Текст книги "Голова"

От неожиданности я чуть не вскрикнул и отпрянул назад, выронив из рук «яйцо», которое с глухим стуком упало на пол. Наверное, это было не очень хорошо для аппарата, но в тот момент я даже не задумался об этом.

Потому что мне на секунду показалось, что я уже видел эти глаза, это выражение бесконечного ужаса, которое промелькнуло в них, в каком-то из своих снов.

Семён наклонился и молча поднял «яйцо», осторожно заглянул внутрь и кивнул мне – мол, не переживайте, всё в порядке.

Но я не думал про аппарат. Я не мог оторвать взгляд от лица лежащего передо мной человека. Он широко раскрытыми полными ужаса глазами смотрел куда-то в потолок, словно не замечая ничего вокруг. Мне вдруг снова стало страшно – а что если там, внутри совершенно здоровой на вид шеи, что-то пошло не так, что-то из бесконечного количества соединённых каким-то чудом нервных окончаний было неправильно, и теперь… Теперь могло быть что угодно…

Я вдруг понял, как плохо я понимаю происходящее сейчас прямо у меня на глазах. Да, здесь потребовалось соединить разорванные связки, кости, сухожилия и вены, но… скупым языком медицины описать происходящее было, пожалуй, абсолютно недостаточно.

Здесь сейчас творилось нечто намного более сложное.

В этот момент лежавший на койке человек перевёл на меня ставший немного более осмысленным взгляд, и практически беззвучно спросил:

– Где я?

Я попытался ответить, но из пересохшего горла вырвался только какой-то невнятный писк. Я отвернулся в сторону, покашлял, прикрыв рот ладонью, хотя мой рот и так был закрыт медицинской маской, и негромко ответил:

– Вы находитесь в Кавалеровской центральной районной больнице. Как вы себя чувствуете?

Необычный пациент продолжал пристально смотреть мне в глаза.

– Нормально, – немного подумав и, видимо, прислушавшись к ощущениям в собственном теле, ответил он. Боковым зрением я отметил, как едва заметно шевельнулась правая рука под скрывавшей её тканью.

– Я почти ничего не помню. Помню только день, порт… разгрузка… а потом яркая вспышка… и больше ничего. Что со мной было?

Мы с Семёном переглянулись.

– Произошёл несчастный случай, – негромко сказал я, с трудом подбирая слова. – Но вам, если можно так сказать, невероятно повезло. Скорая прибыла вовремя, под рукой оказалась вся необходимая для срочной помощи… – я запнулся, – аппаратура, поэтому вашу жизнь удалось спасти.

– А где Виталя? Мой напарник. Он же совсем рядом был. С ним всё хорошо?

Мы с Семёном переглянулись ещё раз.

– Нет, – просто сказал я, немного помолчав. – Его спасти не удалось.

На глазах лежащего перед нами человека навернулись слёзы.

– Как? – спросил он, застывшим взглядом уткнувшись куда-то в потолок. – Совсем?

Я представил, что будет, когда он скинет простыню и обнаружит, что его голова прикреплена к телу того самого Витали, о котором он сейчас горюет, и по спине пробежались мурашки. Господи, да что же это такое творится!..

– Что – то беспокоит вас? – больше для того, чтобы отвлечь его, спросил я.

– Нет, – немного подумав, ответил лежащий передо мной человек. – Но как-то… странно. А как это всё… ну, вы понимаете?

Мы с Семёном переглянулись в третий раз.

– Несчастный случай, – повторил я. – Тросы не выдержали, сорвался груз, металлические трубы, ну и… У вас были очень серьёзные повреждения тела, пришлось делать сложную операцию, использовать много донорской ткани, и…

В глазах пациента вновь появился страх.

– Доктор… – негромко сказал он. – Вы что-то недоговариваете, я же вижу… Что со мной? Я буду ходить? – и он попытался оторвать голову от кушетки и посмотреть вниз, но Семён успел аккуратно, но крепко схватить его за плечо и положить свою огромную ладонь ему на лоб.

– Тихо, тихо… – ласково пробасил он. – Не надо пока резко двигаться, я вас очень прошу. Для вашего же блага…

Голос Семёна подействовал успокаивающе – причём удивительным образом сразу и на больного, и на меня.

