Текст книги "Шесть часов утра"

Травмы районного масштаба

Мой новый герой – врач-травматолог Георгий Владимирович (имя изменено во избежание и на всякий случай). Георгий Владимирович из тех людей, которых медицинская судьба помотала по всему бывшему Союзу. Он служил в армии в степях, собирал пациентов в Тюмени, продолжил практику в Беларуси. Здесь же вышел на пенсию и остался в небольшом районном городе.

В свои «слегка за 70» – это бодрый человек с ясным сознанием и кучей разнокалиберных историй, охватывающих без малого полвека медицинской практики. Да, сейчас он на пенсии, но нередко ещё заходит в родное отделение, по зову души помогает своим «молодым» коллегам. И радуется, что его слушают и ценят.

Для меня Георгий Владимирович – в первую очередь незаменимый источник травматологических историй. Тут и драма, и юмор, и понятный мне врачебный цинизм. Не мог пройти мимо. Не имел права. И, собирая материал для шестого медицинского сборника, заехал в райцентр на западе Беларуси.

Я в медицину ещё в армии попал. Как-то так получилось, что определили меня санинструктором, чтобы помогал в медпункте нашего подразделения. Там и увлёкся. Медиком у нас был отличный парень, настоящий офицер. Бывало, сидим в кабинете, скучно, так он начинает мне интересные случаи рассказывать из практики, про болезни всякие и как их диагностировать. И так хорошо это делал, что сидел я, уши развесив. Потом сам стал просить его, чтоб учебники принёс, книги по специализации. Он никогда не отказывал.

Очень интересный человек. Звали его Вольдемар Шиллер, и был он родом из Казахстана. Говорил и на русском, и на немецком, и на казахском свободно. Он вообще очень легко языки учил. Мог с любым на его речи объясниться. Пока служил и армянский выучил, и грузинский. С узбеками на узбекском ругался. Приехали к нам в часть как-то солдаты из Таджикистана, говорили вовсе на каком-то непонятном местном диалекте. Вольдемар походил рядом с ними пару недель, а потом как выдаст им что-то в ответ.

Они с криками разбежались. Талант был самый настоящий.

* * *

А служил я в ракетной части. Не слишком секретной, но в лесу и за забором. Из развлечений у солдат только утренняя зарядка да вечерний просмотр новостей по единственному на всю часть чёрно-белому телевизору. И самоволки само собой.

А куда самоволить-то? Лес кругом, ближайшая деревня километрах в пяти, не меньше. Грибы собирать? Бегали в деревню, где жили известные всей части девы Людка и Нинка. Говорят, в Союзе разврата не было. Был и ещё какой. Просто об этом говорить было не принято.

Те же Людка с Нинкой ни одного молодого пополнения не пропускали. Им в их деревне тоже скучно.

И вот как-то наш медик выявляет в части сразу пять случаев банальной гонореи. Откуда? Командир в ярости, собрал личный состав, орёт, кулаками машет. Он вообще очень спокойный был, рассудительный, но тут прорвало. И было за что. Скандал на всю страну. Гонорея в ракетной части. Подрыв обороноспособности Родины. За это и под трибунал можно угодить.

Источник инфекции понятен. Видимо, дивы наши откуда-то принесли, а потом уж и солдат заразили.

– Кто ещё был в деревне?! – кричит командир.

Молчат, глаза опустили.

– Говорите по-хорошему! Сейчас всех на анализы отправлю!

Молчат.

– Ах вы!

Командир отправил в деревню машину, привезли обеих красавиц. Тем и приятно такое внимание, стоят, улыбаются.

– Показывайте, с кем были за последнюю неделю.

Эти и начали вдоль строя ходить, пальчиками тыкать.

– С этим, и с этим. Вроде с этим, но точно не рассмотрела, темно было.

Девятнадцать человек на двоих насчитали. А вы говорите, разврата не было.

