Книга: Горький: страсти по Максиму - Павел Басинский

Отличная биография, весьма подробная, написанная с симпатией к герою, но не идеализирующая его. В тексте много анализа творчества, примеров из книг, особенно, конечно, из автобиографии «Детство. В людях. Мои университеты», но не только, ведь почти все крупные произведения Горького и известные рассказы, а также пьесы нашли тут свое место. Павел Басинский не стал уделять значительное внимание семейной жизни писателя, хотя есть упоминания и про женщин, которые были в жизни Алексея Пешкова, и про детей, но намного больше информации о друзьях и учителях, которые повлияли на личность классика. Повествование весьма неторопливое, но очень информативное: Басинский рассматривает своего героя во всех сторон, анализирует происхождение, отношения с родными, рассказывает о социальном положении (был ли Пешков цеховым или мещанином), о влиянии религии, в том числе о «добром боге» бабушки, близкой к язычеству, об упадке рода Кашириных. Пишет о жизни в Казани, об обстоятельствах, приведших к попытке самоубийства, об отлучении от церкви, даже об отношении Горького к чертям. Анализирует влияние на Алексея творчества Ницше, рассказывает об общении с босяками, о связях с интеллигенцией, повествует о влиянии Короленко и Толстого, о близости с декадентами и об издательской деятельности.

Было очень познавательно узнать о том, что Горький совершил переворот в российском книгопечатании, ввел новые правила оплаты писательского труда: доход от издания почти целиком шел автору, а также, помимо огромных гонораров, Алексей Максимович ввел практику ежемесячных авансов, заработную плату для штатных писателей. Немало писателей было обязано ему широкой известностью, ведь во многом благодаря имени Горького эти издания имели такую популярность. Среди таких мастеров слова Басинский называет Куприна, Андреева, Бунина, последним двум уделяя значительное место в данном произведении. Так же, как и Федор Шаляпин,Леонид Андреев был близким другом Алексея Пешкова и данное произведение позволяет немного больше узнать о его судьбе и о том, что их сближало и что послужило причиной охлаждения отношений.

Не обошлось и без рассказа о социализме, о революции, о Ленине и Сталине, о причинах отъезда Горького из России и об истории проживания в Италии. Рассказывает Басинский также о том, почему знаменитый писатель вернулся, о его бытовых условиях, о последних днях и обстоятельствах смерти, причем останавливается и на конспирологических теориях в отношении трагической гибели его сына Максима.

Так что, подводя итог, советую этот труд не только почитателям творчества Горького, но и интересующимся эпохой перемен ХХ века, тут дана весьма обширная картина жизни русского общества, упоминается множество известных литераторов того времени, в том числе и их произведения, так что можно из этого исследования составить подборку книг для будущих чтений.

Сколько «могил» было в сердце этого юноши, когда он отправлялся на пароходе в Казань, оставляя в Нижнем погибать проклятый каширинский род и так и не найдя живого человека, который на полных правах поселился бы в его душе, где не нашлось места ни Богу, ни отцу и ни матери? Единственный человек, кто мог бы претендовать на это вакантное место, была Акулина Ивановна.

Мытарства этого «рыцаря революции» после Октябрьской революции описаны Горьким в письме к секретарю обкома Р. П. Эйхе 1936 года: «…в селе Лебедянке Анжеро-Судженского района, в доме крестьянина Лазарева живет старик 78 лет — Андрей Степанович Деренков. Это тот самый Андрей Деренков, который в 80-х годах, в Казани, организовал, нелегальную библиотеку, питавшую молодежь. Революционная роль этой библиотеки была весьма значительна. Кроме того, Деренков организовал булочную, и она давала немалый доход, который употреблялся на обслуживание местных студенческих кружков, помощь политссыльным и т. д. В этой булочной я работал, и дела ее хорошо знаю. В начале 90-х годов Деренков принужден был скрыться из Казани в Сибирь. За время от 90-х годов до 28-го я с ним не переписывался, а в 28 году он мне написал, что „раскулачен“ — кажется, он крестьянствовал или торговал, имея большую семью. Теперь он пишет мне: „Живу плохо, угнетает меня титул ‘лишенец’“. У меня на руках больная дочь. Хотелось бы конец жизни прожить свободным гражданином. Нельзя ли снять с меня титул „лишенец“, — спрашивает он. С этим же вопросом я обращаюсь к Вам: если можно — вознаградите человека за то хорошее, что он делал, за плохое его уже наказали…» Просьбе Горького вняли. Деренкову назначили пенсию, с которой он прожил без малого до ста лет. Он скончался в 1953 году.

