Текст книги "Шесть часов утра"

Что с этим делать?

Пару лет назад собрались осколки выпуска медико-профилактического факультета и начали делиться впечатлениями. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как родной университет выпустил нас в волшебный мир медицины, и пришло время подвести итоги.

Приехало полдесятка менеджеров по продажам, разного уровня зубастости, директор весьма перспективного агентства, писатель, три программиста, парочка домохозяек. Ну и врачей человека три пришло. Куда же без них, ретроградов.

Посидели, вспоминая молодость. А после пятого тоста начали делиться страшилками. Кто с какими сложными случаями в практике сталкивался.

Ну, эпидемиологи же. У кого-то бешеный ёж половину дачников в районе погрыз, у этого – высокого проверяющего в летнем лагере комар укусил, у третьего – моя любимая классика – трихинеллёзная свадьба с диким кабаном в виде главного блюда. А у четвёртого – подъездный дирофиляриоз на три квартиры.

Как говорил один персонаж известного фильма: «Вы хотите историй – их есть у меня». За два года в офицерских погонах военного медика я чего только не делал. И армию спасал от эпидемии, и с учениями боролся, и даже один «чипок» закрывал. Рассказываю – коллеги слушают, сочувствуют. Дилетанты. Что ваши три пойманных холероподобных палочки – у меня почти тысяча бойцов гриппом за месяц переболела, два подразделения после налёта на заброшенный яблоневый сад биологическим оружием фонтанировали!

Только Настя наша сидит в стороне с каким-то грустным лицом. А я не могу, когда красивые девушки грустные сидят. Я же в первую очередь для них эти истории рассказываю.

– Анастасия, – говорю, – Михайловна. А вы где нынче практикуете? Что расскажете бывшим и несостоявшимся коллегам? Какие жуткие тайны.

– А-а, – машет рукой Настя. – Какие уж тут жуткие тайны. Работаю я эпидемиологом в одной областной больнице. Там даже не больница, а больничный городок – терапия-хирургия, инфекционка, КВД, СПК. Ну и роддом, куда же без него. Так вот с этим роддомом больше всего возни. То стафилококк у них высеется, то роженица с открытой формой туберкулёза, то у буфетчицы иерсиниоз. Днюю и ночую там, на все пятиминутки хожу, уже и кабинет мне отдельный выделили.

И вот недавно произошёл один случай, после которого мы всем отделением неделю плохо спали. Поступает в роддом дама. Первые роды, возраст 24 года, посудомойка в заводской столовой. Законный супруг имеется. Не звезда, конечно, но, казалось бы, ничего страшного. Открывают сопроводительные документы – а там диагноз: «Шизофрения».

Женщина рожает, оглашая коридор невнятными вскриками и вполне внятными проклятиями. Три дюжие санитарки дежурят в родзале, подстраховывая хрупкую акушерку. Новорожденный – всем бы такого. Мальчик, крепкий, здоровый, 3800. А после родов пациентка заявляет, что родила в этот мир настоящего демона, чужое существо из параллельной вселенной, и лучше было бы нам от этого чудовища избавиться.

Начинаем звонить родственникам. Родители не отвечают, отец на радостях в состоянии глубочайшего алкогольного опьянения. У него же сын родился!

Вызывают специалиста психиатрического профиля. Тот утверждает, что пациентка придёт в норму через неделю-другую, это на неё роды так повлияли. Выброс гормонов и всякое такое.

А мама ребёнка игнорирует. На руки не берёт, кормить отказывается. Уже хорошо, что из окна выбросить не пытается. Надо собирать комиссию, решать, что в этой ситуацией делать. Вот только дело это не быстрое, а пациентку уже через три дня выписывать. Держать её в роддоме нет показаний. И не отдавать ей ребёнка мы не имеем права.

Уж на что наши роддомовские тётки ко всему привычные – а тут забегали. Вдруг пациентка из учреждения здравоохранения выйдет и новоявленного демона в мусорку выбросит. Начали звонить по всем связям. Куда там. Пациентка, конечно, с диагнозом, но работает, замужем. Чего это вы, граждане врачи, придумали. Выпускайте.

В назначенный день приехал молодой отец с приятелями. Стоял на ногах с трудом, но улыбался и просил подать ему наследника. Отдать новорождённого в руки отцу медики не рискнули – выдали одному из приятелей, который стоял ровнее.