– Вам пока нужен покой, – стараясь говорить как можно более убедительно, сказал я, наблюдая, как под кожей на шее пациента зашевелились жилы, когда он расслабил мышцы и опустил голову обратно на подушку. Его шея, повторюсь, выглядела и двигалась абсолютно нормально, как у любого обычного человека. Глядя на него сейчас, было почти невозможно поверить, что не так уж давно это были, простите, две части совершенно разных людей. Впрочем, чему я удивляюсь? По сути, очень многие современные медицинские достижения – это настоящее чудо, но как же быстро люди привыкают к прогрессу и вещам, буквально ещё вчера казавшимся невероятными!

Роман немного успокоился и перестал ёрзать на месте, откинул голову на небольшую подушку и засопел.

– Сон для вас сейчас – это лучшее лекарство, – произнёс я стандартную фразу.

– Семён, может, уколоть больному снотворное? – негромко спросил я. – Нет никаких противопоказаний, как ты думаешь?

Если честно, я не представлял, что и как я мог бы сейчас сказать этому человеку, если б он понял, что с ним на самом деле произошло. Семён увидел моё смятение, немного подумал и едва заметно кивнул головой.

– Сейчас придёт медсестра и сделает вам укол, – сказал я и поправил на пациенте простыню.

– Хорошо, – с закрытыми глазами произнёс Роман. Он ровно и глубоко дышал и, кажется, действительно готов был поспать.

– Родственники знают, что со мной всё в порядке? Жена же… переживает, наверное?

Перед моим мысленным взором возникла заплаканная шмыгающая носом женщина, его супруга… Надежда…

– Да, не волнуйтесь, – сказал я. – Родственники всё знают, вы очень скоро сможете с ними пообщаться, будьте уверены.

Он кивнул, потом вдруг резко поднял руку, скинув простыню, и почесал лоб.

От неожиданности я чуть не вскрикнул. Но всё произошло так быстро, так неожиданно… Рука, мускулистая, рельефная, была покрыта татуировками полностью, включая запястье и пальцы, и если бы он открыл глаза, то сразу бы увидел, что это не его рука, и даже, может быть, узнал бы руку своего друга, и тогда…

Но всего этого не произошло. Роман почесал лоб, не открывая глаз, и спокойно уронил её обратно на простыню, глубоко вздохнул, и сладко, как ребёнок во сне, почмокал губами.

Семён же сразу подхватил сбившуюся простыню и аккуратно укрыл Романа.

Но нервы мои теперь были на пределе. Пока в палату не вошла медсестра со шприцем, я сидел, как на иголках, и молился, чтобы лежавший передо мной человек не захотел вдруг скинуть простыню, посмотреть на свои руки или что-то в таком духе. И только когда ему сделали укол, и он ровно и глубоко задышал во сне, мы с Семёном осторожно вышли из палаты.

Пропахший медикаментами воздух больничного коридора показался мне свежим, как альпийский луг. Санитарки, которые подсматривали сквозь щели в шторах, и не думали расходиться, а всё так же, сбившись стайкой, испуганно смотрели на меня и Семёна, как будто мы вернулись не из реанимационной палаты, а как минимум с того света.

– Что столпились? – строго спросил я. – Живо по своим делам разошлись, ну!

Стайка вздрогнула и рассыпалась. Мягко застучали по линолеумному полу ноги в тапочках и кедах, и через пару мгновений мы с Семёном остались в коридоре одни.

Я вдруг почувствовал, что ужасно устал – как будто вагон разгрузил. На деле мы провели в реанимации всего лишь минут двадцать, не больше. А казалось, что несколько часов. Взглянув на Семёна, я понял, что не один такой – вид у него был тоже довольно вымотанный.

– Ну что, по домам, Михаил Николаевич?

– Да, Семён. Надо отдыхать, – я похлопал его по могучему плечу. – Спасибо тебе огромное! Не знаю, что бы я вообще без тебя делал.

– Да ладно вам, – как всегда, засмущался Семён.

