Текст книги "Русское дворянство времен Александра I"

С самого начала нового правления дворянство многих губерний откликнулось на призыв царя к давно назревшему повышению образовательных стандартов, открыв дворянские военные училища и взяв на себя связанные с этим расходы. В Киеве, Смоленске, Воронеже, Туле и Тамбове, если взять несколько ярких примеров, дворянство обрадовало Александра I созданием дворянских академий за свой счет. 17 февраля 1805 года царь лично поблагодарил олонецкое дворянство за организацию пансиона для воспитания бедных дворянских детей[267]267
  ПСЗРИ. Т. 28. С. 827.


[Закрыть]. Местное дворянство также было вовлечено в обеспечение начального финансирования Харьковского университета на Украине. Это пожертвование в ноябре 1804 года обеспечил его основатель В. Н. Каразин, главный архитектор первой реформы образования Александра I. Фактически, наиболее частые предложения по сбору средств, сделанные дворянством, были связаны с образовательными учреждениями. В случае с Харьковом было обещано собрать в общей сложности 400 000 рублей за счет добавки к подушному налогу, взимаемому с крепостных. Это предложение было проверено Комитетом министров в Санкт-Петербурге, который затем должен был установить, кто и на какую сумму внес пожертвование и было ли оно выплачено. Инициатива дворян позволила университету принять первых студентов в 1805 году. С того же года ежегодная когорта из двадцати пяти человек принималась на трехлетний курс в Высшее училище правоведения. Поступление основывалось на отчетах гимназии или университета и осуществлялось на основании высокого конкурса. Успешное поступление считалось началом служебной карьеры, и поэтому студентам выплачивалась годовая зарплата в размере 300 рублей[268]268
  Яблочков М. Т. История дворянского сословия в России. С. 599, 602–606; Яковкина Н. И. Русское дворянство. С. 135–136; Середонин С. М. Исторический обзор деятельности Комитета министров. Т. 1. С. 272–273. Интересно, что в 1817 году Комитет отклонил аналогичное предложение о строительстве института на этой основе и напомнил дворянству, что оно не должно полагаться на крестьян в финансировании строительства своих школ. Также зафиксированы многочисленные благотворительные пожертвования, сделанные дворянскими ассоциациями и частными лицами на создание и содержание школ: Storch H. Russland unter Alexander dem Ersten. Eine historische Zeitschrift. 9 vols. SPb.; Leipzig, 1804–1808.


[Закрыть].

В мемуарах ведущего консервативного журналиста Ф. В. Булгарина подробно рассказывается о других откликах частных лиц на инициативы Александра I в области образования. Например, граф И. А. Безбородко на свои средства основал гимназию в Нежине (Украина): царь был так доволен, что приказал назвать ее в честь благодетеля. «Знаменитый патриот» П. Г. Демидов сначала потратил 500 000 рублей на поддержку училищ, а затем в 1804 году выделил еще миллион на создание лицея в Ярославле. На следующий год он открыл общежитие для сорока сыновей дворян в возрасте от 9 до 13 лет. Однако желающих оказалось недостаточно для заполнения всех мест, в основном из-за того, что благородные родители предпочитали военные академии[269]269
  Диссон Ю. «Благородная альтернатива». С. 131–134.


[Закрыть]. Дворянство Киевской, Подольской и Волынской губерний основало на собственные средства Кременецкий лицей, в добавление к чему киевское дворянство собрало на те же цели 500 000 рублей, а еще 400 000 рублей поступило из Слободско-Украинской (Харьковской) губернии от украинского дворянства. Тульское дворянство заложило средства на кадетский корпус, а Г. Неплюев основал военное училище в отдаленном восточном городке-крепости Оренбург, на реке Урал. В 1823 году в знак своей верности и благодарности царю дворянство Могилева взяло на себя обязательство открыть новую школу для воспитания детей бедных дворян. Она была названа Вюртембергским домом в честь князя Александра Вюртембергского, который был генерал-губернатором Белоруссии до 1821 года. Кроме того, отдельные дворяне вносили многочисленные небольшие пожертвования на поддержку своих местных школ в виде наличных денег, книг и зданий[270]270
  Булгарин Ф. В. Воспоминания. М., 2001. С. 624–625; впервые эти воспоминания были опубликованы М. Д. Ольхиным в 6 томах (СПб., 1846–1849); Середонин С. М. Исторический обзор деятельности Комитета министров. С. 268.


[Закрыть].

Эти различные события предполагают, что с самого начала правления Александра предпринимались попытки улучшить в целом довольно унылое положение в образовании. Местное дворянство опиралось на существующую инфраструктуру, которую в то время обычно составляли частные школы-интернаты для дворянских детей, или пансионы. Однако они были дорогими и поэтому доступными в основном более богатым дворянским семьям.