Мать прошла мимо этой сцены с непроницаемым лицом. На ребёнка демонстративно не обращала внимания.

Всю последующую неделю в квартиру этой семейки поочерёдно бегала патронажная медсестра, участковый педиатр, неравнодушные сотрудники роддома. Мать никакого вреда ребёнку не наносила, просто игнорировала. Отец вроде протрезвел, но толку от него было мало. Не умеют слесари с недельными грудничками обращаться.

Маховики законодательства вращались. Медленно, слишком медленно.

Непонятно, чем бы это закончилось, но пациентка внезапно пришла в себя. Взяла ребёнка на руки, начала помогать патронажной медсестре, а там и в процесс ухода включилась. Мы всем роддомом выдохнули.

– Так вроде всё хорошо закончилось? – спрашиваю я.

– Хорошо, – вздыхает Настя. – Только пару дней назад видела я эту Розмари в родном городе. Пузо у неё – месяц восьмой-девятый, не меньше. А ну как опять демона родит? Что нам тогда делать?

Ночные разговоры

Павел Игоревич с размаху поставил последнюю точку в истории болезни, отбросил изгрызенную ручку и откинулся на спинку дивана. Протёртый до основы диван, ветеран терапевтического отделения, помнивший «мускулюс глютеус» наркома Семашко, жалобно скрипнул.

– Эх, закурить бы сейчас.

Молодой интерн Гриша встрепенулся, поднял голову.

– У меня вейп есть. Вам одолжить?

Павел Игоревич немного презрительно посмотрел на него. Пожилого терапевта почему-то раздражал этот нахалёнок, втиснутый в их больницу приказом Минздрава. Впрочем, понятно, почему раздражал. Сам Павел Игоревич полтора десятка лет отработал в глуши, в сельской больнице, а потом медленно, шаг за шагом, через высшую категорию и переквалификацию вернулся в столицу. А этот «скелет в халате» поныл папиным знакомым, те пошевелили связями и сразу в интернатуру, в третью ГКБ Минска. И никаких тебе поездок к пациентам на тракторе. Хочу работать в любом городе Беларуси, где есть метро!

– В поганое время живём, – фыркнул Павел Игоревич. – Пиво – безалкогольное, секс – по интернету, сигареты и то электронные.

Гриша смутился, уткнулся в книжку, которую мусолил последние три дежурства.

– Это называется прогресс, – подала голос Оксана Викторовна, третий из врачей, попавших на дежурство в эту ненастную октябрьскую ночь. – Вы, Павел Игоревич, потерпите немного. Мне ещё одна история осталась. Закончу – кофейку заварим. Отвлечётесь.

Пожилой врач как-то неопределённо хмыкнул.

– Вы сколько уже держитесь? – поинтересовалась Оксана Викторовна.

– Два месяца, – подняв глаза к потолку, прикинул Павел Игоревич.

– Молодец, – похвалила его коллега. – Так и держитесь. Курить – вредно.

Она достала из нагрудного кармана конфету и протянула её Павлу Игоревичу. Тот взял, рассеянно повертел в руках. Конфета была тёплая на ощупь, и Павлу Игоревичу вдруг стало неловко от мысли, как она согрелась. Тьфу, пять лет вместе работают, за плечами сотни ночных дежурств, а тут какая-то чепуха в голову лезет!

– Ещё с толерантностью своей достали, – уже тише сказал он. – Вчера привезли в отделение двух чучмеков. Что-то они не поделили на своей стройке. Подрались, один другому арматурой башку чуть не проломил, второй лопатой ответил. Двойное закрытое ЧМТ. Красавцы. Сидят в приёмке, перебинтованные, словно партизаны из советского фильма. Не остыли ещё, ругаются, зло так. Ругаются на своём, но матерные-то слова понятны. И слышно на всё отделение: «Эшельме-бешельме, б…, тыргыдын-шымыдрын, с…». Подхожу к ним, говорю: «Граждане чучмеки, а ну, отставить матюки в моей больнице». Обиделись, б… Накатали жалобу главному. Мол, я их унизил по национальному признаку. А как я их унизил? Чучмеки и есть! Надо было их азиато-белорусами назвать?!

Гриша хихикнул.