Я, весь погруженный в свои мысли, поднялся в кабинет, переоделся, и так же, на каком-то автопилоте, добрался домой. Там принял душ и лег в кровать. Сон пришёл не сразу и был тревожным – когда всю ночь смотришь какие-то кошмары или что-то вроде того, но утром сразу забываешь всё, что видел.

А на следующий день, когда я пришёл в палату к Роману Голове, всё то, чего я боялся, уже случилось, видимо, как-то само собой. Всё, чего я так боялся сказать, или уже сказали ему, или он сам… проснувшись, посмотрел на своё тело, руки, и всё понял. Я ещё накануне поставил электронную подпись в направлении на перевод в обычный стационар, и когда утром во время обхода зашёл к нему в палату – слава Богу, одиночную – я застал его сидящим на кровати и рассматривающим свои руки. Ярко светило солнце, но человек на кушетке словно и не замечал его. Он разглядывал руку со всех сторон, сжимал и разжимал её с выражением какого-то застывшего то ли ужаса, то ли шока на лице. Ноги его подрагивали, ступни тоже шевелились, и я уже подумал, что операция прошла не так уж и гладко и какие-то проблемы с функционалом тела всё же есть, но когда Роман увидел меня, он перестал двигать руками и ногами, встал на пол и уверенным шагом подошёл ближе, почти вплотную, Мне вдруг почему-то показалось, что сейчас он ударит меня, и я невольно попятился к двери.

– Здравствуйте, доктор, – на удивление спокойным голосом сказал он и протянул мне руку.

Я пожал крепкую шершавую ладонь человека, не чуждого физическому труду, и заглянул ему в глаза – тёмные, глубокие. Но рассмотреть там, увы, ничего не удалось.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я, высвобождая ладонь и сел на невысокий табурет возле койки.

Голова сделал несколько шагов по комнате, покачался из стороны в сторону, посмотрел на меня и сел рядом на разбросанную постель.

– Нормально, – словно в каком-то трансе, сказал пациент. – Нормально… – повторил он, как будто бы сам себя хотел в этом убедить, и снова начал сжимать и разжимать правую руку.

– Что-то беспокоит вас? – я легким кивком подбородка указал ему на кисть.

Голова усмехнулся.

– Ну… как сказать. У меня рука была сломана… раньше. Правая… Попал в аварию по молодости… Не сам, конечно, за компанию в машине был. Открытый перелом получил, когда мы врезались, рука на коже висела… Я в первый момент вообще подумал, что нет её совсем, что она внизу где-то валяется. А потом… ну, ничего, на место поставили, срослась… но не очень хорошо. Кожа местами ничего не чувствовала, не разгибалась она до конца, как раньше, а если выгнуть вот так… – он заломил кисть левой рукой, максимально прижав её к предплечью, – то больно было дико, как будто гвозди туда втыкают. А сейчас… – он перевел на меня пристальный, но словно слегка затуманенный взгляд, – сейчас ничего. Не болит, сгибается, я всё чувствую. Будто ничего и не было. Да и вообще… – вроде собирался что-то добавить, но не стал он.

– Ну так это же хорошо, – в очередной раз чувствуя себя до невозможности глупо, сказал я, глядя на здоровую, мускулистую руку в татуировках.

Мне вдруг показалось, что сидящий передо мной человек как будто бы не совсем осознал случившееся. Словно он по-прежнему пребывает в болевом шоке – когда в кровь попадает огромное количество адреналина и ты не чувствуешь боли или даже вовсе не замечаешь чудовищных ран, не совместимых с жизнью.

Но в следующий момент он повернулся ко мне и спросил, глядя в упор.

– Доктор… Скажите, пожалуйста, Виталика… точно нельзя было спасти? Совсем никак?

Я вздохнул и, не отводя глаз, хоть это и стоило мне немалых усилий, твёрдо сказал:

– Да, Роман. Виталия точно нельзя было спасти. По сути, произошедший с вами несчастный случай – верная гибель обоих, но тут– такое стечение обстоятельств… Вас быстро привезли в больницу, плюс новое оборудование… В общем, если признаться честно, тут и моей заслуги никакой нет, понимаете?..

