Текст книги "Физиогномика и выражение чувств"

Глава XX. Способы оценки степени и силы волнения при помощи мимики

Лицо почти неподвижное не выражает ничего; лицо очень подвижное может выражать сильное волнение; лицо же совершенно неподвижное способно выразить самую высшую степень волнения.

Я не плакал, но все у меня окаменело внутри.

Вот стих, памятный всему миру и показывающий, что наш великий поэт был вместе с тем и глубоким наблюдателем. В то же время он нам доказывает, до какой степени трудно измерять напряженность волнения по известной степени мимики. Не подлежит никакому сомнению, что и в мимике крайности тоже сходятся, и что циничный смех может сопровождать мучительное страдание, подобно тому как слезы порою служат знаком величайшей радости.

Проникая своим скальпелем глубже, мы узнаем, что запутанность отношений не так велика, как это казалось с первого взгляда. Лицо, сделавшееся неподвижным под влиянием чрезмерного волнения, приходит в состояние непрерывного или титанического сокращения, тогда как на лице, лишенном выразительности или безразличном, мышцы находятся в состоянии полупокоя, при котором не происходит ни малейшего нарушения равновесия ни между мышцами поднимающею и опускающею губу, ни в сфере мускулов, направляющих глазное яблоко в ту или другую сторону горизонта. Безразличное лицо представляем общую, но не спазмолическую неподвижность, при чем на нем не замечается никаких характерных расслаблений, а также никаких специальных сокращений. Омнибус – одно из лучших мест, где удается наблюдать некоторые образчики таких безразличных или нейтральных физиономий; но при этом следует оговориться, что вполне индифферентные лица встречаются весьма редко. Малейшей степени внимания, скуки, удовольствия или страдания, простого вспоминания смешного слова или тяжелой сцены уже достаточно, чтобы придать глазу более блеска, чтобы заставить приподнять или опустить угол рта и таким образом вызвать на лице легкую мимическую игру. Безусловно, отрицательное выражение на лице человека, который не спит, встречается до такой степени редко, что даже на полотне или мраморе, в портретах, снятых без намерения передать какую-нибудь страсть, – словом везде мы непременно отыскиваем ту или другую черту, раскрывающую мысль, характер, и вообще известные следы психического акта. И чаще всего подобная черта действительно существует, так как многократное повторение одного и того же выражения рисует или высекает ее на лице, и если живописец или скульптур – не простой копировальщик носов и ушей, он обязан воспроизвести те черты физиономии, которые относятся к области мимики. Это так же верно, что, рассматривая известный портрет, мы каждый раз ищем это выражение: если мы его не находим и следовательно не можем сказать, что физиономия выражает ум или вдохновение, или же что она похотливая, печальная или веселая, то мы говорим, что данное лицо – тупое, а это для нас почти синоним лица вполне апатичного и лишенного всякого выражения.

Один из моих ближайших друзей до того не общителен, что мимика его отличается поразительно слабой выразительностью: но когда он читает или слышит что-либо, способное вызвать в нем удивление, он вытягивает в вертикальном направление туловище, – все равно, сидит ли он или стоит, – и этим простым движением выражает свое волнение и удивление.

Из состояния полной апатии, соответствующей нулю, постепенно, шаг за шагом, переходят к выражению высших степеней сладострастия, отчаяния, гнева или любви.

Таблица 7

^{Степени выражения: а, б – удовольствия, в, г – страдания, д, ж – любви, з, е – ненависти.}

Независимо от природы чувства, которое движет нами, сила душевного волнения определяется следующими данными:

1. Силою сокращений мимических мышц.

2. Устойчивостью этих сокращений.

3. Распространением движений в смысле более и более обширных мимических кругов.

4. Быстротою чередования периодов сокращения и расслабления.

Обыкновенно напряженность волнения измеряется силою сокращений. На таблицах, приложенных к этому сочинению, можно видеть первые следы развивающейся улыбки и смех во все горло, легкое облако скорби и жестокое страдание, равно как и различные степени ненависти и любви, выражающиеся по преимуществу количественным различием мышечной энергии, присущей мимическим движениям.

