Текст книги "Шесть часов утра"

Медицинская статистика

Статистика – предмет скучный и нудный. Когда на четвёртом курсе университета начался цикл медицинской статистики, я чуть со скуки челюсть не вывихнул. Зевал поминутно. А ещё я работал по ночам в ресторане, поэтому запомнил со всего цикла только одно. Как преподавательница, доцент кафедры, входила в аудиторию после короткой перемены (я успевал увидеть два-три ярких динамичных сна) и первым делом говорила:

– И снова здравствуйте, уважаемые коллеги, разбудите Павла Владимировича.

Ну бли-и-ин.

И ещё – через каждые полчаса от соседа по парте:

– Гушинец, не спать!

А я не сплю. Я мечтаю. Глаза закрыты? Устал. Храплю? Это у меня насморк. Какая-какая погрешность?

Короче, статистику я проспал.

Между тем статистика – волшебная наука. Именно с её помощью можно доказать, что у народа отличные зарплаты, нет безработицы и у всех в среднем по коттеджу на побережье Минского моря. А я как не подружился с этим предметом в университете, так до сих пор у нас нелюбовь.

Военная статистика

Все уже знают, что в конце двухтысячных я служил медиком в одной известной воинской части. В моём распоряжении была целая лаборатория, в подчинении – пожилая лаборантка-санитарка Людмила Сергеевна (и всё остальное). Она выполняла практически все функции отсутствующего персонала. А надо мной был пыльный потолок и начальник СЭЛ. Начальник, к слову, терапевт по образованию и ничего в эпидемиологии не понимал. Поэтому мы с ним разделили обязанности. Он писал ответы на всякие армейские приказы, я – осуществлял проверки. И хоть положены нам были по штату и врач-эпидемиолог, и врач-гигиенист, но по факту никого из этих специалистов в наличии не было.

Так и сидели. Он – начальник, а я – все остальные должности. Кстати, спасибо ему большое, он постоянно брал на себя всякие военные забавы, и я до конца службы остался «пиджак пиджаком».

Раз в неделю к моему начальнику в кабинет приходил начмед части, и они начинали писать отчёт о заболеваемости. Писали долго, шумно, иногда два раза отправляя дежурных офицеров-медиков, подчинённых начмеда, за добавкой. В результате рождалась экселевская таблица, которую оба с видимым удовольствием подписывали и высылали по факсу в головной офис, в столицу. Отправку отмечали весёлой песней и шли на рабочие места с чувством выполненного долга. А так как кабинет у нас с начальником один на двоих, то приходилось мне еженедельно быть свидетелем этого творческого процесса.

Человеком я был подозрительным, ибо не пил (а непьющий офицер, как известно, либо больной, либо стукач, а здоровье у меня в молодости было ещё хорошее). Но вскоре ко мне привыкли, как к предмету мебели, и перестали стесняться. Сбор информации происходил следующим образом.

Начмед звонит в третий медпункт:

– Иванов, у тебя сколько больных ОРВИ? Десять? Почему, б…, так много?! Плохо работаешь. А пневмоний? Две? Да ну на фиг, огребёшь ты у меня, Иванов.

И уже бросив трубку:

– Пиши, ОРВИ – пять, пневмоний – ну… одна.

И звонил в следующий медпункт.

– Сидоренко! Майор Г… Узнал? Так, не дерзи мне, лейтенант. Что по ОРВИ? Семь. Так, а ещё что? Кожники есть? Трое. Плохо работаешь, Сидоренко!

И начСЭЛу:

– Пиши, ОРВИ – четыре. Кожных… А на фига нам эти почесуны? Сами вылечатся. Пиши – нет кожных.

И так по всем медпунктам.

Потом внезапно наступала осень, ОРВИ считались уже не десятками, а сотнями, и статистика искажалась ещё сильнее. Забитые медпункты напоминали холерные бараки, солдаты в «белугах» лежали в коридорах и подсобных помещениях, доктора сбивались с ног. Из столицы приезжало начальство и наводило порядок точечными приказами и кипой бумажных актов. Испуганная приказами эпидемия отступала.

А тут случилось страшное. Мой начальник собрался в отпуск и на целый месяц оставил меня в одиночестве. В конце недели приходит начмед.