* * *

Кстати, о командире. Он очень строгий был, но справедливый, и за своих солдат всегда горой стоял. Однажды серьёзно заболели у нас два бойца. Так серьёзно, что наш медпункт справиться не смог, и пришлось везти этих солдат в госпиталь в ближайший город.

Выгнали из гаража санитарную буханку. А она древняя, как тачанка Чапаева. Какая-то помятая, едет с таким рёвом, что вся округа слышит. Но покрашена со всех сторон, не придраться. А ещё с дверью проблема. Язычок сломан, от тряски распахивается, хлопает. Применили солдатскую смекалку, прикрутили проволокой. Не хлопает? Не хлопает. Что ещё надо?

До города километр не доехали. На подступах останавливает нас ВАИ. Ваишник дотошный попался, полез всё проверять. А тут мы – четверо из леса на тарантайке, дверь проволокой прикручена. Дикари.

Ваишник нам:

– Ваша машина неисправна. Вы допустили такое с техникой, доверенной вам страной. Позор. Отвезите бойцов в госпиталь, а сами отправляйтесь в комендатуру. Там вас на губу определят. Посидите, подумаете.

Мы с водителем пожали плечами. На губу – значит, на губу. Спорить ещё с каждым.

Пристроили бойцов, поехали сидеть. Начальник губы на всю округу славился своей сволочностью. Бывший десантник, видимо, пару раз неудачно приземлился, головой ударился. Увидел по документам, что я медик, ещё сильнее издеваться начал:

– Ага, знаю, кто у меня все камеры с хлоркой помоет. Утром и приступите.

Заснули мы с тяжёлыми мыслями. Наутро просыпаемся от криков. И орёт кто-то сильно знакомый. Прислушались, а это наш командир ещё до рассвета примчался и давай нас вытаскивать. Начальник губы не отдаёт, орёт в ответ. Но и наш командир не лыком шит.

– Какие, б…, ваишники?! Какой, б…, замок?! Что вы тут придумали?!

– Да сам посмотри! Машина ваша во дворе стоит!

– И посмотрю! Идём!

Затихли. Слышим во дворе дверца нашей «буханки» хлопает.

– Ну и где?! Где, я тебя спрашиваю?! – это наш командир.

В ответ какой-то бубнёж.

– Вот и нечего! Выпускай!

Нас с водителем отпустили. Подходим к машине – что за чудо, замок исправен, никакой проволоки. Потом узнали, что пока наш командир отвлекал начальника, орал на него, один из наших солдат замок починил.

Вот такая военная хитрость.

* * *

Сразу после армии решил я поступать в медицинский институт. Биологию-химию благодаря командиру я знал отлично. А вот русский изрядно подзабыл.

Пишем мы сочинение по Толстому. А я из этого Толстого только и помню бал Наташи Ростовой и как Болконский на поле раненый лежал. Ещё помню, что Пьера Безухова в кино Бондарчук играет.

Между рядами ходит молодая преподавательница, присматривает за нами. Увидела, что я сижу с пустым листом. Тихонько спрашивает:

– Что у вас случилось? Почему не пишете?

Я ей всё и выложил. Мол, служил в армии, был санинструктором, биологию-химию отлично сдал, а русскую литературу некогда было учить, только из части.

Она меня пожалела, нашептала немного, ну и вытянул на положительную оценку.

Потом через много лет работал я уже врачом на участке. Прихожу как-то по вызову, а там она, приболела. Узнала меня, смеётся.

– Вы стали всё-таки доктором?

– Как видите – стал. Буду сейчас вас лечить.

Летом 19… года у нас был сумасшедший график работы. Врачей не хватало, поэтому дежурить приходилось ночь, на день уходить домой, а потом опять заступать на сутки. Голова от такого графика гудела, мы все норовили побыстрее закончить бумажные дела и прикорнуть на диванчике в ординаторской.

И вот в одну из таких ночей привезли к нам в отделение молодого бригадира строителей. Помню, что удивился его возрасту. То ли 22 года, то ли 23, а уже бригадир. Специалист, монтажник отопительного оборудования.

