Текст книги "Коннектография"

Глава 1. От границ к мостам

Давайте совершим кругосветное путешествие, не используя самолет. Если мы рано утром выедем из Эдинбурга, столицы Шотландии, то прибудем на вокзал Юстон в Лондоне около полудня, прогуляемся вдоль Британской библиотеки и перекусим на отреставрированном в викторианском стиле вокзале Сент-Панкрас, где сядем на поезд «Евростар», следующий по подземному туннелю через Дуврский пролив (Па-де-Кале) в Париж; затем на скоростном поезде TGV доберемся до Мюнхена и далее на немецком ICE – до Будапешта. Оттуда идущий вдоль Дуная ночной поезд доставит нас в Бухарест, откуда еще один ночной поезд следует по Черноморскому побережью в Стамбул. Там, где когда-то скрипучий паром был самым быстрым способом пересечь Босфорский пролив, чтобы попасть из Европы в Азию, сегодня можно пройти по одному из подвесных мостов или прокатиться на поезде через подводный туннель «Мармарай» и далее в Иран. У нас есть еще два варианта: отправиться по реконструированной Хиджазской железной дороге, пересекающей Юго-Восточную Турцию, остановиться в Дамаске и Аммане, а затем продолжить путешествие в Медину; или через Израиль и Синайский полуостров добраться до Каира, а оттуда по модернизированной «Красной линии» – железной дороге, которую начали строить британские колонизаторы в конце XIX века, – до Кейптауна. Но вернемся к Ирану. Из Тегерана мы продолжим путь на восток по новой, скоростной, построенной китайцами железной дороге, проложенной через Туркменистан, Узбекистан, Кыргызстан и крупнейший торговый центр Казахстана Алма-Ата, а оттуда – до самой большой провинции Китая Синьцзян и ее столицы Урумчи и далее через Сиань до Пекина.

Из Парижа можно выбрать и другой маршрут – взять билет на ночной поезд до Москвы, а оттуда доехать по легендарной Транссибирской магистрали до Владивостока и далее в Пхеньян или Сеул или немного раньше пересесть на поезд до Пекина, следующий через Маньчжурию или Монголию. Если предпочитаете путешествовать в тропических широтах, то поезжайте на юг по самой протяженной скоростной железной дороге, пересекающей горную провинцию Юньнань и ее столицу Куньмин. Оттуда можно направиться прямо в Лаос и его столицу Вьентьян, а затем в Таиланд и его столицу Бангкок или проехать вдоль побережья Южно-Китайского моря через Ханой и Хошимин (Вьетнам), затем через столицу Камбоджи Пномпень и попасть в тот же Бангкок. Далее выбор маршрута невелик: придется спуститься на юг полуострова Малакка до Куала-Лумпура и Сингапура – самой южной точки материковой Азии.

Естественно, море нас не остановит, и мы продолжим путешествие на поезде через подземный туннель под стратегическим Малаккским проливом на самый большой остров Индонезии Суматру, а оттуда по мосту через Зондский пролив в столицу Индонезии Джакарту, расположенную на самом густонаселенном (свыше 150 миллионов человек) в мире острове Ява. Проехав чуть дальше, мы окажемся на пляжах острова Бали, откуда на круизном лайнере можно добраться до Австралии. Если мы выберем самые скоростные маршруты и нигде не опоздаем на пересадку, то объедем всю Евразию – от Шотландии до Сингапура и чуть дальше – примерно за неделю.

Но это только половина пути. Вместо Австралии из Пекина мы отправимся на север через Владивосток и Восточную Сибирь. Если вы любите суши, то мы могли бы переехать по мосту на остров Сахалин, а оттуда по подземному туннелю – на самый северный японский остров Хоккайдо, а затем постепенно пересекли бы всю Японию на скоростных поездах «Синкансен». Добравшись до Кюсю, мы проедем по 120-километровому подводному туннелю в Пусан и двинемся на север по Корейскому полуострову назад через Сибирь, чтобы преодолеть следующую часть пути продолжительностью более 13 тысяч километров. Он проляжет через вулканический Камчатский полуостров и 200-километровый туннель под Беринговым проливом, который на Аляске выйдет на поверхность и приведет нас в Фэрбенкс. Оттуда, конечно же, мы направимся в Джуно и Ванкувер, Сиэтл и Портленд, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. Хотя Калифорния, Техас, Иллинойс и Нью-Йорк настаивают на более интенсивном движении высокоскоростных поездов Acela Express (планируется развивать скорость около 200 километров в час, что примерно вдвое медленнее, чем у японцев), тем не менее мы доедем от побережья Тихого океана до Атлантического за два дня, миновав континентальные штаты. Теперь все, что нам осталось, – сесть на судно на воздушной подушке, идущее до Лондона, а затем на любом из двадцати ежедневно отправляющихся оттуда поездов добраться до Эдинбурга. Поздравляю: путешествие вокруг света закончено.

