Текст книги "Заводная и другие (сборник)"

Все хохочут.

– Дело не в вашу пользу.

– Все-таки думаю, что у меня хорошие шансы. Готов поставить на себя приличные деньги.

– Деньги? – кривится Сомдет Чаопрайя. – Речь вроде шла о вашей жизни.

– Как насчет разработок моей пружинной фабрики?

– При желании я получу их вот так. – Защитник Дитя-королевы раздраженно щелкает пальцами. – Раз – и они мои.

– Понимаю.

«Все или ничего».

– А если я предложу королевству последнюю версию ю-тексовского риса, созданную моей компанией? Это хорошая ставка? Причем не только сам рис, а еще и нестерилизованное зерно. Сможете собирать урожай и высаживать заново, пока оно устойчиво к пузырчатой рже. Вряд ли моя жизнь дороже такого риса.

Все тут же замолкают.

Сомдет Чаопрайя внимательно изучает фаранга.

– А взамен? Чего вы хотите в случае победы?

– Хочу запустить тот проект, который мы обсуждали ранее – все на тех же условиях, а они, как мы оба понимаем, исключительно выгодны и вам, и королевству.

– А вы настойчивы, – прищурившись, говорит защитник Дитя-королевы. – Но что помешает вам просто не дать нам обещанный рис, если проиграете?

Андерсон с улыбкой показывает на своего компаньона:

– Думаю, если не справимся, вы сможете разорвать нас с господином Карлайлом мегадонтами. Такие гарантии устроят?

У Карлайла вырывается истеричный смешок.

– Да что ж это за спор такой?

Не сводя глаз с Сомдета Чаопрайи, Андерсон отвечает:

– Единственный стоящий. У меня нет ни малейших сомнений в том, что его превосходительство поступит честно, если я смогу его удивить, поэтому в знак доверия вручаю ему нашу жизнь. Вполне здравые условия. Мы же оба – достойные люди.

– Принято. – Сомдет Чаопрайя хлопает Андерсона по спине: – Удиви меня, фаранг. И желаю удачи. С удовольствием посмотрю, как тебя растопчут.

По городу они следуют удивительной процессией: благодаря эскорту Сомдета Чаопрайи легко минуют блокпосты и слушают, как позади в темноте раздаются удивленные возгласы кителей, сообразивших, кого они хотели задержать.

Карлайл утирает лоб платком.

– Господи, Андерсон, ты безумная скотина. Зачем только я вас свел?

Теперь, когда ставки сделаны и риски определены, его компаньон склонен с ним согласиться. Предлагать ю-тексовский рис – это слишком. Даже если начальство поддержит, финансисты будут против. Заменить погибшего калорийщика куда проще, чем восстановить запасы зерна. Если тайцы станут экспортировать рис, прибыли не видать долгие годы.

– Все нормально. Поверь мне, – ворчит он.

– Поверить? Сначала поверить, а потом – под ноги мегадонту? – Карлайл озирается. – Бежать надо.

– Забудь. Сомдет Чаопрайя сказал охранникам, что делать, если мы вдруг передумаем. – Андерсон кивает в сторону едущей позади рикши. – Попробуешь – пристрелят.

Вскоре впереди возникают знакомые башни.

– Плоенчит? Иисусе и Ной ветхозаветный! Ты хочешь отвести туда Сомдета Чаопрайю?

– Спокойно. Ты сам навел меня на эту мысль.

Андерсон выходит из повозки. Сомдет Чаопрайя, кружащий у дверей среди своей охраны, бросает на него сочувственный взгляд и качает головой.

– Вы это хотели мне предложить? Девочек? Секс?

– Не спешите судить. Заходите, прошу вас. К сожалению, здесь только лестница, условия совершенно вас не достойные, но, уверяю, цель того стоит.

Сомдет Чаопрайя, пожав плечами, пропускает фаранга вперед. Охранники беспокойно глядят в темноту и теснее обступают хозяина. Сидящие на ступенях наркоманы и шлюхи видят его, перепуганно падают ниц и делают кхраб. Телохранители бегут вверх, осматривая дорогу, но слух о прибытии гостя их опережает.