– Заигрались! – Павел Игоревич снова покосился на интерна с раздражением. – Скоро психов нельзя будет шизофрениками называть. Будем величать их «люди с альтернативным мироощущением».

– Да оставьте вы, Павел Игоревич, – Оксана Викторовна тоже отложила ручку и устало потёрла пальцами переносицу. – Всё, остальное завтра допишу. Устала как собака. Григорий, кофе будете?

– Буду, – тут же вскинулся интерн.

«Прыгает как пудель, – подумал Павел Игоревич. – Ещё бы хвост у него был, так он хвостом бы вилял!»

Оксана Викторовна достала из тумбочки упаковку кофе, щёлкнула кнопкой электрического чайника.

– Вот смотрите. Чайник у нас тоже электрический. Это же хорошо? Удобно? Что бы мы с вами сейчас самовар раздували?

– Это да, – примирительно проворчал терапевт.

– А насчёт как вы выразились «чучмеков», я вам одну смешную историю расскажу.

Павел Игоревич заметил, что Гриша украдкой отложил книжку и вытащил из кармана истрепанный блокнотик. «Писарчук, – подумал терапевт. – Что он там всё время чёркает?»

– Я после института попала в небольшой посёлок в Брестской области, ну вы помните.

– А-а, Ковалёвка ваша любимая.

– Она самая. Из других медиков – пожилая фельдшерица, властительница ФАПа, очень колоритная особа, да на окраине живёт её предшественник девяноста пяти лет. Тоже по старой памяти иногда заходит, советы даёт да критикует молодого врача. И вот привозят мне на осмотр из соседней деревни глубоко беременную армянку. Сельский врач, он же и терапевт, и эндокринолог, и гинеколог, да и хирург иногда. Уложила пациентку в кресло, левой рукой учебник листаю, правой манипуляции провожу. Зелёная, как ива в мае. Вспомнить стыдно. Ещё и неуклюжая. Пациентке явно неприятно, а то и больно, но она стоически, как настоящая восточная женщина, терпит. Ещё и подбодрить меня решила:

– Эй, девушка-джан, ты давно доктором работаешь?

– С августа, – сопя, отвечаю я.

– Ничего, научишься. Ты умная, по глазам видно. И красивая. Светленькая такая, пышная. Вот ещё зубы ровные станут, совсем красивая будешь.

А я тогда как раз брекеты носила, очень этого стеснялась. Почти рот не раскрывала, улыбалась одними губами.

– Угу, – отвечаю.

И тут у меня вопрос всплывает. Пациентка в кресле, я где-то внизу. Как и чем она мои брекеты видит? И от тупизны этого вопроса начинаю я сдавленно хихикать. Армянка толком не понимает, чего я смеюсь, но тоже смеётся. И тут моя фельдшерица в кабинет заходит и наблюдает дикую картину. Лежит пациентка, рядом – врач с руками в самом интересном месте, и обе ржут как сумасшедшие. Ну, или выражаясь вашим языком, Павел Игоревич, как две с альтернативным мироощущением.

– Ой, а я про зубы тоже знаю! – встрял Гриша.

– Рассказывайте, – разрешила Оксана Викторовна.

– У меня в университете девочка знакомая была со стомфака. На лекции общей познакомились. Так, пили кофе иногда да в «Вайбере» общались. Ничего серьёзного. Она сейчас на Дзержинского работает в клинике. Рядом – фитнес-зал, тренажёрка. Недешёвая такая, но она ходит, поддерживает форму. Группа небольшая, но особо не общаются, так – «привет-пока». И вот однажды приходит к ней на приём женщина из этого зала. Кариес у неё, острая боль. Открывает рот, а там вместо передних зубов – одни пеньки. Да и с коренными сплошные проблемы. На правах шапочной знакомой начинает скидку выпрашивать. Слово за слово – разговорились. Аня и спрашивает:

– Чего вы зубы-то не лечите? Вон, сколько проблем. И чем дальше, тем больше будет.

– Денег нет, – отвечает пациентка.

И вздыхает так тоскливо. А у самой пальцы в золотых кольцах, недешёвый автомобиль на стоянке. И за фитнес она платит столько, что не сходила бы пару месяцев, уже половину зубов в порядок бы привела. Но ж…а важнее зубов.

– Н-да, неоднозначная история, – сказала Оксана Викторовна.