Вы можете преодолеть этот маршрут на самолете, проехать значительную его часть (кроме океанов) на автомобиле или предпочесть старый надежный способ – железную дорогу[11]11
  Если туннель под Беринговым проливом будет построен, то каждый сможет путешествовать из Южной Африки через Ближний Восток и Евразию, Северную Америку и Южную Америку до мыса Горн. Иногда его называют новым Евразийским сухопутным мостом.


[Закрыть]. Многие упомянутые трассы уже проложены, другие появятся со временем. Но чем более разветвленными и связанными они будут, тем больше у вас вариантов выбора пути.

Общеизвестное изречение «География – это судьба» теряет актуальность. Извечные аргументы о том, что климат и культура обрекают некоторые общества на гибель, а маленькие страны всегда зависят от прихоти более крупных стран, сходят на нет. Благодаря глобальным транспортным системам, коммуникационной и энергетической инфраструктуре – автомагистралям, железным дорогам, аэропортам, трубопроводам, электросетям, интернет-кабелям и многому другому – у будущего появится новый афоризм: «Связанность – это судьба».

Взгляд на мир сквозь призму взаимозависимости порождает новое видение нашей самоорганизации как биологического вида. Глобальная инфраструктура преобразовала мировую систему от обособленности к интернационализации, от наций к узловым центрам. Инфраструктура подобна нервной системе, соединяющей все части организма планеты; капитал и закон – это кровяные клетки, текущие по его жилам. Сильные взаимосвязи активно формируют мир вне государств, глобальное общество, которое больше, чем сумма его частей. Так же как мир эволюционировал от вертикально интегрированных империй к горизонтально взаимосвязанным странам, сегодня он преобразуется в глобальную сетевую цивилизацию, чья карта соединительных коридоров заменит традиционные карты с национальными границами. Каждая континентальная зона уже превращается во внутренне интегрированный мегарегион (Северная Америка, Южная Америка, Европа, Африка, Аравия, Южная Азия, Восточная Азия) со свободной торговлей в сочетании с интенсивными связями между его процветающими городами-государствами.

Кроме того, карты взаимосвязей лучше отражают геополитическую динамику супердержав, городов-государств, транснациональных корпораций и виртуальных сообществ всех видов, так как они конкурируют за ресурсы, рынки и умы. Мы вступаем в эпоху, в которой города будут значить больше, чем государства, а цепи поставок станут важнее армии, и защищать нужно будет цепи поставок, а не государственные границы. Конкурентная связанность – это гонка вооружений XXI века.

Взаимосвязанность есть не что иное, как наш путь к коллективному спасению. Конкуренция за подключение к мировой рыночной инфраструктуре менее жесткая, чем международные пограничные конфликты, так как предоставляет выход из исторических циклов глобальных мировых конфликтов. Более того, возможность присоединиться к тому или иному масштабному проекту обусловила невиданный ранее прогресс, поскольку теперь ресурсы и технологии гораздо легче переместить туда, где в них особенно нуждаются, а людям стало проще переселяться в более перспективные в экономическом плане города или менее опасные для проживания регионы. Укрепление связей позволяет сообществам диверсифицировать импорт и экспорт. Таким образом, мы извлекаем максимальную пользу из своего географического положения. История человеческой цивилизации – нечто большее, чем чередование периодов войны и мира, экономического подъема и спада. Путь истории извилист, но всегда ведет в сторону связности.

Главная особенность нашей эпохи состоит в том, что любая страна, любой рынок, любое средство коммуникации, любой природный ресурс взаимосвязаны.

