия, – говорит он генералу Праче, который холодно смотрит на него с края помоста. – Я опорочил имя своего начальника и само министерство природы, хотя всю жизнь оно было мне родным домом. Мне стыдно за то, что я использовал данную им власть в своих корыстных целях, что вводил в заблуждение коллег и руководителей, что попрал мораль. – Ниват и Сурат, которых держит за руки бабушка, мать Чайи, не сводят с него глаз. – Я умоляю простить меня и дать мне возможность исправиться.

Генерал Прача идет к нему решительным шагом. Джайди снова в знак покорности падает на колени, но тот проходит мимо, едва не задев ногой его голову, и громко объявляет:

– Независимым следственно-судебным комитетом установлено: капитан Джайди виновен во взяточничестве, коррупции и злоупотреблении властью. – Тут генерал бросает на Джайди быстрый взгляд. – Принято решение о том, что капитан более не может нести службу в рядах министерства. В искупление содеянного он будет на девять лет отправлен в монастырь и лишен имущества. Министерство возьмет его детей на попечительство, но лишит их отцовской фамилии. – И, глядя на Джайди, прибавляет: – Если Будда смилостивится, со временем ты поймешь, что всему виной твои собственные гордыня и алчность. А не поймешь в этой жизни – надеюсь, получишь шанс стать лучше в следующей. – С этими словами Прача отходит в сторону, оставляя Джайди лежать ниц.

– Мы принимаем извинения министерства природы за ошибки генерала и надеемся в дальнейшем улучшить наши отношения. Особенно теперь, когда эту змею лишили яда, – говорит Аккарат.

Сомдет Чаопрайя знаком велит главам двух самых могущественных министерств засвидетельствовать друг другу почтение. По толпе пролетает вздох, и люди спешат на улицу рассказать всем об увиденном.

Джайди по-прежнему стоит на коленях, и только когда Сомдет Чаопрайя уходит, его поднимают двое монахов – серьезные лица, бритые головы, потрепанные и выцветшие шафрановые одежды. Они указывают, куда идти. Теперь он один из них – на целых девять лет лишь за то, что поступил как надо.

Подходит Аккарат.

– Итак, кун Джайди, похоже, ты наконец осознал пределы, за которые не стоило заходить. Не слушал, когда тебя предупреждали, а жаль – все могло бы обойтись.

Джайди через силу делает ваи и цедит сквозь зубы:

– Вы получили что хотели. Теперь отпустите Чайю.

– Какая жалость: даже не знаю, о чем ты.

Джайди пытается понять по глазам, лжет он или нет, но ответа не находит.

«Так кто же мой враг? Ты или нет? Ее уже убили или пока держат как безымянного арестанта где-нибудь в тюрьме у твоих приятелей? Живая она? Мертвая?»

Отбросив размышления, Джайди предупреждает:

– Верните ее, или я вас выслежу и загрызу, как мангуст – кобру.

– Поосторожнее с угрозами. Будет жаль, если еще что-нибудь потеряешь, – совершенно спокойно отвечает Аккарат и бросает взгляд на Нивата и Сурата.

Джайди холодеет.

– Только попробуй тронуть детей.

– Каких детей? – смеется министр. – Нет у тебя больше никаких детей. У тебя вообще больше ничего нет. Просто счастье, что генерал Прача – твой друг. Я бы на его месте отправил их на улицу рыться в зараженных отходах. Вот это был бы тебе хороший урок.

14

Избиение Бангкокского тигра стоило, конечно, обставить посерьезней. Говоря откровенно, если не считать списка участников, эта церемония мало отличалась от прочих малопонятных тайских религиозных или светских мероприятий. Как-то слишком быстро его разжаловали.

Двадцати минут не прошло с тех пор, как Андерсона ввели в министерский храм, и вот он уже молча наблюдает за хваленым Джайди Роджанасукчаи, который то и дело покорно делает кхраб в сторону министра торговли Аккарата. Золотые статуи Будды и Себа Накхасатхиена тускло поблескивают, созерцая торжественное действо. На лицах участников ни тени эмоций, даже Аккарат обходится без торжествующей улыбки. Еще несколько минут – и монахи прекращают бубнить, а зрители встают и уходят. Вот и все.

