Текст книги "Шесть часов утра"

В Москву

Летом 1959 года дали мне отпуск, и решила я не сидеть в деревне, а потратить время с пользой. Навестить родственников в Москве. Несколько лет там не была, помнила её окраины со следами войны на стенах домов. Помнила развалины, закопчённые груды кирпича на месте чьей-то жизни. Было интересно, как за эти годы изменился город, люди. Встала ли столица из пепла? Хотелось пройтись по новым, с иголочки, улицам, сходить в театры.

В Москве у меня жила тётя. Она была добрейшей души человек. К моему приезду всегда готовила целую гору всяких вкусностей, старалась меня откормить, всё сетовала, что я – тощая и костлявая. А ещё покупала билеты на самые модные спектакли. Благодаря ей я побывала на всех лучших постановках того времени. Была и в Кремле, обошла все московские музеи и ВДНХ. У тёти был настоящий талант добывать билеты, ради любимой племянницы она сметала все преграды.

Села я на поезд в Орше. Сначала читала какую-то книжку, затем поболтала немного с соседкой, душевной дамой, она ехала к сыну, который служил в Вязьме. Потом попила чай и задремала. Вдруг сквозь сон слышу – по громкой связи объявляют, что медиков просят пройти в третий вагон к проводнику.

А мне вдруг стало страшно. Я же только полтора года после фельдшерско-акушерского техникума. Я – акушерка. Роды принять могу, конечно, а кроме этого – какой из меня медик. Одна сплошная теория, которая за полтора года выветрилась.

А мы уже Смоленск проехали. И мимо окон только деревеньки мелькают, коровы, пасутся. Пастораль и идиллия. А мне страшно. И в третий вагон никто не торопится.

Я бы и сама не пошла, но, гляжу, соседка с меня глаз не сводит. Я-то, глупая, проболталась ей, что в родильном отделении работаю. Значит, для неё я – медик. И это меня зовут.

– Чего, – спрашивает, – сидишь?

– Да там лучше меня найдутся, – отвечаю. – Настоящие врачи.

– Если найдутся – встанешь в сторонке или уйдёшь тихонько. А если не найдутся?! Кто там ещё поможет?! Иди!

И чуть ли не силой меня в проход выталкивает.

Пошла. Иду мелкими шажками, сердце в висках колотится, ноги ватные. В голове – не мысли, а целый хоровод. И почему-то страницы учебника по анатомии мелькают. Словно мой мозг их торопливо перелистывает.

Добралась в тамбур, между вагонами мостик шатается, а я сильнее его трясусь от страха. Мысль была – повернуть назад, а соседке соврать, что там консилиум из профессоров собрался. Да побоялась, что обман мой откроется.

Подхожу к купе проводника третьего вагона. А у двери уже стоит шикарно одетая дама. В золоте вся, серёжки, кольца, кулон. Маникюр, причёска, запах дорогих духов. Посмотрела на меня так свысока. Что, мол, за замухрышка?

«Ну, слава Богу, – думаю. – Уж такая-то разберётся. Наверное, кандидат наук или главный врач какой-нибудь. А я в сторонке постою. Подержу что-нибудь, если разрешат».

Тут дверь купе распахивается, и пулей выскакивает молодой высокий парень в белой рубашке и галстуке. Галстук набок сбился, лицо испуганное, щёки пылают. Посмотрел на нас растерянно, руками всплеснул.

– Ну что там? – строго спрашивает у него «шикарная».

– Роды там, понимаете? Роды! – чуть не кричит молодой человек. – А я стоматолог. Что я в этом понимаю?!

И я вижу, что так ему горько и обидно. Он же врач, столько учился, отличник, наверное. А все его знания сейчас не нужны. И трясётся он так же, как и я. В тот момент, когда я это поняла, страх мой сразу же пропал. То ли от того, что слово знакомое и понятное услышала: «роды». То ли от того, что ощутила, что не одна я тут такая трусиха.

«Шикарная» на меня смотрит.

– А вы кто, милочка? Медсестра? Опыт имеете? А то я, как и наш в вами коллега, в родах профан полный. Я – терапевт. Думала, с сердцем кому плохо или давление. Принесла вот. И показывает мне сумочку, а там пузырьки всякие, таблетки. Всё есть. Нужного нет.