Акт стискивания челюстей, прижимаемых одна к другой, есть один из самых верных признаков гнева; но от простого закрытия рта постепенно переходят к скрежету зубов и, наконец, к спазмолическому сокращению мышц, какое мне случилось однажды наблюдать у одной женщины в припадке ревности.

Устойчивость мимического явления служит менее надежным признаком, ибо самые сильные волнения длятся недолго. Вообще, однако, если дело идет о сильном, но не чрезмерном волнения, устойчивость выражения может свидетельствовать о напряженности соответствующего психического явления. Продолжительные слезы обыкновенно сопровождают затяжные страдания (при прочих равных условиях), а долго не умолкающий смех едва в состоянии освободить нас от того сильного напряжения, которое вызывается в нас очень комической или смешной сценой.

Распространение мимики в форме все более и более расширяющихся кругов может, пожалуй, служить более точным мерилом силы волнения. Сначала мимическая картина выражается небольшим числом мышц, затем выражение распространяется на мышцы все более и более отдаленные и, наконец, оно становится всеобъемлющим.

То, что происходит в подобном случае, напоминает те центробежные круги, которые образует на поверхности озера камень, брошенный в него.

Это прогрессивное распространение мимики можно изучать, наблюдая улыбку, которая в начале едва сокращает поднимателя верхней губы, а впоследствии превращается в смех, в котором участвуют все мышцы лица, равно как грудобрюшная преграда и дыхательные мышцы грудной клетки и шеи; когда смех становится неумеренным и чрезвычайным, то в сотрясение приходят руки, ноги и мышцы туловища, и, в конце концов, данное волнение, выйдя из пределов цереброспинальной системы, вторгается, по-видимому, в сферу сочувственной нервной системы и обусловливает непроизвольные отделения мочи и кишечных газов.

Распространено мимических кругов следует известным законам сопредельности и симпатии. На лице это происходить, как кажется, просто вследствие смежного расположения мышц, с чем неизбежно совпадает и смежность соответственных нервно-двигательных (эксцитомоторных) центров. После лица следует шея, которая тоже часто приходит в движение, затем руки, далее туловище и, наконец, ноги.

Вообще говоря, высокое искусство представляет больше мимики, чем искусство второразрядное, а возрастающая напряженность речи и воли сопровождается даже движениями рук и ног. Впрочем, в некоторых случаях, сочувственное сообщение между мимическими кругами происходите скорее вследствие соответствия отправления, чем благодаря смежности выразительных мускулов. Таким образом случается, что сладострастная мимика лица, по мере того как волнение становится более сильным, вызывает сочувственное возбуждение в мышцах таза и нижних конечностей прежде, чем в мускулах руки, не смотря на то, что эти последние отличаются большею выразительностью.

Плечо и рука – это настоящие орудия мимики: они совершенствуют, утончают, и дополняюсь мимическую деятельность лица. К поцелую, который обрисовывается на губах, примешивается либо улыбка, либо соединение рук в знак обожания. При изумлении, вместе с широким раскрытием рта и расширением глаз, происходить переплетение пальцев рук. К губам, сжатым под влиянием пива, присоединяются стиснутый кулак и горизонтально протянутая рука и т. д.

Как ни разнообразны отправления мышц лица, туловища и конечностей, тем не менее, при распространении мимического выражения по различным мышечным областям общий характер известной выразительной формы постоянно сохраняется. Таким образом, внезапная и сильная радость, вызывая на лице движения исключительно центробежного свойства, вместе с тем неудержимо заставляет широко расставлять руки, потом ноги. И наоборот, жестокая печаль, придавая всем мышцам лица одно общее центростремительное направление, заставляет приблизить к средней линии тела как руки, так и нижние конечности. Это зависит оттого, что выражение удовольствия всегда центробежно, а выражение страдания всегда центростремительно.