Сомдет Чаопрайя входит в распахнутые двери клуба «Сойл» – девочки падают на колени – и брезгливо спрашивает:

– Вот, значит, какие места вы, фаранги, предпочитаете?

– Как я уже говорил, место действительно не лучшее, приношу извинения. Нам сюда. – Андерсон пересекает зал и отдергивает занавеску, за которой виден небольшой зрительный зал.

На сцене под лампой со светляками лежит Эмико, вокруг – толпа мужчин, все глядят, как присевшая рядом Канника заставляет пружинщицу выполнять те самые марионеточные движения. Конечности девушки угловато подергиваются.

Сомдет Чаопрайя замирает на месте, изумленно раскрыв глаза.

– Я думал, такие есть только у японцев.

28

– Еще одного нашли.

Канья вздрагивает, видит в дверях Паи и трет глаза. Сидела за столом, маялась над очередным отчетом, ждала вестей от Ратаны, и вдруг откуда-то слюна на тыльной стороне ладони, чернила из ручки растеклись… Заснула. Видела Джайди: сидел рядом и подтрунивал над ее оправданиями.

– Я вас разбудил?

Канья еще раз протирает глаза.

– Сколько времени?

– Два часа как рассвело. Солнце давно встало.

Паи, которому по возрасту полагалось бы быть ее начальником, но вышло наоборот, терпеливо ждет, когда капитан окончательно придет в себя. Этот человек с оспинами на лице – еще из старой гвардии, из тех, кто боготворил самого Джайди и его поступки; из тех, кто помнит времена, когда министерство природы почитали, а не высмеивали. Хороший служака – пусть не чист на руку, но Канья знает о его взятках все – от кого, сколько и с кем в доле – и потому доверяет.

– Мы нашли еще одного, – напоминает Паи.

– Кто еще знает? – оживляется она.

Тот в ответ лишь мотает головой.

– Передали Ратане?

Кивает.

– Смерть не отметили как подозрительную, поэтому мы и нашли с трудом. Такое искать все равно что серебряную блесну на рисовом поле.

– Не отметили?! – Она шумно выдыхает сквозь сжатые зубы. – Ни к черту работнички. Быстро же там забыли, как все это обычно начинается.

Глядя на сердитую начальницу, Паи только согласно кивает. Канья смотрит на его лицо, испещренное пятнами и глубокими оспинами, и никак не может вспомнить, что за паразиты оставляют такие следы – долгоносики или какая-то разновидность бактерий-пхи.

– Итого, уже двое? – спрашивает он.

– Трое… А имя? Имя умершего известно?

– Их привезли тайком.

– Так и думала. Обойди район и узнай, не сообщал ли кто о пропавших родственниках. Все-таки три человека пропали. И фотографии с собой возьми.

Паи с сомнением пожимает плечами.

– Есть идея получше? – спрашивает Канья.

– Может, криминалисты найдут между ними какую-нибудь связь?

– Да, пускай ищут. Что сейчас Ратана делает?

– Везет тела к ямам. А еще просила вас о встрече.

– Это и так понятно, – раздраженно замечает она, убирает бумаги и отправляет Паи на бесполезные поиски.

По дороге из административного корпуса Канья размышляет, как на ее месте поступил бы Джайди. Осеняло того регулярно: бывало, встанет как вкопанный, а через секунду команда уже мчит через весь город к источнику загрязнения, и всегда безошибочно. Канье тошно думать, что королевство теперь рассчитывает на нее, а не на Джайди.

«Меня же купили. Заплатили и купили».

Впервые оказавшись в министерстве природы в роли тайного агента Аккарата, она с удивлением обнаружила: в службе у Прачи есть масса приятных моментов. Раз в неделю обход уличных торговцев и сбор денег за то, что жгут не дорогой разрешенный метан, а другое топливо; а еще ночное патрулирование, больше похожее на прогулку, и крепкий сон. Легкая была жизнь, даже под началом Джайди. Теперь же – вот не повезло – Канья должна выполнять работу, причем важную, а в голове давно перепуталось, кто из двух ее хозяев главный.

«На ваше место следовало встать кому-нибудь другому, кому-нибудь более достойному. Королевство гибнет, потому что мы слабы, лишены добродетели, не следуем восьмеричному пути[86]86
  Один из основных принципов буддизма – путь, ведущий к прекращению страдания и духовному пробуждению.