В коридор проводница выглядывает. Грозная такая тётка под пятьдесят, руки большие, как у мужчины, голос громкий. Смотрит на нас, и от взгляда её душа в пятки уходит.

– Ну что, кончились доктора-то? Делать что будем?

– Совсем плохо? – спрашиваю.

– Хуже некуда! Следующая остановка только в Вязьме. Ещё километров сто, не меньше. Мы, конечно, туда сигнал послали, чтоб скорую к вокзалу подали. Только, боюсь, не довезём. Рожает она. Совсем рожает.

– Я терапевт, – поникла «шикарная». – Я по родам не очень.

– Ага, и этот, который выскочил, стоматолог, – чуть не с презрением говорит проводница. – Мол, рожайте, растите, а как зубы отрастут – приходите. Сейчас-то, что делать?! А ты, девица, чего пришла?

Это уже мне.

– Пропустите, – говорю. – Внутрь. Я как раз акушерка. Может, помогу.

Проводница мигом заулыбалась, посторонилась, пропуская меня в купе.

– Другое дело. А то набрали медиков целый вагон, а роды принять некому.

И так смешно получилось. Я-то как раз иду привычную работу делать, а специалист, которой я помогать собралась, стоит у меня за спиной в сторонке.

В купе душно, тесно, места мало. На нижней полке лежит женщина, стонет. Рядом, на коленях её муж. Бледный весь, за руку её хватает. В первую очередь я мужа этого и выгнала. Нечего, и так тесно. Он возражал, что должен присутствовать, что будет контролировать, но терапевт с проводницей его быстро взяли под локотки и вытолкали. Чтоб не ворчал, оставили ему дверь приоткрытой.

– Девочка, ты хоть знаешь, что делать? – проводница смотрит на меня, и я вижу, что мой возраст её смущает. Я же девчонка совсем. Тощая, нескладная, в сарафане каком-то полусельском.

А чего мне? Я привыкла одна воевать. В нашем районном отделении в то время на двадцать пять коек один акушер и одна санитарка были. В детской палате ещё медсестра. Врачи работали до обеда и убегали в больницу в город. Оставался у нас один дежурный на всех. И не всегда гинеколог. Бывало, и хирург дежурил, и терапевт. Он командует – ты делаешь. Если что сложное – тут же закладывали возок или сани, гнали в город за специалистами.

Три километра туда, столько же обратно, пока ещё соберётся. Да у них там свои пациенты дожидаются. Понимаете, какое «срочно» получалось?

Так что всё сами. Осмотрела я женщину и выдохнула с облегчением. Кажется, всё идёт как надо. Только быстро очень. Помыла руки в туалете и приступила к работе.

Пока до Вязьмы дотянули, я папе в тамбур уже сыночка вынесла. А там накурено, дым столбом! Мужики со всего вагона сбежались, дымят, волнуются. Как будто это их жена рожает.

Терапевт тоже стоит с ними, курит. Протянула мне пачку и уважительно так говорит:

– Далеко пойдёте, коллега. Вам бы учиться дальше.

Муж роженицы кинулся меня обнимать и целовать. И сбивчиво, торопливо рассказывал, что едут они из Германии в Москву. Что он военный, служит там каким-то командиром. Очень хотели, чтоб ребёнок в Союзе родился, поэтому и рискнули, поехали на последних сроках. А его срочные дела задержали. И вот, досидели.

Новоиспеченных счастливых родителей в Вязьме забрала скорая.

А меня на вокзале в Москве ждала тётя и, неожиданно, молодой офицер с огромной коробкой конфет. Вручил мне эту коробку, сказал, что это от подполковника такого-то. Я едва сообразила, что это от моей пациентки из Вязьмы.

Ещё через год пришло письмо из Москвы. Снова слова благодарности. И фотография пухлощёкого младенца.

Он сам уже дедушка. Интересно, помнят ли в его семье эту историю?

С другой стороны, или все мы немного пациенты

Медицинский квест

Я всегда сочувствую своим коллегам, которые работают в городских поликлиниках. Постоянный поток пациентов, превышающий все возможные нормы, гора документов. И бардак. Минздрав пытается в этом хаосе навести какое-то подобие порядка, но, кажется, получается только хуже.

Когда-то я попробовал проходить поликлинические квесты, но терял время, нервы и веру в людей. Поэтому стараюсь в настоящем беззастенчиво пользоваться служебным положением и делать всё через многочисленных коллег в белых халатах.