Расширение мимического поля соответственно возрастающему напряженно волнению представляет собою один из главных законов, управляющих распространением движений, и в основе этого закона лежит весьма простое, элементарное физическое явление. Небольшого числа нервов и мышц не хватило бы для распространения и превращения данного количества психического движения. И вот, после того как истощены все средства цереброспинальной и симпатической нервной системы, мимические акты иногда, по-видимому, стремятся выйти из нас наружу, при чем мы сочувственным образом вовлекаем в движение внешние, окружающие нас предметы, как одушевленные, так и неодушевленные. Как часто человек, опьяненный счастьем, в период наибольшего напряжения мышц своего тела заставлял танцевать стулья и столы своей комнаты, а также своих друзей, если только они находились под рукою! В других случаях, те же предметы, попадая в наше распоряжение, становятся как бы метательными снарядами, которые в припадке страдания или ненависти мы далеко отбрасываем от себя с большой центробежной силой.

Следующая схематическая фигура представляет графически распространение мимических кругов, в том виде, какое оно имеет в большинстве случаев; начинаясь с лица, движение переходит на шею, руки, туловище, нижние конечности и, наконец, в бессознательную область своей чувственной нервной системы.

^Рис. 3

Последний критерий, весьма важный для измерения силы волнения, заключается в быстроте чередования мимических сокращений и расслаблений, т. е. в последовательной смене различных мимических картин. Здесь напряженная сила центрального движения, сопровождающего данное волнение, благодаря именно такой смене, находит возможность освободиться к несомненной пользе нервных центров. Это чередование особенно ясно можно наблюдать при выражениях страдания: за слезами следуют рыдания, стоны, крики, вздохи, вздрагивания, и все эти явления могут следовать одно за другим в различном порядке.

Таким образом, спазмолический и удушливый смех может чередоваться с воплями и различного рода конвульсиями.

Когда все четыре элемента, исследованные нами порознь, соединяются вместе и сочетаются между собою, тогда уже в одной мимической сцене находятся налицо все доказательства сильной напряженности волнения. Действительно в одно и тоже время могут проявиться сильные сокращения и сокращения продолжительные, а также широкое распространение мимических явлений и последовательная смена различных картин.

При самых высших степенях волнения ни одно из этих условий само по себе, ни все четыре, взятые одновременно или последовательно одно за другим, не оказываются достаточными для полного воспроизведения мимической картины. В этих случаях имеет место паралитическая форма выражения, вызываемая истощением нервных центров и усталостью мимических мышц. Отсутствие движений может быть абсолютным или почти полным. Но это уже совсем не та неподвижность, какую представляет тот, у кого все внутри окаменело; это скорее неподвижность мнимой смерти. Много, если при этом замечается несколько характерных следов того волнения, которое привело нас к такому крайнему состоянию. Крик – я умираю – одинаково может служить выражением как крайней степени удовольствия, так и чрезмерного страдания; обморок может быть последним финалом яростного гнева, равно как неистовой зависти, или обманутого честолюбия. Глубокий наблюдатель в подобных случаях всегда может открыть истинную причину этой высшей мимической катастрофы. Великие художники умеют изображать различным образом, но одинаково хорошо Франциску де Римини в тот момент, когда она в объятиях Павла перестает читать роковую книгу, и христианскую мученицу, падающую в обморок от ужаса пред секирою палача.

Глава XXI. Пять критериев относительно человеческого лица

Критерий физиологический. Вид здоровый и болезненный. Патологические физиономии

Человеческое лицо представляет нам такое обширное поле для наблюдений, что с самого детства мы привыкаем считать его важнейшим предметом среди всего одушевленного, окружающего нас мира. Можно сказать, что самый первобытный дикарь, более всего похожий на обезьяну, все-таки, будучи животным общительным, чувствует потребность прямо смотреть на другого дикаря с тем, чтобы читать на его лице угрозу или любовь, желание или страдание. Наши дети, с самого юного возраста, не получившие еще никакого воспитания, очень скоро приобретают достаточно опытности для надлежащего понимания языка человеческой мимики: в этом отношении они обладают даже удивительной проницательностью, так что могут угадывать наши желания, дурное расположение духа, наши подозрения, прежде чем мы выразим все это словами. Эта опытность из году в год совершенствуется и, в конце концов, создает в каждом из нас известный физиономический талант, который, начиная с бессознательного толкования наиболее автоматических явлений, постепенно возвышается до самого утонченного распознавания морщин, улыбок и слез. Это и есть обильная жатва, откуда наука должна выбрать несколько содержащихся в ней спелых и здоровых зерен, отделивши их от всей мякины легкомысленных догадок, и предположена, от всей туманности того инстинкта, который умеет только предчувствовать истину, но не способен передать ее в ясных и точных выражениях.