После этого откровения мне немного полегчало. Ну а что тут добавить? Это была чистая правда, я почти ничего не делал в этой сложнейшей операции – надел «яйцо», «ошейник» да нажал несколько кнопок, вот и всё… Пожалуй, Семён сделал намного больше, чем я…

– Просто… – начал было говорить Роман, но вдруг осёкся.

– Что? – спросил я, выжидающе глядя на него.

– Да нет, ничего, – передумал Роман. – Ничего, доктор. Большое спасибо вам.

– Да не за что… – снова вздохнул я. – Вы отдыхайте! – я встал с кушетки. – Если вы ни на что больше не жалуетесь, сегодня мы можем выписать вас домой. После трёх, как будет выписка, можете собираться.

Уже на пороге я повернулся и посмотрел на него ещё раз. Он продолжал задумчиво вращать правым запястьем, мять кожу на руке, как будто всё никак не мог поверить в произошедшее. Вздохнув, я тихонько прикрыл дверь и отправился дальше совершать плановый обход.

Но самое тяжёлое, оказывается, ещё ждало меня впереди.

В четырнадцать часов я подписал все необходимые для выписки документы, а сам отправился в приёмный покой, чтобы лично проводить этого крайне необычного пациента из больницы. Если бы я знал, что меня ждёт, я совершенно точно не стал бы этого делать. Я бы лучше отсиделся в кабинете или вовсе ушёл бы куда-нибудь из больницы, благо присутствовать при выписке лечащий врач был не обязан…

Потому что забирать пациента приехало две семьи. Не только жена Головы, но и его родители, родственники… А также Алла Верная и родители Виталия. Вся эта компания заняла почти весь приёмный покой, о чём-то тихо, но очень напряженно переговариваясь, отчего издалека звук напоминал глухо гудящий пчелиный улей. Когда я вошёл, разговоры разом прекратились, и несколько пар глаз напряжённо уставились на меня, буквально прожигая насквозь.

Я только хотел было поздороваться, чтобы разрядить сгустившееся вокруг напряжение, но в этот момент скрипнула дверь, и я увидел, как изменились лица собравшихся в комнате людей. Сначала среди собравшихся прокатился протяжный вздох, после чего одна из пожилых женщин, я так понимаю, мама Виталия, закрыла ладонями лицо и горько заплакала. Её тут же принялась успокаивать другая женщина, видимо, родственница. На лицах же родственников Романа Головы застыло совершенно неописуемое выражение. Они как будто были и рады, но при этом ужасно напуганы и совсем не понимали, как им себя вести.

И только Алла Верная, стоя от всех немного поодаль, никак не изменилась. Она спокойно смотрела на происходящее чёрными пронзительными глазами, как будто всё это было чем-то обыденным, тем, что она видела уже не раз и не два.

Я растерянно стоял посреди комнаты, рассматривая собравшихся в приёмном покое людей. Не знаю, сколько бы ещё продолжалась эта сцена, если бы не «виновник» происходящего. Он пересёк приёмный покой и по очереди обнял всех собравшихся. Всхлипы и причитания участились – теперь рыдали почти все, кто-то громко, в голос, кто-то сдавленно всхлипывая. Я мысленно поблагодарил Бога, что мне не пришлось возвращать родным пациента без одежды. Но и в одежде плечистая красивая фигура Виталия, его рост угадывались без проблем. Когда в самом конце он подошёл к Алле, он только поцеловал её в щёку, а та лишь едва повернулась к нему, не сводя с меня пристального взгляда гипнотизирующих глаз. У меня по спине вдруг пробежал холодок, и я отвернулся.

Надо было, наверное, что-то сказать.

– Уважаемые родственники больного! Попрошу вас сохранять спокойствие… – начал было я, но договорить мне не дали.

– Как? Как ты это сделал, отродье?! – вдруг сорвался на крик голос одной из рыдающих женщин. Сын мой, единственный, я тебя так любила, берегла… И не уберегла-а-а!.. – она стала заикаться от сдавливающих грудь рыданий. – За что, Господи, ты так жесток со мной… за что… – она что-то забормотала себе под нос, продолжая плакать, и слов стало совсем не разобрать. А ты! – её голос снова взвился. – Какое ты вообще право имел? – и она зачем-то выставила вперёд руку с вытянутым указательным пальцем. Наверное, если бы у этой женщины дома был бы пистолет, сейчас я смотрел бы в его дуло, не иначе.

