Текст книги "Голова"

Я устало вздохнул и сел обратно в кресло. Возмущение и гнев, вспыхнувшие во мне только что, вдруг так же внезапно ушли, как и появились.

Ну да, наверное, он прав. Наша работа – лечить людей. Чтоб не погас раньше времени хрупкий огонёк человеческой жизни, не рушилась судьба от болезней или увечий.

А для этого человека, который сейчас пристально, как на допросе, изучал меня, прикрывшись фальшивой улыбкой, мир выглядел иначе. Те самые люди, жизни и здоровье которых мы берегли, для него были просто длинным списком из фамилий и цифр напротив них – сколько и за что кто задолжал. Ему же не важно, что там у кого на душе, здоровы ли твои родственники, не лишился ли ты работы или бизнеса, не заболел ли тяжёлой болезнью – всё это их не интересовало совсем. Для того чтобы создавать видимость заботы о гражданах, существовали другие службы. А эта – имела чисто прикладную функцию, и в её задачи, так сказать, подслащивать горькую пилюлю не входило. Хоть сидящий передо мной человек и пытался коряво сделать это в меру своих скромных возможностей.

В принципе, он ведь действительно просто делает свою работу. Но почему же мне от этого всего так тошно? Хотелось вытолкать улыбающегося усача за дверь, даже не объясняя ему причин. Но тогда проблемы мне гарантированы, можно даже не сомневаться.

Я выдохнул, постучал по столу ручкой и попробовал взять себя в руки.

– Повторяю, Виталий Верный прибыл в тяжелейшем состоянии. В принципе, смерть зафиксировали ещё санитары скорой. Но случай и в самом деле совершенно уникальный. Тело Виталия Верного смогло послужить донором, и с помощью его материала нам удалось спасти другого человека, Романа Голову. Он поступил к нам на той же машине скорой помощи. На вашем фото, – я указал подбородком на лежащую на столе фотографию, – скорее всего, именно он. И учётная запись, значит, его. Поэтому фиксация смерти произошла абсолютно правомерно, всё было оформлено как положено. Вы можете запросить в регистратуре любые документы на этот счёт. А что касается отпечатков Верного – надо, видимо, вам как-то пообщаться с Романом. Теперь он обладатель отпечатков человека, долги которого вы пытаетесь вернуть государству.

Я замолчал и снова стал выводить кривые узоры на листе передо мной.

Повисла небольшая пауза. Пристав переваривал услышанное, я в свою очередь тоже пытался переварить всё, что сказал. Но ведь всё так и было? Что я мог ещё тут добавить?

– Скажите, доктор… – нарушил тишину посетитель. – Я правильно понимаю, что пересадили вы ему только голову. Так?

Я вздрогнул и поднял на него глаза. Пристав внимательно смотрел на меня бездушьим жабьим взглядом.

Я кивнул.

– То есть… – он замешкался, подбирая слова, – иначе говоря, получившийся человек, кхм… как бы это сказать… чисто физически… ну, процентов так на восемьдесят, ну или там семьдесят пять… всё-таки Виталий Верный, так?

– Ну если вот так вот на развес мерить, как в мясной лавке, то, пожалуй, да. Вы вот свою голову во сколько процентов тела оцениваете? – не удержался и съязвил я.

– Да я-то что… – отмахнулся от меня пристав. – Я человек маленький, ничего не оцениваю. Выполняю приказы, считай, вот и всё.

За столом снова повисла пауза – только скрип стержня шариковой ручки, которой я продолжал чертить фигуры на листе. Лист бумаги был уже почти полностью покрыт квадратами, треугольниками и прочей графической чепухой.

– То есть по сути вы могли бы, если я вас опять-таки правильно понимаю, зафиксировать смерть Романа Головы, а не Виталия Верного. Так?

Я посмотрел на пристава и ничего не сказал.

– Вы поймите, – снова завздыхал он, – мне же надо разобраться, что и как было. Отчёт какой-то составить… Ну не могу я просто взять и удалить из списка такого должника, который при этом ещё и регулярно наведывается к банкомату и снимает деньги с карточки совершенно другого человека! А сам не платит при этом ни гроша. Поэтому вы уж простите меня великодушно за мой недалёкий интерес. Вы чем руководствовались, когда одного в живых оставили, а другого умершим записали?