Бросив взгляд на человеческое лицо, мы сразу, пожалуй, не заметим цвета глаз, формы подбородка или длины носа; но почти всегда мы в состоянии при этом сформулировать нисколько суждений, относящихся к одной из следующих пяти главных проблем, представляемых лицом каждого человека.

1. Состояние здоровья или болезни.

2. Степень красоты или безобразия.

3. Нравственные качества.

4. Умственные качества.

5. Раса.

Эти пять проблем приводят к пяти различным критериям, которые мы можем применить к человеческому лицу, а именно:

1. Критерий физиологический.

2. Критерий эстетический.

3. Критерий нравственный.

4. Критерий умственный.

5. Критерий этнический.

Когда я имел удовольствие считать в числе своих учеников несколько интеллигентных молодых людей, слушавших курс филологии и философии во флорентийском институте высших наук, я старался поощрять в них дух наблюдательности. Обыкновенно одни только натуралисты тренируют в себе эту способность, а между тем для всех, желающих изучать психические явления, тоже было бы необходимо развивать ее в себе путем правильного, рационального упражнения. Вместо этого, именно в силу того, что названные явления сложны и неясны, они предоставляются произволу эмпирических догадок, или же их стараются постигнуть на крыльях метафизического Икара.

Вот каким образом я тренировал моих молодых людей: я клал перед ними хороший фотографический снимок мужчины или женщины и предлагал им высказать об этом незнакомом лице троякого рода суждение: эстетическое, нравственное и интеллектуальное. Я не ставил им задачей определение здоровья или расы, потому что для оценки первого фотография представляет разве лишь недостаточные данные, а второе – требует этнологических познаний, которыми эти молодые люди не обладали. Собрав сведения, заключавшая в себе троякий приговор, я обсуждал их вместе с моими учениками, спрашивая последних о мотивах высказанных ими суждений; затем, делая выкладки из этих цифр, я составлял свою статистику. Во избежание сбивчивости при таких суждениях, я предложил употреблять только три формулы для каждого определения: красивый, безобразный и посредственный – в эстетическом отношении; добрый, злой и посредственный – в нравственном; умный, глупый и посредственный – со стороны умственного развития.

Вот результат моих экспериментов, сгруппированный в одной таблице, которая доказывает всю пользу подобного рода исследований. Когда теоретическая философия, мораль, метафизика и множество других ложных наук, следуя естественному закону развития, преобразуются в экспериментальную психологию, тогда чувство и мысль будут изучаться только этим методом.

Оказывается, что наибольшее число согласных показаний дано в области нравственной оценки и меньше всего в области умственной; эстетическая оценка занимает середину – и это совершенно естественно.

Чувства оставляют на нашем лице более глубокий и более характерный след, чем мысль, а с другой стороны, выражение последней может совершенно исчезнуть в фотографии. Большинство наших фотографов обладают драгоценной способностью превращать в идиота гениального человека, будь это Данте или Шекспир. Кстати, я всегда буду вспоминать одного смелого фотографа, который, желая мне всякого добра, добивался с помощью различных манер и артистических поз сделать из меня Аполлона или Байрона. Как он ни старался осуществить эту мечту, но в каждом новом портрете получалось все больше и больше безобразия и тупости выражения. Я ему не мешал и, насколько хватало у меня терпения и снисходительности, покорялся пытке, которой он меня подвергал, имея лучшие и самые чистые намерения. Наконец, после десятой или одиннадцатой пробы я сказал этому усердному другу: «На этот раз вы все-таки достигнете своей цели и получите тип совершенного кретина».