Саймон Анхольт, The Good Country Party

Связанность – новая метамодель нашего века. Это глобальная историческая идея, которая, подобно свободе или капитализму, формируясь, распространяясь и преображаясь в течение длительного времени, приводит к эпохальным переменам. Несмотря на непредсказуемость, пронизывающую сегодня все стороны нашей жизни, мы можем с достаточной степенью уверенности говорить о наличии мегатенденций, таких как быстрая урбанизация и вездесущие технологии. Ежедневно кто-то из нас впервые в жизни включает мобильный телефон, заходит в интернет, переезжает в другой город или садится в самолет. Мы идем вслед за технологиями и открывающимися возможностями. Поэтому связанность – больше чем инструмент, это стимул.

Независимо от способа присоединения мы это делаем через инфраструктуру. Хотя термину «инфраструктура» менее ста лет, он характеризует ни больше ни меньше как нашу физическую способность к глобальному взаимодействию. Технологические достижения привели к появлению новых форм инфраструктуры, о которых предыдущие поколения могли только мечтать. Более века назад ключевые географические проекты, такие как Суэцкий и Панамский каналы, изменили представление о глобальной навигации и торговле. Начиная с XIX века османские султаны мечтали построить туннель, соединяющий европейскую и азиатскую части Стамбула. В 2013 году в Турции открыли туннель «Мармарай»; имеющиеся в стране грузовые железные дороги, нефте– и газопроводы укрепляют ее позиции как главного транзитера между Китаем и Европой. Турцию раньше называли страной на стыке двух континентов, теперь это страна, где они соединяются. Японский император начала XX века Тайсё тоже стремился соединить мостом Хонсю и самый северный остров Хоккайдо, но лишь в 1980-х годах был построен туннель «Сейкан» протяженностью 54 километра (в том числе 23 километра под морским дном), через который идут скоростные поезда «Синкансен»[12]12
  Аналогично после двадцати лет непрерывных взрывных и буровых работ третий и самый сложный в техническом отношении трансальпийский Готардский туннель в Швейцарии был открыт в 2016 году, что существенно сократило время железнодорожных грузоперевозок между Германией и Италией, как и время движения поездов между Цюрихом и Миланом, а также позволило разгрузить дороги от большегрузных автомобилей и снизить объем углеродных выбросов.


[Закрыть]. Как только строительство туннелей, связывающих Японcкие острова с Сахалином и Южной Кореей, будет завершено, Япония перестанет быть островом в буквальном смысле этого слова.

Мы находимся на раннем этапе трансформации планеты путем управления бурными потоками людей, товаров, данных и капиталов. Действительно, следующая волна транс– и межконтинентальных мегаинфраструктурных проектов еще более амбициозна: межокеаническая автомагистраль через бассейн Амазонки – от Сан-Паулу до перуанского порта Сан-Хуан-де-Маркона на Тихоокеанском побережье; мосты, соединяющие Аравийский полуостров с Африкой; туннель от Сибири до Аляски; подводный кабель, идущий по дну арктических морей, между Лондоном и Токио; энергосети под Средиземным морем, передающие солнечную энергию из Сахары в Европу. Британский анклав Гибралтар станет местом выхода на поверхность проложенного под Средиземным морем туннеля из марокканского Танжера, от которого протянется новая высокоскоростная железная дорога до побережья Касабланки. Даже там, где континенты не примыкают друг к другу, строятся новые порты и аэропорты, чтобы разгрузить пассажиропоток и повысить объемы межконтинентальных перевозок.

Ни один из этих мегаинфраструктурных проектов не станет «мостом в никуда». Уже реализованные проекты обеспечили гигантские вливания в мировую экономику, исчисляемые в триллионах долларов. Во время промышленной революции аналогичный эффект произвела растущая производительность труда в сочетании с увеличением объемов торговли, вследствие чего темпы роста экономики США и Великобритании впервые за столетие превысили 1–2 процента. По мнению Нобелевского лауреата по экономике Майкла Спенса, внутренние темпы роста экономик никогда не достигли бы нынешних значений без трансграничных потоков ресурсов, капитала и технологий.

Поскольку лишь четверть объема мировой торговли приходится на граничащие страны, связанность представляет собой необходимое условие роста как национальных, так и глобальной экономики. Связанность – наряду с демографией, фондовыми рынками, производительностью труда и технологиями – мощный импульс развития мировой экономики. Представьте, что мир – это часы и что их батарейка постоянно подзаряжается кинетической энергией: чем больше вы ходите, тем больше ее заряд. Поэтому пора перенаправить часть усилий, затрачиваемых на расчет показателей национальных экономик, на оценку их взаимосвязанности.