– Ну тихо ты, Валька… – попробовал притянуть её к себе стоящий рядом пожилой мужчина. Он обнял её, прижав лицо убивающейся от горя женщины к своему плечу и виновато мне улыбнулся. Кажется, он был изрядно пьян.

– Извините, доктор… Она это, ну… сами понимаете, да… Мать, ну… Это… В общем, такие вот дела… – он пожал плечами, как будто подытоживая этим бессмысленную речь.

Происходящее в комнате становилось невыносимым для меня. Мне стало ужасно дурно, от всего – от запаха собравшихся в комнате людей, в котором теперь уже совершенно отчётливо прослеживались алкогольные пары, смешивающиеся в воздухе с химическим запахом больницы, от этих рыданий… от безжизненного холодного взгляда Аллы Верной, которая словно и не потеряла мужа, ставшего донором для своего друга, а просто пришла, например, в пункт выдачи заказов интернет-магазина, чтобы спокойно назвать номер и получить пакет.

– Извините, пожалуйста, – дрожащим голосом снова заговорил я. – Я понимаю ваши чувства. Нам всем надо, наверное, отдохнуть и прийти в себя. Поэтому давайте не будем друг друга мучить. Если у вас есть какие-то вопросы – я с радостью на них отвечу. Если они появятся у вас позже – я отвечу вам и на них тоже, вы можете прийти в больницу в любое время. А сейчас… прошу меня простить, мне надо идти.

И, не дожидаясь вопросов, я развернулся и вышел за дверь. Нет, почти убежал…

На дрожащих ногах я дошёл до своего кабинета, закрыл его изнутри на ключ, распахнул настежь окно на улицу, достал из ящика стола пачку красного «Мальборо» и, не в первый раз наплевав на все инструкции, закурил.

Клубы холодного воздуха жадно врывались в комнату, смешиваясь с табачным дымом, и я чувствовал, что хоть и совсем немного, но мне всё-таки становилось легче. Я докурил одну сигарету и тут же закурил вторую, прикрыв окно.

Ужасное, конечно, если разобраться, дерьмо эти настоящие сигареты из табака. Сейчас все вокруг давно перешли на голографическое курево, имитацию дыма, видимую тобой и окружающими, но совершенно не бьющего по здоровью, так как по сути дыма-то не было вовсе – лишь его изображение, спроецированное хитроумным устройством в воздух, который выдыхал «курящий». Но я был крайне старомоден в этом плане – курил очень редко, как уже говорил, собирался и вовсе бросать, но пачка настоящих, из прошлого, так сказать, века, сигарет, всегда лежала у меня где-нибудь спрятанной в личных вещах, хоть её стоимость давно перевалила за тысячу рублей, и даже несмотря на это доставать их становилось всё трудней и трудней.

В дверь тихонько постучали. Я поспешно потушил вторую сигарету, не выкурив и половины, и нервно замахал руками, разгоняя висящий вокруг меня вонючий дым, после чего закрыл окно и подошёл к двери.

– Кто там? – негромко спросил я, взявшись за щеколду замка.

– Свои, – раздался с той стороны двери голос Семёна.

Я отворил дверь и впустил его внутрь.

Семён зашёл в комнату, пошмыгал носом и скривился.

– Михаил Николаевич… – укоризненно протянул он, осуждающе глядя мне в глаза.

– Да знаю я, знаю! Вредно, нельзя… Больница, пассивное курение и всё такое… Ну я же не каждый день? И вообще, если честно, второй раз. Когда привезли их… и вот сейчас… Не сдержался.

– Да я ничего, собственно, и не говорю, – поспешил успокоить меня Семён. – Вы же главврач всё-таки. Главное, чтоб пожарка не сработала – а так делайте в своём кабинете что хотите, не мне же вам указывать.

– Да какая тут пожарка с такими высокими потолками… – я тем не менее покосился на висящий под потолком датчик пожарной сигнализации, тревожно мигавший красным глазком.