Есть и другая причина, вследствие которой наши суждения часто гармонируют между собою в деле нравственной оценки человеческого лица, а именно привычка, начало которой кроется в самом раннем детстве, направлять свою наблюдательность в этом смысле. Ничто нас так не интересует, как знание того, чего можно ждать, с хорошей или дурной стороны, от известной женщины или от известного мужчины, которых мы приближаем к себе. Для нас гораздо важнее знать о человеке, добрый ли он или злой, лживый или искренний, чем насколько он красив или умен. Чтобы убедиться в этом, притворитесь только, будто вы журите своего ребенка, и старайтесь при этом выражать на своем лице попеременно знаки то гнева, то расположенности. Ребенок будет смотреть вам прямо в лицо и изучать вас бессознательно, но глубоко; со своей стороны, он начнет производить над вами эксперименты, улыбаясь, когда вы будете серьезны, и, удерживая свою серьезность, в то время как вы улыбнетесь, с тем чтобы узнать, действительно ли вы сердитесь или шутите. Тот же опыт вы можете повторить с умной собакой, и, видя, что тут получается то же самое явление, вы убедитесь (если еще имеете в этом надобность), что азбуку мимики нужно искать у детей и у собак, а не на высотах метафизики.

В тех случаях, когда дело идет об эстетической оценке, субъективные влияния вносят сбивчивость в наши суждения; за исключением случаев редкой красоты или крайнего безобразия, разногласия встречаются на каждом шагу.

Из нашей таблицы вытекают еще два других заключения. В суждениях относительно сильных выражений сходятся все; но различия мнений выступают очень резко, коль скоро дело идет о выражениях менее определенных. Точно также я могу заметить, что суждения всего более согласуются между собою, когда речь идет об индивиде нашей расы, и, наоборот, до крайности расходятся, когда мы говорим о людях, принадлежащих к такому типу, который с морфологической точки зрения сильно уклоняется от нашего.

Так, например, при определении красоты миловидной маленькой римлянки, из десяти мнений девять получилось согласных, и только одно признало ее красоту посредственной. Напротив, Тьебо один из двух Аккасов, находящихся в Вероне, был признан красивым шестью голосами, безобразным – пятью, посредственным – двумя. Однако же, если красота или безобразие выступают очень резко, то значение этнического элемента отходит на задний план, и наши суждения оказываются согласными. Вот почему негр из Занзибара был всеми единодушно признан безобразным, а маленькая японка названа красивою семью голосами из девяти.

Я не собирал при своих наблюдениях цифровых данных относительно такого рода суждений, которыми, на основании исследования лица, определяется состояние здоровья или болезни. Но я могу утверждать, что в этих суждениях, называемых мною физиологическими, существует больше согласия, чем где бы то ни было; это, быть может, зависит оттого, что оценка в данном случае составляется легче, а может быть и оттого, что мы постоянно упражняем в этом отношении свою наблюдательную способность. Что-то невероятное представляет собою то совершенство, которое могут достигнуть наши чувства, когда они постоянно упражняются в одном и том же направлении, или когда наше внимание сильно напряжено вследствие особых побуждений. Сколько раз приходиться слышать суждения: «О, какой здоровый вид и право, приятно смотреть» или «О, несчастный, какой у него жалкий вид ему остается прожить всего несколько дней» и т. п. Более всего странно то, что подобного рода эмпирические суждения заключают в себе огромную ценность, часто такую же, как и в приговоре, произнесенным людьми науки.

Если вы спросите людей, незнакомых с медициною, на чем построены их определения, относящиеся к здоровью, вы еще более удивитесь вескости простого наблюдения. Все те основания, которыми они руководствуются, заключают собой половину физиологии и патологии. Тут будут приняты в соображение и условия питания, и состав крови, равно как гармония и сила инервации многочисленных мышц, заправляющих движениями глаза и остальных частей лица.

И эти немногие стенографические знаки, добытые народным опытом, воспроизводят столько явлений нашей жизни, что могут служить для нас надежными критериями при составлении верных суждений.

Говоря о прекрасном цвете лица, что подразумевают, как, не кровь, достаточно снабженную шариками, в количестве которых нет ни недостатка, ни избытка, и циркулирующую с надлежащей быстротой в сосудах кожи лица? И наоборот, что подразумевают под дурным цветом лица, как не порочное смешение крови, с очень скудным или чересчур большим содержанием различных составных частей? И простой люд совершенно здраво рассуждает, что в надлежащем составе и в правильном обращении крови заключается большая половина условий для обладания прекрасным здоровьем.