А Павел Игоревич снова ворчливо подумал:

«Фитнес-зал. Я в твоём возрасте по пятнадцать километров по вызову к старикам топал. В соседнее село. Вот это был фитнес!»

– У вас, Павел Игоревич, тоже, наверное, немало интересных историй было, – повернулся к старшему товарищу Гриша. – Расскажите что-нибудь.

– Да чего там рассказывать, – терапевт осторожно отхлебнул из чашки кофе, покатал языком твёрдые нерастворимые крупинки, скривился, поставил чашку обратно.

– Не сладко? – улыбнулась Оксана Викторовна.

– Горячо, – буркнул в ответ Павел Игоревич. – Опять вся слизистая облезет.

– Ну что ж вы так, неосторожно, – посетовала врач.

– А-а, я постоянно, – отмахнулся Павел Игоревич.

– Так расскажете? – не отставал Гриша.

– Ну, так сразу и не вспомнишь. А, вот пару лет назад было. Не со мной, с товарищем из реанимации во второй больнице. Помните, эпидемия коронавируса тогда только начиналась? Все ещё бегали, как ужаленные, не знали толком, что делать. Так к нему в отделение привезли самого настоящего китайца. Одного из сотрудников «Великого Камня», что ли, но я не уверен. Типичная такая пневмония, лежит, дышит через раз. Китайца сразу на все анализы. Не рядовой же житель страны, а иностранец. Через некоторое время звонят из лаборатории и говорят:

– У нас две новости, одна хорошая, вторая плохая»

– Давайте с хорошей, – вздыхает реаниматолог.

– Тесты показали, что коронавируса нет.

– Это же отлично, – обрадовался врач. – Мы этого больше всего боялись.

– Теперь плохая, – отрезали из лаборатории. – Обнаружен свиной грипп.

– Чего? Какой грипп?

– Тот самый. Который из 2009 года. Мы тесты в РНПЦ «Эпидемиологии» отправили. У них там, видимо, методичка с прошлого раза осталась. Вот и выявили.

– Ну вашу же дивизию! – выругался врач. – Что мне теперь делать? Свиного гриппа только в отделении не хватало.

Налетели эпидемиологи, начали персонал от китайца защищать. А тот лежит, еле дышит, плохо ему. И в принципе, всё равно ему, от чего помирать. От новомодного коронавируса или от винтажного уже свиного гриппа. Бледный весь, потный. Ты знаешь, как китайцы бледнеют? Я в первый раз такое видел. Они реально зеленеют.

Павел Игоревич снова потянулся к чашке с кофе, сделал осторожный глоток, удовлетворённо кивнул.

– И что? – нетерпеливо поинтересовался Гриша.

– А ничего. Вылечили они этого сына Поднебесной, и он умчался к себе в Шанхай, даже «спасибо» не сказал. А через пару недель в той реанимации не до китайца было, они в три смены пахали, чтоб коронавирусных вытащить.

– А, это же ты про Андрея рассказываешь? – вмешалась Оксана Викторовна.

– Про него самого.

– Очень интересный человек, – Оксана Викторовна повернулась к Грише. – Он два раза этим самым коронавирусом переболел, и ни разу у него нормально антитела не выработались. Причем в первый раз его изолировали в десятой больнице, лечили, три раза тесты переделывали. А через год он снова заболел, так просто домой отправили отлеживаться. Представляете, как отношение к этой гадости поменялось. Привыкли. А насчёт разноцветных пациентов я вам тоже историю расскажу. От нашего гастроэнтеролога. Он в частном центре подрабатывает, недавно приходит к нему пациентка. Цвет кожи – ярко-жёлтый, местами переходящий в оранжевый. При этом склеры – белые, да и сама пациентка чувствует себя относительно неплохо. Какая первая мысль?

– Гепатит А, конечно же.

– И он так подумал. Ещё и при расспросе выяснилось, что пациентка конец весны и всё лето провела в Таиланде, работала на кухне в одном из отелей. Азия, тропики, кухня. Казалось бы – ответ очевиден. Но анализы отрицательные. Расспрашивает пациентку дальше, и тут оказывается, что таиландка наша все время пока работала в отеле, экономила деньги. И ела только то, чего на этой кухне было много, и исчезновение чего хозяин бы не заметил. И это в основном капуста и морковка во всех вариациях. Четыре месяца по два с лишним кило морковки в день, представляете? С кожей ладно, это дефект косметический. А вот с печенью у неё потом были проблемы. Поэтому она правильно к гастроэнтерологу обратилась. Вовремя.