Я чувствовал себя опустошенным. Какие-то жалкие полчаса назад я был вполне бодр и полон сил, а сейчас… сейчас ощущал себя оболочкой от человека, которую ткни немного – и она тут же сдуется, бесформенной массой свалившись на пол.

– Ну как чем… Это же очевидно, разве нет?

– Нет, – не мигая глядя на меня, сказал пристав.

Он правда дурак, или прикидывается?

Я попробовал взять себя в руки.

– Вы поймите, несмотря на физическую, так сказать, диспропорцию, получившийся человек определят сам себя как Роман Голова. Потому что головной мозг содержит всю информацию, его память, чувства, если хотите. Случай очень нетипичный. Обычно не возникает таких вопросов, и вы меня, признаться, ставите в тупик своими вопросами. Ну, руки что ли нужно было ещё ему отрезать и пересадить, чтобы вы с этой вашей дурацкой биометрией от меня отстали? Человек и так пережил… даже страшно представить, что… Мне теперь вызвать его и сказать – извини, нам тебе ещё надо руки Романа пришить, а то приставов беспокоит, что по их системе ещё жить надо. Они, между прочим, друзьями были!

– Вот! – в этот момент пристав поднял палец вверх. – Именно, что друзья. Удивительное совпадение, правда? Я же и пытаюсь выяснить, доктор, нет ли тут какого-то сговора… Каких-нибудь, даже не знаю… хитрых схем… Ну мало ли? Я же в медицинских делах ваших не сильно разбираюсь.

Я вдруг понял, что он не прикидывается. Кажется, это был тот тип людей, с которыми я в целом по жизни старался иметь как можно меньше дел. Люди, которые не пытаются понять ситуацию в общем, войти в чьё-то положение… Они видят понятный им кусочек реальности, знают, что именно им положено делать. И это и делают, особо не вдаваясь в подробности и не забивая себе голову лишними рассуждениями.

Или я всё-таки к нему несправедлив?

– Боюсь, что ничем не могу вам помочь, – я развёл руками. Я, как вы говорите, выполнял свою работу, как мог. А вы уж выполняйте свою. Если вас интересуют какие-то документы, вы можете попросить их в регистратуре, я вам для этого не нужен.

Пристав на какое-то время задумался, после чего вздохнул, видимо, мысленно что-то решив.

– Хорошо, – он закрыл планшет. – Не буду больше мешать вам работать. Спасибо, что согласились меня принять. Мне вроде бы всё более-менее понятно.

– Спасибо вам, – стараясь сделать так, чтоб мой голос не звучал слишком язвительно, ответил я.

Он встал со стула, сделал несколько шагов к выходу, но на пороге повернулся и посмотрел на меня – как мне показалось, с какой-то жалостью. Так, наверное, смотрят на домашних животных, которых придётся всё-таки отдать в приют… или, там, не знаю, на усыпление. Да, ты, конечно, очень милый и забавный, но… мир жесток, прости.

– Знаете, доктор, вы, возможно, всё правильно говорите… Но я, извините уж, буду вынужден обжаловать ваше решение о смерти налогоплательщика Виталия Верного. Я за ним уже не первый год гоняюсь, у меня он везде значится… Это очень большой удар по статистике, если он вдруг умер. А он, получается, как бы и не умер – компьютер же не обманешь. Поэтому вы простите уж, ничего личного. Каждый выполняет свою работу, и у меня она вот такая. И наймите, кстати, адвоката. Не помешает. Ещё раз прошу прощения за потраченное время, – и, не дожидаясь моей реакции, вышел за дверь.

Я задохнулся от возмущения и даже не нашёлся, что бы такое сказать ему вслед. Когда дверь за мерзким усачом закрылась, я сел обратно в кресло и закрыл лицо руками, пытаясь успокоить нервы. Ну конечно, а что я хотел! Профессия врача – помогать людям. Если ты с этим связался, то уже взял на себя это обязательство. А люди часто бывают всем недовольны. И помощью в том числе. Я бы даже сказал, иногда люди особенно недовольны как раз именно помощью почему-то… Наверное, потому что ты сам вызвался, назвал себя хорошим, правильным человеком – так будь добр теперь, соответствуй… От охранников, например, ничего хорошего обычно не ждут же, правда?