– Разошлись там все? – я снова открыл окно, убедился, что оба бычка были потушены и хорошенько промокли от снега, и бросил их в стоящую под столом корзину с рваной бумагой и прочим мусором.

– Да, разошлись, – сказал Семён. – Пьяные половина, ну что сделать. Я, если честно, думал, что какая-то разборка всё-таки случится. Вы же знаете наших мужиков – слово за слово и понеслась. Могли, знаете ли, и не поделить Голову-Верного, – он грустно усмехнулся, о чём-то на секунду задумавшись.

– Что? – переспросил я, сразу и не поняв, что он имеет в виду.

– Да ничего! – отмахнулся он. – Михаил Николаевич, может, сходим куда-нибудь сегодня, а? Отметим, так сказать… – он запнулся, – что всё закончилось? Мы же вроде как молодцы с вами, всё сделали правильно. Да?

– Закончилось, говоришь? – переспросил я, почему-то вдруг вспомнив выражение лица Аллы Верной. – Сдаётся мне, Семён, что всё в этой истории только – только начинается… а сходить куда-нибудь я не откажусь. Не хочу сегодня вечером дома один торчать, вот хоть убей!

– Ну вот и славно, – сказал Семён. Давайте тогда я вас на улице буду ждать после работы, ладно?

Как только закончился рабочий день, слава Богу, не подкинувший мне больше никаких неприятных сюрпризов, я сразу же собрался, оделся и вышел на крыльцо. Семён уже ждал меня там – в шубе и смешной шапке, он опять вызвал у меня ассоциации с егерем или охотником.

– Ты, Семён, как всегда – пошутил по этому поводу я. – Я тебя, когда в твоём этом тулупе вижу, мне сразу начинает казаться что, мы не в бар после работы в больнице собрались, а в лес, поля, или там ещё куда-то. Охотиться или там, не знаю, силки проверять.

– Не, Михаил Николаевич – мотнул своей огромной шапкой Семён. – Вот не люблю я охоту. Как можно млекопитающих вот так самому убивать – никогда не понимал. Они же, ну… как люди, считай. Рыбалка – это мой максимум, пожалуй, хотя, знаете ли, и рыбу иногда жалко бывает. А вот грибы – это да. Это я тоже люблю. У нас тут, кстати, знаете, какие места есть, закачаешься. Во-первых, не ничего красивее приморских лесов по осени – ну прям палитра художника, вот ей-Богу. Красный, жёлтый, зелёный – леса смешанные, поэтому всеми цветами считай, пестрит. Плюс сопки, тоже ведь уникальное явление. Бывает, наберёшь вот так ведро белых, выйдешь на распадок и сидишь час, любуешься высотой, дышишь воздухом… Я вас обязательно как-нибудь с собой возьму, сами увидите.

Семён глухо рокотал своим басом, и мне становилось всё спокойнее на душе. Он здорово умел успокоить, своим спокойствием, размеренным темпом голоса, его тембром. Мы сами не заметили, как дошли до нашего любимого заведения и оказались внутри.

«Козырный пуз» сегодня почему-то был битком. Это было, признаться, как никогда кстати. Творящийся вокруг шум и гам, громкие разговоры и смех посетителей, звон бокалов и шипение кранов, из которых наливали разноцветное пиво – было именно то, что было так нужно мне сегодня. Не без помощи официанта отыскав последний свободный столик в самом углу зала, мы заняли его и влились в общую атмосферу заведения, оживленно беседуя на разные отвлечённые темы и заказывая один бокал за другим.

Поздно вечером, вернувшись домой, я разделся и лёг в кровать, прислушиваясь к ощущениям на душе. Там было странно. С одной стороны, я определенно чувствовал облегчение. Я вдруг понял, что меня ужасно тяготило ожидание, когда аппарат закончит свою работу и мне придётся пообщаться с пациентом. Ну, сами представьте. Ты обычный врач, а вместо привычной выписки вставшего на ноги больного ты вынужден представить родственникам кого-то, сшитого из двух разных людей. Причём родственникам обоих, так сказать, участников операции. Это было ужасно, и когда я задумывался об этом, я сразу начинал чувствовать себя каким-то безумным, больным на голову, злым гением из голливудского ужастика.