И этот специалист решил установить у себя в бане бак, улучшенный и доработанный собственными руками. Установил, позвал друзей. Они выпили немного и решили установку опробовать. Затопили баню, залили воду.

Бак не выдержал, когда в помещении находился только хозяин. Уж не знаю, уместно ли тут добавить «к счастью», потому что альтернативой были бы не одно, а пять ошпаренных тел. Обширный ожог. Лицо, грудная клетка, ноги. Всего около 45 % поверхности тела. Пациент в шоке, состояние тяжёлое. В приёмном с ним жена, кто-то из приятелей, так неудачно заглянувших в баню. Бригадир со всеми разговаривает, даже с женой шутить пытается. Но это у ожоговых бывает. Это он пока в шоке, а шок, случается, и на сутки затягивается. Потом грузиться начинает.

Объясняй потом родственникам, почему в приёмном пациент шутил и разговаривал, а через трое суток умер.

Но пока не до объяснений. Надо спасать. Отогнали жену с приятелями, бригадира – в отделение. Плазма, инфузионная терапия. Всю ночь с ним возились. А он с нами разговаривает, всё меня расспрашивает, поправим ли мы ему лицо. Мол, если страшным останется, то его жена разлюбит.

И понимаю я, что молодой, здоровый парень не верит в серьёзность произошедшего с ним. Кости – целы, а что кожу обжёг, так это же пройдёт, верно?

Под утро сдаю я смену и предупреждаю утреннюю бригаду, что пациент тяжёлый, может развиться психоз, а уж что в этом психозе бригадиру почудится, тут уж только его фантазия знает. С тревожным сердцем ухожу домой.

Вечером заступаю снова – так и есть, сбылись мои самые худшие ожидания. Днём пациент загрузился, начал себя неадекватно вести. Глаза из-под повязок видно, хоть и плохо. И вот эти глаза бегают из стороны в стороны, пальцы дёргают простыню. То соберут в складочки, то расправляют, то вытянут из-под матраса краешек и в трубочку сворачивать начинают. Верный признак.

Я шёпотом говорю медсёстрам:

– Девочки, готовьте лямки. Фиксировать будем.

А он это услышал, наверное. Или из-за моего прихода запустился. Вскочил, закричал на всё отделение, бросился к дверям. Надо его хватать, а за что хватать-то? У него кругом ожоги, сплошное мясо под повязками.

Медсестра ему как-то в ноги бросилась, сдержала. Я его за бока хватаю, волоку обратно к койке. А он в припадке сильный. Да он и в жизни здоровее меня, рабочий-строитель. А тут ещё утроились силы. Нас с медсестрой как котят за собой тащит.

Мы тоже кричим, зовём на помощь. Прибежали ещё медсёстры. Даже пациенты из соседней палаты, которые более-менее ходячие были, подтянулись. Толпой кое-как уложили бригадира, примотали лямками к койке.

Это сейчас новые койки. Специальные. А тогда обычные были. Две спинки и между ними железный панцирь. И матрас сверху. Примотали его руки к спинке. А он вдруг снова взвился, выкрутился, оставляя на повязках куски кожи, и – к окну. Прыгать хотел.

К счастью, я у него на дороге стоял. Опять хватаю его, тащу к койке, укладываем. Крики, хрипы. Не травма, а психиатрия.

К полуночи затих он. Мы с дежурной медсестрой на посту сидели, бумажки заполняли. А меня всё запах донимал. Я же его за обожжённую кожу хватал, за плечи. Да в той давке и суматохе, уже за что попало хватал. И вот сижу, бумаги заполняю, а ладони мои палёной кожей пахнут. Я уже и руки три раза мыл, и убеждал себя, что это фантазия разыгралась. Да где там. Пахнет и всё тут.

И вдруг слышим – из коридора стук какой-то металлический. Клац-клац-грох!