Хотя, впрочем, о чём это я вообще? Я выполнил свою работу, и этот усатый тоже выполнял свою работу. Поэтому обижаться вроде и не на кого?

«Ну пока да, – раздался в голове противный внутренний голос. – Вот если посадит тебя этот усатый за то, что ты его злостному неплательщику голову другую пересадил, предварительно с ним сговорившись, тогда ты по-другому думать будешь, да?»

«Да ладно, не будет такого, – сказал другой внутренний голос. – Не надо без особого повода панику наводить».

Второй голос конечно же, прав. Но настроение было тем не менее безнадёжно испорчено – это тоже факт. Я подпёр голову руками и грустно смотрел в окно, наблюдая, как ветер покачивает голые ветки деревьев за стеклом. Играть в игрушку расхотелось, домой тоже не… Только вот куда ещё? В бар опять? Так недолго и спиться, я и так зачастил в разные заведения в последнее время – нервы, переживания, сами понимаете… Мне и так было довольно одиноко тут, а сейчас, после всех этих событий, иногда становилось совсем прям тоскливо.

Немного посидев, я решил зайти к Семёну и, если он ничем не планировал занять вечер, позвать его где-нибудь посидеть.

Семёна я застал в его «кабинете» – так мы называли маленькую каморку в цокольном этаже, где хранилась разобранная аппаратура и стоял стол с лампой, за которым Семён долгими вечерами ковырялся в платах и микросхемах.

Вот и сейчас я открыл дверь и увидел широкую спину Семёна, нависшего над каким-то очередным устройством. В воздухе плавал лёгкий дымок и запах канифоли. Подойдя ближе, я увидел, что не ошибся, и Семён, старательно хмурясь, паяет какую-то крохотную плату, которая в его огромных лапах казалась мелкой.

– Мастеришь опять? – спросил я, немного понаблюдав за его работой.

Семён вздрогнул и чуть не выронил паяльник.

– Михаил Николаевич, – укоризненно сказал он, с укором посмотрев на меня. – Ну нельзя же так пугать! Так и заикой стать недолго.

– Ну прости, – смутился я. – Я не хотел тебя испугать, правда. Я вообще-то думал, что ты слышал, как я вошёл.

– Да нет же, – улыбнулся он. – Я, когда заработаюсь, вообще перестаю замечать, что вокруг происходит. Меня даже жена за это ругает. Она кричит с кухни, а я не слышу. Прям до ругани несколько раз было.

– Буду знать, – я похлопал его по плечу. – Чем занят сегодня? – и, не дожидаясь ответа, сразу же озвучил своё предложение: – Может, сходим посидим с тобой вечерком где-нибудь? А то что-то… тоска заедает меня, Семён, – разоткровенничался я. – Зима, дни короткие, солнца мало… Утром пришёл по темноте, вечером так же ушёл, и знаешь… копится вот эта вот нехватка солнца, позитивных эмоций.

– Понимаю… – ответил Семён. – Вы же ещё один живете… Наверное, совсем иногда грустно бывает.

Я улыбнулся и развёл руками в подтверждение правоты его слов.

– Давайте я только жене наберу, ладно? Ну, наверное, можно. Она, кажется, и сама сегодня собиралась с подругами куда-то сходить.

Он достал из кармана мобильник, набрал номер и прижал трубку к уху.

– За-а-ай… – изменившимся до неузнаваемости голосом почти пропел он. – Ты же не будешь против, если я немного с Михаилом Николаевичем посижу? Да, это который главврач, – он заговорщически подмигнул мне на этих словах. – Да мы ненадолго, правда. Хорошо, не буду. Ну, ты же меня знаешь… – несколько секунд ещё он молча кивал, слушая наставления супруги, после чего сбросил вызов, убрал телефон в карман и улыбнулся.

– Полный порядок, – сказал он мне, снова сменив елейный голос, которым уговаривал жену, на обычный. – Можем сидеть сколько душе будет угодно.

– Вот и прекрасно! – обрадовался я. И вдруг понял, что совсем не был готов услышать от Семёна отказ. Одному идти в бар совсем как-то… не очень, а домой не хотелось ну совсем. В этот момент я особенно отчётливо это осознал.