Благодаря важной частной инициативе с 1811 года будущие офицеры могли посещать военное училище в Москве, именуемое училищем колонновожатых. Оно было основано как частное заведение генералом Н. Н. Муравьевым по инициативе фельдмаршала П. М. Волконского, фаворита Александра I и начальника его Генерального штаба. Училище было создано как школа математики и военного дела, но позже стало базой для Академии Генерального штаба. Школа Муравьева произвела много будущих ведущих военных и общественных деятелей[271]271
  Пыпин А. Н. Новые мемуары об александровской эпохе. С. 668–715.


[Закрыть]. Будущий сенатор Е. Ф. фон Брадке входил в первую когорту из сорока студентов, некоторые из них, как он вспоминал, в возрасте 25 лет уже были ветеранами кампаний или посещали курсы в École Polytechnique в Париже или в германских университетах. Почти все они были выходцами из «знатнейших и богатейших семейств, так как эта школа, под покровительством государева любима, была в большой моде»[272]272
  Брадке Е. Ф. фон. Автобиографические записки. С. 24–25.


[Закрыть].

В училище в период с 1816 по 1823 год обучалось не менее двадцати трех будущих декабристов. Среди них был Н. В. Басаргин, который вспоминал, что генерал Муравьев, отец декабриста А. Н. Муравьева, был выдающимся и необычайно одаренным учителем, курс военной истории и тактики которого пользовался у студентов наибольшей популярностью в корпусе. Подробный отчет Басаргина о времени, проведенном в академии, завершается нежной данью уважения его старому директору Н. Н. Муравьеву, «человеку доброму и гражданину в полном смысле полезному!». Говорят, что он с большим удовольствием слышал об успешной карьере своих выпускников и об уважении, которое они обычно получали от своих командиров[273]273
  Чулков Н. П. Москва и декабристы // Декабристы и их время. Т. 2. С. 295–296; Басаргин Н. В. Воспоминания Н. В. Басаргина. С. 147, 160–161. Басаргин был одним из арестованных в конце декабря 1825 года в Главной квартире 2-й армии в Тульчине, на Украине, за свою вовлеченность в деятельность Южного общества декабристов.


[Закрыть].

Именно год успешного обучения в школе Муравьева «дал право» П. А. Тучкову (младшему брату А. А. Тучкова и старшему брату С. А. Тучкова, которые также были мемуаристами) в 12 лет поступить в Московский университет и через два года получить чин прапорщика Генерального штаба. Неудивительно, что мемуары Тучкова начинаются лаконично: «Детство мое было коротко». Его дядя, Николай Алексеевич, настаивал на том, что домашнее воспитание «вредно мальчикам», и способствовал обеспечению его племянников (тогда им было 8 и 11 лет) местами сначала в пансионе для дворян при Московском университете, а затем в училище колонновожатых Муравьева. Оглядываясь назад, Тучков с радостью признавал, что в училище «отлично приготовляли молодых людей к службе генерального штаба»[274]274
  Тучков П. А. Записки Сергея Алексеевича Тучкова. С. 455–456. Он достиг звания генерал-адъютанта и занял должность начальника штаба отдельного Гренадерского корпуса.


[Закрыть]. Н. И. Шениг, преподававший там русский язык, оставил подробный отчет о школе. Он сообщил, что школа была закрыта с вступлением на престол Николая I, после чего было «положено комплектовать генеральный штаб учениками военной академии»[275]275
  Шениг Н. И. Воспоминания о школе колонновожатых // РА. 1880. Кн. 3. С. 297. Эти записи порождают споры о возникновении школы. Шениг пишет, что ее основал князь П. М. Волконский в Санкт-Петербурге в 1811 году. И только в 1815 году генерал-майор Н. Н. Муравьев, вернувшись из кампании того года, заново открыл школу в Москве со своим сыном Михаилом и некоторыми московскими профессорами. Затем школа была переведена в Петербург под начальство А. И. Хатова.


[Закрыть].

Безусловно, выдающаяся репутация школы Муравьева была безвозвратно запятнана невольными ассоциациями ее с декабристами. В связи с этим, когда в январе 1826 года Следственный комитет спросил члена Южного общества И. Б. Аврамова, «не были ли вам внушаемы новейшие политические мнения о преобразованиях» в школе Муравьева, когда он посещал ее в 1818 году, заключенный ответил, что «не слыхал, сколько помнится, никаких политических суждений»[276]276
  Следственное дело И. Б. Аврамова // Восстание декабристов: документы / Под ред. М. В. Нечкиной. М., 1975. Т. 13. С. 21–22. Аврамов был одним из арестованных в Главной квартире 2-й армии в Тульчине за участие в заговоре.