Вряд ли найдется лучший объект для инвестиций, чем связанность. Государственные расходы на материальную инфраструктуру, также называемые валовым накоплением основного капитала, например мосты, дороги, и социальную инфраструктуру, такую как здравоохранение и образование, считаются инвестициями (а не потреблением), так как в долгосрочной перспективе экономят затраты и генерируют всеобщие блага для общества. Расходы на масштабные объекты инфраструктуры на протяжении всего XIX века были относительно низкими, не более 5–7 процентов от ВВП Великобритании. Максимального значения, 10 процентов, этот показатель достиг накануне Первой мировой войны[13]13
  Этого было достаточно для того, чтобы довести темпы роста индустриальных западных стран до двухпроцентного уровня в течение XIX века.


[Закрыть]. США нарастили инвестиции в инфраструктуру почти до 20 процентов от ВВП за период с конца XIX века и до конца Первой мировой войны, что вдвое превысило аналогичные расходы в Великобритании и вывело экономику США на первое место в мире. Хотя крупнейшие американские и канадские компании по строительству железных дорог и прокладке каналов на рубеже XX века обанкротились, их странам осталась густая транспортная сеть, способствующая развитию торговли в континентальном масштабе вплоть до настоящего времени.

Авторитетный британский экономист Джон Кейнс решительно выступал за инвестиции в общественные работы как инструмент создания рабочих мест и повышения совокупного спроса – политику, проводимую президентом Рузвельтом во время Великой депрессии. После Второй мировой войны накопление основного капитала нарастало, как приливная волна, – с менее 20 процентов до более чем 30 процентов от ВВП. Немецкое экономическое чудо (Wirtschaftswunder) 1950-х годов, 9-процентный рост экономики Японии в 1960-х, история «азиатских тигров» в 1970–1980-х годах (Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг), а затем Китай в 1990-х, когда инвестиции в инфраструктуру превысили 40 процентов от ВВП, который демонстрировал устойчивый ежегодный 10-процентный рост в течение трех десятилетий. Китай, как ни одна другая страна, подтверждал теорию Кейнса.

Последние несколько десятилетий доказывают, что именно благодаря связанности экономики стран начинают оцениваться уже не в миллиардах, а в триллионах долларов. Более того, инфраструктура – ключ к социальной мобильности и экономической устойчивости: урбанизированные экономики с густой транспортной сетью (как, например, Южный Китай) намного быстрее восстановились после финансового кризиса 2007–2008 годов, поскольку обеспечивали людям свободу передвижения в поисках работы. Испания сильнее всех пострадала от рецессии в еврозоне, но благодаря развитой инфраструктуре сегодня демонстрирует самые высокие темпы роста в Европе. Когда задолженность в мире достигает рекордных значений, а процентные ставки остаются на историческом минимуме, мировые финансовые ресурсы следует направить на развитие продуктивной связанности, а не неосязаемые деривативы.

Такая большая страна, как США, по определению должна тратить на обеспечение связанности гораздо больше. Инвестиции в инфраструктуру страны традиционно приносили почти 2 доллара на каждый вложенный доллар, тем не менее десятилетиями сокращались[14]14
  См. Isabelle Cohen et al., The Economic Impact and Financing of Infrastructure Spending (Thomas Jefferson Program in Public Policy, College of William & Mary, 2012). В начале 1980-х годов экономист из Оклахомы Пэт Чот, более известный как кандидат в вице-президенты в президентской гонке Росса Перро в 1996 году от Партии реформ, написал книгу America in Ruins («Америка в руинах»), в которой предупреждал об устаревании инфраструктуры в США.


[Закрыть]. Сегодня заторы на американских дорогах и в туннелях приводят к потере времени, аварийные мосты – к несчастным случаям и задержкам, а пришедшие в упадок порты и нефтеперерабатывающие заводы не только не эффективны, но и не способны удовлетворить глобальный спрос. После финансового кризиса десятки ведущих экономистов, в том числе Роберт Шиллер из Йельского университета, выступали за инвестиции в инфраструктуру в целях создания дополнительных рабочих мест и стабилизации экономики. Американское общество инженеров гражданского строительства требовало выделить 1,6 триллиона долларов на реконструкцию американской транспортной системы. Но только сейчас, незадолго до того как стало бы поздно, этот вопрос вошел в число приоритетных наряду с предложением учредить национальный инфраструктурный банк.