Но получается не всегда.

Недавно понадобилось мне пройти один такой поликлинический квест. Дитятко моё вымахало до определённого возраста, и тренеры решили отправить её в спортивный лагерь. Собрали необходимые бумажки, а в финале понадобилась справка от педиатра, что ребёнок, мол, здоров, и других детей в лагере не покусает.

Надо, значит, надо. В пятницу у нас автобус, который увезёт дитё в страну пыльных татами и летних приключений. Значит, в понедельник утром беру талончик в поликлинику и вечером того же дня прихожу в 322-й кабинет к педиатру Ивановой. Фамилии и номера кабинетов запоминайте, это важно для понимания квеста.

Милейшая белокурая Иванова говорит мне, что я профан в вопросах лагеря, потому как справку надо брать не раньше, чем за три дня до убытия в лагерь.

– Приходите ко мне в среду в 17.00 в 322-й кабинет. Я вам справку выпишу.

Очень внимательная женщина. Весь такой окрылённый я спускаюсь в регистратуру.

– Дайте талончик на 17.00 к Ивановой в 322-й.

– А вы сразу в среду и приходите, – отвечают мне. – Заранее брать не надо.

Неужели все те ужасы, которые рассказывают про государственные поликлиники, – это происки врагов и наглая ложь?

В среду без десяти пять прибываю в поликлинику с радостным детёнышем в качестве багажа.

В окошке регистратуры – незнакомое лицо, но меня это не смутило.

– Дайте, пожалуйста, талончик на 17.00 к Ивановой в 322-й. И карточку. Нам надо справку в лагерь взять.

Регистратор склоняется над компьютером.

– Что-то вы напутали. Иванова сегодня до 17.00. Ушла уже.

– Как ушла? – растерялся я. – Но мы же… А что нам делать?

Лицо у меня доброе, вызывающее жалость и сочувствие даже у таких кремниевых людей, как администраторы поликлиник.

– Идите в 324-й, там сейчас принимает Сидорова. Спросите у неё, если выдаст вам справку, я выбью талончик.

Сидорова, значит, Сидорова. Рысью бежим на третий этаж. Перед кабинетом толпа.

– Куда, б…? – басом орёт нам симпатичная блондинка.

– Нам только спросить! – отчаянно кричу я.

– Всем только спросить!

– Нам, правда, только спросить!

– А мне вообще печать на справку поставить, – рычит огромный усатый дядька, которому по непонятной игре гормонов и генов всего лет пятнадцать, поэтому он ещё ходит к педиатру.

Каким-то чудом всовываю голову в кабинет.

– Гражданка Сидорова, нас регистратура прислала. Можно нам справку в лагерь?

Замученная пациентами Сидорова с болью смотрит на нас.

– А почему я? У меня через полчаса заканчивается приём. Идите в 322-й. Там сразу два педиатра с 17.00 Иванова и Фёдорова. У них и возьмите.

Новые вводные, которые внезапно совпадают с теми, что дали мне в понедельник.

Бегу в регистратуру.

– Вы что-то перепутали. Иванова всё-таки принимает в 322-м. Мне сейчас это в 324-м сказали.

– Бардак, – вздыхает регистратор. – Ну ладно, держите талончик.

И выдаёт мне обрывок ленты с первым номером.

– А карточка?

– Карточки у нас нет. Скорее всего, в 322-м осталась с понедельника. Смотрите там.

Поднимаемся на третий этаж. Перед 322-м кабинетом очередь.

– У меня первый талон, – торжественно говорю я.

– А мы первые пришли! – чуть ли не хором отвечает мне мрачная толпа с мрачными детьми.

– И у меня первый талон! – пищит женщина откуда-то с задних рядов.

– Странно, – говорю. – А у вас к какому врачу?

– К Фёдоровой.

– А-а, понятно, – говорю. – Они там вдвоём сидят. Кабинетов на всех врачей не хватило.

Толпа мигом переключается на обсуждение того, что врачей не хватает, кабинетов не хватает, куда катится страна, это всё американцы виноваты, сахар подорожал.

Под шумок засовываю голову в кабинет. Там сидят незнакомые девушки и испуганно смотрят на меня.

– Вы кто? – спрашиваю.

– Я – Фёдорова, – отвечает одна из них.