– Давай отчёт писать.

– Давай.

– Я принёс, – начмед показывает оттопыренный карман.

– Так я ж не пью.

– Ничему тебя, Паша, армия не учит! – расстраивается начмед. – Раз не будешь, тогда я один.

И начинает:

– Третий медпункт – сколько ОРВИ. Восемь? Пиши четыре.

Я ж «пиджак». Пишу восемь. Начмед ругается. Звонит в следующий медпункт.

– Сколько ОРВИ? – и трубку ладонью прикрывает. А телефон военный – слышно за километр.

– Три? Три говоришь?

А я слышу, как начмедпункта на том конце провода чётко отвечает – пятнадцать. И пишу пятнадцать. И две пневмонии.

Начмед ушёл от меня расстроенный, проклиная «пиджаков» вообще и меня в частности.

– Невозможно с тобой работать! – сказал мне на прощание. – Вот выйдет с отпуска твой начальник – он тебе задаст.

Отправляю отчёт в столицу. Через час оттуда звонок. Подполковник Абраменко:

– Гушинец, м-м-мать! У тебя что там, вспышка?

– Какая вспышка? – удивляюсь я. – Обычный уровень заболеваемости.

– А почему данные по сравнению с прошлой неделей в два раза выше?!

– Ну-у, – вот представьте дилемму. С одной стороны, нельзя сдавать начальника и начмеда. С другой, правды хочется. – Ну, вот так получилось!

– Вечно у тебя всё через ж…! – злится командование. – Стоило начальнику в отпуск уйти – ты уже накосячил! Ничему тебя армия не учит.

Через час звонит начальник. Его нашли в отпуске слегка нетрезвого и в бане.

– Что ты там им прислал?! – возмущается он.

– Правду, – пожимаю плечами я.

И снова про то, что ничему меня армия не учит, и таких Д’Артаньянов надо за детородные органы на ближайшей ёлке вешать.

– Короче, делай нормальный отчёт!

– Не буду.

– Не будешь! Ты дурак? Ты понимаешь, что они и так сделают, как надо, а ты виноватым останешься!

– Понимаю, – вздыхаю я.

– Я тебя как друга прошу. Что ты упёрся словно осёл? Никому твоё геройство не надо. Пришлют они к тебе комиссию в пятницу. Будешь в субботу и воскресенье с ними сидеть, пересчитывать. Меня из отпуска выдернут. А по итогу всё равно насчитают средний уровень.

«И верно», – подумал я. И переписал отчёт.

До дембеля оставалось 124 дня.

Гражданская статистика

Впрочем, в гражданской медицине тоже со статистикой не всё гладко.

Был я юным и неопытным стажёром-эпидемиологом в одном из областных центров страны. Ходил по больницам, поликлиникам и прочим медицинским учреждениям, следил за порядком, проводил проверки.

И вот однажды заведующая отделом, в котором я работал, объявила с утра.

– Коллеги, сегодня идём на мероприятие.

– Какое? – оживился отдел.

– Собрание главных врачей области. Будет наше руководство исполкома, кто-то из Минздрава приедет.

Отдел приуныл. Вместо посиделок в тёплых кабинетах назревал холодный актовый зал, часовые речи начальства и скука.

Но куда деваться. Надо создавать массовость.

Собрались, сели в третьем ряду. Вроде не на «камчатке», но и не перед самым носом у начальства. Началось совещание.

Поднимались главврачи районов, отчитывались, рассказывали о каких-то цифрах. Я, собственно, уже на третьем выступающем потерял нить разговора и по привычке задремал с открытыми глазами. Студенческий опыт – самый ценный.

Сквозь дрёму слышу – шумят. Включаю мозг. Оказалось, пока я посапывал, со своего места поднялся главный врач одного из крупных райцентров. Молодой, активный и эдакий правдоруб. Как он с такими качествами в главные врачи выбился – ума не приложу?

– Уважаемые коллеги, как вы знаете, город мой стоит на одной из крупных рек нашей страны, и частично водозабор осуществляется оттуда. Ежегодно из волн водоёма лаборатория высеивала холероподобные микроорганизмы. Да, их количество неуклонно снижалось от года к году, то есть динамика была положительная.