Ему решительно не нравилось, когда его называли «сыном народа». Но почему? Потому что народа, как явления, для него не существовало.

«Когда говорили о народе, я с изумлением и недоверием к себе чувствовал, что на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них народ являлся воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия, существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал прекрасного, справедливого, величественного. Я не знал такого народа. Я видел плотников, грузчиков, каменщиков, знал Якова, Осипа, Григория, а тут говорили именно о единосущном народе и ставили себя куда-то ниже его, в зависимость от его воли.

Горький однажды написал о себе: «Лет пятнадцати я чувствовал себя на земле очень не крепко, не стойко, все подо мною как будто покачивалось, проваливалось, и особенно смущало меня незаметно родившееся в груди чувство нерасположения к людям. Мне хотелось быть героем, а жизнь всеми голосами своими внушала: — Будь жуликом, это не менее интересно и более выгодно…

На полученную уже в Красновидове бумагу об «отлучении» Пешков откликнулся опять же ехидными стихами:

Только я было избавился от бед, Как от церкви отлучили на семь лет! Отлучение, положим, не беда, Ну, а все-таки обидно, господа! В лоне церкви много всякого зверья, Почему же оказался лишним я?

В 1888 году «человек» Алексей Пешков сделал свой выбор. В пользу одиночества и трагедии. А Русская православная церковь лишилась необыкновенно талантливого молодого собрата, будущего знаменитого писателя, «властителя дум» и строителя новой культуры. И в этом была ее драма тоже. Драма раскола старой Церкви и новой культуры. Церкви и интеллигенции.

Много было обид! Однако он не жалости хотел, а реванша! За все! За то, что отец рано умер. За то, что не любили его. За то, что к свету сам пробивался через тычки и подножки. За то, что Софья Андреевна спровадила, как «темную» личность, не допустив к графской ручке. За то, что какая-то баба на рынке назвала «рожей глупой», «мужицкой». И за многое еще!

В 1890-е годы в интеллектуальной жизни России победило самосознание, которое Андрей Белый вслед за Ницше назвал «волей к переоценке». В этой атмосфере все яркое, «кричащее», неизведанное вызывало повышенный интерес. «В девяностых годах Россия, — писал впоследствии эмигрантский поэт и критик Георгий Адамович, — изнывала от „безвременья“, от тишины и покоя… — и в это затишье, полное „грозовых“ предчувствий, Горький со своими соколами и буревестниками ворвался, как желанный гость. Что нес он собою? Никто в точности этого не знал, — да и до того ли было? Не все ли, казалось, равно, смешано ли его доморощенное ницшеанство с анархизмом или с марксизмом: тогда эти оттенки не имели решающего значения. Был с одной стороны „гнет“, с другой — все, что стремилось его уничтожить… Все талантливое, свежее, новое зачислялось в „светлый“ лагерь, и Горький был принят в нем, как вождь и застрельщик».

Горького, особенно в зрелые годы, отталкивал душевный анархизм, в котором он подозревал «подпольного человека» Достоевского. Будучи сам личностью «пестрого» состава, он всегда преклонялся перед людьми цельными. В немалой степени этим объясняется его симпатия к В. И. Ленину. Отсюда же пожизненный интерес к крепким «хозяйственникам», купцам-миллионерам. Образ Вассы Железно-вой из одноименной пьесы Горького куда интереснее существующей где-то на периферии пьесы революционерки Рашели. Но между и Вассой и Рашелью есть понимание. Обе волевые, «железные». По крайней мере на людях. Обе не станут впадать в душевный анархизм. Думается, что приход в конце жизни Горького к Сталину был не случаен, и объяснение этому тоже лежит где-то здесь. И наконец напомним, что едва ли не самой главной возлюбленной Горького была и до последних дней оставалась Мария Игнатьевна Будберг-Закревская, о которой Нина Берберова написала книгу под названием «Железная женщина».

Меньшиков первым обратил внимание на странное обстоятельство. Бунтаря и протестанта Горького с энтузиазмом приняли в «свои» все партии. Сам он от партий открещивался. Но партии его любили.