[Закрыть]. Хотя резкое отрицание Аврамова справедливо подтверждает тот факт, что Муравьев был далек от активного отстаивания планов политических реформ, тем не менее, по мнению одной уважаемой советской ученой, очень влиятельной в свое время, «его интерес к передовым идеям, широкий кругозор и дружеское обращение с молодежью поощрили развитие вольного духа в среде воспитанников училища колонновожаты^х». Более общий вопрос о политическом формировании поколения декабристов будет рассмотрен позже.

Воспоминания Ф. В. Булгарина подтверждают единодушное мнение о том, что дворянский пансион при Московском университете был лучшим учебным заведением того времени. В то время университет и связанный с ним благородный пансион, которым руководил ректор А. А. Прокопович-Антонский, не только стояли в центре культурной жизни Москвы, но и выпускали, по словам биографа А. И. Кошелева, большинство «выдающихся деятелей на поприще литературы, науки и государственной службы»[277]277
  Булгарин Ф. В. Воспоминания. С. 638; Колюпанов Н. П. Биография А. И. Кошелева. Т. 1. С. 378; Назимов М. Л. В провинции и в Москве с 1812 по 1828 год. С. 132–133.


[Закрыть]. Из воспоминаний В. И. Сафоновича о его школьных годах мы узнаем, что он был одним из трехсот учеников, родители которых «охотно отдавали детей, привозя их [в Москву] со всех концов России». Он отмечает, что Прокопович-Антонский очень успешно проработал директором школы двадцать пять лет, и среди других интригующих подробностей о ее режиме вспоминает, что около сорока учеников, которые не могли вернуться домой во время летних каникул, были отправлены в летний лагерь в Подмосковье, где они знакомились с военной службой до возобновления семестра 15 августа[278]278
  Сафонович В. И. Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича. С. 117, 122.


[Закрыть].

Хотя мемуары, как правило, не конкретизируют этот вопрос, наблюдение Сафоновича позволяет предположить, что учебный год был очень длинным. Таким образом, дети находились вдали от дома в течение длительного периода времени, и эта перспектива должна была и вовсе удержать некоторые семьи от отправки туда детей, как представляется разумным предположить, несмотря на упоминание Сафоновича о всеобщем стремлении поступить в эту школу. Одним из учеников, который поступил в школу Прокоповича-Антонского в 1803 году, в нежном восьмилетнем возрасте, и провел там следующие восемь лет, был В. Ф. Раевский, сын дворянского рода Курской губернии. Однако его взгляд на пансион резко отличается от взглядов Булгарина и Сафоновича. В своих мемуарах Раевский описывает учителей «первого в России учебного заведения» как «самых посредственных людей», по большей части «педантов, педагогов по ремеслу, профессоров по летам, парадных шутов по образу и свойству»[279]279
  Цит. по: Щеголев П. Е. Декабристы. М.; Л., 1926. С. 12. В. Ф. Раевский был арестован в 1822 году в Кишиневе за подстрекательство в своей дивизии и стал известен как первый декабрист.


[Закрыть].

В своих воспоминаниях М. Л. Назимов утверждает, что в последние годы царствования Александра I в Московском университете училось очень мало дворян из богатых семей. Вместо этого они выбрали университетский благородный пансион, потому что, по крайней мере до 1822 года, они могли по окончании школы претендовать на чин 10-го класса, тогда как выпускники университета получали только чин 12-го класса. Преимущество выпускников университетского благородного пансиона заключалось в том, что они в течение трех лет могли рассчитывать на достижение такого чина, на который другим потребовалось бы по крайней мере шесть лет, а то и больше, «смотря по сословию». Воспоминания Назимова, выпускника Московского университета, помогают взглянуть на студенческую жизнь в Москве и ее контраст с «тихой семейной жизнью в доме родителей». Он вспоминал, что сначала чувствовал себя «оглушенным» из-за «острого, скорого и шумного разговора о разных предметах», включая местные сплетни и текущие дела, почерпнутые из прессы.

Назимов был впечатлен разнообразием литературных дискуссий, которые, как он утверждал, включали недавно опубликованную поэму Пушкина «Кавказский пленник» (1821), а также «Разбойников» Фридриха Шиллера (1781) и «Отелло» (Шиллер и Иоганн Генрих Восс создали отредактированный перевод текста Шекспира в 1806 году). Некоторые курсы были весьма хороши: например, лекции профессора Василевского по «политическому народному праву» содержали «довольно удачные импровизации», и он «с энтузиазмом проводил какие-нибудь либеральные идеи, которые всегда нравятся молодежи»[280]280
  Назимов М. Л. В провинции и в Москве с 1812 по 1828 год. С. 150, 137–145.