Лицо ни худое, ни жирное может выражать, по всей вероятности только одно – именно, что хорошее питание не истощает тела перевесом расхода над приходом, равно и не обременяет его чрезмерным избытком последнего. С другой стороны, не служит ли исхудание лица выражением такого упадка питания, который мало-помалу приводит к смерти?

В основу эмпирического представления, сложившегося в народе относительно здорового вида, входят не только свойства крови и общее питание, но также известная оживленность мышц, которые, подобно хорошо вооруженным солдатам, готовы в каждый данный момент приступить к действию. Эта оживленность лица – явный признак того, что нервные центры находятся в возможно лучшем состоянии. А при таких условиях, когда человек обладает хорошей кровью, хорошим питанием и сильной иннервацией, как ему не быть здоровым, и как нам не испытывать возникающего в нас удовольствие при взгляде на картину полного здоровья?

Все эти эмпирические наблюдения, собранные вместе, приведенные в порядок, освобожденные от всевозможного сора, могли бы привести нас к двум следующим научным определением хорошего и дурного вида.

Под хорошим видом, или здоровой физиономией, нужно различать то, как в лице отражается хорошее общее питание, наилучший химический состав крови, а также гармония и мощность иннервации.

Дурной вид, или болезненная физиономия, означает отсутствие одного из этих трех условий хорошего здоровья. Это может зависеть от недостаточного или чрезмерного питания, или от бедности крови красными шариками, или от ее засорения, или от недостаточного насыщения ее кислородом, или, наконец, от слабости и расстройств иннервации. Эти три условия могут встретиться, или все сразу, или же только два из них, и основательность нашего приговора будет пропорциональна большему или меньшему числу расстройств, которые замечаются нами на лице и из которых каждое указывает на болезненное состояние одного из органов или одной из функций, необходимых для жизненной работы.

В своей «Физиологии страдания» я описал некоторые стойкие выражения физического страдания, которые в то же время представляют собой различные формы болезненного вида. Но патологам и клиницистам следовало бы специально заняться этим предметом, так как весьма часто достаточно одного наружного вида больного и особенно взгляда на его лицо, чтобы разгадать природу болезни и быть на пути к верному диагнозу. При некоторых специальных душевных болезнях своеобразная природа страдания до того резко отмечена на лице, что непосредственно диктует диагноз наблюдающему врачу, прежде чем он приступит к исследованию больного. У страдающих бугораткой, удушьем, ипохондрией, раком физиономия и мимика на столько характерны, что их часто распознает даже обыкновенный наблюдатель. Никто в новейшее время не трактовал об этом предмете так хорошо, как наш Полли в своем специальном исследовании о физиономиях больных[92]92
  Polli Giovanni, Saggio di fisiognomonia e patognomonia, etc., Milan, 1837.


[Закрыть] – это юношеское произведение служит лучшим памятником подвижного и смелого ума автора. Надеемся, что читатель не посетует на нас за то, что мы обращаемся к этому труду, напечатанному около полстолетия назад и почти совсем забытому.

Таблица 8

^{Выражения физиологические. Красота и Безобразие. Здоровье и Немощь}

Полли, определив значение патогномомии, или науки о болезненных физиономиях, и подвергнув последние аналитическому разбору, соответственно возрасту, темпераменту и другим различным признакам, предлагает следующий перечень отдельных форм болезненных физиономий:

Физиономия страдальческая.

Физиономия зловещая.

Физиономия умирающего, или гиппократово лицо.

Физиономия больного головой.

Физиономия больного животом.

Физиономия больного водянкою головы.

Физиономия больного пороком сердца.

Физиономия больного воспалением грудобрюшной преграды.

Физиономия больного чумой.

Физиономия больного холерой.

Физиономия больного гриппом.

Физиономия больного истерикой.

Физиономия больного тифом.

Физиономия больного воспалением брыжейки.

Физиономия больного свинцовой коликой.

Физиономия больного водянкой

Физиономия больного диабетом.

Физиономия больного перемежающейся лихорадкой.

Физиономия больного простудным воспалением брюшины.

Физиономия больного водянкой матки.

Физиономия больного подагрой.

Физиономия больного цингой.