Марксисты, народники, декаденты — все считали его «своим». Не его, разумеется, а то настроение, которое он выражал. С точки зрения марксистов, босяк был явлением прогрессивным, ибо показывал разложение капитализма вообще и деревенского капитализма в частности. Народники в босячестве видели результат неправильной политики царизма в отношении к деревне. Декаденты интересовались аморализмом «человека из народа». Горького охотно печатал журнал «Северный вестник» A. Л. Волынского вместе со стихами и статьями первых символистов — Брюсова, Гиппиус, Бальмонта, Мережковского. Брюсов пригласил Горького к сотрудничеству в символистском альманахе и вступил с ним в переписку. Даже консервативный лагерь, иронизировал Меньшиков, в лице издателя журнала «Гражданин» князя Мещерского, принял его в «свои».

Ничего удивительного, что первую свою поэму «Листопад» Бунин посвятил Горькому, как посвятил Горькому Куприн свою повесть «Поединок» (оба посвящения затем были сняты). Он «вспомнит» об этом страницей позже, но скороговоркой: «Мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижнем, в Крыму, — были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его журнале „Новая жизнь“, потом стал издавать книги в его издательстве „Знание“, участвовал в „Сборниках Знания“. Его книги расходились чуть не в сотнях тысяч экземпляров, прочие, — больше всего из-за марки „Знания“, — тоже неплохо». Прочие — это чьи? В том числе и Бунина.

Никто из русских писателей никогда не сделал столько именно для живых, конкретных литераторов, сколько сделал Горький.

«Мы читали „Красный смех“ под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, — вспоминал Вересаев, — и — смеялись. Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека — способность ко всему привыкать. „Красный смех“ — произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней».

У Горького всегда было двойственное отношение к русскому народу. С одной стороны, он считал его «изумительно», «фантастически» талантливым, с другой — не принимал его смирения перед жизнью, социальной пассивности. Даже дураки в России, по мнению Горького, «глупы оригинально», и нет более благодатного материала для художника, чем русские лица.

Газета «Новая жизнь» издавалась Горьким. В 1917–1918 годах он печатал в ней статьи в цикле «Несвоевременные мысли», в которых, в частности, резко осуждал большевиков и лично Ленина за Октябрьский переворот и развязывание кровавой Гражданской войны. Другое дело, что вторым и едва ли не самым главным объектом его обвинений стало русское крестьянство с его, по убеждению Горького, зоологическим анархизмом, неискоренимым инстинктом частного собственника и звериной жестокостью. Большевики были виноваты не в том, что совершили революцию, а в том, что совершили ее, опираясь на освобожденные звериные инстинкты крестьянской массы в лице вернувшихся с фронта Первой мировой войны солдат и матросов.

Есть какая-то русская логика в том, что именно потомственный интеллигент Блок так страстно осуждал интеллигенцию за ее страх перед революцией; в то время как «мастеровой малярного цеха» Горький ее не менее страстно защищал в печати, перенося центр тяжести критики на русский народ.

Ведь именно он в 1917–1918 годы, как истинный гуманист, осуждал террор, кричал о преступлениях новой власти, защищал права и достоинство человека от инстинктов «озверевшей толпы». Но уже 3 марта 1926 года в письме к Константину Федину Горький признает: «Гуманизм в той форме, как он усвоен нами от Евангелия… этот гуманизм — плохая вещь, и А. А. Блок, кажется, единственный, кто чуть не понял это».

Страсть молодого Горького к философскому чтению нельзя объяснить только любознательностью. Поистине «горький» опыт детских и юношеских лет, очень рано развившийся этический максимализм и ненависть к злу вынуждали его искать более глубокие корни страданий человеческих, чем те, что лежали на поверхности жизни.

Жестокость, грубость, невежество и другие «прелести» провинциального быта отравили душу будущего писателя; но рядом с этими впечатлениями и как бы вопреки им в нем всегда жила исступленная вера в Человека и его скрытые возможности. Эта сшибка двух противоречащих начал в сознании Горького и породила особый дух его романтической философии, где Человек (как идеальное существо) не только не совпадал с «людьми» (как реальными существами), но и вступал с ними в непримиримый конфликт.

Конечно, Горький был нравственно потрясен и раздавлен волной «красного террора». Конечно, он и в страшном сне не мог представить, что чаемая им русская революция выльется в массовое самоистребление народа, гибель интеллигенции и методическое уничтожение большевиками своих политических оппонентов. Конечно, он «мечтал» о другом. О «культурной роли» революции. Об освобождении энергии демократии для перестройки жизни в духе «коллективного разума».