[Закрыть]. По словам А. П. Беляева, поступившего в Военно-морскую академию в 1815 году в возрасте 13 лет, там тоже было хорошее обучение. Хотя учителя были «оригиналами», как он выразился, они хорошо знали свой материал, который, безусловно, вычитывали: четыре часа до обеда, еще четыре после него, охватывая четыре предмета в день[281]281
  Беляев А. П. Воспоминания о пережитом и перечувствованном с 1803 года // РС. 1880. Вып. 9. С. 30.


[Закрыть].

Возмущение от «неприличного поведения и дерзости» студентов, испытанное им в первый день лекций в университете, оказалось достаточным, чтобы удержать 17-летнего Н. В. Басаргина от того, чтобы он когда-либо вернулся в университет. Молодой дворянин из Владимирской губернии по собственному желанию уехал из дома, чтобы «сделать из себя что-нибудь годное» в Москве. Вместо университета он подал заявление о переводе в корпус колонновожатых Н. Н. Муравьева, где, как мы видели, у него был в целом более положительный опыт[282]282
  Басаргин Н. В. Воспоминания Н. В. Басаргина. С. 145.


[Закрыть]. Другой выпускник, М. П. Погодин, будущий профессор истории университета, также вспоминал, что студенческая жизнь там «до кончины Александра I была привольная». Среди его ярких воспоминаний был поразительный вид некоторых профессоров, которые со своими каретами с четверкой, с ливрейными лакеями на запятках «казались нам [студентам] важными сановниками»[283]283
  Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. С. 51.


[Закрыть].

Одной из самых престижных школ-интернатов был санкт-петербургский пансион аббата Ш.-Д. Николя (1758–1835), священника-иезуита, который приехал в столицу около 1810 года. В 1816 году он основал Ришельевский лицей в Одессе и сам руководил им с 1816 года[284]284
  Николь опубликовал статью об этом: La fondation du Lycée Richelieu à Odessa. Paris, 1817. См.: Florovsky G. Les voies de la théologie russe. Paris, 2001. P. 157.


[Закрыть]. По словам Вигеля, предприимчивый аббат установил ежегодную плату в размере 1500 рублей, чтобы воспитывать исключительно сыновей аристократии. Благодаря столь высокой плате и покровительству княгини Юсуповой в пансион записывались исключительно сыновья самых богатых русских аристократов. Здесь отпрыски Гагариных, Толстых, Шуваловых, Строгановых и Вяземских получили образование, которое запомнилось им на всю жизнь: они научились говорить по-французски, как настоящие французы, танцевать, как балетмейстеры, фехтовать, декламировать, играть – «короче говоря, они научились всему, кроме некоторого представления о том, как работать»[285]285
  Schiemann T. Geschichte Russlands unter Kaiser Nikolaus I. S. 395.


[Закрыть]. Наряду с сыновьями вышеназванных князей и графов среди его учеников были Александр и Константин Бенкендорфы, Сергей Волконский и Михаил Орлов. То есть в пансионе были одноклассниками два будущих декабриста и будущий шеф жандармов Николая I. Пушкин тоже пошел бы туда, если бы не стремление аббата к эксклюзивности, из-за которой отец Пушкина не мог позволить себе оплачивать обучение сына. Возможно, Пушкин немногое потерял: Волконский позже вспоминал, что, несмотря на свою репутацию, в школе «учебная система была весьма поверхностна и вовсе не энциклопедическая»[286]286
  Цит. по: Петербург декабристов. С. 32.


[Закрыть]. Однако поскольку ее учителя-иезуиты также проповедовали католицизм, то после изгнания иезуитов из Москвы и Санкт-Петербурга в марте 1819 года (и из остальной России в марте 1820 года) школа была преобразована в военный приют[287]287
  Яковкина Н. И. Русское дворянство. С. 131–132; Christoff P. K. The Third Heart: Some Intellectual-ideological Currents and Cross Currents in Russia 1800–1830. The Hague; Paris, 1970. P. 77.


[Закрыть].

Хотя дочери дворян с большей вероятностью получали образование дома, faute de mieux, были предусмотрены школы, которые они могли посещать в качестве пансионерок. Необходимость такого положения была признана в придворных кругах. Мать Александра I, вдовствующая императрица Мария Федоровна, заслужила похвалу Н. И. Тургенева за то, что она отстаивала образование женщин во время правления ее сына. Она особенно способствовала работе двух заведений для благородных девиц в Санкт-Петербурге, обеспечивая их лучшими учителями и оказывая им свое покровительство[288]288
  Тургенев Н. И. Россия и русские. Т. 2. С. 20, 195–196. См. также: Martin M. Maria Fedorovna en son temps, 1759–1828. Contribution à l’histoire de la Russie et de l’Europe. Paris, 2003. P. 462.