Переглянулись с медсестрой. Показалось?

Снова клац-клах-грох!

Нет, не показалось. И надо посмотреть, а страшно почему-то. Больница спит, в коридорах полумрак, только дежурные лампы светят. И тут такое.

Клац-клац-грох!

Выглянули. В дальнем конце коридора стоит призрак. Белый весь, края простыни колышутся. И руки раскинул, словно распяли его.

Это мне в первую секунду показалось, что призрак. А уж потом я в полутьме разглядел, что это бригадир наш встал. Ну как встал. Просунул ноги через прутья нижней спинки, завалил койку, встал на ноги. И идёт по коридору с койкой на спине, и к спинкам этой самой койки привязанный.

Попробуйте повторить трюк? Не получилось? Куда уж какому-нибудь Гудини.

Снова звали мы подмогу. Укладывали пациента. Привязывали ножки койки к шкафчику. Кололи препараты. Уговаривали, успокаивали.

На четвёртый день он умер.

И я никак не мог объяснить его молодой двадцатилетней жене, почему муж, который шутил и разговаривал с ней в приёмном, никогда больше не заговорит.

В 1977‒1978 годах я работал в Тюмени на скорой помощи. Район сложный, беспокойный. Со всего Союза сюда ехали люди за длинным рублём, а где деньги, там всякое бывает. Каждые выходные – драки, иногда поножовщина. Мы приезжали, бинтовали нетрезвых, разгорячённых дракой рабочих, за плечом всё время милиция. Но тогда молодой был, как-то даже весело. Будто в остросюжетном детективе участвуешь.

Однажды вечером – вызов. Говорят, человек упал с девятого этажа, сидит возле подъезда.

У нас таким рассказам обычно веры не было. Ну какой девятый этаж. Лето на дворе, нет ни снега, ни сугробов. Разбился бы в лепёшку. А тут – сидит, курит.

Поехали.

Возле названного подъезда действительно сидит парень лет двадцати. Грудь, лицо сильно исцарапаны, ободраны. Вокруг хлопочут старушки, жители дома. А он сидит себе, курит одну за другой. Увидел нас, ещё и улыбаться начал. Приподнялся и тут же осел со скамейки на землю.

Это уже не шутки. Начали спрашивать обстоятельства травм. Сердобольные бабки нам в деталях рассказали.

На девятом этаже жила молодая семья. Их трёхлетняя дочка вышла на балкон да и захлопнула дверь. Мать стучит, зовёт её, закрыться-то легко, а попробуй дверь открыть. Муж на работе, так мать побежала к соседу. Тот – десантник, только из армии.

– Сейчас всё сделаем! – бодро ответил сосед, связал покрывала узлами, поднялся на крышу, накинул петлю на какую-то антенну и пополз вниз, на соседский балкон.

На полпути узел не выдержал, и спаситель полетел вниз. Тут бы ему и конец пришёл, но где-то на уровне 5‒6 этажа он умудрился оттолкнуться от балкона, мимо которого пролетал, и упал в ветки растущей рядом с домом ивы. Сильно ушибся, расцарапал лицо и руки, но выжил. Рухнул у корней дерева, ещё и на рыхлую клумбу попал. Повезло.

Начали мы его на носилки укладывать, в машину грузить, а тут у него шок проходить стал, ещё и сопротивляется, не хочет в больницу ехать.

Три дня его под наблюдением держали. Рентген, УЗИ, анализы. Боялись, что падение без последствий не обойдётся. Так этот герой на четвёртый день договорился с приятелями, те притащили ему в палату бутылку водки, ну и напились прямо в учреждении здравоохранения.

Выписали его. Верная примета – жить будет.

* * *

В том же году уже зимой поступил вызов – девочка шести лет упала с пятого этажа. Похожая история. Мать готовила ужин, а чтоб ребёнок не мешал, не путался под ногами, укутала её и отправила на балкон свежим воздухом дышать.