– Ох уж эти Таиланды-Вьетнамы, – вздохнул Павел Игоревич. – Не было их раньше, так мы и забот не знали со всей этой экзотикой.

– Зато раньше Средняя Азия и Север были, – не согласилась с ним Оксана Викторовна. – Я, к примеру, свой первый шистосомоз как раз у граждан из Средней Азии увидела. Долго голову ломала, что это вообще такое. Хорошо, тогда заведующим отделением Григорий Сергеевич был. Он в своё время по всяким Афганистанам-Алжирам поработал, поэтому сразу определил, что за чудо. Бегали всей больницей посмотреть на пациента с таким редким диагнозом.

– Григорий Сергеевич? Это Микулич, что ли? – спросил Павел Игоревич.

– Да, вы с ним пересекались?

– Несколько раз были вместе на научных конференциях. Действительно – кладезь мудрости медицинской и такой же кладезь всевозможных баек.

– Вы помните его любимую присказку? Даже немножечко, чайная ложечка – это уже хорошо. Ну а тем более – полный горшок. Думаете, это про Винни Пуха? Нет, коллега, это про динамику запора у пациента.

Оксана Викторовна с Павлом Игоревичем рассмеялись, Гриша смущённо улыбнулся.

– А про Ангела, помните?

– О, это его любимая байка.

И врачи снова рассмеялись.

– Про какого ангела? – немного обиженно спросил Гриша.

– Простите, Григорий. Это мы о своём, о пенсионном, – сказала Оксана Викторовна. – Однажды приехал к Григорию Сергеевичу настоящий такой байкер. Весь в коже, цепях, заклёпках и татуировках. Борода-бицепсы в наличии. Ревущий на весь поликлинический двор мотоцикл. Жаловался, мол, стало трудно жить, раньше мог ведро пива выпить, всю ночь куролесить, а теперь слабость какая-то в организме образовалась. Доктор, помогите, пропишите таблеточки. Григорий Сергеевич пациента попросил раздеться. Тот футболку с черепами снимает, а на коже – целое художество. Григорий Сергеевич даже засмотрелся. Татуировки красивейшие. Цветные, и все на религиозную тематику. Кресты там, купола какие-то. На всю спину – огромные ангельские крылья, каждое пёрышко тщательно выколото. Вот-вот полетит.

– Вас, уважаемый, как зовут-то? – поинтересовался врач, разглядывая искусство.

– Ангел, – буркнул байкер.

– Вижу, что ангел. По батюшке-то как? Не Иегович же.

– Василий Николаевич, – казалось, байкер с трудом вспомнил своё имя.

– Устраивайтесь, гражданин Ангел, на кушетке, сейчас осмотр проводить будем.

Ну и началась наша терапевтическая рутина. ОАК, УЗИ, консультация кардиолога, биохимия, ЭКГ, ЭЭГ, консультация невролога. Через неделю всего этого веселья Ангел смотрел на Григория Сергеевича уже отнюдь не с ангельским смирением. Впрочем, диагноз поставили достаточно быстро.

– Проблемы у вас, гражданин небесный житель, – вздохнул Микулич при следующем визите пациента. – Сердечко-то поизносилось. Холестерин нехороший зашкаливает, липопротеиды низкой плотности. Давление у вас высокое, гипертония. Бляшки холестериновые в сосудах в наличии, ну и ишемия сердца, в нашей терминологии ИБС, вовсю присутствует. Надо вам поберечься, немного поменять образ жизни, а то ждёт вас в будущем весьма яркий, но скоротечный финал.

– Что поменять-то надо?

– Во-первых, алкоголь резко убрать. Можно пару рюмок на Новый год, но как раньше – ведро пива в день, не стоит. Потом – мясо жареное, сало, жирное ограничить…

И написал доктор Ангелу целый список запретов. Тот слушает и с каждым запретом, с каждой рекомендацией, лицо его становится всё скучнее и скучнее. В финале забрал список, буркнул что-то похожее на благодарность и уревел на своём байке в закат.