[Закрыть].

Одним из них было Екатерининское училище для дворянок, открывшее свои двери в 1804 году. Его устав, одобренный вдовствующей императрицей, в частности, гласил: «Первый и главный предмет заведения сего училища состоит в том, дабы распространить способы к хорошему воспитанию между недостаточным российским дворянством». Вход был открыт только для благородных девиц или «коих родителя имеют чин по армии от капитана и выше а статские от восьмого класса и выше», в возрасте от десяти до двенадцати, здоровых и привитых от оспы. Письмо от 27 октября 1804 года от школьного начальства нижегородскому предводителю дворянства содержало совет дворянам, которые хотели, чтобы их дочери учились в училище Святой Екатерины в Санкт-Петербурге, отвести их к уездному предводителю дворянства. От него требовалось проверить имущественное положение заявителей, происхождение (на основании документов, подтверждающих дворянский статус) и организовать медицинское обследование у врача, «[к] удостоверению что представляемая девица совершенно здорова»[289]289
  ЦАНО. Ф. 641. Оп. 1. Д. 92. Л. 2 об., 4.


[Закрыть].

Другой эксклюзивной петербургской женской школой был Смольный институт, основанный для благородных девиц в 1764 году Екатериной Великой. Среди прочего ее наследия в области женского образования был Новодевичий институт для воспитания мещанских девиц[290]290
  Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 493.


[Закрыть]. В Смольный учениц помещали на срок до девяти лет, учили говорить по-французски, что было признаком их благородства, и лишь изредка разрешали видеться с родителями. Свидания с родителями осуществлялись по предварительной записи в определенные дни, под строгим контролем и в присутствии сопровождающего – начальницы или одной из классных дам. Представители провинциальной знати, жившие на некотором расстоянии от столицы и в относительно стесненных условиях, в любом случае не могли позволить себе регулярно навещать своих дочерей. Им пришлось бы учитывать эту очевидную практическую сторону при принятии решения о том, отправлять ли своих дочерей в Санкт-Петербург, чтобы они получали образование с шести или семи лет в Смольном или с 10–12 лет в училище Святой Екатерины[291]291
  Белова А. В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII – середины XIX в. СПб., 2010. С. 194, 198–200.


[Закрыть]. Справедливо предположить, что для многих это должно было стать серьезным сдерживающим фактором.

Таким образом, в целом образование девочек было более поверхностным и гораздо чаще домашним, чем образование мальчиков. Лишь небольшая часть дочерей отправлялась в пансионы в столицах или крупных городах. Например, М. С. Качалов вспоминал, что все пять его сестер получили домашнее образование. Обычно девочек учили читать и писать, говорить по-французски, реже – по-немецки. Их также обучали основам музыкального мастерства и пения. Кроме того, от них требовалось знать, как правильно вести себя в обществе, и понимать разницу между тем, что считалось «приличным» и «неприличным»[292]292
  Жуковская Т. Н. Русская мемуаристика. С. 38–39.


[Закрыть]. Несмотря на критику поверхностности образования, предлагаемого юным дворянкам, Смольный, Свято-Екатерининская и другие женские школы тем не менее внесли значительный вклад в русское дворянское общество, по крайней мере признав, что образование дочерей не менее важно, чем сыновей.

* * *

Развитие с начала правления Александра I сети школ, институтов, военных академий и университетов обеспечило молодому поколению дворян множество образовательных путей, которые не были исключительно военными, хотя отцы (или сыновья) предпочитали именно этот вариант на протяжении значительной части XIX века. Основным преимуществом кадетских корпусов было то, что они являлись спасательным кругом для осиротевших или бедных благородных юношей. Крайне важно, что кадетское воспитание и образование способствовали значительному укреплению дворянства как элитного сословия империи, воспитанию понятий чести, долга и ответственности перед царем и родиной. Они также служили трамплином для карьерного роста и ускоренного продвижения по службе в армии и на государственной службе с одновременным получением звания и руководящих должностей в правительстве. Действительно, некоторые исследователи утверждали, что посылать своих детей в корпус, независимо от того, насколько это было далеко от дома или финансово обременительно, стало традиционным для дворян, которые все чаще считали это своим долгом. Кадетский корпус, таким образом, приобрел более высокий статус для многих дворянских семей, чем гимназия или университет[293]293
  Алпатов Н. И. Учебно-воспитательная работа в дореволюционной школе интернатного типа. М., 1958. С. 13; Аурова Н. От кадета до генерала. С. 77–78.


[Закрыть].