[Закрыть], и вот – снова болезни».

А поставить им заслон должна она, как когда-то Пхра Себ, только у того были силы и моральные устои.

Канья шагает по плацу, хмуро кивая попадающимся по пути офицерам.

«Да что же у тебя за камма такая, Джайди, если на твое место встала я, если дело попало в мои ненадежные руки? Это чья-то шутка? Может, злой хитрец Пхи Оун, дух чеширов, решил, что в мире мало мертвечины, и хочет новых гор из трупов?»

Едва Канья открывает ворота в крематорий, к ней подбегают люди в медицинских масках, такую же вручают и ей, но она оставляет тряпочку болтаться на шее – не должен офицер показывать страх. К тому же маска не спасет. Капитан больше верит в пользу амулета с образом Пхра Себа.

Красная земля пустыря сплошь изрыта большими ямами, выложенными камнем для защиты от близких грунтовых вод. Почва сырая, но поверхность вся выжжена солнцем. Засушливому сезону не видно конца. Придут ли вообще в этом году муссоны? А если придут – спасут или погубят? Есть игроки, которые только на погоду и ставят, каждый день пересчитывают шансы. Но климат так изменился, что даже компьютеры министерства не каждый год дают верный прогноз.

Ратана стоит на краю ямы. От горящих тел валит густой дым. Вверху кружат вороны и другие падальщики, у стены настороженно выжидает неизвестно как пробравшийся в министерство пес.

– Этот здесь откуда? – кивает на него Канья.

Ратана поднимает голову, видит животное и безразлично замечает:

– Природа всегда себе дорогу найдет. Оставь пищу, и она тут как тут.

– Что с новым телом?

– Те же симптомы. – Девушка стоит понуро, плечи опущены, смотрит на огонь. Один из стервятников спускается ниже. Человек в форме палит из пушки, птица с криком взлетает, но продолжает кружить неподалеку. Ратана на несколько секунд закрывает глаза – в уголках блестят слезы, – но, мотнув головой, быстро берет себя в руки. Канья с грустью думает, переживут ли они новую эпидемию.

– Надо всех предупредить, – говорит Ратана. – Генерала Прачу, дворец…

– Больше не сомневаешься?

– Его нашли в другой части города, – со вздохом отвечает она. – В уличной больнице. Думали – передозировка ябой. Паи случайно его обнаружил – как раз шел в благотворительный госпиталь и из разговора с кем-то узнал.

– Не говорил, что случайно. Сколько таких уже – сотни, тысячи?

– Не знаю. Одно хорошо: пока нет признаков того, что сами тела заразны.

– Это пока.

– Ты должна сходить к Ги Бу Сену, только он сможет точно сказать, с какой напастью мы столкнулись. Это ведь его страшные детища нам угрожают. У меня почти готовы новые образцы, хотя бы по одному из трех точно поймет, что это.

– А иначе никак не выяснить?

– Иначе – это вводить карантин по всему городу. Но тогда жди бунтов, и спасать будет уже нечего.

Кругом, куда ни посмотри, – яркие изумрудно-зеленые рисовые поля. Канья очень долго пробыла в клоаке Крунг Тхепа, и ей в радость видеть живые, залитые солнцем просторы. Кажется, что в мире еще есть надежда, что эти травинки никогда не покраснеют от новой разновидности пузырчатой ржи, что очередная созданная человеком спора не прилетит из Бирмы и не поразит эту землю, что заливные поля по-прежнему растут, дамбы сдерживают океан, а насосы Рамы XII качают воду.

Фермеры кланяются проезжающей мимо на велосипеде Канье. Судя по клеймам на руках, большинство в этом году уже выполнило обязательную работу на королевство, а некоторым в сезон дождей еще предстоит пойти в город укреплять дамбы. У Каньи тоже сохранились татуировки – до того как агенты Аккарата сунули ее в министерство природы, она жила, как эти фермеры.

Канья уже час крутит педали по насыпным дорогам. Наконец впереди возникает строение: сперва забор из проволоки, охрана с собаками, потом стены с битым стеклом, колючей проволокой и высоким бамбуковым частоколом поверху. Она пока не спешит съезжать с насыпи. Внешне – обычный дом человека с достатком, построенный на искусственном бетонном холме, на остатках небоскреба времен Экспансии.