Теперь, стоя снаружи бота у храма Пхра Себа, Андерсон ждет, когда его наконец вывезут из комплекса. Умопомрачительное количество проверок и личных досмотров при входе на территорию министерства заставило его вообразить, что он наверняка раздобудет немного ценной информации. Например, о том, где тайцы прячут свой драгоценный банк семян. Глупо, конечно, но после четвертого обыска он почти уверился – сейчас войдет и тут же встретит самого Гиббонса, который, гордо, словно ребенка, прижимает к груди свежесконструированный нго.

На самом же деле его провезли в рикше вдоль оцепления, состоявшего из мрачных белых кителей, высадили прямо у ступеней храма, заставили снять обувь, досконально ощупали и вместе с другими свидетелями запустили внутрь.

Сквозь густые заросли деревьев вокруг храма территорию министерства не разглядеть. Даже как бы случайные, устроенные «Агрогеном» пролеты дирижаблей дали ему больше сведений, чем это упорное стояние в самом центре комплекса.

– Вижу, тебе вернули обувь.

Не спеша подходит ухмыляющийся Карлайл.

– Их так осматривали – думал, отправят в карантин.

– Тут просто не любят запах фарангов. – Он достает сигарету себе, предлагает Андерсону, и они закуривают под пристальными взглядами охранников. – Как церемония? Понравилась?

– На мой взгляд, могли бы устроить целое представление.

– А им не надо. Все и так понимают, что к чему, – генерал Прача потерял лицо. В какой-то момент мне даже показалось, что эта их статуя Пхра Себа треснет от стыда пополам. Королевство меняется – по всему видно.

Андерсон припоминает здания, которые заметил краем глаза по дороге к храму: все обветшалые, в сырых пятнах, в лианах. Если поражение Бангкокского тигра недостаточный довод, то поваленные деревья и неопрятные газоны – это верный признак.

– Должно быть, ты горд своим успехом.

Карлайл затягивается сигаретой и медленно выпускает струйку дыма.

– Скажем так: этим этапом я доволен.

– Вот на них ты произвел впечатление. – Андерсон кивает в сторону «Фаланги фарангов». Ее члены, похоже, уже начали пропивать полученную компенсацию: Люси подбивает Отто спеть тихоокеанский гимн прямо перед угрюмыми вооруженными кителями. Отто замечает Карлайла, шатаясь, подходит и дышит перегаром лао-лао.

– Ты пьян? – спрашивает Карлайл.

– Абсолютно. – На лице у торговца гуляет хмельная улыбка. – Пришлось все выпить у ворот. Эти стервецы не дали пронести бутылки, чтоб отпраздновать. И еще у Люси опиум забрали. – Он хлопает Карлайла по плечу. – А ты был прав, старый подонок, так прав, что правее некуда. Посмотри на физиономии этих чертей в кителях – будто горькой тыквы объелись. – Отто, пьяно улыбаясь, шарит в поисках Карлайловой ладони – хочет пожать. – Как им утерли нос – посмотреть приятно. Вот вам «добровольные пожертвования»! Ты хороший человек, Карлайл. Ты хороший человек. Спасибо тебе. Если б не ты – я б не разбогател, а теперь!.. – Он радостно хохочет, отыскивает наконец его руку, жмет и повторяет: – Хороший человек. Хороший.

Тут Люси зовет его обратно в очередь:

– Эй ты, пьянь несчастная, рикша ждет!

Отто, шатаясь, уходит и под неодобрительными взглядами белых кителей пытается не без посторонней помощи влезть в повозку. С вершины храмовой лестницы за сценой наблюдает женщина в офицерской форме.

– О чем, по-твоему, она думает? – спрашивает Андерсон. – Смотрит на пьяных фарангов, топчущих ее землю, и что, интересно, видит?