– А Иванова где? – удивляюсь я.

– В 325-м.

– Новые данные. А у вас тут случайно карточки нашей нет?

С медсестрой перерываем кучу карточек на кушетке. Карточки нет.

– Её, наверное, к Ивановой перенесли, – предполагает медсестра.

Иду в 325-й. Пазл начинает складываться. На двери большими буквами написано «Иванова». Но тут же, под табличкой, листок бумаги с нарисованной влево стрелочкой «Принимает в 326-м»

Иду к 326-му. Перед кабинетом толпа.

– Иванова здесь принимает?

– Здесь, – неохотно отзывается кто-то.

– За мной будете! – сразу предупреждает старушка с толстощёким карапузом на коленях. – И вообще, какой у вас талон?

– Первый, – говорю.

– Где вы шатаетесь? Уже третий пошёл! – поражённая бюрократической подлостью белого обрывка вопит старушка.

– Мы немного заблудились.

– Заблудились – тогда пойдёте по живой очереди!

Ну тут меня не проведёшь, я второй час в поликлинике и уже злой.

Заходим в 326-й – и вот она, родная Иванова. Радуюсь ей, как потерянный ребёнок.

– Вы нас помните? Мы в понедельник приходили за справкой для лагеря?

– Конечно, помню, – отвечает эта святая женщина. – Не мельтешите, садитесь на кушетку, а девочка ваша пусть ко мне садится. Где карточка?

– В регистратуре сказали, что у вас, – уныло отвечаю я. – В 322-м мы уже искали.

Иванова выделяет мне в телохранители медсестру, и мы возвращаемся в 322-й.

– И снова – здравствуйте, – радую я удивлённую Фёдорову.

Медсестра из 326-го сосредоточенно роется в груде карточек на кушетке.

– Нет тут вашей карточки. Она точно в регистратуре, я помню, что в понедельник все карточки туда относила.

Спускаюсь в регистратуру. Там минут десять безуспешно ищут нашу карточку.

– Зайдите, сами посмотрите, – в отчаянии предлагает регистратор.

Захожу в каморку. В небеса поднимаются бесконечные стеллажи с карточками. Ищу наш район, наш год рождения. Мелькают знакомые фамилии одноклассников дочери, мальчишек с тренировки. Кажется, здесь.

Карточки нет. Ищем с регистратором в других годах, в других районах. Карточки нет.

Уныло возвращаемся к Ивановой.

– Не нашли. А что теперь делать?

У меня глаза обиженного котёнка. Иванова не железная. Она, наверное, и от «Хатико» плакала.

– Заходи в программу, – командует она медсестре. – Будем оттуда доставать сведения.

Спасибо Минздраву за систему электронной регистрации.

Кое-как находим прививки, список заболеваний, которыми мой детёныш успел переболеть с рождения. Медсестра осматривает будущую звезду белорусского спорта на предмет вшей и чесотки. Ни того, ни другого не находят, и я вздыхаю с облегчением.

Мне выдают две заветные бумажки. Непосредственно справку и список прививок.

– На список надо печать поставить, – на прощание говорит мне педиатр. – В регистратуре.

Последний раз спускаюсь в регистратуру и ставлю там финальную точку – большую синюю печать. На столе, возле телефона, замечаю знакомую картинку. Так и есть. Прямо под носом лежит наша потерянная карточка.

Дальше непечатные выражения, которые в литературе нельзя применять.

Кто виноват?

Мой коллега руководит одной частной клинико-диагностической лабораторией. Пока не заплатит процент за рекламу, не буду упоминать её название.

Частники, конечно, избавлены от львиной доли проблем государственной медицины. В коридорах не наблюдается длинных очередей, состоящих из скандалящих пенсионерок, клиенты приходят не для развлечения, а исключительно по делу, поток жалоб разбирает специально обученный отдел. Но пациенты бывают разные. Иногда, кажется, что некоторые всё-таки приходят не поправить здоровье, а хорошенько поругаться.

Недавно приходит в лабораторию молодая женщина и приводит четырёхлетнюю девочку. Ребёнок бледный, глаза испуганные, на любой шум дёргается. Взятие крови – процедура не слишком приятная, тут и взрослые в обморок грохаются.

Опытная медсестра начинает ребёнка успокаивать. Достаёт заранее подготовленные картинки-шарики.