Удивительно, сколько труда потрачено на эту ерунду, если учесть, как опустел мир за последний век. Когда силы требовались на починку дамб, возделывание полей и ведение войн, кто-то сумел отправить людей строить дом на холме. Это убежище богача принадлежало Раме XII, формально и теперь им владеет дворец. С дирижаблей – строение как строение, ничего особенного, но вблизи замечаешь и высоту стен, и глубину ям-ловушек, и зорко глядящих по сторонам людей с собаками.

Она показывает охране свои бумаги. Рядом рвут цепи и рычат мастиффы – громадные твари, крупнее обычных собак. Пружинщики – голодные, опасные, идеально подходящие для своей работы. В каждом веса вдвое больше, чем в Канье, и все – сплошные мышцы и зубы. Оживший ночной кошмар Ги Бу Сена. Дежурные тем временем с помощью механических декодеров расшифровывают ее документы. У этих людей в черной форме личной гвардии королевы пугающе серьезный и деловитый вид. Наконец с бумагами покончено, и Канья едет дальше мимо оскаленных собачьих зубов, со страхом понимая, что псы легко догонят любой велосипед.

У ворот документы проверяют еще раз, затем ее проводят на крытую черепицей террасу к сияющей, как драгоценность, голубой воде бассейна.

Три ледибоя, хихикающие в тени под пальмой, замечают Канью, приветствуют ее улыбками, она отвечает тем же. Симпатичные. Но глупые, если любят фаранга.

– Я Кип, – говорит одна из них. – Доктор сейчас на массаже. Вы можете подождать тут, у бассейна.

Здесь сильно пахнет океаном. Канья подходит к краю террасы. Волны внизу завиваются в буруны и белой пеной плещут на песчаный пляж. Налетает порыв ветра – свежего и удивительно живого после удушающей вони Бангкока, сжатого со всех сторон дамбами.

Она глубоко вдыхает соленый воздух. Мимо порхает бабочка, садится на перила террасы, несколько раз складывает и осторожно приоткрывает крылья, отливающие ярким зеленовато-синим, золотым и черным.

Канья, пораженная красотой, разглядывает пестрого посланца незнакомого ей мира и думает, какая нужда заставила насекомое прилететь в этот недобрый особняк к заключенному здесь фарангу. Безупречное свидетельство того, что прекрасное существует, что природа может быть до безумия великолепна.

Неосторожная рука могла бы смахнуть, растереть в пыль, уничтожить сидящую на перилах красоту и даже не заметить этого.

Канья осторожно тянет к ней палец. Бабочка замирает, но позволяет взять себя и посадить в сложенную горстью ладонь. Она прибыла издалека и наверняка очень утомилась – не меньше, чем сама Канья; она пересекла целые континенты, перепорхнула через горные поля, изумрудные джунгли, приземлилась среди мощеных дорожек, цветов гибискуса и достигла своей далекой цели – ее взяли в руки и восхищаются ее красотой.

Канья сжимает трепетное насекомое в кулаке, раскрывает пальцы, и на дорожку летит пыль, кусочки крыльев, падает раздавленное тельце искусственного опылителя, занесенного скорее всего из какой-нибудь лаборатории «ПурКалории».

У пружинщиков нет души. Но они красивы.

Позади слышен всплеск – Кип, уже переодевшись, скользит под водой, всплывает, откидывает назад длинные черные волосы, улыбается и снова ныряет. Канья наблюдает за изящными движениями смуглого тела, обтянутого голубым купальником. Симпатичная девушка, на таких созданий приятно смотреть.

Через некоторое время к бассейну выкатывают самого демона. Выглядит тот куда хуже, чем в прошлый раз: от горла к уху бегут извилистые шрамы от фагана, инфекции, с которой он справляется, несмотря на прогнозы врачей. Старик сидит в инвалидном кресле, на тонкие, как палки, ноги наброшен плед.

Все-таки болезнь прогрессирует, а Канья долгое время думала, что это россказни. Она вздрагивает, глядя на обезображенного, склочного и пугающе энергичного уродца. Будет хорошо, когда демон уйдет к следующей жизни, его труп отправят в карантин и сожгут, но до тех пор пускай лекарства подольше сдерживают болезнь.