Карлайл делает затяжку и не спеша выпускает струйку дыма.

– Зарю новой эпохи.

– Назад в будущее, – бормочет себе под нос Андерсон.

– Что?

– Ничего особенного. Йейтс так говорил. Сейчас минимум усилий дает максимум эффекта. Мир уменьшается.

Люси с Отто, кое-как забравшись в рикшу, катят по дорожке, последний громко благословляет всех подряд достопочтенных белых кителей, которые помогли ему разбогатеть, выплатив компенсации. Карлайл смотрит на Андерсона и одним движением брови задает вопрос. Андерсон, затягиваясь сигаретой, прикидывает, какие именно возможности ему предлагают.

– Я хочу личной встречи с Аккаратом.

– Какое наивное детское хотение, – фыркает Карлайл.

– Дети в такие игры не играют.

– Думаешь, так легко возьмешь его в оборот, сделаешь мальчиком на побегушках? Тут тебе не Индия.

– Скорее Бирма, – серьезно говорит Андерсон и тут же усмехается, заметив, что Карлайл ошарашен таким ответом. – Спокойно, разорение стран больше не в наших интересах, а вот свободная торговля – другое дело. Не сомневаюсь, что мы найдем с ним хотя бы общие цели. Но сперва мне нужна эта встреча.

– Какой осторожный. – Карлайл бросает и затаптывает сигарету. – А я уж начал думать, что ты любишь риск.

– Ну нет, приключения мне ни к чему. Может, вон тем алкоголикам и надо… – Тут он замолкает, раскрыв рот.

В толпе стоит Эмико. Среди обступивших Аккарата японских бизнесменов и политиков, которые о чем-то беседуют и улыбаются, он краем глаза улавливает знакомые рваные движения.

– Боже мой! – ахает Карлайл. – Это что – пружинщица? Пружинщица в министерстве?

У Андерсона слова застревают в горле.

Нет, ошибся. Не Эмико. Те же жесты, но не она. Эта – в дорогой одежде, на шее поблескивает золото, лицо немного другое. Девушка поднимает руку и механически-неестественно заправляет за ухо локон черных шелковистых волос.

Андерсон выдыхает.

Пружинщица какое-то время с милой улыбкой встречает каждое слово Аккарата, а потом представляет ему своего хозяина, в котором Андерсон узнает человека с фотографий, сделанных разведкой, главного управляющего компании «Мисимото». Он что-то говорит девушке, и та, поклонившись, спешит к рикшам чуть нелепой, но изящной походкой.

Эта очень похожа на Эмико: такие же нарочитые продуманные движения. Андерсон вздыхает. Все в ней напоминает ту, другую, отчаявшуюся, одинокую и беззащитную девушку, которая лежит в его постели, жадно выспрашивает о деревне своих собратьев («Какие они? Кто еще с ними живет? У них правда нет хозяев?») и так хочет надеяться. До чего они разные – Эмико и эта ухоженная пружинщица, которая грациозно скользит мимо чиновников и белых кителей.

– Вряд ли ее пустили в храм, – произносит наконец Андерсон. – До такого бы они не дошли. Думаю, оставили ждать снаружи.

– Да, но взбесились-то уж точно. – Карлайл вытягивает шею, разглядывая японскую делегацию. – А знаешь, у Райли тоже есть такая – выступает в шоу уродцев у него в дальнем зале.

– Надо же, не знал, – сдавленно замечает Андерсон.

– Точно говорю. Трахает все, что движется. Советую посмотреть – вот где дичь настоящая, – негромко усмехаясь, говорит Карлайл. – О, гляди – ее заметили. Похоже, королевский защитник в шоке.

Сомдет Чаопрайя пялится на пружинщицу ошалело, как корова, которую ударили по голове перед тем, как забить.

Андерсон хмурит брови и, к своему удивлению, тоже переживает.

– Ну нет, не станет он статусом рисковать. По крайней мере из-за пружинщицы.