– Смотри, это совсем не больно.

– А-а-а, – страдает сквозь зубы юная пациентка. – Иго– о-олки!

– Никаких иголок не будет, – уверяет её медсестра. – Мы их давно не используем. Смотри, есть вот такие красивые бабочки.

Бабочка – это такое приспособление для взятия крови у детей. Действительно, совершенно не напоминает медицинскую страшилку, их ещё и делают в вырвиглазных, любимых детьми цветах.

Девочка потихоньку успокаивается, перестаёт трястись, лицо розовеет.

Но мама торопится.

– Ну что? Готова? Давай руку тёте!

Мелкая мигом захлопывается обратно, начинает всхлипывать.

– Мы о чём дома говорили? Не будешь слушаться – отдам тебя доктору, он тебя огромной иголкой уколет! – выкладывает мать свой последний козырь.

После этих «успокаивающих» слов ребёнок впадает в истерику. А так как кровь сдать надо, торопятся же, а на уговоры времени не осталось, то мать зажимает дочь в борцовском захвате.

– Колите!

Колют. Не слишком больно, медсестра опытная, но девочке уже всё равно. Она верещит так, что склянки в шкафах трясутся. Пинает мать и стул сандаликами, трясёт головой, стараясь вырваться.

Кое-как взяли. Привезли пробирку в гематологию. А там выяснили, что проба на анализ не годится. Есть такое понятие – гемолиз. Это когда в пробирке распадаются клетки крови. Такое бывает у детей и взрослых чаще всего от стресса.

То есть все страдания несчастной девочки были впустую. И надо анализ пересдавать.

Позвонили маме, объяснили ситуацию. Предложили бесплатно переделать. Закономерно оказались виноватыми во всём произошедшем. Получили жалобу, негативные отзывы на сайте, угрозы жалобы в Минздрав.

А кто виноват в произошедшем на самом деле?

Я такие истории не в первый раз слышу. Для таких ситуаций даже написал рассказ в одной из детских книг с методичкой для родителей, как готовить ребёнка к сдаче крови и вообще к любой медицинской манипуляции. Может, хоть немного поможет.

Птица счастья

Работа врача-эпидемиолога иногда напоминает детективный роман. Соединить несколько, казалось бы, несвязанных между собой событий, выстроить логическую цепочку, прийти к правильному решению. А ещё провести профилактические мероприятия, дабы событие не повторилось.

Мой коллега Сергей Геннадьевич, зав. эпидотделом из небольшого районного центра недавно столкнулся с интересным случаем. Поступают данные, что в одном из старых домов, а точнее, в пятиэтажной хрущёвке 1960-х годов постройки, одновременно с похожими симптомами госпитализированы три старушки-подружки. Три пациента – это уже мини-эпидемия, надо ехать разбираться.

Приехал. Так и есть. Три пенсионерки вчера вечером доставлены в реанимационное отделение местной больницы. Симптомы – жесточайшая диарея с кровью, тошнота, рвота, высокая температура, лихорадочное состояние. В их возрасте, и с их набором болячек, обезвоживание, к которому приводит бурная диарея, чрезвычайно опасно. У бабушек спутанное сознание, состояние стабильное, но тяжёлое.

Дверь в квартиру одной из пострадавших открыла заплаканная дочь пациентки. Рассказала, что мать перестала выходить на связь примерно два дня назад. До этого они созванивались постоянно. А тут – и сама не звонит, и на звонки не отвечает. Забеспокоилась – приехала. Мать лежит на кровати, едва подаёт признаки жизни. Женщина бросилась звонить врачам. Старушка из последних сил открыла глаза и прошептала, что её подружкам тоже плохо. И это тоже чудо. Врачи сами бы не догадались пройтись по подъездам. А родственники у других пенсионерок были не столь внимательны.

Дочь пенсионерки рыдает, Сергей Геннадьевич записывает. В квартире стойкий запах кала. Работает стиральная машинка, в которой крутится куча постельного белья. Понятно, что последние полдня старушка с кровати не вставала. Сергей Геннадьевич представил, что творится в квартирах подружек пациентки, и искренне посочувствовал врачам скорой помощи.