То же касается любой страны мира. Разрыв между спросом и предложением на инфраструктуру велик как никогда. Население планеты, численность которого приближается к восьми миллиардам, пользуется объектами инфраструктуры, рассчитанными на три миллиарда человек[15]15
  В то время как в обеих Америках насчитывается около миллиарда человек, а в Европе, на Ближнем Востоке и в Африке – около двух миллиардов, в Азиатско-Тихоокеанском регионе проживает 4 миллиарда человек, то есть большая часть населения Земли.


[Закрыть]. Но одна только инфраструктура и смежные отрасли промышленности способны в совокупности создать около 300 миллионов рабочих мест, которые будут востребованы в ближайшее двадцатилетие в результате роста численности и урбанизации населения. Всемирный банк утверждает, что инфраструктура – недостающее звено в достижении целей развития, закрепленных в «Декларации тысячелетия» ООН и связанных с ликвидацией нищеты и голода, здравоохранением, образованием и прочими проблемами, поэтому она включена в последнюю редакцию «Целей в области устойчивого развития», ратифицированную в 2015 году[16]16
  Всемирный банк предлагает примерную типологию основных объектов инфраструктуры, критически важных для развития: http://data.worldbank.org/about/world-development-indicators-data/infrastructure.


[Закрыть]. Переход от экспортно ориентированной модели роста к экономике услуг с более высокой добавленной стоимостью и потреблению начинается с инвестиций в инфраструктуру.

Наконец-то мы дождались всеобщего признания роли инфраструктуры. На города и автомагистрали, трубопроводы и порты, мосты и туннели, телевизионные башни и интернет-кабели, энергосети и канализационные системы, а также прочие основные фонды в мире расходуется около 3 триллионов долларов в год. Это намного больше 1,75 триллиона долларов, ежегодно выделяемых на оборону, и разрыв продолжает расти[17]17
  Стокгольмский институт исследования проблем мира сообщает, что мировые расходы на оборону составляют 2,4 процента от мирового ВВП. Военные расходы в США снизились почти на 8 процентов, в то время как в Китае и России увеличились на 7,4 и 4,8 процента соответственно. Страны Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива, такие как Саудовская Аравия, тоже умеренно нарастили военные расходы. См. http://www.sipri.org/research/armaments/milex/milex_database/milex_database


[Закрыть]. Предположительно к 2025 году расходы на инфраструктуру достигнут 9 триллионов долларов в год (причем лидировать будет Азия)[18]18
  Прогнозы и оценка капитальных проектов и расходов на инфраструктуру компании PricewaterhouseCoopers и Oxford Economics. См. http://www.pwc.com/gx/en/capital-projects-infrastructure/publications/cpi-outlook/assets/cpi-outlook-to-2025.pdf. Оценки текущих ежегодных расходов на инфраструктурные проекты колеблются в пределах 2–3 триллионов долларов. По данным компании McKinsey, только для сохранения нынешних темпов роста ВВП придется ежегодно тратить 3,5 триллиона долларов на инфраструктуру. Консалтинговая компания Bain & Company в 2017 году оценивала объем этих расходов в 4 миллиарда долларов.


[Закрыть].

Глобальное шествие связанности стартовало. Мы уже создали гораздо больше линий, объединяющих, а не разделяющих людей. Нынешняя инфраструктурная матрица включает примерно 64 миллиона километров автомагистралей, 2 миллиона километров трубопроводов, 1,2 миллиона километров железных дорог и 750 тысяч километров подводных интернет-кабелей, соединяющих множество крупных экономических густонаселенных центров. При этом протяженность международных границ составляет всего 250 тысяч километров. По некоторым оценкам, в ближайшие сорок лет человечество построит больше объектов инфраструктуры, чем за предыдущие четыре тысячелетия. Таким образом, мозаика государств уступает место сети инфраструктурных объектов. Мир становится все больше похожим на интернет.