Взгляд Горького на революцию был более конкретен. Он видел не просто поток, но гибнущих художников, ученых, поэтов (и Блока) и на этом фоне — рыхлого, похожего на истерическую бабу Зиновьева, который раскатывал по Петрограду в автомобиле царя.

Стиль автора чем-то похож на Радзинского – очень эмоционально, цветисто, с многочисленными домыслами о том, почему Горький мог так поступить и что он НАВЕРНОЕ при этом думал. Вот эти цветистые домыслы мне наиболее в книге неприятны.

Чтец Юрова Лариса мне сначала показалась неуместной, все-таки мужчина пишет про жизнь мужчины. Но ближе к середине книги я к ней окончательно привыкла, вспомнила, что женские голоса я больше люблю, да и женские персонажи немного помаячили. По сути, как чтец, она все отлично сделала, но лично мое восприятие немного бунтовало.

Для меня определенным стандартом в серии литературоведческих биографий является работа по Уильяму Сомерсету Моэму Александра Ливерганта, где исследователь органично соединил факты биографии писателя с раскрытием основных мотивов произведений, волновавшими Моэма стержневыми темами и проблемами. Гомосексуализм писателя и отрицательные черты характера не замалчивались, не оправдывались, а выпрыгивали на лист. Моэм был живым: плохим и хорошим, нечутким и чутким, душой компании и занозой в заднице. Он был живым человеком с достоинствами и недостатками, что вполне логично. А что у нас с Горьким в целом? Закрываем глаза и видим его на открытках и грубой рисовки портретах, где он с лицом, познавшим всю тяжесть бытия и смысл его одновременно, смотрит в сторону, как бы вне времени. Сияние его нимба ослепляет бедных читателей, что противоречит тому чувству, что возникает при чтении горьковских произведений. Из него сделали манекен, чтобы носить на шесте и всем показывать.

Когда выбирала у Басинского книгу, то колебалась между работой о Толстом, от которой меня, вероятно, разорвало бы на мелких поросят, и биографией Горького. "Страсти по Максиму" - очень привлекательное название, вызывающее в голове не одну ассоциацию, обещающее феерию фактов и, как минимум, новый взгляд на проблему. Увидела же здесь самоцензуру исследователя, недомолвки и подсыпание перца на обнаженную крайнюю плоть (имею в виду разбор спекуляций с его смертью, с разными показаниями и версиями убийства двух Максимов). Эта книга про Горького мне видится попыткой написать что-то такое, близкое к телу своему (чтобы включить старые исследования о писателе) и телу народному (не отбирая у них героя, не переименовывать же театры, улицы и площади), чтобы с перчинкой и огоньком, с будоражащими умы теориями заговоров, но при этом не уходя далеко от известного всем материала.

Концепция книги такова – между первой записью о смерти Горького и официальной датой прошло много дней, точнее - 9 и ночь. В эти дни Горький лежал в состоянии полубытия, постоянно подвергаясь уколам камфоры с разными интенциями, возвращавшими его к сознанию. Он как бы жил и уже не жил. И тут такая очень элегантная (нет) подводочка к 9 разномастным главам о жизни Горького, которые, якобы, должны пролить новый свет на его личность, разрешить скандалы-интриги-расследования вокруг его персоны и прочее. Эти 9 «дней» оставили впечатление ладно скроенных между собой эссе касательно Горького, которому порой уделяется меньше внимания, чем Толстому или там Сталину, Андрееву или Шаляпину, от этого вся замануха вначале лишь мельком прослеживается в течение всей книги. В главах нет того единообразия и последовательности, которые ожидаешь от такой идеи. Горький так и остался для меня «застёгнутым на все пуговицы» писателем, на чей гипсовый бюст я таращилась в детстве, сидя на работе у мамы.

Сначала было детство. Знаменитое детство, воспетое на душных страницах, рисующих нижегородские улочки, алкоголизм бабушки, отчужденность матери и деда, животный оскал характеров Алешиных дядь. Что сразу же начинает напрягать, так это какой-то странный запашок, исходящий от интенций автора. Как будто он собирается раскрывать мне на что-то глаза, маскируясь за нейтрально-научным «мы». Это он делает с алкоголизмом бабушки, а также каждый раз, когда говорит о Толстом, Бунине, Ленине и других персоналиях, которым Басинский не благоволит. О Горьком же он пишет по-казенному, разбирая только самые поверхностные темы вроде суммы расходов, почему он жил в Италии, пока в России умирали талантливые люди, про его отношения с Лениным и Сталиным и прочие темы, перетекающие, как мне кажется, из одной работы о Горьком в другую (хотя это мое субъективное мнение, мало таких работ читала). Снят только более-менее вопрос с противоречиями, которые возникали между автобиографией и официальными бумагами.

