Текст книги "Красное одиночество"

Она притворно вздохнула:

– Да, шансов у меня немного.

– Больше, чем у кого бы то ни было, – возразил он, – и вы это прекрасно знаете. Но вы здесь для другого. Для чего же?

Она отпила немного вина, глаза её продолжали улыбаться.

Принесли десерт, чёрный чай в старинном керамическом чайнике, чайный сервиз такой же тонкой работы. На пузатом боку чайника было изображено животное с длинным, как толстый хвост, носом, и загнутыми вверх огромными клыками. Слон, вспомнила она древнее название.

– Позвольте мне угостить вас, – сказала она, подавая знак слуге. Тот взглянул на хозяина, Мафусаил кивнул. Слуга поколдовал вокруг подарка сканером, зажёгся мирный голубой индикатор.

Коробочка жёлтого картона была открыта, внутри в полупрозрачной бумаге, на вафельной тарелочке лежал миниатюрный квадратный торт. Шоколадная глазурь, несколько игрушечных минаретов из взбитых сливок, сахарные жемчужины. Им подали по небольшому ломтику.

– Я ценю хороший торт, хоть это и может показаться нелепым, – заметил он почти весело. Она поняла, что угадала с подарком. Он сам это сказал – девять лет кропотливой работы.

– Хотела бы я сказать, что приготовила его сама, но…

Он приподнял палец, призывая к молчанию. Отделил десертной вилкой крохотный кусочек, положил на язык, пожевал. Посмотрел на Ребекку с интересом:

– Как вы узнали?

Она пожала плечами:

– Вы же сами припомнили моё звание. Когда-то я работала в разведке, Ричард. Лихие годы, больше я туда не хочу… Но навыки, связи, сноровка – все остаётся. Составлять досье, и кое-что ещё – мой насущный хлеб.

Он переживал вкус, прикрыв глаза:

– Я узнаю. Старый, давным-давно уже мёртвый город. Тесные улочки, запах жареного кофе, пивные кружки на вывесках. И эта кондитерская. Там я впервые встретил её. О которой вы наверняка что-то читали… и нашли фотографии, надо полагать. Да, вы повторили её облик почти идеально.

– Задачи сделать копию не было.

– Разумеется… Тонкий расчёт. Поманить, растревожить, но не отпугнуть штампом. Я понял это сразу, но решил дать вам времени на подготовку. В моём возрасте удивляет немногое. Разве что новые игры. Но… зачем? Столько усилий. Неужели вы собираетесь убить меня?

Она покачала головой и мягко попросила:

– Съешьте ещё кусочек.

Он рассеянно подцепил вилкой ломтик и отправил в рот.

– Божественно… Но Ребекка, меня нельзя убить, дорогая. Матрица моего мозга надёжно застрахована от любых несчастных случаев. Перенос сознания осуществляется мгновенно, на голографическом уровне. Вряд ли это секрет для такого опытного агента, как вы. Скажу больше: лично я не знаю, где проявлюсь в случае… такой вот аварии. Проекция осуществляется случайным образом. Меня даже бесполезно пытать. Вы должны были это учесть. У меня огромный запас тел, это же так просто.

– Ну, убийство – это слишком просто, вы правы. Пришлось действовать чуть умнее. Ричард, вот этот розанчик с кремом – скиньте его на пол, прошу. Прямо пальцами, давайте.

Он послушно сбросил розовый комочек на тёмный лак идеально чистого паркета и странно посмотрел на неё. Она удовлетворённо вытерла салфеткой рот, прищурилась.

– Подождите… – капельки пота выступили на его лбу, – торт… Но ведь яда нет… торт… Это не смерть!

– Нет. Напротив, это почти бессмертие. Взамен свободы воли. Кстати, оцените эксклюзив: торт готовили лучшие мастера из корпорации «Семи поваров». По реконструкции ваших воспоминаний. Люди старались от всей души, уверяю. Я лишь добавила каплю пропитки. Она, да ещё неглубокий вдох аромата моих духов – вам же понравилось, правда? – и компоненты вступают в реакцию. Полный паралич центров, отвечающих за судьбоносные решения. Жаль, некому вас сфотографировать, для той коллекции… Поздравляю, Ричард, теперь вы овощ-долгожитель. И никаких убийств, а значит, никакой аварийной сигнализации. Да здравствует Мафусаил!