Слава Богу, что пациент наконец покинул стены больницы, и этот момент позади. Хотя я уже тогда понимал, что никогда не забуду глаз стоящих передо мной в ожидании людей, на лицах которых смешались все возможные эмоции – надежда, боль, радость и страх.

Никого из нас, надо признать, жизнь к такому не готовила.

Сказать, что у меня совсем свалился камень с души, было бы, наверное, преувеличением. Но засыпал я в хорошем настроении, спал без кошмаров, а утром проснулся бодрым и отдохнувшим – впервые, пожалуй, с тех пор как привезли Верного и Голову.

На следующий день я проснулся по будильнику, как и привык. Позавтракал своей любимой яичницей с беконом и помидорами, с удовольствием прогулялся пешком до работы, и погрузился в привычные больничные будни, полагая, что всё самое неприятное позади, и жизнь теперь пойдёт дальше в размеренном, привычном темпе.

Как же сильно я тогда ошибался!

Долгожданного покоя не вышло. И история эта, как выяснилось, только продолжала набирать обороты – и хоть, как я справедливо полагал, моя главная роль в ней уже была сыграна, в покое меня не оставляли.

Следующим ко мне пришёл человек, появление которого я предугадать ну никак не мог.

Это произошло примерно через неделю после того, как Роман Голова покинул больницу.

Моя смена подходила к концу, когда я, выполнив все намеченные на день дела, открыл компьютер и только собирался открыть любимую игру, как на столе зазвонил телефон.

– Михаил Николаевич, к вам опять посетитель. Примете? – раздался в трубке голос медсестры из регистратуры.

Кто, интересно, на этот раз?

Отставив в сторону ноутбук, я протер глаза, надел свои очки без диоптрий и откинулся в кресле, с неприязнью глядя на входную дверь. Внутреннее чутьё подсказывало мне, что ничего хорошего ждать не стоит.

Долго сидеть мне не пришлось – через несколько минут дверь отворилась, и на пороге моего кабинета возник упитанный человек в форме, сжимающий фуражку в руках. Он внимательно, как-то даже нагло огляделся, после чего прошёл внутрь. Я жестом указал ему на стул напротив, и гость, кивком поблагодарив меня, сделал несколько шагов и опустился на него, продолжая как бы мельком, но внимательно осматриваться вокруг. Мне это не очень понравилось.

– Соловьёв Анатолий Семёнович – он помахал в воздухе раскрытой корочкой и убрал её в карман.

У него были чёрные блестящие, видимо, смазанные чем-то и уложенные волосы, такие же аккуратно подстриженные полосочкой усы и маленькие глубоко посаженные глаза. Человек улыбался, но по глазам, цепким и холодным, было видно, что улыбка – лишь видимость, дань вежливости. Я пригляделся к форме и понял, что передо мной судебный пристав. Это было странно – я вроде бы никаких долгов перед государством не имел, каршерингом пользовался редко и свои нечастые штрафы за скорость и парковку оплачивал исправно и вовремя, и что этот человек забыл в моём кабинете, было совершенно непонятно.

– Вы – Ковалёв Михаил Николаевич, верно? – пристав поднялся и протянул мне руку через стол, продолжая всё так же нарочито любезно улыбаться и изучать меня щёлочками глаз.

– Да, – ответил я, пожимая узкую вялую ладонь. Терпеть не могу таких рукопожатий, если честно. Как будто дохлую рыбу в руке подержал. – Чем могу быть полезен?

– Как вы прям сразу к делу, доктор, – деланно огорчился пристав. – Вы куда-то торопитесь? До конца рабочего дня вроде бы ещё целый час, – сделал он удивлённо-озабоченное лицо.

– Если честно, да, – соврал я. Начало разговора понравилось мне ещё меньше. Не люблю все вот эти вот вкрадчивые манеры вести разговор, что-то вынюхивать. Почему бы сразу не сказать, что тебе нужно? И потом, это моё дело – сколько до конца рабочего дня и куда я тороплюсь.

– Вы у нас тут, насколько я знаю, не так давно, да? Из города приехали?