А мне как раз про эту динамику недавно начальство рассказывало. Мол, уже лет десять никакие холероподобные микроорганизмы в реке не выживают. Выше по течению есть завод большой химии, так от его выбросов в реке ничего живого не остаётся. Но написать, что вот так сразу они исчезли нельзя. Должна быть динамика к снижению. Потому что статистика. Потому что отчётность.

А этот правдоруб на весь зал:

– В этом году холероподобных микроорганизмов не выявлено.

Что тут началось.

– ВЫ перепроверяли, Иван Денисович? – гремит с трибуны исполком.

– Проверял неоднократно. Не имею причин не доверять своей лаборатории.

– Но ведь статистика показывает наличие холероподобных микроорганизмов во всех реках нашей страны. Почему у вас нет?

Да потому, что другие главврачи похитрее. Пишут динамику ежегодную немножко меньше, чем в прошлом году. Даже если ничего не нашли. На их век хватит. А этот…

– Не имею причин не доверять своей лаборатории.

И тут на трибуну взбирается какой-то древний Мафусаил от бактериологии. Стучит по микрофону ногтем и начинает клеймить «молодых руководителей, которые распустились и не контролируют подчинённых». Как он от холероподобных микроорганизмов перешёл к контролю подчинённых, я не заметил, но, видимо, это какое-то недоступное мне пока искусство. Главный из райцентра не сдаётся, рычит в ответ.

Его уже коллеги за пиджак хватают, усадить пытаются, но парень крепкий, не сдаётся.

– А у вас тут, оказывается, интересно, – тихо шепчу я начальству.

– Ненадолго интересно, – с горечью отвечает она. – Укатают сивку крутые горки. Или с должности снимут, или обломают и будет как все. А жаль. Перспективный руководитель.

– А почему не признать его правоту? Он же данные не с потолка взял. Может, правда?

– Потому что статистика, Павел Владимирович, – отвечает мне начальство. – Статистика в нашем деле главнее правды.

Коммерческая статистика

Когда мне надоела вся эта военная романтика, я подался в околомедицинскую коммерческую организацию. Продвинулся до руководителя медицинского отдела и полетел однажды на совещание в головной офис в Германию. Вместе со мной отчитываться отправился и руководитель «ритейлового» отдела Роман.

Дела у Романа шли так себе. Вывели к нам на рынок полгода назад один продукт, совсем недешёвый. И не глянулся он покупателю. Не берут – и всё тут. Отдел Романа уже и рекламу проводил, и танцы с бубнами устраивал. Не хотят.

Роман трусил, но держался.

В головном офисе ждут нас иностранные учредители. Немец и два итальянца Антонио и Джузеппе. Выступаем перед ними, рассказываем о достижениях. Роман не трясётся, но видно, что нервничает. А итальянцы вчера в ресторане погудели, то ли слушают, то ли дремлют.

Подошла очередь Романа. Отчитывается. Продажи зубных паст, продажи косметики. Наконец график продаж нового продукта.

Роман набирает воздуха в грудь.

– Рост по сравнению с прошлым полугодием составил 400 %.

Один из директоров, который особо гордился выходом на рынок того злосчастного продукта, вздрогнул и тут же вышел из полусонного состояния.

– Сколько? – решил уточнить он.

– Четыреста процентов, – угрюмо повторил Роман, указывая на график, похожий на Эльбрус и Джомолунгму одновременно.

– Вот можете же, когда захотите! – обрадовался директор. – А кто мне ныл, что товар не продаётся, что для вас это слишком дорого?! Вот! Вот это скачок.

– Погодите радоваться, – встрял один из его заместителей, внимательно изучавший график. – Вы посмотрите на абсолютные числа.

– А что не так? – насторожился директор.

Не поленился, встал, подошёл к экрану. И тут же с осуждением посмотрел на Романа.

«Что ж ты, с…, меня расстраиваешь? – читалось в его итальянских глазах.

Но человек воспитанный, материться не стал. Вернулся на место и снова впал в дремотное состояние. Так и просидел до самого конца выступления.