Через полчаса мы с ним уже сидели в одном из заведений центральной части Кавалерово – только не в том баре, где сидели в прошлый раз, название которого я уже успел забыть, а в другом – месте пусть не столько модном и раскрученном, зато с большой историей и хорошей кухней. Раньше это был ресторан, который назывался «Славянка», причём, если я ничего не путаю, он работал тут даже тогда, когда я был совсем маленьким. Сейчас, конечно, помещение отремонтировали, старую мебель сменили большие современные пуфы, вдоль стены протянулась барная стойка с подсветкой, но… Но что-то… какой-то неуловимый дух этого места, видевшего в своё время почти все свадьбы и поминки посёлка, всё-таки умудрился чудом сохраниться в этих местах. Мы уже выпили по два бокала пива, и моё плохое настроение чудесным образом улетучилось. Теперь я напоминал себе стоящий передо мной на столе бокал, тепло светящийся жёлтым светом в свете ламп и бодро искрящийся пузырьками, жизнерадостно бегущими к пенной шапке наверху.

– Понимаешь, Семён, – рассказывал я внимательно слушающему меня коллеге. – Владивосток – крупный, красивый и очень интересный город. Это город портовый. А знаешь, чем отличаются портовые города от всех прочих?

Семён мотнул головой.

– Темпом жизни и яркими красками. В портовых городах всегда всё быстро и ярко. Много новых людей, все эти корабли… приходят, уходят… Я, конечно, не так-то много где был за свою жизнь, но в Сибири, например, которую я тоже очень люблю, всё-таки не так. Там всё более степенно, размеренно так, плавно… Никто никуда особенно не торопится. Интервалы между машинами в пробках больше. Только Москва, пожалуй, по темпу жизни с Владивостоком сравнится. Но Москва – город злой, конкурентный. Мне там вообще не нравится. Люди озадаченные, куда-то бегут, везде тебя готовы с улыбкой кинуть и забыть. А во Владике – вот всё равно не так, хоть убей.

Семён улыбнулся и пожал плечами.

– Я не был в Москве, – сказал он после небольшой паузы. – Да если честно, как-то и не особо хочется. Мне тут у нас нравится.

– Мне тоже, – кивнул я.

Напротив нас за столиком сидело несколько девушек – примерно моего возраста или немного постарше. Я перехватил очередной взгляд одной из них на себе и поспешил отвести глаза. Семён, заметивший это всё, лукаво улыбнулся, но ничего не сказал.

– Интересно так, Михаил Николаевич. Вот вы много где были, конечно, видели разное… А я вот далеко от дома никуда не выбирался. Я и учился же в Артёме, даже до Владика не доехал.

– Да ладно, прокатишься ещё. А где вообще был?

– В Китае был, – сразу ответил он. – Помогайкой, правда. Но мне всё равно понравилось. Сейчас и у нас тут местами прям круто – все эти базы новые, порты… А раньше даже приграничные деревни китайские от наших отличались просто жуть. У нас тут разруха – а у них и дороги хорошие, и небоскребы, гостиницы… Всё, конечно, китайское, но всё равно. А сейчас уже и у нас тут всё более-менее, а «китайское» – давно уже не аналог чего-то некачественного. Даже машины… Я, когда маленький был, вообще не знал, что машины бывают какие-то, кроме как японские. Про русские я вообще молчу! А сейчас машины все китайские – и ведь не хуже японских уж точно! Да что там машины! Аппарат этот наш взять. Это же уму непостижимо, какая крутая вещь!

Я, не вспоминавший ни про Голову, ни про Верного уже целых полчаса, вдруг помрачнел. Семён заметил это и виновато добавил:

– Извините, Михал Николаич.

– Да ничего, что уж там! – я махнул рукой, снова перехватил заинтересованный взгляд от женщины за соседним столиком, но не улыбнулся ей в ответ. – Что поделать, работа есть работа. Я тебе говорил, что ко мне пристав приходил?

– Неа, не говорили. Но я знаю. Мне девчонки из регистратуры рассказали. Что хотел?