Физиономия больного пеллагрой.

Физиономия больного столбняком.

Физиономия больного судорогами.

Физиономия больного водобоязнью.

Физиономия больного глистами.

Физиономия больного онанизмом.

Конечно, в этих тонкостях подразделения не мало схоластики и преувеличения, ибо выражения многих перечисленных физиономий не имеют ясно определенной индивидуальности и потому легко смешиваются; но, тем не менее, можно удивиться тонкой наблюдательности, которой обладал Полли. Здесь я приведу самые замечательные из его описаний, которые могут быть интересны также и художникам, так как эти последние иногда изображают на своих картинах известные болезненные состояния человека.

Физиономия умирающего, известная также под именем гиппократова лица, потому что Гиппократ был первый, кто составил ужасное ее описание.

Все части тела умирающего опускаются, теряют жизненное выражение и по своей неподвижности и окоченелости напоминают неодушевленную материю. Кожа лба натягивается, становится сухою или покрывается холодным потом; синеватые, бессильно упавшие веки во время дремоты и сна не вполне закрывают глазное яблоко, так что из-под них виднеется белая поперечная полоса; роговая оболочка уплощается, становится вялою и покрывается слоем слизи; глазное яблоко западает в орбиту и отделяет несколько слезинок; нос делается тоньше и холодеет, крылья его опадают и сближаются; из ноздрей выдаются внутренние волоски, покрытые темно-серой пылью; виски делаются углубленными, а скуловые кости выдаются; щеки западают; уши высыхают и сморщиваются; губы бледнеют и тускнеют; нижняя губа отвисает, так что рот остается постоянно открытым.

Физиономия онаническая. Молодые люди, усвоившие пагубную привычку к онанизму, отличаются бледным, свинцовым цветом лица; их кожа часто принимает стойкую желтушную окраску; маленькие сальные железы на лбу, висках и на крыльях носа превращаются в красные прыщи, которые исчезают только для того, чтобы уступить место другим; глаза теряют свой блеск, становятся впалыми, мутными, гноящимися; зрачок постоянно расширен, и зрение мало помалу слабеет, так что более продолжительное чтение вызывает усталость глаз и слезотечение; губы утрачивают свой румянец, бледнеют и трескаются; зубы делаются грязными; рот издает резкий и отвратительный запах. Выражение лица тупое и меланхолическое; в манерах замечается нерешительность и известная робость, причина которой для опытного глаза сразу становится понятной. Тело представляет вообще недостаточное развитие относительно возраста; часто также развиваются худоба, наклонность горбиться все более и более и всеобщее бессилие организма.

Такие индивиды часто соединяют в себе дряхлость старика с привычками и стремлениями молодого человека; сон их всегда прерывист и сопровождается страшными сновидениями; умственная способности у них притуплены, а память почти совершенно утрачивается.

У женщины клиторизм вызывает подобные же эффекты, хотя и не так быстро ведет к полному истощению. Розовый цвет лица уступает место страшной бледности; губы обесцвечиваются; глаза быстро утомляются; нижние веки расслабляются и приобретают синевато-свинцовый цвет; нос принимает иногда болезненное выражение; грудь сплющивается и делается слабою; гнойные прыщи беспрестанно обезображивают лоб, и т. п.[93]93
  Polli, op.cit., p. 331 и 368.


[Закрыть].

Полли составил так же несколько прекрасных описаний различных болезненных телосложений; мы приведем здесь в виде примера, изображения апоплектика и чахоточного[94]94
  Polli, op. cit., p. 264–265.


[Закрыть].

Телосложение апоплексическое. Плотное, коренастое туловище; мускулистые члены; округленные плечи; широкая и очень короткая шея; короткие и толстые пальцы рук и ног: неловкие, грубые, но твердые движения; лоб широкий; хорошо развитый затылок; глаза обыкновенно маленькие; веки большею частью закрывают половину глаза; кожа на носу ноздреватая: щеки и подбородок объемистые, жирные, лимфатические; живот часто вздутый, тучный; голова постоянно горячая, потому что сердце смежно с мозгом: характер раздражительный, беспокойный, упрямый, почти всегда тщеславный и дерзкий.