Сидящий в коляске человек – лохматая голова, кустистые брови, мясистый нос – при виде Каньи широко, по-шакальи оскаливает зубы.

– О! Мой тюремщик!

– Не совсем так.

Глядя на рассекающую воду Кип, Гиббонс говорит:

– Одно то, что вы снабдили меня этими красавицами с симпатичными ротиками, не означает, что я не заключенный. – Старик смотрит на бассейн, где плавает Кип, потом поднимает глаза на Канью. – Давно не виделись. А где же ваш достославный хозяин и повелитель, мой драгоценный сторож? Где победоносный капитан Джайди? Я не привык иметь дело со вторыми лицами… – Тут он замечает у нее на воротнике новые нашивки и, прищурясь, откидывается на спинку кресла. – Понятно. Рано или поздно его должны были устранить. Поздравляю с повышением, капитан.

Канья старательно сохраняет невозмутимый вид. Раньше переговоры с этим демоном вел Джайди – оба отправлялись в кабинет, а она оставалась у бассейна в компании тех существ, каких доктор в тот раз выбирал для своих развлечений. Капитан всегда выходил от Гиббонса угрюмо-молчаливым.

Однажды по дороге обратно Джайди чуть не разговорился, едва не высказал все, что крутилось у него на языке – открыл рот, начал протестующе: «Но!..», однако больше не произнес ни слова, хотя, похоже, продолжал разговор, вел бой, швырял в противника фразы, как мячи для такро, только игровым полем служила его голова.

В другой раз капитан вышел от Гиббонса с мрачным видом и сказал:

– Слишком опасен, нельзя его больше держать.

– Но ведь он больше не работает на «Агроген», – удивилась Канья. Джайди взглянул на нее озадаченно – сам не заметил, что говорил вслух.

Доктор – настоящая легенда, им пугают детей. При первой встрече она ждала увидеть закованного в цепи демона, но ей предстал человек, который со счастливой самодовольной улыбкой вычерпывал сердцевину из привезенной с Ко Ангрита папайи, обливаясь соком.

Канья никак не могла понять, что привело его в королевство – чувство вины или иная загадочная причина, соблазн развлечений с ледибоями, приближающаяся смерть или ссора с коллегами. Но он, похоже, ни о чем не жалел, не испытывал угрызений совести за причиненное миру зло, спокойно шутил о том, как помешал Доминго и Равиате и тем угробил десятилетний труд лаборатории доктора Майкла Пина.

Ее размышления прерывает чешир: прокравшись по веранде, тот запрыгивает на колени к Гиббонсу. Канья с отвращением делает шаг назад. Доктор, улыбаясь, чешет зверька за ухом, лапы животного постепенно меняют оттенок, принимая цвет пледа.

– Не цепляйтесь вы так ко всему «естественному». Вот, смотрите. – Старик, склонясь над чеширом, изображает урчание. Мерцающая тень вытягивает шею к его лицу, мяукает, осторожно лижет человека в подбородок, по пятнистой шкуре пробегают искры. – Кушать хочет зверушка. Удивительные твари! Если как следует оголодают, перейдут на нас и съедят, разве только мы создадим более совершенного хищника – того, кто будет пожирать их.

– Мы просчитывали такой вариант, – говорит Канья. – Пищевая сеть пострадает еще больше. Новый хищник не вернет того, что уже утеряно.

– Пищевая сеть посыпалась, когда человек впервые вышел в море, – фыркает Гиббонс, – когда зажег первый костер в африканской саванне. Мы лишь ускорили процесс. Эта ваша пищевая цепь – не более чем ностальгия. Природа… – Он презрительно морщит нос. – Мы и есть природа, каждый наш каприз, каждая малейшая потребность. Мы те, кто есть, и мир принадлежит нам. Мы – его боги. Все же ваши затруднения лишь в нежелании применить к нему всю свою силу.

– Как «Агроген»? Как «Ю-Текс» или «Ред Стар Хайгро»? Нет уж. Сколько людей погибло потому, что они применили свою силу? Эти ваши господа калорийщики уже показали, к чему ведет такой путь – люди умирают.