Он сдавленно сглотнул, задышал тяжело.

– Попросите бумаги и голографическое перо, – небрежно сказала она, – и гербовые печати, разумеется. Хочу, чтобы вы переписали планету кое на кого.

Он безропотно выполнил её просьбу. Отослал всех слуг. Она продиктовала текст, наблюдала, как слезятся его глаза, как то бледнеет, то краснеет лицо. Однако руки его не дрожали и всё было сделано в наилучшем виде.

Она встала из-за стола, подошла к нему, мягко забрала молекулярные квазибумаги и набор печатей. Наклонилась и тихо чмокнула Мафусаила в мокрую от слёз щёку. И удивилась – никогда ранее она не было склонна к сентиментальности. Ну… Всё-таки, такая древняя персона. Она решила, что он заслужил немного участия.

– А теперь, Ричард, прогуляйтесь. У вас же здесь есть океан? Далеко?

– Тридцать две мили на восток… – пролепетал он.

– Сходите туда пешком. А потом обратно. Можете не спешить. Ну, а дальше… Живите в своём дворце безбедно. Жениться не нужно, попадётся стерва, хлопот не оберётесь. Ешьте, пейте, следите за гигиеной и своевременной реставрацией тела. Никуда не улетайте с планеты. Это понятно?

– Да… госпожа.

Губы его тряслись.

– Ну-ну, не перебарщивайте. Что вы там бормочете?…

Она прислушалась:

– Что? Что вы не пускали меня на планету? Бросьте, это в вас говорят остатки былой гордости. Сами и пустили, мой дорогой. Ну, мне пора. Благодарю за действительно великолепный ужин. К океану, Ричард, к океану…

* * *

Убеждённые почерком хозяина и печатями, прислуга сгибалась перед ней в поклонах. Её не остановило бы и вооружённое сопротивление, но так было проще. Безмолвный водитель отвёз гостью на посадочную площадку. Здесь она не отказала себе в удовольствии побродить полчаса по полю, с интересом разглядывая рельефные сюжеты на плитах. Целый пласт культуры, а сколько ещё таких здесь! И кто-то внутри неё вдруг раздражённо шепнул: «Скукотища!».

У трапа ждала бандероль в простой обёрточной бумаге.

– Что здесь? – подняла она бровь.

– Ваш кортик, госпожа, – склонил голову слуга, – а также книга.

– Ах да… Я заберу, оставьте.

– Как угодно, госпожа.

Госпожа… Есть такая работа – служить, с усмешкой подумала она.

В последний раз вдохнула пряные ароматы лета, бросила взгляд на далёкие шпили замка. Какая пастораль. Тысячелетнее пастбище. Как он там сказал – «жвачка»? Нет, кажется, это она так сказала. Да, она первая вспомнила слово, а он повторил.

Люк захлопнулся за ней бесшумно, быстрым шагом она прошла в рубку, опустилась в ложемент, скинула надоевшие туфли. Ненавижу туфли, жутко натирают, сколько ни плати обувщику. Вызвав терминал, она лёгкими касаниями пальцев набросала шифрованную телеграмму: «Десерт оценили по достоинству. Мемуары написаны. Возвращаюсь к родному очагу. Р.К.».

Теперь существа – среди них были и люди, разумеется – которые заплатили ей, знают, что Мафусаил более не владеет Мафусаилом. Величайшая культурная сокровищница мира отходит к ним. Что ими двигало, этими безымянными злоумышленниками? Ей было плевать. Возможно, они вовсе не злоумышленники. Возможно, старик – хотя какой же он старик? – вполне заслужил своё растительное забвение. Это могло быть местью за его прошлые, бесконечные преступления. Какой-нибудь злопамятный наследник. Или заказчикам просто нужны его деньги. Или они такие же сумасшедшие коллекционеры, каким был он. Боже мой, да за такую планету можно убить без малейшего повода!