Проблема изучения языков и владения ими, рассмотренная в предыдущей главе, в свою очередь, была тесно связана с целостностью российской культуры и ее подверженностью иностранному влиянию. Подчеркивая важность центральной роли Москвы в воспитании русских ценностей, Дубровин писал, что в начале XIX века «Москва была единственным городом, где в то время можно было дать русское воспитание детям, внушить им любовь к отечеству и уважение к родному языку». Аналогичный вывод делает биограф А. И. Кошелева, который описывал Москву, в особенности ее университет и связанный с ним благородный пансион, как центр этого «культурного движения»[294]294
  Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века // РС. 1899. Вып. 2. С. 263; Колюпанов Н. П. Биография А. И. Кошелева. Т. 1. С. 378.


[Закрыть]. Среди россиян того времени встречались признаки негативной реакции на «нерусское» направление в образовании, например статья «О воспитании» члена «Союза благоденствия» декабриста Н. И. Кутузова, где он предлагал закрыть все школы с иностранным персоналом и сделать их государственными.

Это предложение тесно сочеталось с целью министерства духовных дел и народного просвещения, созданного в 1817 году под руководством А. Н. Голицына, бывшего обер-прокурора Святейшего Синода и известного мистика. Министерство отменило многое из того, что было плодами реформ образования, проведенных в начале царствования Александра I[295]295
  Бокова В. М. Беспокойный дух времени. Общественная мысль первой трети XIX в. // Очерки русской культуры XIX века. Т. 4. Общественная мысль. М., 2003. С. 86–87. К Кутузову отнеслись с необычной снисходительностью, что выразилось в приказе царя от 6 февраля 1826 года после всего двухнедельного заключения. См.: Декабристы: биографический справочник. С. 94.


[Закрыть]. Аналогичным образом, в анонимной статье «О вредном духе нашего времени», написанной примерно в то же время, что и статья Кутузова, автор жаловался, что иностранцы заражают и развращают молодые русские умы и что Московский университет является проводником для якобы «вредного духа». Автор предупреждает об опасностях образования: чтение книг и разных сочинений без способности «познать настоящий их смысл» приведет к тому, что «станут судить и мнения свои излагать о предметах выше их круга», и заключает, что «нет зла, которое бы было опаснее для такой великой, сильной, могущественной и не удобопоколебимой настоящею своею верностию и любовию подданных к Государю своему Державы, как распространение народных училищ и университетов»[296]296
  О вредном духе нашего времени // Сборник исторических материалов, извлеченных из Архива Собственной его императорского величества канцелярии / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1902. Вып. 11. С. 258–263, особенно с. 258–260.


[Закрыть]. Такие взгляды нашли бы сторонников в окружении Александра. Например, реакцией А. Х. Бенкендорфа на признаки беспорядков в вооруженных силах, особенно в гвардейских полках, было предупреждение царя в 1821 году, что офицеры-кадеты должны прекратить «посещать частно преподаваемые курсы, особенно политических наук», которые могут нанести «величайший вред»[297]297
  Шильдер Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1898. Т. 4. С. 215.


[Закрыть].

Но вскоре еще более деструктивные взгляды на этот вопрос повлияли на впечатлительного Александра I, и результаты его образовательной реформы имели ужасные последствия для будущих перспектив дворянства. 2 ноября 1823 года М. Л. Магницкий написал императору о состоянии народного образования, которое, по его мнению, находилось в тяжелом положении, так как большая часть его составляла «заговор на Бога и царей». Он предупредил, что там, где есть конституции, там «свобода книгопечатания, или, что одно и то же, беспрепятственное волнение и необузданность мнения общественного, т. е. труба для глаголов князя тьмы». В своем письме Магницкий осудил немецкого философа Фридриха Шеллинга как «систематического и глубокого врага Бога», который требует от правительства терпимости к интеллектуальной свободе университетов. Осудил он и «разрушительную философию» Иммануила Канта, от которой, наряду с другой немецкой, английской и французской философией, российская система образования должна была очиститься. Он призвал к разработке плана народного воспитания, должным образом регулируемого правительством «по четко определенным направлениям», который должен охватывать все классы государства, включая как мальчиков, так и «необходимо» девочек. Предвосхищая формулировку С. С. Уварова официальной народности в царствование Николая I, Магницкий настаивал на том, что «православие и благоговение к помазаннику Божию должны быть основанием русского народного воспитания»[298]298
  Магницкий М. Л. Записка М. Л. Магницкого о народном воспитании // Сборник исторических материалов, извлеченных из Архива Собственной его императорского величества канцелярии / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1902. Вып. 11. С. 330–338.


[Закрыть].