В первом полугодии отдел Романа продал десять упаковок препарата. Во втором – сорок. Рост – четыреста процентов, тут не придерёшься. Но в абсолютных числах…

Препарат изъяли из портфеля нашего региона и отдали более богатым соседям. Пусть они теперь с ним мучаются.

Финал

На моём столе стоят часы, стилизованные под старый советский будильник. Китайские мастера сыграли на ностальгии моего поколения. Выкрасили пластик в металлический цвет, прикрепили заведомо ненужные рычажки, винты. Будильник не нужно заводить – у него батарейка, которая второй год не заканчивается. И трезвонит он не хриплым голосом избитого металла, а двадцатью мелодиями на выбор. Хотя и хриплым голосом может, но я за многие годы привык, с лёгкостью отличаю записанную в цифре подделку от оригинального дребезжания. Да и жену раздражает.

Поэтому будильник молчит. Просто стоит, негромко тикает, напоминая внешне своего собрата, который будил меня в 1997-м. Именно тогда стрелка старого советского будильника стояла на шести часах утра. Под звуки гимна из-за стены будильник начинал хрипеть, орать, будил меня, соседей сверху, соседей за стеной, половину подъезда. Но никто не расстраивался. Всем надо было вставать.

На гимн мы тоже не обижались. Ровно в шесть просыпалось радио, настроенное на один канал. И орал гимн. И все вставали.

Я торопливо одевался, проглатывал холостяцкий завтрак, чистил зубы, кое-как приводил в порядок отросшие почти до плеч патлы. Спешил на остановку. А там, с пересадкой, – в центр города, где под высокими крестами Полоцкой Софии стояла наша больница.

В 8.00 я входил в приёмное отделение, менял туфли на растоптанные кеды, выбирал из стопки хоть немного подходящий по размерам халат. Чистые халаты имелись не всегда, и иногда мне приходилось натягивать уже ношеный, помятый, пропахший сигаретами и пивом после санитара Игоря, с крошками табака «Астры» в карманах – от Серёги. Вечно испачканный борщом от школьника Сашки.

В 8.30 я принимал смену у ночной пары санитаров. Они позёвывали, уходили в рассвет, оставляя за спиной коридоры, палаты, старых и новых пациентов. Я оставался на следующие сутки. Мне, как студенту, пошли навстречу, составили особенный, плавающий график. Лучше, конечно, день-ночь, но иногда приходилось выдерживать и тяжёлые ночь-день. Их я особо не любил, потому что приходилось после бурной ночи дежурить ещё 12 часов, и в напарники попадали целых два санитара. Не дай Бог Аркашка или Игорь. Слушай потом полдня пьяные бредни и истории про тюрьму.

К 9.00 приходил со смены на пивзаводе мой напарник Виталик. Тоже переодевался в халат, закуривал первую на сегодня больничную сигарету. Последнюю заводскую сигарету Виталик выкуривал за полчаса до этого, но первая больничная – это был какой-то символ начала рабочего дня.

После девяти начинался плановый приём пациентов, скорые привозили лежачих, мы носили, возили, переодевали. Вспыхивали ссоры с больными, милиция приволакивала избитых бомжей. Кто-то в частном секторе падал с лестницы или крыши, ломал ноги.

До сих пор мне иногда снится та каморка рядом с приёмным отделением, в которой хранились древние никому не нужные остатки мебели, стояли вёдра и швабры для мытья пола. В этой каморке можно было поспать несколько часов, если тебе выпадала удача не дежурить в приёмном. Виталик почти всегда отправлял меня спать.

– Мне утром никуда не надо, а тебе ещё учиться.

Золотой был человек.

Мы работали с ним пару лет, и ни разу я не видел, чтоб Виталик с кем-то поругался или ему изменило постоянное хорошее настроение. Любой конфликт он переводил в шутку, любая ссора его только забавляла. Лишь однажды что-то непонятной тенью промелькнуло. Мы тогда привезли в гинекологию пожилую женщину, которая из-за диабета не могла ходить. С трудом дотащили грузное тело до лифта, потом волокли по коридору отделения в палату. Сгрузили на койку и неспешно пошли обратно, отдыхая от непривычной интенсивной нагрузки. В одной из палат была приоткрыта дверь, и сквозь щель я увидел совсем молодую девчонку. Она лежала к нам спиной, уткнувшись взглядом в противоположную стену. Виталик тоже заметил её, вдруг остановился, нахмурился, привычная улыбка медленно сползла с его лица.