Не знаю... Горький так и предстает каким-то небожителем, наравне с Ницше. Не спускается он к читателю, не проглядывают за этой посмертной маской Горького черты Алексея Пешкова, талантливого писателя, жившего в такой бурный период истории. На фотографиях он разный: смешливый, открытый, живой, а в тексте - вечно в позе мыслителя, каждую секунду готового исторгнуть очередную глубокомысленность или афоризм. Весь такой хороший, почти без малейшей червоточинки. Ну да, крал, стрелялся, подозревался в сумасшествии, но это так, между делом. А ведь какая буря в его душе, какое обилие противоречий, какая внутренняя работа была произведена Алешей, чтобы стать Максимом. А нам все толдычат про его память и Бога. Философия автора, конечно, - это хорошо, но хотелось бы увидеть за ней человека.

Само исследование Басинского не такое большое, как казалось на первый взгляд. К тому же, щедро посыпано цитатами. Из основной части узнаем про дружеские взаимоотношения писателя, про его окружение (но не про лишь мельком проскальзывающую любовь писателя к полигамии) и творившиеся вокруг него события. Аки Христос, Горький попал в ловушку, окружив себя людьми, заняв то место, что занял, и играя ту роль, что играл. Чувствуете уже драматизм и надрыв?

Самая лучшая часть, пожалуй, - приложение с воспоминаниями о Горьком Владислава Ходасевича, Евгения Замятина, часть заметок Виктора Шкловского, некролог Льва Троцкого и, конечно же, работа моего любимки Корнея Чуковского, которого с удовольствием перечитала. Вот уж от кого бы хотела больше таких работ. У него так получилось описать в своем другом эссе Чехова, что хотелось бы такого, но для Горького. Он отлично, на мой взгляд, подметил противоречие в фигуре Горького с его "хочу в интеллигенцию, но не могу о ней писать". Его Горький не замшел в казенщине, он бы не расшаркивался и не сгибал спину перед громокипящим кубком славы Горького, что дарит приятное чувство отдохновения под конец.

А, забавный такой момент подметила. Басинский пишет о Толстом, что тот написал на полях много плохих слов о произведениях Горького (ай-яй, завистливый Лева!), только одно отметив положительно. И у Ходасевича всплывает интересный пассаж о чтении Горьким романа Ивана Наживина Распутин :

"Получив трехтомный роман Наживина о Распутине, [Горький] вооружился карандашом и засел за чтение. Я над ним подтрунивал, но он честно трудился три дня. Наконец объявил, что книга мерзкая. В чем дело? Оказывается, у Наживина герои романа, живя в Нижнем Новгороде, отправляются обедать на пароход, пришедший из Астрахани. Я сначала не понял, что его возмутило, и сказал, что мне самому случалось обедать на волжских пароходах, стоящих у пристани. - Да ведь это же перед рейсом, а не после рейса! - закричал он. - После рейса буфет не работает! Такие вещи знать надо!".

Ну да, аргументация от Бога. А роман очень хорош.

Рядом с моим домом стоит памятник Горькому. Пожалуй, самый лучший из тех, что я видела. Он просто сидит и смотрит на простирающиеся за рекой дали, от которых захватывает дух. Вечно молодой, вечно свободный. И очень живой. А не вот это вот все.

Ощущения мы получаем с помощью основных органов чувств: зрение даёт нам цвето-световую картину мира (Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан), слух погружает в мир акустических колебаний среды (в диапазоне от 16 Гц до 20 кГц), осязание позволяет ощущать предметы внешнего мира на уровне амёб с их ложноножками и псевдоручками (тёплый-холодный, шершавый-гладкий, круглый-квадратный), обоняние окрасит внешний мир ароматической палитрой (и заодно позволит узнать степень привлекательности субъекта противоположного пола), и чувство вкуса … просто придаёт вкусовые оттенки и всему тому, что наши руки тащат в рот, и всей картине мира.