Космонавты сделали немало потрясающих снимков нашей величественной планеты на низкой околоземной орбите (около 215 километров), на них наряду с природными объектами, такими как океаны, горы, полярные льды и ледники, запечатлелись и рукотворные сооружения. Оказалось, что Великая Китайская стена и пирамида Хеопса трудно различимы без высокопроизводительных зум-объективов, зато более современные инженерные конструкции вроде сверхдлинных мостов и прямых трасс через пустыни обнаружить легко. Медный рудник «Кеннекотт» в штате Юта и алмазный рудник «Мир» в Сибири простираются на несколько километров, поэтому их ступенчатые террасы видны издалека. А 200 квадратных километров теплиц в Альмерии, на юге Испании, где выращивается примерно половина ежегодно потребляемых в Европе свежих фруктов и овощей, из космоса распознаются безошибочно, особенно когда в ясный день солнечный свет отражается от их пластиковых крыш.

Что насчет границ? Сколько из них достаточно четко обозначены, чтобы быть видимыми? Многие политические границы проходят по природным объектам, напоминающим нам об определяющей роли природы в формировании среды обитания человека и культурной дифференциации. Граница между Северной и Южной Кореей лучше всего видна на закате, когда яркие огни Юга резко контрастируют с темнотой Севера. Наиболее заметна граница между двумя крупными странами – Индией и Пакистаном. Протянувшись на 2900 километров наискосок от Аравийского моря до Кашмира, она отлично видна из космоса ночью благодаря 150 тысячам прожекторов, испускающих ярко-оранжевый свет.

Карты в офисах и классах заставляют нас поверить, что все границы так же материальны, как и индо-пакистанская. Между тем две главные границы в Северной Америке скрывают более глубокую реальность растущей связанности. Три тысячи километров границы между США и Мексикой пересекают пустыни, пляжи тянутся вдоль реки Рио-Гранде и даже через города с одними и теми же названиями в обеих странах: Ногалес, Нако, Текате. Хотя на американской стороне граница кое-как патрулируется, она по-прежнему наиболее часто пересекаемая в мире – 350 миллионов человек в год (больше, чем все население США) пересекают ее в рамках установленных правил. Граница между Канадой и США, протянувшаяся от Арктики до Тихого и Атлантического океанов, – самая длинная в мире (почти 9 тысяч километров), ежедневно через ее двадцать основных пунктов пограничного контроля проходят 300 тысяч человек и коммерческие грузы стоимостью свыше миллиарда долларов.

Немало границ очень жестко контролируются: барьер безопасности Израиля, 15-километровый забор по реке Эврос на греческой границе и 200-километровый забор из колючей проволоки на границе с Болгарией, построенный, помимо прочего, для борьбы с нелегальной миграцией[19]19
  Россия построила проволочное ограждение вокруг Южной Осетии после войны с Грузией в 2008 году, а Индия на северо-восточной границе с Мьянмой соорудила 1600-километровый забор, чтобы перекрыть наркотрафик, воспрепятствовать торговле людьми и другой незаконной деятельности. Тунис строит забор на границе с Ливией, чтобы остановить поток мигрантов. То же делает Саудовская Аравия на границе с Йеменом.


[Закрыть]. Однако эти преграды, даже самые укрепленные, вполне преодолимы. Почти все такие заборы – дорогостоящее и неэффективное решение проблем, которое в принципе невозможно найти в данной плоскости.

Если границы призваны разделять территории и общества, то почему вдоль них селится все больше людей? Увы, на картах отображены в основном политические, а не демографические и экономические границы, олицетворяющие антиграничный характер многих приграничных регионов. Большинство населения Канады проживает возле границы с США и выигрывает от близости к американскому рынку. С 2010 года численность американского и мексиканского населения в приграничных районах обеих стран выросла на 20 процентов[20]20
  Нидерландско-бельгийская граница проходит прямо по квартирам и общественным кафе городка Барле-Нассау – или Баарле-Хертог, в зависимости от того, по какую сторону этой невидимой линии вы находитесь. В любом случае это территория Шенгенской зоны Европейского союза. Из-за оговорки в Парижском договоре 1783 года 120 жителей поселка Angle Township в Миннесоте фактически оказались на канадской территории и пользовались одной телефонной будкой, совместно обслуживаемой американской и канадской таможней, чтобы сообщать о своих доходах и расходах.


[Закрыть].