– Да я сам не понял, – вздохнул я. – Ну, Верный должник, оказывается. Задолжал государству большую сумму денег. Ну и везде дактилоскопическая биометрия же. В общем, не знаю я, чем всё закончится. Надеюсь, что для меня особо ничем. Но адвоката пристав посоветовал нанять. Неприятный такой тип…

– Да знаю я его, кстати. Он был одним из первых, кто камеру частную завёл – ну, скорость мерить, помните, был такой прикол, когда частникам разрешили.

– Помню-помню, – кивнул я. – Ох как они меня бесили!

– Да всех бесили! Особенно у нас тут, в деревне. Вы только представьте, как на него весь посёлок обозлился. Уж чего только не было – и морду ему били, и машину краской поливали, и камеру сбивали эту. В общем, ему надоело, и он решил на уровень выше подняться. Теперь вот ходит важный такой. Долги вытряхивает. Так что вы это… поаккуратнее с ним. Противный очень мужик.

– Да я заметил, – Мне он сразу не понравился.

За столом повисла тишина. Я перебирал в уме детали разговора с приставом. И вдруг понял, что он сразу всё прекрасно знал – про сложную операцию, про необычный, выбивающийся из привычной медицинской практики случай, про всё остальное… Но – в законе была лазейка, основание устроить разборку и таки повесить на кого-то этот чёртов миллион. И ему было совершенно наплевать, на кого он собрался его вешать, что это за человек и какая вообще у него судьба.

Я, если честно, до дрожи не переваривал таких людей. Прокуроров, которые могли арестовать учёного, заказавшего растворитель, который по какой-то там классификации ещё и психотропное средство. И ведь всё прозрачно – видно сразу, что учёный, а никакой не наркоман, заказывал на официальном сайте, что знать не знал про эту самую «психотропность» – и ведь нет же, просят реальный срок, как преступнику, просто потому, что можно. Просто потому, что статистика, звезды, погоны, или чем там ещё измеряется уровень успешности у таких вот, прости Господи, говнюков.

– Кстати, – вдруг нарушил тишину Семён. – Я тут это… странную штуку обнаружил.

– Какую? – поспешил узнать я. Противное усатое лицо перед моим внутренним взором продолжало мерзко улыбаться, и мне хотелось как можно быстрее прогнать его, предварительно хорошенько съездив по нему сапогом. Наверное, я был уже немного пьян. Но в следующие несколько минут я, как и хотел, совершенно забыл про противного усача.

– Я тут хотел поставщику Канаверо – Сяопин позвонить. Там сервисная книжка есть, надо некоторые сложные элементы обслуживать постоянно, если мы хотим, чтоб в следующий… – он запнулся, перехватив мой взгляд… – Ну, то есть чтобы он в рабочем состоянии был. Так вот. Сначала я поставщику набрал. Телефон не отвечал, я в интернет залез. И… – Семён сделал паузу, после чего промочил горло и продолжил:

– В общем, нет нигде такого поставщика. Вот вообще нет. Как будто и не было никогда. Наверное, обанкротилась фирма, или, может, название сменила… Но странно как-то… Никаких концов, на первый взгляд.

Я, в этот момент подносивший пиво к губам, замер на полпути и почувствовал, как по коже пробежал озноб – хотя в помещении было тепло, если не сказать жарко.

– А сервис? Есть? Ну, фирма-производитель?

Семён закивал.

– Ну, конечно-конечно. С ними потом я связался, всё в порядке.

Я вдруг на секунду представил, что бы я сейчас делал, если бы Семён сказал мне, что фирмы-производителя тоже не существует. Тогда, наверное, надо было сразу же писать заявление на увольнение и добровольно сдаваться в дурку. Перед мысленным взором почему-то всплыло ухмыляющееся лицо пристава и холодное, без эмоций, лицо жены Верного. Я вздрогнул и отогнал наваждение, поле чего внимательно посмотрел на Семёна – не шутит ли? Но Семён выглядел совершенно спокойным и к розыгрышам настроен явно не был. Я взял со стола подставку под бокал и начал задумчиво вертеть её в руках.

– А документы? – спросил я. – В порядке, не знаешь?