– Умирают все, – отмахивается доктор. – Но вы – из-за того, что цепляетесь за прошлое. Всем давно пора стать пружинщиками. Проще создать человека, устойчивого к пузырчатой рже, чем защищать его прежнюю версию. Одно поколение – и мы превосходно впишемся в новую среду. Ваши дети станут хозяевами мира. Однако вы, люди, не желаете приспосабливаться, держитесь за свою идею человечности, которая тысячи лет менялась вслед за природой, а теперь вдруг решила пойти своим путем. Пузырчатая ржа – вот наша среда. Цибискоз, долгоносики со взломанными генами, чеширы – они адаптировались. Естественной была их эволюция или нет – не важно, что вы там себе думаете. Природа изменилась. Хотим по-прежнему сидеть на вершине пищевой цепочки – станем приспосабливаться, нет – пойдем вслед за динозаврами и Felis domesticus. Эволюция или смерть – вот главный и вечный принцип. Вы же, белые кители, упрямо мешаете неизбежным переменам. – Он подается вперед. – До чего же иногда охота встряхнуть вас хорошенько! Дайте возможность – я стану вашим богом, изменю вас так, что мир вокруг станет раем.

– Я буддистка.

– Ну да, а у пружинщиков нет души, – подхватывает Гиббонс с ухмылкой, – и перерождений тоже. Значит, найдут собственных богов-защитников и уже им начнут читать молитвы и просить своих мертвых. – Он улыбается еще шире. – Может, как раз я-то и окажусь их богом и просить о спасении ваши дети станут меня. – В его глазах пробегает искорка. – Да, признаю – хочу паству побольше. Джайди был таким же, как ты, – вечно в сомнениях. Не настолько безнадежным, как грэммиты, но до божества определенно не дотягивал.

– Когда вы умрете, мы сожжем ваше тело, перемешаем пепел с хлором и щелоком, захороним, и никто даже не вспомнит, что был такой человек, – брезгливо говорит Канья.

– А кто из богов не страдал? – Доктор безразлично пожимает плечами, откидывается в кресле и хитро на нее глядит. – Сейчас на костер отправите или, как обычно, падете ниц, боготворя мой ум?

Стараясь не показывать своего к нему отвращения, она протягивает старику бумаги. Тот, почти не взглянув, просто кладет их на колени.

– Ну и?..

– Посмотрите.

– А попросить коленопреклонно? Уверен, вы своему отцу выказываете большее почтение, а уж городскому столпу и подавно.

– Мой отец умер.

– …а Бангкок утонет. Это не повод забывать об уважении.

Канья очень хочет врезать старику дубинкой. Догадавшись об этом, Гиббонс с улыбкой предлагает:

– Тогда, быть может, для начала побеседуем? Джайди любил поговорить. Не хотите? Вижу по лицу, что вы меня презираете. Полагаете, я – убийца? Пожиратель младенцев? С таким, как я, никогда не преломите хлеб?

– Вы и есть убийца.

– Именно. Ваш штатный убийца. Но кто в таком случае вы? – Он вопросительно смотрит на Канью. Той кажется, что старик препарирует ее взглядом: достает и по отдельности изучает то печень, то желудок, легкие, сердце.

– Желаете мне смерти… – Покрытое оспинами лицо Гиббонса расплывается в улыбке, в глазах сквозит безумие. – Так застрелите меня, раз ненавидите. – Канья молчит, и он возмущенно вскидывает руки. – Черт меня подери, какие же вы все робкие! Одна Кип хоть чего-то стоит. – Старик несколько секунд завороженно смотрит на плавающую в бассейне девушку. – Давайте, убейте. Рад буду умереть. Живу-то лишь по вашей воле.

– Это ненадолго.

Доктор бросает взгляд на свои парализованные ноги и, усмехнувшись, замечает:

– И в самом деле. Только что вы станете делать, когда «Агроген» и иже с ними опять пойдут в наступление? Когда ветер из Бирмы или течение из Индии занесет новые споры? Будете умирать с голода, как индусы? Или с вас, как с бирманцев, кусками начнет слезать мясо? Ваша страна на шаг впереди болезней благодаря мне, моему гниющему мозгу. Хотите гнить вместе со мной? – Он откидывает плед, показывая бледные безжизненные ноги, покрытые коростой и язвами, обескровленную, сочащуюся, будто лишенную костей плоть, и спрашивает, грустно улыбаясь: – Вот так хотите умереть?