А через пару дней звонит Микуличу знакомый кардиолог из частного центра.

– Сергеич, тут хохма небольшая. Прилетал один ангел, жаловался на тебя.

– Неужто я ему плохо нимб вылечил? – фыркнул Микулич, уже подозревая, кого коллега имеет в виду.

– Там до нимба ещё молиться и молиться. Байкер такой. Ангел кличка. Твой же?

– Мой. ИБС, бляшки, гипертония.

– Они самые. Так жаловался на тебя. Говорит, всю жизнь ты ему испортил. Он к тебе за помощью приехал, думал, ты диагноз поставишь, таблетки пропишешь, и он дальше куролесить покатит. А ты ему все радости жизни запретил. Говорит, не пойду больше к этому доктору, он меня радости лишает.

– Скажи ему, что с его образом жизни, он реально скоро окажется на небесах. А там граждан с крыльями много, зато с мотоциклом не пускают.

* * *

Гриша украдкой пометил что-то в своём блокноте. Павел Игоревич допил остатки остывшего кофе, поднялся и сполоснул чашку под краном. Помолчали. Оксана Викторовна снова принялась перебирать истории болезней, Гриша сидел на диване, рассматривал свои руки и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Павлу Игоревичу внезапно стало его жалко.

Такой переход от раздражения к жалости удивил самого врача. Ну и что, что он мажор и в Минске остался. Но дохлый вон какой, скулы выпирают. Явно жрать нечего. С его-то зарплатой интерновской. Павел Игоревич помнил первые годы своей практики, постоянный страх сделать ошибку. Вечную нехватку денег. Очень сильно тогда помогала заведующая отделением, Елена Евгеньевна. Взяла под крыло запуганного интерна, не дала ему наломать дров, обучила всему, что знала сама. Золотая была женщина. А достался бы ему в юности такой вот ворчащий старпёр, может, и отбил бы всякую охоту к обучению, да и к медицине заодно.

Павлу Игоревичу захотелось сделать что-то хорошее для Гриши.

– Студент, – буркнул он. – Ты есть хочешь?

– Спасибо, – Гриша заметно сглотнул слюну. – Я ужинал.

– Да начхать, что ты ужинал. Полночи уже прошло, а до утра ещё несколько часов. Мне жена бутербродов с колбасой навертела, я всё равно все не осилю. Давай, ставь опять чайник.

– Да я как-то…

– И со мной поделитесь, Павел Игоревич, – вмешалась Оксана Викторовна. – С удовольствием выпью ещё кофе.

Гриша вздохнул, поднялся и щёлкнул чайником.

– Я вот ещё какую историю вспомнила, – продолжила Оксана Викторовна. – Про Ковалёвку как раз.

– Самые яркие впечатления? – хмыкнул Павел Игоревич.

– А как же, – парировала Оксана Викторовна. – Да и у вас от Кубличей, думаю, тоже самые яркие впечатления остались.

– Не без этого, – согласился Павел Игоревич, доставая из холодильника бутерброды.

– Так вот, в первый год работы платили мне сущие копейки. Ещё и комнату приходилось снимать. Точнее, каморку у вредной старушки. Зато в двух шагах от больницы. Бабка всё ворчала, что я ночами пропадаю. Мол, не на дежурства бегаю, а в клуб на танцы. Я поначалу пыталась с ней спорить. Что-то доказывать, но потом махнула рукой. Видно, что у человека деменция прогрессирует, хорошо хоть дверь навозом не пачкает, и то ладно.

Мне иногда до зарплаты на еду не хватало, приходилось маме звонить одалживать. Тут уж не до клуба с модными одёжками, выжить бы. Понабирала ставок, сколько главный врач давал. Приползала с вызовов в темноте, валилась, не раздеваясь, на скрипучий диван и выключалась, будто меня из розетки выдёргивали.

А однажды утром заглядывает ко мне в кабинет интереснейшая парочка. Такие, знаете, классические сельские жители, прямо из передачи «Играй гармонь». У женщины платье цветастое, платок. Мужчина в телогрейке поверх засаленной майки. Ему бы треух ещё для полноты картины и эту самую гармонь на бок.

– На что жалуетесь? – спрашиваю.

– Голова у неё болит, – мрачно кивает на супругу мужичок.

– Часто? – уточняю я.