– С этим всё нормально, – поспешил заверить меня Семён. – Я специально проверил. Печати, подписи, транспортная, акт… Всё хорошо. Да, наверное, обанкротилась внезапно фирма. Всякое же бывает.

– Ну так-то да, – неуверенно протянул я. – Просто это… Как там его, Соловьёв этот душный… – я наморщил лоб, вспоминая фамилию пристава. – Не дай Бог, прикопается к чему, ты же понимаешь. И так, чувствую, доставит он нам ещё неприятностей.

– Да понимаю я всё, Михаил Николаевич! – с чувством сказал Семён. – Потому и стараюсь, как могу.

– Ох, Сёма, что бы я без тебя тут делал… – покачал я головой. – Вот правда, без малейшего преувеличения. Ты бы сам, пожалуй, тут главврачом мог бы легко стать.

– Ой, куда мне! – слегка покраснел и замахал руками Семён. – Скажете тоже! Да и не надо, меня и так всё устраивает.

– Ну, с другой стороны, тоже, может быть, верно, – согласился я. – Но всё равно – позволь угостить тебя следующим бокалом в знак моего почтения.

– Ну вы, конечно, как скажете! – рассмеялся явно польщенный Семён. – Не откажусь, раз такое дело. И, наверное, это будет на сегодня последний. А то надо домой не в ночи вернуться. И на работу утром, да и жена… Отпустила, но вы сами понимаете – намного позже, чем она, возвращаться не стоит.

– Понимаю, – кивнул я и сделал знак официантке принести нам ещё пиво.

В этот раз мы не стали сильно засиживаться. Выпив по последнему бокалу, мы вскоре разошлись. Семён отправился домой к успевшей несколько раз позвонить ему супруге. Я же, проводив его глазами, понял, что даже немного завидую ему. Наверное, я был бы тоже не прочь, если мне вот так сейчас звонили и просили побыстрее быть дома. Или мне так только кажется? С другой стороны, неправильно же, когда человек должен куда-то отпрашиваться и оправдываться? Или правильно? Я вот волен делать что хочу, никому отчитываться не надо… Но и дома, увы никто меня не ждёт. В этих мыслях я добрался до своего дома, принял душ и лёг спать.

Следующим моим посетителем стала Надежда Голова. Но, несмотря на то, что мы уже виделись, встреча эта была неожиданной и, признаться честно, не очень приятной.

После прошлой нашей встречи, для меня, конечно же, непростой, я думал, что больше с ней не увижусь. Понятно, что ей тоже пришлось нелегко, но… Её муж, как ни крути, жив, и ей надо бы радоваться. Да, это сложно, с такими-то… гм, переменами, но всё-таки. Чем я ещё могу помочь?

Я сидел в палате очередного больного, когда в кармане зазвонил личный мобильный. На экране определился номер – регистратура. Видимо, дело не требовало отлагательств.

– Алло, Михаил Николаевич? К вам посетитель. Надежда Голова.

– Хорошо. Пусть проходит в мой кабинет. Там открыто, я скоро буду, – я сбросил вызов и повернулся к лежавшему передо мной пациенту с забинтованной рукой.

– Доктор, – жалобным голоском сказал большой, но с каким-то инфантильным лицом детина, отхвативший себе неделю назад топором палец. – Ну не томите. Правда прирастёт? И шевелиться будет?

– Правда-правда, – отрешённо сказал я. – Не сомневайтесь.

– Доктор, – снова повторил он. – И что, прям нормально будет? На рыбалку ходить смогу? А то, знаете, когда икринку сушёную на крючок цепляешь, нужно прям так аккуратно пальчиком-то поддевать… Неужто смогу, как раньше?

Я строго посмотрел на больного.

– Слушайте, да что вы заладили? Я же сказал – нормально всё будет! Вон, – я зачем-то кивнул на телефон, – человеку голову пересадили. И ничего, не жалуется. А вы со своей рыбалкой, ей-Богу…

– Голову? – глаза пациента округлились, но в следующее мгновение по лицу скользнула недоверчивая улыбка.

– Шутите, доктор?

– Отдыхайте, – отмахнулся от него я, встал и вышел из палаты.

Через несколько минут я был возле двери своего кабинета. Глубоко вдохнул и вошёл внутрь.