Оставим в стороне первые четыре чувства (и уж тем более пройдём мимо соблазна погрузиться в мир интуиции, ридерства, ведовства и всего прочего «тонкого» и экстрасенсорного — как говорится, не тот случай). И остановимся на вкусовой гамме. Всего-навсего четыре базовых оттенка, четыре вкусовых звука (не считая вкусовых диезов и бемолей и прочих более сложных гармонических и негармонических вкусовых смесей/аккордов) — кислый, сладкий, солёный и горький.

Не будем сейчас вдаваться в прямые смыслы вкусовых ощущений, ибо иначе мы превратимся в нечто кулинарно-общепитовское. А сразу переключимся на вторые смысловые планы, передаваемые с помощью вкусовых терминов. Человек унылый и безрадостный, пессимистичный и минорный вызывает у нас ощущения кислые (состроил кислую мину на морде лица, — говорим мы); сладкоголосый любезник, ласковый и притворно-льстивый шептун воспринимается как приторный, переслащёный; острослов, любитель анекдотов с «картинками» и вообще острого, стоящего порой на грани цензурного, словца называется в народе солёным человеком, а то ещё и с перчиком. И наконец имярек, воспринимающий жизнь как трагедийно-драматическое действо, видящий её проявления преимущественно через призму неудач, бед, разочарований и всего прочего сурового, скорее всего склонен к негативистскому, горькому восприятию жизни и её оценке.

Вот так мы и подкрались к личности незаурядного писателя конца XIX — первой трети XX века Максима Горького. Точнее, это нам кажется, что мы подкрались, а на самом деле совершенно открыто размашистым шагом подошёл Павел Басинский. И пригласил нас покопаться вместе в каких-то особенностях биографии Алексея Максимовича Пешкова (Максима Горького).

Книга эта, безусловно, является биографической. Однако Басинский ушёл от привычного и, наверное, ожидаемого хронологического описания биографии писателя. Т.е. он не стал просто пересказывать нам своими басинскими словами жизненный путь Горького начиная с момента рождения и до последнего его вздоха (но точнее и правильнее будет сказать — выдоха), останавливаясь на всех моментах жизни. А рассказал только о главных и основных (со своей точки зрения) точках, о некоторых, безусловно ведущих направлениях и перекрёстках в жизни Горького. И о встречно-поперечных и попутных людях.

Конечно же, первые главы этого биографического романа-исследования-размышления посвящены детству будущего писателя. Потому что основы личности человека вообще закладываются в его детстве, в его семье. И этот период жизни Алёши Пешкова нам интересен тоже, потому что возможно именно оттуда родом и вот этот его псевдоним — Горький. Как известно, именно от маленького Алёши заразился холерой его отец и скоропостижно умер. И мать Алёши не смогла простить своему сыну эту его невольную вину — так Алёша попал в семью своих деда и бабки. Те, кто читал повесть Горького «Детство», знают об особенностях внутрисемейных отношений у Кашириных (родительская семья матери): пьянство и буйные драки дядек Алёши, жестокие порки от деда Василия и пьянство бабушки Акулины, обстановка вражды всех со всеми — все эти нюансы безусловно сыграли свою роль в формировании личности будущего писателя. А ведь были ещё второй и не очень удачный брак матери и отношения Алексея с отчимом, и смерти новорожденных и малолетних братьев, и преждевременная смерть матери… Как говорится, хлебнул горького Алёша-Алексей сполна и полную чашу.

Вообще Павел Басинский довольно много места посвятил первым годам жизни Горького, обращая при этом внимание читателя на некоторые несовпадения и недоговорённости Горького в его автобиографических повестях о тех или иных жизненных эпизодах. Тут и приобщение его к чтению, и попытка самоубийства, ну и прочие мелочи.

Следующим этапом стало начало творческой деятельности Горького. Не будем здесь останавливаться на каких-то отдельных моментах раннего творчества Горького, скажем только, что вообще Басинский в этом романе исследует не только чисто творческие оттенки жизни Горького, но и связанные с ними мировоззрение писателя (чрезвычайно огромная и весьма важная тема), его дружеские и творческие связи и отношения, взаимоотношения с заметными и видными людьми (прежде всего с Короленко и Толстым, Чеховым и Буниным, Куприным и Андреевым), издательскую деятельность, отчасти личную жизнь писателя, его общественно-политические взгляды и убеждения (во всём их разнообразии и постепенной трансформации и переходе от одного к другому).