Канья отводит взгляд.

– Вы заслужили болезненную смерть. Это ваша камма.

– Карма? Карма, говорите? – Доктор подается вперед, сверкая карими глазами и высунув язык. – И что же это за карма у королевства, если оно целиком зависит от моего протухшего тела? Какая такая карма вынуждает вас так старательно поддерживать именно мою жизнь? Я часто размышляю об этой вашей карме. Может, черпать из моих рук свой банк семян – цена вашей гордыни? А что, если все вы – не более чем инструмент моего просветления и спасения? Кто знает? Вдруг за все добро, которое я вам сделал, мне суждено переродиться возле самого Будды?

– Вы неправильно понимаете камму.

– Да плевать. Главное – подложите под меня кого-нибудь вроде Кип, бросьте мне очередную свою больную заблудшую душу, даже пружинщицу – все равно, сойдет любая плоть. Только не надоедайте. Мне теперь не до вашей протухшей страны.

Гиббонс швыряет бумаги в воду. Страницы разлетаются по всему бассейну, и Канья, ахнув, едва не прыгает следом, но заставляет себя сесть на место – нельзя вестись на уловки старика. Типичный калорийщик – постоянно манипулирует, испытывает. Она переводит взгляд с размокающих листков на Гиббонса.

– Ну? Что же вы не бросаетесь за ними? Моя юная нимфа с удовольствием вам поможет. Уж я насмотрюсь на двух резвящихся наяд.

– Сами доставайте.

– Обожаю беседовать с правильными людьми вроде вас, дамы с искренними убеждениями, – говорит он и добавляет, прищурившись: – С тем, кто может профессионально судить о моей работе.

– Вы были убийцей.

– Всего лишь продвинулся вперед. А как они распорядились плодами моих трудов – меня не касалось. Пружинный пистолет – у вас в руках, и не его конструктор виноват в вашей непредсказуемости и в том, что вы в любой момент можете пристрелить не того человека. Я дал орудие, которым можно творить жизнь, но если люди используют его в каких-то своих целях, то это их карма, а не моя.

– Вы так думаете, потому что «Агроген» вам хорошо платил.

– «Агроген» платил мне за то, что я делал его богатым. А думаю я самостоятельно. – Старик пристально смотрит на Канью. – Полагаю, совесть у вас не запятнана. Вы из тех порядочных министерских офицеров, которые безупречны, как белизна их кителей, и чисты, как после стерилизации. Вот скажите-ка – взятки берете?

Канья открывает рот, но слова застревают в горле: словно прямо у нее за спиной парит дух Джайди и тоже ждет ответа. Вздрогнув, она усилием воли приказывает себе не смотреть назад.

– Ну конечно, – улыбается Гиббонс. – Все вы одинаковые, насквозь продажные. – Старик замечает, как она тянет руку к пистолету. – Вот как? Угрожаете? И с меня хотите взятку? А может, мне вам еще и полизать? Или предложить мою не совсем девочку? – Он сверлит Канью взглядом. – Деньги у меня вы уже отняли, остаток моей жизни проходит в муках. Чего вам еще нужно? Почему и Кип не отберете?

Девушка с готовностью выглядывает из бассейна, перебирая ногами в воде. От ряби прозрачных волн на ее теле играют блики. Канья отводит глаза.

– Извини, Кип, – смеется доктор. – Нет у нас таких взяток, какие вот эта любит. – Барабаня пальцами по подлокотнику, он спрашивает: – Может, тогда мальчика хотите? У меня на кухне есть один симпатичный двенадцатилетний. С радостью исполнит любой каприз. Удовольствие белого кителя – превыше всего.

– Я вам кости переломаю.

– Тогда вперед. Только поскорее – мне нужен повод отказать вам в помощи.

– Почему вы так долго помогали «Агрогену»?

Старик смотрит на нее прищурившись.

– По той же причине, по которой вы, как собачки, бегаете за своими хозяевами. Они платили тем, что мне было нужнее всего.