Жена Головы сидела на стуле, стоявшем возле входа – маленькая, словно ставшая ещё меньше с нашей последней встречи, сжавшаяся куда-то в себя от терзавшего её беспокойства женщина. Она как будто даже постарела, хоть времени прошло вроде бы совсем немного. Худое уставшее лицо бороздили глубокие морщины, под глазами залегли синяки, а в глазах таился страх. Таких людей, живущих в постоянном стрессе, я уже видел – они вздрагивают от любого громкого звука, постоянно теребят в руках какие-нибудь предметы, и в любой момент готовы расплакаться – неважно, есть на то причины или нет.

– Здравствуйте, – стараясь говорить максимально вежливо и спокойно, начал я, хотя сердце опять неприятно заколотилось в груди, а в голове переплетались и путались между собой разные слова и мысли. Что мне ей говорить? Зачем она пришла? Чем мне успокоить эту несчастную женщину, ещё совсем недавно совершенно счастливую, а теперь вынужденную… даже не знаю, как это правильно-то и сказать…

Как же всё-таки усложняет всё, что они знакомы, ну и всё вот это, с досадой подумал я. Был бы какой-то абстрактный донор, наверное, радовалась бы, что мужа спасли, и всё. Спасли же, не потеряла кормильца. А так… Когда я пытался ставить себя на её место, мне становилось очень не по себе. Каково это – делить свой кров и постель если и не с чудовищем, то, по крайней мере, с очень странным существом, сделанным из двух хорошо тебе знакомых людей?

И я в этом, как ни крути, виноват.

Надежда всхлипнула и опустила глаза, складывая и раскладывая в руках небольшой и уже довольно влажный платок.

В глубине души я надеялся, что она сейчас заплачет, и весь наш разговор сведётся к моим неловким попыткам её успокоить, но увы – она лишь несколько раз шмыгнула носом, после чего взяла себя в руки и подняла на меня измученный взгляд.

– Доктор, он уйдёт к ней. Понимаете? – вдруг без предисловий выпалила она, и губы у неё предательски задрожали. Кажется, она впервые сказала вслух то, о чём мучительно думала уже долгое время, и теперь пыталась совладать с собой.

То же самое старался сделать и я.

– Почему вы так думаете? – стараясь придать голосу как можно больше спокойствия, спросил я.

Признаться, такого начала разговора я вовсе не ожидал и теперь судорожно пытался сообразить, что же ей ответить.

– У вас же, ну… нормальная семья, любящий муж… дети… – начал говорить я, чувствуя себя полным идиотом. Какой к чёрту любящий муж? С чего я, кстати, вообще это взял?

Жена Головы криво ухмыльнулась и бросила на меня короткий озлобленный взгляд.

– Дети, доктор… – язвительно сказала она, – уже почти месяц живут у бабушки. Я даже не знаю, как им вообще говорить о том, что произошло. Пока что я говорю, что папа очень болен, а потом… Да я вообще не знаю, что потом! А если сын спросит: «Мама, а почему у папы тело дяди Виталия? А дяди Виталия голова где?» Что мне ему отвечать?

Теперь уже я теребил в руках ручку, не в силах поднять глаза на посетительницу. Набрался духа и всё-таки взглянул.

Надежда замолчала на полуслове, как будто где-то у неё внутри одна мысль нагло прогнала другую. Взгляд снова стал стеклянным.

– Он точно к ней уйдёт… – словно заведённая, глядя в одну точку, опять повторила она безжизненным голосом, – обязательно…

– Да с чего вы так решили? – спросил я.

– Ну вот вы представьте, – каким-то бесцветным, словно выгоревшим от боли и переживаний голосом начала говорить она. – Мы дружили. Семьями, как обычные люди – шашлыки на майские праздники, летом – с палатками на море, или там в Китай за шмотками. А теперь она одна осталась. Без мужа. Без рабочих рук. А у них огород. У неё машина в гараже разобранная стоит, Виталька разобрал недавно совсем, да так и не… – она запнулась, не дошли руки собрать. Сначала Рома машину чинил, несколько вечеров в гараже возился. Хотя никогда, кстати, этим и не занимался. Сказал – разберусь как-нибудь. И ведь разобрался – сделал ведь, уж не знаю как. Потом что-то ещё ей там надо было… Да мало ли дел в хозяйстве? Дров наколоть, в дом внести. Приходит домой заполночь. Обнимет, поцелует – мол, ну ты же всё понимаешь, да, милая?.. И спать. Я-то, конечно, всё понимаю… Ромка– добрый и всё такое, но… – она усмехнулась, потом опять о чём-то задумалась, её взгляд невидяще шарил вокруг, как будто ничего не замечая, кроме сгустившегося вокруг неё мрака… – Просто, понимаете, там… в школе ещё… там своя история была.