– Постоянно. Как не приду – всё болит. Глист у неё в мозгах, точно говорю.

– Почему вы думаете, что глист?

– Так Михална сказала, соседка наша. Она в «телевизере» видела про глистов этих. Точно говорит. Он самый.

Я начинаю расспрашивать пациентку, что да как. Та отвечает односложно, непонятно. Я уже почти в панике. И инсульт подозреваю, и цепней всяких. А тут в дверь осторожно стучат, и заглядывает спасение моё, фельдшерица Маргарита Степановна.

– Доктор, можно на пару слов?

– У меня пациенты.

– Одну минуточку пациенты подождут. Подождёте же, верно?

Посетители синхронно кивают.

Степановна чуть не силой вытаскивает меня за дверь.

– Голова болит?

– Откуда вы знаете? – удивляюсь я.

– Что у неё на этот раз? Опухоль или глист?

– Глист, – осторожно отвечаю я.

– Михайловна, чтоб её Малышева в телевизор утащила. Вот уж врач на полставки в нашей Ковалёвке.

– Что за Михайловна?

– Да есть тут одна. Со справочником фельдшера под подушкой. Все передачи про медицину по телевизору смотрит, потом ставит диагнозы. Ещё и спорит со мной, кочерга старая.

– Так, может, и правда у пациентки голова не в порядке?

– Вот точно вы сказали, доктор. Не в порядке. У них у обоих голова не в порядке. Это парочка местных дурачков. Катька-то с детства пришибленная, а Костян уже с возрастом спился. От водки одурел совсем. Они и познакомились, когда в городской дурке лежали. Он – в наркологическом отделении, она – в отделении для тихих. Перекрикивались через окна, а потом, когда вышли, – спелись. Катька его в свой дом поселила. Сам-то Костян не местный, из Голяшкино, это деревня в соседнем районе. Да свою хату он по пьяни спалил. Переселился несколько лет назад к невесте, с тех пор рядом и ходят. Шерочка с машерочкой, два полоумных.

– Маргарита Степановна, – осторожно говорю я. – Ну, может, у них действительно проблемы.

– Это у нас проблемы в Ковалёвке. Мало нам было дурочки, так ещё и дурачка принесло. Не дай Бог детки пойдут. Катька-то ещё не старая. Не смотрите, что в морщинах вся и без зубов. Ей, дуре, ещё и сорока нет.

– А с головой что делать?

– Голову лечить будем. Проверенным способом, – решительно сказала Маргарита Степановна.

И потянула меня обратно в кабинет.

– Катенька, что у тебя, опять голова?

– Ага, – пациентка расплылась в улыбке и энергично закивала.

– Сейчас, сейчас поможем, – Маргарита Степановна полезла в шкафчик и достала аппарат ЭКГ.

– О-о, – явно обрадовалась Катя и захлопала в ладоши.

Тут я почувствовала себя дурой. Ну как я не заметила, что пациентка с отклонениями? Вот и улыбка эта, и лицо, сразу же заметно.

– Сейчас мы тебя полечим. Тебе же всегда помогает, – приговаривала Маргарита Степановна, включая аппарат.

Поколдовала немножко, посмотрела на аппарат с серьёзным лицом и вдруг прилепила одну из присосок на лоб пациентки.

– Сиди смирно. Сейчас энцефалограмму сделаем, полечим.

Екатерина застыла столбом. Сидит, почти не дышит. Лицо серьёзное. И присоска на лбу эта дурацкая. И сожитель её тоже проникся важностью процесса. Даже отодвинулся немного. Посидели минуты две.

– Ну что, Катя, прошло? – спросила Маргарита Степановна.

– Ага, как рукой сняло! – довольно отвечает пациентка.

– Ну и слава Богу. Идите домой, хорошие мои.

– Спасибо, доктор, – хором поблагодарили Катя с Константином и, радостные, выскочили за дверь.

– Верное средство, – вздохнула Маргарита Степановна.

– А вдруг у неё в самом деле… – начала я.

– Ты, Оксана Викторовна, меня за лентяйку не считай, – обиделась фельдшерица. – Я Катю эту в своё время на все анализы водила, по неврологам таскала. Нет у неё ничего. Ни глиста, ни опухоли, даже гипертонии. Ну вот такие они люди. Будут к тебе раз в месяц приходить. И от её головной боли присоска – самое лучшее средство. Попомнишь мои слова.