Казалось бы – картина понятная. Пару дней назад подружки засели за чаем вприкуску с каким-нибудь тортиком. А лето нынче жаркое, вот тортик и подгулял. Стафилококковое отравление или на крайний случай сальмонеллёз (если старушки польстились на домашние яйца, которые у магазина продаются). Это уже микробиологическая лаборатория откорректирует.

Опросил дочь пациентки и начал спускаться по лестнице. Видит – во дворе стоит скорая. И тут у доктора зашевелилось внутри нехорошее предчувствие, что троицей потерпевших дело не ограничится. А значит, «тортик» кушали не только пенсионерки.

Подошёл к скорой. А там – врач-педиатр готовится госпитализировать пятилетнего хулигана Вальку. Он второй день с жуткой диареей, температурой и лихорадкой. Тут же – заплаканная мама, отец с суровым лицом и кучка сочувствующих.

– Только один вопрос, – вмешался в происходящее Сергей Геннадьевич. – Вчера трёх пенсионерок из вашего дома в больницу увезли. Они случайно вашего сына ничем не угощали?

– Только если мухоморами, – несмотря на грустную ситуацию, хихикнул детский голос из толпы.

– Поподробнее, – попросил доктор.

– Да вражда у них не на жизнь, а на смерть, – всхлипнула мама пострадавшего. – Валька с пацанами то бельё старухам с верёвок сорвёт, то грязным мячом в это бельё попадёт. То клумбу, которую они рыхлили, потопчет. Они его и гоняли, и ругались, и к нам жаловаться приходили. Гадости ему подстраивали. Игрушки отбирали.

Классическая провинциальная история. Война малолеток с пенсионерами. Но из рук врага юный диверсант ничего бы не взял. Это уже понятно. Откуда же общие симптомы?

– Может, вы одни и те же продукты в магазине покупали? – закинул удочку врач, холодея от предчувствия общегородской эпидемии.

– Да кто же сейчас вспомнит.

– А ещё у кого-нибудь есть диарея, лихорадка?

Соседи подозрительно покосились друг на друга. Толпа мигом поредела.

– Но хоть что-то общее у них есть? – в отчаянии воскликнул врач.

– Голуби! – пискнул из-за спин взрослых всё-тот же насмешливый детский голос.

– Какие голуби? – оживился Сергей Геннадьевич.

– Точно, голуби, – подтвердил отец Вальки. – Старухи во дворе целый птичник развели. Покупают пшено, ячмень, батоны. Кормят огромную стаю этих «летучих крыс». Все машины нам загадили. Мы уже и жаловались на них, и писали в исполком. Да куда там. На пенсионерок разве управу найдёшь?

– А мальчик тут при чём?

– А Валька эту стаю каждый день гоняет. Подстережёт, когда голуби в кучу соберутся, выбегает из засады и орёт, руками размахивает. Они в панике улетают. Весело же, – сдал подельника один из дворовой банды малолеток.

– Ага. Пару дней назад даже поймал парочку. Хотел головы скрутить, но они улетели, – присоединился к нему второй «бандит».

Доктор сложил два и два. Точнее, пенсионерок, голубей и Вальку. И бросился звонить в инфекционное отделение.

Когда выбор диагнозов сузился до двух-трёх инфекций, лечение откорректировали, и для всех участников этой истории всё закончилось благополучно. Бабушек выписали из реанимации, а Вальку из детского инфекционного отделения. Похудевших, побледневших, но живых. А эпидемиологи города начали проводить профилактические мероприятия против кампилобактериоза.

Кампилобактериоз – очень противное заболевание, которое проявляется лихорадкой, длительной диареей с кровью. Особенно опасно для детей и пожилых пациентов. Один из популярных путей передачи – голуби. В стае постоянно циркулируют бактерии Campylobacter. Человек заражается, когда частицы помёта птицы с бактериями попадают в рот через грязные руки и загрязнённую пищу.

Старушки кормили голубей и особенно любили, когда они клюют прямо из подставленной ладони. А потом не помыли руки и поужинали. Чудо, что заражение не произошло намного раньше. А Валька тоже отличился. Поймал парочку голубей, потом тоже руки не помыл. И ему досталось.

Доктор бегал, рассказывал, пугал, грозил.

А через пару месяцев увидел над пятиэтажкой огромную стаю голубей, которых подкармливала одна из бывших пациенток. Неподалёку в засаде притаилась банда шестилеток с рогатками.

Короче, ждёт Сергей Геннадьевич новой эпидемии.