Как ни странно, границы – именно то место, где можно увидеть, как благодаря связанности враждебные отношения перерастают в сотрудничество. Процветающий бизнес между Индией и Пакистаном, как и между многими другими странами-антагонистами, служит напоминанием о том, что границы – не непреодолимые барьеры, какими кажутся на карте, а скорее пористые фильтры для взаимодействия. В этих и десятках других случаев мы успешно обходим ограничения политических границ – и даже осуществляем совместные проекты, проходящие через них, – вместо того чтобы прятаться за ними[21]21
  См. “More Neighbours Make More Fences,” The Economist, Sept. 15, 2015.


[Закрыть]. В итоге, начиная от Великой Китайской стены и Адрианова вала до Берлинской стены, Зеленой линии Кипра и Корейской демилитаризованной зоны, такие искусственные барьеры всегда проигрывали гораздо более могущественным силам. Как писала Александра Новоселофф, «…любая стена в конце концов становится всего лишь туристической достопримечательностью»[22]22
  “Why Walls Don’t Work,” Project Syndicate, Nov. 13, 2014.


[Закрыть].

Нынешние территориальные границы не всегда совпадают с политическими. Аэропорты могут находиться внутри страны, но при этом иметь собственные границы, а подразделения кибербезопасности, наоборот, патрулировать объекты технологической инфраструктуры далеко за пределами границ. И даже если границы физически надежны, мир все равно становится более открытым ввиду снятия визовых ограничений, возможности обменять в режиме реального времени валюту в банкоматах, получить онлайн любую информацию в любой точке мира и общаться практически бесплатно по Skype и Viber. Чем активнее общества торгуют и общаются, чем сильнее они зависят друг от друга, тем сложнее делать вид, что границы – самые важные линии на карте.

Отсутствие на картах рукотворных объектов инфраструктуры создает впечатление, что границы – ключевые инструменты отображения географии человечества. Но сегодня верно обратное: многие другие линии на карте нередко значат гораздо больше, чем границы. Вряд ли последние сыграют большую роль в судьбе нации, чем тесное взаимодействие между странами и разветвленная, охватывающая все уголки планеты инфраструктура. Мы в буквальном смысле слова строим новый мировой порядок.

ОТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ К ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГЕОГРАФИИ

Роль географии огромна, но того же нельзя сказать о границах. Мы не должны путать физическую географию – вещь непреложную, с которой нельзя не считаться, с политической географией, носящей преходящий характер. К сожалению, современные карты отображают либо политическую, либо природную картину мира – или и ту и другую – как непреодолимые ограничения. Нет ничего более фатального, чем порочный логический круг: нечто должно быть потому, что оно уже есть. Чтение карт это не чтение линий на ладони, где каждая линия предопределена судьбой. Я глубоко верю в основополагающую роль географии, но отнюдь не в ту карикатуру, какой ее сегодня часто пытаются представить. География, возможно, самая фундаментальная вещь, которую мы видим, но понимание ее причинно-следственных связей предполагает умение прослеживать сложную корреляцию между демографией, политикой, экологией и технологиями. Такие великие мыслители в области географии, как сэр Хэлфорд Маккиндер, сто лет назад призывали государственных деятелей ценить эту науку и учитывать ее при разработке государственных стратегий, но не становиться ее рабом. Географический детерминизм ничем не лучше религиозного фанатизма.

Глубокое исследование всех способов изменения географии начинается с осознания того, насколько мы уже заполнили мир своим присутствием. Сегодня не осталось неоткрытых земель; каждый квадратный метр обследован и нанесен на карту. Небеса переполнены самолетами, спутниками, беспилотниками; атмосфера загрязнена выбросами углекислого газа, пронизана радиолокационными и телекоммуникационными сигналами. Мы не просто живем на земле, а покоряем ее. Ученый-эколог Вацлав Смил высказал превосходную мысль о том, как сильно мы должны быть впечатлены «…масштабностью и сложностью глобального материального сооружения, воздвигнутого современной цивилизацией с середины XIX века, как и непрерывными материальными потоками, необходимыми для его эксплуатации и поддержания»[23]23
  Кроме того, Смил проводит важное различие между зачастую неизмеримыми ресурсами и резервами, которые представляют собой измеримый и возобновляемый объем ресурсов, перемещаемых по каналам поставок из одного места в другое.