Сам Магницкий продемонстрировал, что «нет ничего легче», по его собственным словам, чем внедрить эту систему, «очистив» Казанский университет, куратором которого его назначил Голицын, и дав волю своему ревностному другу Д. П. Руничу в Санкт-Петербургском университете. Рунич сменил С. С. Уварова на посту его куратора в 1821 году, всего через два года после издания университетского устава. Все это резко контрастировало с совсем недавним основанием Царскосельского лицея (в 1811 году) и Санкт-Петербургской публичной библиотеки (в 1819 году), но, конечно, действия Магницкого и Рунича соответствовали контексту аракчеевщины. Поэтому неудивительно, что дворянство продолжало враждебно или в лучшем случае равнодушно относиться к культуре и образованию, учитывая, что правительство и его официальные лица, казалось, делали то же.

Согласно одному источнику того времени, дворянство мало пользовалось Публичной библиотекой в первые годы после ее открытия:

Скажем несколько слов и об интеллектуальной жизни тогдашней публики, которая совершенно игнорировала Публичную библиотеку. Вот что пишет О. А. Пржецловский о библиотеке в 1820-х гг., когда ею управлял А. Н. Оленин: «Для получения желаемой книги вы записывали ее на авось, и также на авось искал ее в этом хаосе дежурный библиотекарь. Если вы вообще были счастливы в азартных играх, то дня через три-четыре получали желаемую книгу, не то библиотекарь предлагал вам другую из того же отдела литературы и наук, найденную вместо требуемой»[299]299
  Божерянов И. Н. Невский проспект: культурно-исторический очерк двухвековой жизни Санкт-Петербурга. СПб., 1903. Т. 2. С. 367 (первоначально опубл. в: РС. 1874. Вып. 3. С. 275).


[Закрыть].

Весьма пессимистичная и осуждающая оценка образованию молодых дворян появилась в первые месяцы царствования Николая I – ее автором был граф И. О. Витт, командир южных военных поселений при Александре I. В другой своей роли, в качестве главы региональной тайной полиции, он стремился внедриться в Южное общество декабристов. Поскольку предполагаемые недостатки были косвенным продуктом и особенностью правления Александра I, этот документ заслуживает нашего внимания. Витт отвергал образование, доступное для большей части дворянства, как «поверхностное» и утверждал, что большинство русских дворян состоит из «людей бедных», которые сами не имеют образования и не в состоянии дать образование своим детям и поэтому «вынуждены оставлять их в природном невежестве». Эти «полудикие питомцы лесов и степей» жили в своих деревнях, отрезанные от общества и неизменно презираемые своими более состоятельными соседями. Далее Витт описывает кадетский корпус как заповедник богатой знати, откуда, как он утверждал, большинство выходило без «тени образованности», в то время как частные пансионы производят «недоученных невежд». Письмо Витта завершается следующим весьма нелестным описанием современного русского дворянства и его низкого образовательного уровня:

[З]а исключением некоторых достойных людей, дворянство наше состоит: 1) Из безграмотных, грубых и неимеющих понятия об истинном благородстве невежд. 2) Из недоучившихся кадетов. 3) Из неокончивших или худо слушавших курс студентов. 4) Из полуфранцузов, часто при блестящей наружности не имеющих никаких сведений, с испорченностью нравов, без любви к отечеству, с ненавистью к правительству, без познания самого Бога![300]300
  Витт И. О. Записка о недостатках нынешнего воспитания российского дворянства и средствах обратить оное совершенно на пользу императорской военной и гражданской службы // Сборник исторических материалов, извлеченных из Архива Собственной его императорского величества канцелярии / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1906. Вып. 13. С. 235–237.


[Закрыть]

Н. Ф. Дубровин, писавший в конце XIX века и цитирующий В. Н. Каразина, выразил, по сути, то же самое мнение в увлекательной, но чрезмерно пессимистической оценке дворянства начала столетия. Правительству Александра I были нужны способные люди для поступления на госслужбу, «но их не было», – утверждает Дубровин. «Аристократия и богатое дворянство уклонялись от принятия должностей, было мало знающе, пусто, а деревенские их подражатели – невежественны». В провинции ситуация была хуже, так как там вообще не уделялось никакого внимания образованию. В результате их дети росли «дикими» и были ничем не лучше своей дворни[301]301
  Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века // РС. 1899. Вып. 3. С. 546.


[Закрыть].