Я молча кивнул, положил перед собой листок и начал задумчиво водить по нему ручкой, оставляя на бумаге хаотичные узоры. Сидящий передо мной пристав проследил взглядом за движениями рук и задал следующий вопрос:

– Ну и как вам у нас тут?

– Я вообще-то здесь родился, – сдерживая раздражение, ответил я. – Поэтому – «у вас» тут мне вполне нормально. Может, перейдём к делу?

– Ну хорошо, – как будто расстроился гость, достал из папки рабочий планшет и пробежал по нему глазами. – Скажите, к вам некоторое время назад поступал пациент Виталий Верный?

Я помрачнел.

– Ну… формально да… – я на секунду замешкался, – Но как бы и нет… Виталий Верный прибыл сюда в состоянии, когда сделать было уже ничего нельзя. Проще говоря, сюда привезли только его тело.

– Хорошо, – закивал пристав, продолжая противно улыбаться. – А как вы тогда объясните вот это? – и он положил передо мной фотографию, сделанную, видимо, какой-то из камер наблюдения. На ней стоящий спиной к объективу человек стоял и, по всей видимости, вводил данные на клавиатуре банкомата.

– Данные о том, что он погиб, действительно поступили к нам в управление. Но затем система вдруг зафиксировала отпечаток Виталия, но войти он при этом хотел в учётную запись другого человека. Как вы прикажете это объяснить?

– Очень просто, – я вздохнул. Неужели он правда не понимает?

– Дело в том, что тело Виталия послужило донорским материалом для другого тяжёлого пациента, который в это же время поступил к нам. На абсолютно законных основаниях, – сделав акцент на последних словах, я замолчал.

– Знаете, доктор, – пристав сочувственно вздохнул и пригладил усы. – В таких случаях, если честно, вообще-то сразу принято писать заявление в полицию, сразу. Но у нас посёлок небольшой, все рядом живут, знают друг друга… Поэтому я решил не действовать формально, а сначала с вами побеседовать. Вы уж поймите меня правильно. Скажите, вы пересекались с Виталием Верным раньше? До того, как он поступил к вам в больницу? Говорили о чём-нибудь?

– Нет, не встречался. И даже знаком не был, – ответил я. – Понимаете, он погиб… остался фактически обезглавленным. Сюда привезли его тело, и… так как с ним был ещё один очень тяжёлый пациент, мы решились на сложную операцию. Благо технические средства нынче позволяют…

– То есть он лично вас ни о чём не просил, так? – как будто пропустив мои слова мимо ушей, вкрадчиво добавил пристав.

Я вдруг понял, к чему он клонит.

– Погодите-ка… – перебил его я. Во мне начало закипать возмущение, которое я сдерживал уже с трудом. Я встал, повернулся к окну и стал смотреть, как за стеклом снегоуборочный комбайн очищал дорогу от свежего снега, в вечернем солнце окрасившегося в красновато-золотистый цвет. – Вы что, хотите мне сейчас сказать, что это был какой-то сговор? Что я, пардон, пересадил человеку голову, чтобы он не платил государству налоги, или что? Вы в своём уме вообще?

– Нет, ну зачем прямо так… – прикинулся обиженным посетитель. Хотя по его глазам я отчётливо видел, что это тоже была не более чем игра. – Я просто спрашиваю. У нас система старая, строится на дактилоскопической биометрии. На отпечатках пальцев, проще говоря. Ну и что вы мне предлагаете думать? Верный – один из злостных должников нашего посёлка. Суммарно его долг государству составляет почти миллион. Совсем немаленькие деньги, согласитесь? И что же это выходит? Мы получаем уведомление о смерти плательщика, а потом бац – система фиксирует его несколько раз, причём под аккаунтом другого человека. Что вы прикажете думать? Я, простите, не врач. Моё дело маленькое и неблагодарное – с людей долги вытряхивать. Поэтому я, знаете ли, на своей работе тоже разного навидался. Что только люди не придумают, чтобы деньги не отдавать. И в холодильниках прячутся, и документы подделывают… Вы даже не представляете, как фантазия у некоторых активизируется, чтобы не работать и не платить, что положено! Поэтому вы, доктор, зря ругаетесь. Разобраться надо, только и всего.