– Как знать – репутация-то у него не безупречная. Говорят, очень любит развлечения. При прежнем короле он был не такой, как-то держал себя в руках, а теперь… – Карлайл замолкает и, кивнув в сторону девушки, замечает: – Не удивлюсь, если японцы скоро сделают ему такой вот подарочек от чистого сердца. Сомдету Чаопрайе не отказывают.

– Взятка.

– Как и всегда. Но эта окупится. Говорят, он уже заправляет почти всеми делами во дворце, прибрал к рукам большую власть. Дружба с ним – хорошая страховка на время следующего переворота. Вот смотри: на первый взгляд все тихо-спокойно, но под ковром идет большая драка. Мир между Прачой и Аккаратом ненадолго – они точат зуб друг на друга с самого двенадцатого декабря, – говорит Карлайл и, помолчав, добавляет: – Если надавим где надо – то поможем решить исход дела.

– Это дорого встанет.

– Ну, твоим-то вряд ли. Немного золота и нефрита, чуток опиума. – И добавляет тише: – По вашим меркам, так вообще дешево.

– Хватит торговаться. Будет мне встреча с Аккаратом или нет?

Карлайл хлопает Андерсона по спине и хохочет:

– Обожаю работать с фарангами – вы по крайней мере такие прямолинейные! Не переживай – все уже устроено. – Он шагает к японцам и окликает Аккарата. Министр пристально смотрит на Андерсона – тот делает ваи – и, как подобает людям его ранга, отвечает на приветствие едва заметным кивком.

За воротами министерства Андерсон окликает Лао Гу и уже хочет ехать обратно на фабрику, как с разных сторон к нему подходят двое тайцев, берут под локти и куда-то ведут.

– Сюда, пожалуйста, кун.

На мгновение он решает, что схвачен белыми кителями, но тут замечает дизель-угольный лимузин. Пока его сажают в машину, Андерсон, борясь с паранойей, думает: «Хотели бы убить – выбрали бы время поудачней».

Дверь с треском закрывают, и он замечает, что напротив него сидит и сияет улыбкой сам министр торговли Аккарат.

– Спасибо, что составили мне компанию.

Андерсон оглядывает салон: прикидывает, сможет ли сбежать или водитель запер все замки. Худшее в любой работе – разоблачение, когда внезапно обнаруживаешь, что всем вокруг известно о тебе слишком многое. Вспомнить хотя бы Финляндию – как Питерс и Лей отчаянно брыкались, вися в петле над толпой.

– Кун Ричард рассказал, что у вас есть некое предложение, – подсказывает Аккарат.

– Думаю, мы с вами имеем общие интересы, – медлит Андерсон.

– Нет, – решительно мотает головой министр. – Последние пятьсот лет ваш народ пытался уничтожить мой, и ничего общего у нас быть не может.

Осторожно улыбаясь, Андерсон замечает:

– На некоторые вещи мы, естественно, смотрим по-разному.

Машина трогается.

– Речь не о точке зрения. С тех самых пор как первые миссионеры сошли на наш берег, вы стремились нас уничтожить. В эпоху Экспансии хотели прибрать все, что только можно, пообрубали королевству руки и ноги, и только мудрость правителей спасла нас от худшего, а вы все никак не отступались. Глобальная экономика – это ваше божество – оставила стране неимоверно узкую специализацию, а когда настало Свертывание, бросила умирать с голода. – Тут он многозначительно смотрит на Андерсона и продолжает: – А потом вы наслали пищевые эпидемии и лишили нас почти всего риса.

– Не знал, что министр торговли – сторонник теории заговора.

– Так кого вы представляете? «Агроген»? «ПурКалорию»? «Тотал Нутриент Холдингз»?

Андерсон разводит руками.

– Насколько я понимаю, вы заинтересованы в создании более прочного правительства. Мне есть что предложить – если, конечно, сможем договориться.

– Чего вы хотите?

Андерсон, глядя министру прямо в глаза, говорит:

– Доступ к банку семян.

Аккарат вздрагивает.

– Это исключено.