Девчонке было скучно, она придумала забаву. Подставила к перилам ящик, забралась. Ложилась животом на перила, свешивалась вниз, раскачивалась. Ну и соскользнула вниз.

Тут уж снег спас. Под балконом огромные сугробы намело. Идёт прохожий, а из такого сугроба плачущая на весь двор голова торчит. Прохожий бедолагу вытащил, скорую вызвал. На такой вызов мы мигом прилетели. Уложили в машину, осматриваем. Спрашиваем, где родители, из какой квартиры? Девочка отвечает.

Мы к ней домой поднялись, а мать, оказывается, ничего и не заметила, продолжает картошку чистить.

– Где ваша дочь? – спрашиваем.

Та – на балкон, а там пусто. Она сразу в обморок. Привезли в больницу обеих. Моя медсестра только газ в духовке выключила.

* * *

В 2000-х уже в Беларуси работал, в райцентре. Ночью ещё одного «летуна» привезли. У нас за больницей новый микрорайон выстроили. Там от окон сразу такие откосы вниз. Это его, наверное, и спасло.

Приятели выпивали на кухне на седьмом этаже. Один вышел покурить на балкон. Видит, к остановке, что возле дома, его автобус подходит. А автобусы в тот район редко ходили, иногда по тридцать-сорок минут ждали. Что у героя в тот момент в голове перемкнуло, он и сам не знает. Шагнул через перила и полетел вниз.

Упал на откос, заскользил вниз. Сломал пяточные кости. Прямо из лужи, в которой лежал, позвонил в скорую, сам себе вызвал.

Ещё и на автобус опоздал.

Меня всегда удивляла живучесть человеческого организма. Много раз я уходил вечером из отделения, оставляя пациента на ночную смену, и был уверен, что утром меня встретит пустая койка. Приходил утром и видел, что «покойничек» порозовел, и показатели поползли вверх, и дышит уже увереннее. А там, глядишь, и до выписки недалеко.

Однажды из городка Микашевичи к нам привезли очень сложного пациента. Сварщик-арматурщик на стройке обрезал эту самую арматуру. Толстенный железный прут под давлением бетонной плиты натянулся как тетива. А когда его перерезали – практически выстрелил. Кусок арматуры вошел через правую глазницу, пронзил мозг и застрял в затылочной кости. Напарники несчастного вызвали скорую, а пока та ехала, кое-как срезали торчащие наружу куски прута. Когда пациента привезли к нам, мы вообще удивились – зачем? С такой травмой лучше сразу в морг. Это всего лишь вопрос времени.

Но сердце бьётся, пульс есть, дыхание какое-никакое имеется. Делаем, что можем.

Вызвали заведующего нейрохирургией. Высверлили заднюю область затылочной кости, извлекли арматуру. Операция длилась несколько часов. Тянули буквально по миллиметру, стараясь сохранить максимум нервной ткани.

Завершив операцию, врачи выдохнули и взглянули на мониторы.

– Жив? – удивился заведующий. – Ну, с такой травмой…

Он с сомнением покачал головой.

Неделю мы ходили вокруг нашего «покойника», как коты вокруг миски со сметаной. Нас постоянно тянуло в палату, где он лежал. Протянул день, потом второй. Неделю. Через две недели пришёл в себя, был отключён от аппарата ИВЛ.

Когда сварщика выписывали, посмотреть на это собралась вся больница. Он шёл нетвёрдо, половину головы и отсутствующий глаз закрывала повязка. Но через силу этот человек улыбался.

А нам это был урок. Никогда, даже в самых тяжёлых ситуациях, не стоит опускать руки. И надо бороться за жизнь пациента до конца.

Мы же тут чудеса делаем. Кто ж, если не мы?

* * *

В Тюмени у меня тоже был случай, когда безнадёжный, казалось, пациент, смог справиться и дать отпор смерти. Женщина работала в небольшом цеху, где запаривали рыбацкие сети из капрона. Там стояли огромные такие чаны, а работницы длинными чалками помешивали их. Техника безопасности, конечно, на высоте.