Для меня важным (и относительно новым, но скорее прочно забытым старым) стали философско-религиозные представления Горького — религиозные не в смысле принадлежности его к той или иной конфессии (у него вообще с церковью отношения не сложились), а в смысле его представлений о человеке как таковом, о его взаимоотношении с миром и о месте человека в этом мире. Некоторым творческим выражением этих воззрений Горького стала его пьеса «На дне» — конечно же ещё в приснопамятные школьные времена мы её «проходили» на уроках литературы, однако 16-летнему прыщавому пацану было тогда не до этих философствований. Ну и, безусловно, его ранние рассказы и поэмы — ну, вы помните «Безумству храбрых поём мы песню!» и прочие горящие сердца (кстати говоря, красивые стихи и сказки).

Кстати, вообще считаю ценным опыт перечитывания школьных программных произведений (я сейчас говорю о советской школе и о советской школьной программе) — не потому, что в советские времена нам их толковали как было угодно марксистско-ленинской науке, а просто потому, что многие ценные и важные смысловые и содержательные моменты многих из тех школьно-программных книг были упущены и пропущены в процессе «прохождения» их на школьных уроках.

Нужно отдать должное подходу Басинского к раскрытию личности Горького и освещению её оттенков ещё и потому, что он не стал делать ставку на некоторые жизненные нюансы, например, на сексуальную жизнь своего визави (в отличие от некоторых интернет-сайтов, где этому аспекту посвящены довольно солидные статьи). Хотя, конечно же, Басинский не замолчал и перемены в личной жизни Горького, и его фактическое двоежёнство (с официальной женой разведён не был, но жил с актрисой Андреевой), и все эти нюансы — просто у Басинского получилось не мусолить всё это и не перетряхивать нестираное бельё человека.

Ну, и в теме о пролетарском писательстве Горького Басинский тоже сумел показать неоднозначность его (Горького) взглядов на революционное движение в России на разных его этапах: начиная от финансирования деятельности партии большевиков через довольно резкую критику в её адрес сразу после Октябрьской революции и затем вновь поддержку (о степени искренности таковой поддержки политики ВКП (б) уже в 30-е годы мы здесь тоже дискутировать не будем, тем более, что Басинский в книге этот аспект рассматривает). А также подробно и аргументированно освещает и события, связанные со смертью сначала сына Горького а затем и его самого Горького — мы ведь помним о процессе в отношении врачей-вредителей, неправильно лечивших и потому фактически убивших Буревестника русской революции...

Мне подход Басинского к раскрытию всей темы показался и серьёзным и заслуживающим доверия. И вообще, книгу прочитал с нескрываемым удовольствием, да ещё при этом заразился страстью продолжить чтение книг Горького (хотя кое-что уже перечитано относительно недавно).

А для меня «Илиада», Пушкин и все прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. «Горе от ума» – скучно так же, как задачник Евтушевского. «Капитанская дочка» надоела, как барышня с Тверского бульвара.

Переезд в СССР и отношения со Сталиным. Сложилось мнение, что для Басинского Горький умер с приездом в СССР. Слишком многим пришлось пожертвовать для благополучия своей обширной семьи. Еще один момент. В этой книге отсутствует любовные отношения Горького. Да и формирование его новой семьи не показано. Если ищите такого в биографических книгах, это не тот случай. П.С. Спросила сестру (далекую и от литературы, и от истории), считает ли она, что Горького убил Сталин? Да, был уверенный ответ. Но ведь его заразили гриппом собственные внучки? Сестра выдала перл: А может их лично Сталин заразил?! В книге прекрасная подборка фотографий, хотя в новом издании их меньше Встреча Горького в СССР

А для меня это Мартин Иден, который не утонул. Точнее, не застрелился, хоть и стрелялся — в 19 лет. Пуля не попала в сердце, а застряла в легком. Обошлось. Мало того, это Мартин Иден, не потерявший вкус ни к жизни, ни к женщинам, ни к литературе.

И еще бесконечно подкупает его отношение к коллегам по перу, готовность помогать знакомым и незнакомым в революционном Петербурге — одних спасать от расстрела, других от голода. Вот охота была тратить личное время, организовывать Дом искусств, коммуну для писателей, и издательство «Всемирная литература», благодаря которому многие получили работу и выжили! Мог бы сидеть, строчить свою нетленку. Поэтому — Большой Друг.

На многочисленных фото в книге: Горький и Шаляпин, Горький и Толстой, Горький и Леонид Андреев — и еще много-много-много действующих лиц. Горький и русская культура, литература и революция.