Машина сворачивает и, набирая ход, едет по улице Рамы XII. Кортеж расчищает дорогу, за окнами бежит размытый скоростью Бангкок. Андерсон успокаивающе поднимает руку.

– Нам не нужен весь банк – только образцы.

– Банк семян дает нам независимость от таких, как вы. Когда случилась эпидемия пузырчатой ржавчины, когда долгоносики со взломанными генами заполонили планету, он уберег нас от еще худших бед, но даже тогда люди умирали миллионами. Вам сдались Индия, Бирма и Вьетнам – мы держались. А теперь просите отдать наше главное оружие? – Аккарат смеется. – Я, может, и хочу увидеть, как генералу Праче сбреют волосы и брови и с позором отправят его в лесной монастырь, но на моем месте он сказал бы то же самое: ни один фаранг не должен трогать сердце нашей страны. Отнимите руку, отнимите ногу, но голову, а тем более сердце трогать не смейте.

– Нам нужен генетический материал. Многие наши ресурсы истощены, а вирусы продолжают мутировать. Если надо – поделимся результатами исследований. И даже прибылью.

– Думаю, то же самое вы предлагали и финнам.

Андерсон подается вперед.

– То, что произошло в Финляндии, – трагедия, и не только для нас. Если миру по-прежнему нужна пища, надо идти впереди цибискоза и японских долгоносиков. Это единственный способ выжить.

– То есть сперва вы загнали мир в ярмо своими патентованными злаками и семенами, с удовольствием его поработили и вдруг поняли, что тянете всех нас в ад.

– Да, так говорят грэммиты. А на деле жучки и пузырчатая ржавчина никого не ждут. Только у нас хватит научных ресурсов вылезти из этого кошмара, и мы надеемся найти ключ к выходу в вашем банке семян.

– А если не найдете?

– Тогда какая разница, кто командует королевством – придет новая мутация цибискоза, и кашлять кровью будет каждый.

– Все равно это исключено. Банк – под контролем министерства природы.

– Мне казалось, мы обсуждаем возможность смены руководства.

Аккарат хмурит бровь.

– Значит, вам нужны образцы? Даете нам оружие, оборудование, средства, а взамен – только их?

– Да. И еще кое-что. Точнее, кое-кого. Гиббонса. – Андерсон внимательно следит за реакцией министра.

– Гиббонс? – пожимает плечами тот. – Не слышал о таком.

– Фаранг, один из наших. Хотим вернуть – покушался на чужую интеллектуальную собственность.

– А вам это наверняка очень не понравилось? – смеется Аккарат. – Любопытно встретить одного из вас вот так, вживую. Мы, конечно, постоянно обсуждаем тех калорийщиков, которые затаились на Ко Ангрите как пхи красу[70]70
  Злой дух, который предстает по ночам в виде женской головы без тела.


[Закрыть] и замышляют, как бы подмять под себя королевство, но вы… – Он внимательно разглядывает Андерсона. – Я бы мог приказать швырнуть вас под ноги мегадонту или разорвать на части и бросить зверям и птицам. Никто бы даже не пикнул. Были времена, когда от одного слуха о том, что где-то ходит калорийщик, народ устраивал бунты. И вот вы – сидите тут и не очень волнуетесь.

– Времена изменились.

– Совсем не так сильно, как вы полагаете. Так вы храбрец или глупец?

– Могу задать тот же вопрос. Не многие решились бы так сильно пнуть белых кителей и уйти невредимыми.

Аккарат улыбается.

– Предложи вы мне деньги и оборудование на прошлой неделе, я был бы весьма признателен, но теперь, в свете нынешних обстоятельств и недавней победы, я лишь приму ваше предложение к сведению. – Он стучит в стекло водителю, приказывая съехать к обочине. – Вам повезло, что я в прекрасном настроении. В другой раз я велел бы разорвать калорийщика в кровавые клочья – вот тогда день бы задался. – Аккарат показывает Андерсону на дверь. – Я обдумаю ваши слова.