Девушка видимо почувствовала взгляд, обернулась, посмотрела на нас с вызовом:

– Что, интересно?

– Очень, – как-то очень ядовито и горько сказал Виталик. Никогда ни до, ни после, я не слышал у него такого злого и презрительного голоса.

– Ну и пошёл ты на…! – почти крикнула она и резко отвернулась. А кто-то изнутри палаты захлопнул дверь.

– Виталик, ты чего?

– Абортницы, с…! – прошипел мой вечно смеющийся приятель. – Зав. отделением Ковов под них целую палату отвел. Устроили санаторий для б…

– Виталик! – опешил я.

– Что, Виталик?! – напарник резко повернулся ко мне.

Но злости его хватило только на одну секунду. И словно по взмаху волшебной палочки передо мной снова стоял улыбающийся шутник.

– Извини, Пашка. Что-то я устроил. И в самом деле. Мир?

– Да я ничего… Просто неожиданно как-то, – промямлил я.

И мы покатили каталку дальше. Я никогда не спрашивал, почему Виталик так отреагировал на «тайную» палату. А он никогда не рассказывал.

Сейчас мне иногда снится приёмное отделение, скрип тормозов скорой, запах старой хлорки, древних стен с потрескавшейся штукатуркой. Запах больничного варева, называемого борщом. Запах пациентов. Урологического отделения, гнойной хирургии, гинекологии. Я мог с закрытыми глазами войти в отделение и определить его название. Везде пахло особенно.

И мне снится этот запах. Он будит меня посреди ночи, и тогда я с трудом вспоминаю, что прошло четверть века. И больница моя давно закрыта, а многих пациентов и даже врачей уже нет в живых. Что я давно уехал в большой город и теперь руководитель в частной медицинской организации. Что мир наш изменился, и непонятно, в хорошую или плохую сторону. И мне уже не надо так рано вставать, потому что дочери только к 9.00 в школу, и всей нашей семье можно дрыхнуть до 7.30.

Но я просыпаюсь от запаха, который пришёл ко мне во снах и воспоминаниях. И в темноте комнаты ярко горят стрелки будильника. Большая и маленькая, которые выстраиваются в привычный порядок. Мне требуется ещё минут пять, чтоб стряхнуть сонное отупение и осознать, что уже почти утро. А темно за окном, потому что осень, или шторы забыли открыть.

А стрелки ползут и ползут. И я наблюдаю за ними как заворожённый, не в силах уже заснуть.

И вот они выстраиваются друг напротив друга. Маленькая – максимально вниз, на шестёрке. Большая – максимально вверх, на 12. Но будильник молчит. Умным, спаянным китайцами, мозгам не поставлена команда будить хозяина. А вот мой мозг фальшивит, даёт сбои и окончательно просыпается.

Пора вставать, искать в отделении Виталика, приводить в порядок растрёпанную беспокойной ночью причёску. Здороваться с новой сменой, договариваться об очередном плавающем графике. Узнавать новости, слушать истории о поступивших ночью пациентах.

Своим движением стрелки будильника словно переносят меня в прошлое. Я лежу в темноте и смотрю на застывшие стрелки.

Шесть часов утра.

Автор выражает благодарность за помощь в создании книги:

Юлии Владимировне Линейцевой – критику, критику и ещё раз критику.

Софье Павловне Гушинец – за физическое принуждение отца к «написательству» рассказов.

Врачу-травматологу Георгию Васильевичу.

Сотрудникам клинико-диагностической лаборатории Алексею Выдрицкому и Юрию Зелёному.

Врачу-эндокринологу Ольге Анатольевне.

Руководителю медицинского центра Наталье Федотовой.

Врачу-эпидемиологу Елене Евгеньевне.

Врачу МРТ Сергею Баранову.

Полковнику м/с Владимиру Гурлеву.

Акушерке Тамаре Станиславовне Лямишевой.

Сотрудникам немецкого фармацевтического концерна Юлии, Елене и Руслану. А также синьору Антонио за отличную пиццу.

Сотрудникам издательства «Четыре четверти».