В начале правления Александра I В. Н. Каразин был настолько горячим сторонником реформы образования, что его предложения о создании специального правительственного министерства и университета для Украины в Харькове были приняты царем с не меньшим энтузиазмом. Но к 1810 году он был настолько разочарован, что написал другу:

О! поверьте: все эти ученые наставники, покровительствуемые правительством, все эти дорогостоящие библиотеки и музеи, вся эта роскошь публичных училищ не действует у нас обаятельно ни на кого! Родители всегда будут скорее воспитывать детей или дома, или в пансионах (даже плохих, за неимением хороших, обещающих образование полное), чем пускать их бегать по произволу в так называемые храмы Минервы[302]302
  Каразин В. Н. Письмо к доктору Реману. Пер. с фр. // РС. 1875. Вып. 3. С. 755–756.


[Закрыть].

Точно так же в своих мемуарах (1811) Н. М. Карамзин посетовал на удручающе низкие стандарты образования и утверждал, что миллионы, потраченные Александром I на школы и университеты, не привели ни к чему, кроме истощения государственной казны. «У нас нет охотников до высших наук», – жаловался он и добавил, без сомнения преувеличивая для эффектности: «А в Москве с величайшим трудом можно найти учителя для языка русского, а в целом государстве едва ли найдешь человек 100, которые совершенно знают правописание, а мы не имеем хорошей грамматики»[303]303
  Pipes R. Karamzin’s Memoir on Ancient and Modern Russia. P. 158–159; Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 66–67.


[Закрыть]. Он по-прежнему был убежден, что политика правительства в области образования представляет серьезную угрозу моральному состоянию русского дворянства. Даже граф А. К. Разумовский, который был министром народного просвещения с 1810 года, в ответ на проект создания Царскосельского лицея заметил, что русские совершенно не способны к поиску знаний[304]304
  См.: Kusber J. Eliten– und Volksbildung im Zarenreich… S. 315, 317. Минерва была римской богиней мудрости и покровительницей искусств.


[Закрыть]. В анонимном сообщении Николаю I, датированном 1826 годом, о большей части дворянства говорилось, что она «погружена в невежество, недеятельность и роскошь»[305]305
  Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века. С. 546.


[Закрыть]. Как удачно резюмировал недавно исследователь: «Колеблясь между противоречащими друг другу моделями индивидуального поведения, русские дворяне оставались глубоко неуверенными в том, что значит жить хорошей и достойной жизнью»[306]306
  Martin A. M. Russia and the Legacy of 1812. P. 147.


[Закрыть]. Хуже всего было то, что их низкий культурный и образовательный уровень серьезно препятствовал прогрессу России.

Возможно, это слишком резкая оценка, но она находит подтверждение в других источниках, свидетельствующих о том, что результаты обучения действительно были далеко не всегда превосходными. К 1811 году, например, набор навыков трети выпускников Дворянского полка сводился к умению читать и писать, но не более того. Еще 23 % были аттестованы со способностями к чтению и письму и пониманию арифметики. Четверть выпускников имели некоторое представление о двух или трех предметах, 11 % о четырех или пяти, и только 7 % о шести-десяти. Такие данные заставили одного исследователя сетовать на то, что «уровень неграмотности среди офицеров, окончивших высшие военные вузы, просто ужасает»[307]307
  Mikaberidze A. The Russian Officer Corps. P. xxix.


[Закрыть]. Н. И. Лорер из херсонского губернского дворянства, впоследствии активный участник заговора декабристов, в 1812 году в возрасте 14 лет провел восемь «однообразных, скучных и грустных» месяцев в Дворянском полку Второго кадетского корпуса. Его мемуары подтверждают строгость военной подготовки и маршевой дисциплины, коих великий князь Константин, очевидно, был восторженным, хотя и сквернословящим наблюдателем, однако «образования молодые люди никакого не получали, многие не умели даже читать»[308]308
  Петербург декабристов. С. 35.


[Закрыть].

В своем знаменитом аналитическом исследовании России и русских, написанном в первой половине XIX века, Н. И. Тургенев, оглядываясь на ранние годы правления Александра I и на время своего собственного воспитания, удивляется неспособности дворянства воспользоваться своими исключительными привилегиями: «[П]ривилегии русских дворян, ничтожные по сравнению с правами последнего гражданина свободной страны, имеют огромное значение, если смотреть на них с русской точки зрения. К уже перечисленным нами многочисленным привилегиям дворянского сословия следует прибавить исключительное, в сущности, право воспитываться и обучаться во всех видах имеющихся в стране образовательных заведений: высшие школы, гимназии, пансионы, лицеи, кадетские корпуса предназначены исключительно для дворянских отпрысков». Далее Тургенев противопоставляет бурные нововведения в образовании того периода, включая создание новых университетов и наем опытных профессоров из Германии, в котором его отец играл такую важную роль, «инквизиторск<ому> дух<у>, враждебн<ому> просвещению», возобладавшему к концу царствования Александра I[309]309
  Тургенев Н. И. Россия и русские. Т. 2. С. 20, 195–196.


[Закрыть].