[Закрыть], [24]24
  Vaclav Smil, Making the Modern World: Materials and Dematerialization (MIT Press, 2007), p. 157.


[Закрыть].

Объекты мегаинфраструктуры не укладываются в рамки природных или государственных границ, а их нанесение на карту показывает, что эра деления мира по политическим признакам (юридически признанным границам) уступает место его делению по признакам функциональным (в зависимости от его фактического использования), то есть формальный мир юридически признанных политических границ сменяется реальным миром функциональных связей. Границы показывают деление по политическим причинам, а инфраструктура – связи в рамках функциональной географии. По мере того как связывающие нас линии заменяют разделяющие нас политические границы, функциональная география становится важнее политической.

Сегодня многие из действующих и проектируемых транспортных коридоров соответствуют древним маршрутам, обусловленным географией, климатом и культурой. Большие сегменты железнодорожной сети (о ней рассказывалось в начале главы) построены поверх появившейся в 1960-х годах «Тропы хиппи» из Лондона в Индию и далее в Бангкок, которая, в свою очередь, следовала по древнему Шелковому пути через Евразию. Протянувшаяся от Чикаго до Лос-Анджелеса легендарная трасса США № 66, известная также как шоссе Уилла Роджерса, проложена по древним тропам коренных жителей Америки (и нынче проходит через их резервации в штате Аризона). По ней многие американцы спасались от пыльных бурь, обрушившихся на несколько штатов после Великой депрессии. Сейчас она называется Федеральная трасса 40 и служит путем отступления для тех, кто в поисках лучшей жизни перебирается из «Ржавого пояса» в быстроразвивающиеся районы Юго-Запада.

Там, где во времена Шелкового пути были только пыльные тропинки или мощеные дороги, сегодня проложены автомагистрали, железные дороги, стальные трубопроводы и оптоволоконные интернет-кабели в кевларовой оболочке. Эти виды инфраструктуры заложили основу ее формирующейся глобальной системы. Они соединяют любые объекты, расположенные на пути или в его конечных точках, будь то империи, города-государства или суверенные страны – все, что может изменяться, в то время как целесообразность пути сохраняется.

По этой причине связанность и география отнюдь не противоречат, а дополняют друг друга. США и Мексика расположены на одном континенте, и укрепляющиеся взаимосвязи превращают их политическое разделение в общее структурированное пространство. Таким образом, связанность предполагает не отрыв от географии, а максимальное использование ее преимуществ. Она трансформирует понятие «географический регион»[25]25
  Географ Харм де Ближ выделил двенадцать географических регионов со множеством субрегионов в каждом: Европа, Россия, Северная Америка, Центральная Америка, Южная Америка, Черная Африка, Северная Африка, Юго-Западная Азия, Восточная Азия, Юго-Восточная Азия, Австралазия, Тихоокеанские острова.


[Закрыть]. О Европе часто говорят как о континенте только из-за культурных отличий от двух третей евразийских земель восточнее Уральских гор. Но по мере роста связанности Евразийского континента упоминания о Европе как о географическом регионе постепенно должны исчезнуть. Связанность сделает принадлежность Европы к Евразии значимой, а не случайной. Финансируемый китайцами мегапроект «Экономический пояс Шелкового пути» – крупнейшая в истории инициатива, направленная на укрепление и расширение торгово-экономических отношений.

Вот еще два конкретных примера победы функциональной географии над политической. Эресуннский мост с автомобильной и железной дорогой настолько тесно связал экономики датской столицы Копенгаген и шведского города Мальме, что многие называют их «КоМа». Аэропорт Копенгагена для жителей Мальме ближе, чем собственный, и шведские такси имеют там отдельные стоянки. Прибалтийские государства после Первой мировой войны пытались сформировать союз, но СССР разрушил эти планы. Спустя столетие возник более крупный Балтийский союз, от Норвегии до Литвы, напрямую соединенный с Западной Европой Эрессунским мостом. В дельте китайской реки Чжуцзян (Жемчужной), где расположены города Гонконг, Макао и Чжухай, имеющие очень разные юридические договоры с Пекином, Y-образный мост, проходящий по искусственным островам и подводному туннелю длиной 6,7 километра, соединит все три города, сократив время путешествия по южной части дельты с четырех часов до одного. В итоге весь регион дельты превращается в один гигантский урбанизированный архипелаг, несмотря на различный политический статус.