Я тогда покивала, но в следующий раз, когда Екатерина прибежала с той же проблемой, повезла её в город на обследование. Катя ехать не хотела, плакала даже, просила присоску на лоб. Еле уговорила. Обследовали. И права оказалась моя фельдшерица. Здорова Екатерина, если умственные отклонения не считать. Так с тех пор присоской и лечила. Как рукой снимало.

– Самовнушение – самое сильное лекарство, – улыбнулся Павел Игоревич. – А опытный фельдшер часто лучше врача. Особенно, если этот фельдшер сто лет на своём месте.

– Абсолютно согласна. Вот взять ту же Маргариту Степановну. Я с первого взгляда её чуть ли не возненавидела. Грубоватая тётка, которая могла выдать пациенту порцию трёхэтажного мата, а то и затрещину отвесить. Мной командовала, могла во время приёма сбежать домой, потому что корову доить надо или свиней кормить. Халаты носила жуткие, протёртые во всех местах. Всякие тазики у нас были старые, побитые, как говорит наш начмед «в них ещё Будёного тошнило». А она не меняла, берегла всю эту рухлядь, запрещала выбрасывать, что меня ужасно бесило. А поработала с ней пару месяцев и поняла, что прижимистость эта от вечной бедности сельской, от того, что халаты-тазики просто неоткуда взять. А груба она с пациентами потому, что иначе нельзя, уважать не будут. А уж опыта Маргарите Степановне было не занимать. Она в памяти держала диагнозы пациентов и в Ковалёвке, и в трёх окружающих её деревнях. И ни разу не ошибалась. А какие иногда выдавала диагнозы! Латынь вперемешку с великорусским матерным. Сейчас смешно вспомнить.

– А про матерный я тоже историю знаю, – поддержал Павел Игоревич. – Ещё в Кубличах привезли мне роженицу. Местную сельскую учительницу. Роды тяжёлые. У пациентки узкий таз, а плод крупный. До последнего дома сидела, в больницу ехать не хотела. Знаете же этих деревенских, для них огород и корова важнее здоровья.

Загрузили будущую мать в тарантайку нашу, гоним по колдобинам к райцентру. Пациентка стонет, муж её ругается, водитель весь в руль вжался, в Шумахера играет. Машина тоже стонет, подпрыгивает на каждой яме. А я полгода только практикую, это мои первые роды. Страшно так, что чуть зубами не стучу. Думаю: «Только бы довезти, только бы прямо в машине роды принимать не пришлось».

В сумке пособие по акушерству болтается. Вот, думаю, хохма случится, если я в процессе принятия родов буду в учебник лазить. Подождите, пациентка, не тужьтесь, мне дочитать надо. А учительница, кстати, молодцом держится. Между схватками успевает мужа утешить, меня поддержать.

– Вы, – говорит, – доктор, не волнуйтесь. У нас всё получится. А ты не хнычь (это уже мужу). И в роддоме не сиди. Сразу обратно и не забывай Машке сено накладывать. Она глупая, вытаскивает всё из кормушки, топчет ногами, а потом голодная стоит.

И ведь получилось же. В райцентр влетели с визгом покрышек, нарушили все возможные правила, пролетели пару раз на красный, но доставили пациентку в роддом. А она уже обессилела, стонет едва слышно, сознание спутанное.

В роддоме её сразу под наркоз, потому как экстренное кесарево сечение, вокруг врачи забегали. Как я в одном зале с ней очутился – уже не помню. Но стою, делаю вид, что ассистирую. А пациентка моя вдруг распахивает абсолютно ясные глаза и матом на нас трёхэтажным! Такие фразы заворачивает, хоть записывай.

– Ничего себе? – удивляются городские врачи. – Какая полнота, какая фантазия. Она у вас кто? Доярка?

– Учительница, – почему-то краснею я. – Русского языка.

– Оно и видно, – усмехаются врачи. – Языком владеет виртуозно.

А пациентка нам новую конструкцию! Ещё позаковыристее прежних.

– Учись, Людмила Валерьевна, – хихикает врач, толкая локтем акушерку. – Мастерство какое.

Так и материла нас всех вежливая и воспитанная учительница, пока не родила. Потом затихла, конечно.