Звук удара упругим эхо отскакивает от воды. Охранники срываются с места, но Канья уже отходит от Гиббонса, тряся ушибленной рукой, и знаком останавливает их.

– Все хорошо, у нас все в порядке.

Те замирают, не зная, выполнять свою прямую обязанность или приказ старшего по званию.

Доктор трогает пальцами разбитую губу, смотрит на кровь, потом на Канью.

– Болезненное место. Так вы продались целиком или частично? – Он улыбается, выставляя напоказ покрасневшие зубы. – Работаете на «Агроген»? Явились меня убить? Помочь им избавиться от занозы? – Старик буравит ее любопытствующим взглядом, словно хочет проникнуть в самую душу. – Рано или поздно они должны были догадаться, что я здесь, работаю на вас, иначе с чего бы королевству благоденствовать так долго. Нго и пасленовые не появились бы без моей помощи. На меня объявили охоту. Выходит, вы и есть мой охотник? Вы – моя судьба?

– Вряд ли. Мы с вами еще не закончили.

Старик облегченно выдыхает.

– Само собой. И никогда не закончите. Такова природа животных и эпидемий: их не опередить, это не какие-нибудь безмозглые механизмы, у них есть свои потребности, в том числе потребность эволюционировать. Они должны мутировать, приспосабливаться, поэтому со мной вы не закончите никогда. Вот умру – что будете делать? Мы выпустили на волю демонов, а ваша оборона крепка только моим умом. Природа стала совсем иной, теперь она принадлежит нам по-настоящему. Ну а если нас пожрут наши же создания, разве это будет не поэтично?

– Такая камма, – тихо отвечает Канья.

– Именно. – Гиббонс довольно откидывается на спинку кресла. – Кип, собери бумаги. Посмотрим, что за ребус мне принесли. – Он задумчиво постукивает пальцами по безжизненным ногам и, ухмыльнувшись своей гостье, говорит: – Поглядим, насколько близко королевство подошло к своей гибели.

Один за другим Кип выхватывает из воды листки; Гиббонс наблюдает за плавающей в бассейне девушкой и замечает с легкой улыбкой:

– Повезло же вам, что она мне так нравится. Иначе давно бы бросил вас умирать. – Потом он кивает охранникам. – У капитана с собой образцы, там, на велосипеде, – принесите. Я возьму их в лабораторию.

Наконец Кип выныривает и кладет доктору на колени горку размокших бумаг, потом по его сигналу везет коляску в здание. Гиббонс зовет Канью с собой:

– Идемте. Много времени это не займет.

Доктор сидит, склонившись над предметным стеклом.

– И с чего вы взяли, что это пассивная мутация?

– Отмечено только три случая.

Он поднимает голову от микроскопа.

– В жизни все идет по алгоритму. Сначала два, потом четыре, потом десять тысяч, а потом эпидемия. Может, заражен каждый, а мы просто не заметили? А если до последней стадии болезнь протекает без симптомов, как у бедняжки Кип?

Ледибой слабо улыбается; у нее чистая кожа, на теле никаких признаков, умирает она не от того же, что и доктор, и все же… Канья невольно отступает назад.

– Да не волнуйтесь, у вас та же болезнь. Жизнь в любом случае заканчивается смертью, – ухмыльнувшись, говорит доктор и продолжает, глядя в микроскоп: – Это не кустарный взлом генов, тут что-то другое. Агрогеновских меток тоже нет. – Потом раздраженно бросает: – Ничего интересного, просто ошибка какого-то идиота. Эта ерунда недостойна моего внимания.

– Значит, все в порядке?

– Случайная болезнь убивает не хуже любой другой.

– Ее можно остановить?

Доктор берет со стола зеленый заплесневевший сухарь.

– Многое из того, что растет, нам полезно, но многое – смертельно опасно. – Он протягивает корочку Канье. – Попробуйте.

Та испуганно отступает. Гиббонс откусывает и предлагает снова.

– Можете мне доверять.

Канья мотает головой, скрывая, что в суеверном страхе молит Пхра Себа об удаче и очищении, представляет его сидящим в позе лотоса, нащупывает пальцами амулеты и убеждает себя не поддаваться на уловки старика.

С хитрым видом доктор продолжает грызть сухарь и сыпать крошками.