Наша пациентка поскользнулась и упала в один из таких чанов. Её тут же выхватили из раствора стоявшие рядом коллеги, но ожог был страшный. Практически 100 % тела.

Привезли к нам. Пациентку – под наблюдение в реанимацию. Да куда там. Уже понятно, что с такой площадью ожога жить ей остаётся день-два. Варёная кожа отходит прямо кусками. Подключаем всё что можно, работаем.

День – дышит, второй – борется. Третий – самый страшный, критический. Пациентка практически затихает, и мы решаем, что следующую ночь она не переживёт. Но утром с удивлением обнаруживаем, что сердце продолжает биться.

В конце недели наступает клиническая смерть, но тут уж наш заведующий реанимацией показывает фигу подкравшейся тётке с косой. Бормочет себе под нос: «Фиг ты у меня её получишь» и запускает пациентку снова.

Его отговаривают, мол, работа бесполезная, только продлим мучения несчастной. Даже родственники пациентки уже готовы смириться, подписать все необходимые бумаги.

Но она выдерживает ещё два-три дня, и мы понимаем, что кризис миновал. Молодой организм справился, одолел последствия страшной травмы.

А вскоре мы переводили её в другое отделение. Впереди было ещё много работы. Пластическая хирургия, восстановление внешности, возвращение к обычной жизни.

Но первая, самая главная победа, была одержана.

Но так бывало далеко не всегда. Травматология – это всё-таки особенное отделение. Сюда просто так не привозят. Однажды у меня за дежурство было семь трупов. И все – по глупости, по неосторожности.

С самого утра привезли двух мотоциклистов. На узкой дороге они не смогли разъехаться, уступить друг другу. Встретились лоб в лоб. У одного в мотоциклетной коляске сидела девушка. Видно, перед ней и решил пофорсить. Девушку – в палату, незадачливый кавалер перестал дышать прямо в приёмном отделении. Его «противник» успел подняться в палату и умер уже там.

Через полтора-два часа привозят ещё одного кандидата. В одном частном доме за неуплату обрезали электропроводку. Жильцы договорились с местным умельцем и тот полез их обратно подключать. Что-то перепутал или зацепил – слетел со столба, грянулся оземь, но, вопреки распространённому сказочному сюжету, не обернулся ясным соколом, а получил множественные травмы. В больнице прожил полчаса, несмотря на все усилия медперсонала.

В приёмном – истерика. В отделениях – настороженное молчание. Не каждое утро начинается с трёх покойников. К обеду, кажется, успокоились, но рано.

Во второй половине дня на центральной улице Республики четверо мужчин на «жигулях» очень торопились по своим делам. Водитель не справился с управлением, и побитые жизнью «жигули» встретили на своём последнем пути троллейбусный столб. От удара двигатель влетел в салон, круша на своём пути сиденья и кости. Улица центральная, спасатели подтянулись быстро. Разжали спецтехникой окровавленный комок железа, достали то, что осталось от пассажиров, привезли нам. Множественные травмы таза, грудной клетки. Все четверо, один за другим, отходили в лучший мир.

Спешили на день рождения к другу. Подарочки.

Часов в пять вечера мы с заведующим отделением едва живые выползли к забору больницы покурить.

– Владимирович, это ты вчера нагрешил? – мрачно спросил меня начальник. – Семь трупов за день. Рекорд.

– Не вчера, – вяло отмахнулся я. – Там грехов за год от всего отделения – не меньше.

В этот момент рядом с нами притормозила скорая.

– Шо, опять?! – в традициях советской мультипликации возопил зав. отделением.

Из салона на одной ноге выбрался потёртый мужичонка в каком-то форменном балахоне.

– Михалыч, принимай. Перелом большой берцовой под вопросом! – крикнул ему фельдшер.

– Слава КПСС, – выдохнул начальник. – Пошли, поработаем.