Я вдруг вспомнил высокую статную жену Верного. В том, что она была первой красавицей класса, сомнений даже и не возникало. А ведь когда-то давно, ещё до свадьбы, её муж мог питать к жене друга теплые чувства… или даже быть в неё влюбленным…

с ужасом осознал, насколько запутанной могла быть ситуация, в которую я невольно совершенно случайно оказался вмешан. Перед мысленным взором вдруг пронесся вихрь из картинок, как это всё могло быть… типичная школьная история.

Только развитие у неё получилось совсем нетипичное.

Но жена Головы вовсе не заметила отразившихся на моём лице мыслей. Ей, наверное, очень нужно было выговориться, и было совершенно неважно, будут ей отвечать вообще или нет.

– Я вчера захожу, а он сидит за своим фортепиано и плачет. Слёзы прям катятся, такие, крокодильи… Я подхожу, обнимаю, спрашиваю – что с тобой? Хотя, знаете, как сложно его теперь обнимать, доктор… – голос у неё слегка задрожал, – когда видишь, что лицо, голова – да, твои, родные, а как прикоснешься, или обнимешь – то ещё хуже становится, плечи-то чужие совсем. Плечи Виталькины, я же тоже его сто лет в обед знаю… Вам этого, наверное, ни за что не понять. Страшно это и я пугаюсь, не могу я, не могу… – она запнулась. – пугаюсь, и он тоже это видит, понимаете? И ему тоже неловко. Вы вообще думали – а ему-то как?

Я не нашёлся, что сказать.

– Плачет сидит. Говорит – не могу сыграть ничего. Вроде всё помню, знаю, а руки, пальцы-то совсем не те. Не слушаются абсолютно, чужие…

– Ну… – я неуверенно кашлянул, пытаясь прочистить пересохшее горло. – Он должен быть рад, что жив вообще, разве нет? Вы же понимаете, что совсем недавно так и было бы… А фортепиано – наверняка научиться-то можно заново, потренироваться, если очень прям надо. Разве нет?

– Зато на гитаре начал играть, – пропустив мои слова мимо ушей и продолжая стеклянным взглядом сверлить стену у меня за спиной, задумчиво сказал она. – И у него неплохо получается…

Её взгляд стал вдруг осмысленным, теперь она снова пристально смотрела прямо на меня.

– И вообще… Я чувствую, вот где-то тут, внутри, чувствую. Что-то не так с ним. Это уже не мой Ромка. Ходит по-другому – ну, это понятно. Привычки там всякие, чесать например, гхм… – она запнулась – у Витальки перенял, ну это ладно… Но глаза…

– А с глазами-то что не так? – не понял я.

Я очень хорошо помнил эти глаза. И никогда не забуду, как они впервые распахнулись после операции. И выражение бесконечного ужаса, пусть на мгновение, но всё же мелькнувшего в них.

– Иногда смотрит он так как-то… – продолжила Надежда, – и я уверена прям – не мой это муж смотрит. Не знаю даже, как это объяснить. Чужими глазами смотрит недобро… Как будто подглядывает кто-то за мной изнутри него, сдерживает ухмылку… Вот что угодно мне говорите, но я сердцем это чувствую. Господи, как всё это неправильно, не должно быть так. Крестик носить не хочет. Ромка всегда носил. Виталик – понятное дело, нет, известный безбожник… Только шуточки от него и слышала, сколько раз просила при мне не богохульствовать. Но Ромка-то… Никогда таким не был. Надень, говорю, крестик. Смеётся… Зачем, говорит. Люди, видишь, уже сами, без Бога людей делать могут вон как, зачем мне крестик? Никогда бы мой муж так не сказал…