Яхта уже поднималась в стратосферу. Замигала зелёная иконка с надписью «Пограничный контроль. Запрос разрешения на взлёт». Ребекка машинально коснулась своего угольного браслета, отдавая нужную команду. Сдержанно заревели моторы, деликатно навалилась тяжесть, автопилот щадил хозяйку.

И тут… Что-то… Секундная дурнота накатила на неё, замерцал и на секунду померк свет. Но ведь перегрузки не было… Что за… Вспышка прозрения… Она смотрела на браслет. Потом на индикатор разрешения. «Взлёт разрешён. Счастливого полёта, господин». Господин. Что он там лепетал в конце? Не он пустил меня. Не он – меня. Меня. Я – сама.

Её скрутило в узел, тошнота подступила к горлу. Набухли вены на лице, мозг, казалось, разрывался от хлынувших могучей рекой воспоминаний и образов. Я не хочу… Как же так… Её смело чужой волей, сплющило под напором высвобожденных, томившихся в подсознании эмоций, разорвало на яркие сюрреалистические куски прошлого, рассекло бессмысленными императивами. Она, кажется, кричала. Потом ударом молнии пришло чёткое понимание, окончательное бесповоротное знание. Череп взорвался искрящейся болью – и потом темнота.

* * *

Очнулась она на полу рубки, из уголка рта тянулась неопрятная нитка слюны. В мозгу прочно поселился морской ёж, он все обустраивался и обустраивался поудобнее, царапая иглами теменную кость… Дьявол!… Хорошо, что на этот раз обошлось без блевотины, порадовалась она. Осторожно встала, ощупала лицо, зубы, виски. Всё целое. Сколько она провалялась? Потом ладонь скользнула вниз и легла на грудь. Ах да… Он натужно рассмеялся. Она рассмеялась. Значит, красивая женщина.

Так, так. Теперь – это помнилось по опыту – не нужно спешить. Процесс окончательного проявления новой – вот же каламбур, старой! – личности сквозь прежний носитель занимал несколько дней, порой даже недель. Хорошо помогало чтение автобиографии дублёра.

Он подошёл к бандероли… она подошла к бандероли, вспорола бумагу, извлекла грязноватую, в мазках сажи книгу. Толстая, чёрт возьми. Будет чем заняться на орбитальных манёврах. Ребекка де Ксавье. Она же Камрай… А это что?

Кортик лёг в женскую руку как влитой. Под пальцами шевелилась шершавая рукоятка, приспосабливаясь к форме ладони. Игрушка. Отлично. Обожаю ножи. Будет чем порадовать тех самонадеянных ребят, что решили проучить старика Мафусаила. Поживите с моё, сопляки.

Кстати, о стариках. Что будем делать с бедным Ричардом? М-да… Она вздрогнула. Сколько ни живи, а созерцать приближение убийцы страшно. Даже если это ты сам. Ну, или будущий сам… Бр-р-р-р… Ужасное, ужасное воспоминание. И ведь он догадывался. Ведь я догадывался.

Она думала недолго. Жалость неуместна. Жадность смехотворна. К дьяволу всю эту плесень! Тысячелетний хлам, засохшие истории, сундуки с брикетированными скелетами. Как ты жил все эти годы, дед? Пора сменить декорации, ей богу. Ребекка Камрай? Так тому и быть. Как же это чудесно и волнительно – начинать всё сначала. Её будут искать, назначат награду, потом она позволит себя найти… Нет, стоп: никаких планов, никакого предопределения. Будем предвкушать.

Она отбросила последние сомнения и набрала нужный код на универсальном браслете. Глянула на обзорный экран. Там, едва заметно, будто испуганно съёживаясь в чёрной пустоте, светило бледно-жёлтое яблоко Мафусаила. Родной дом? Склеп! Какая нелепо долгая жизнь!

Она подмигнула старой планете и решительно нажала «Подтвердить». Кварково-нуклеарная мина была замурована вблизи ядра Мафусаила в тот самый год, когда он только поселился здесь.

* * *

Ноги его кровоточили, туфли не были приспособлены к долгому путешествию. Горячий песок набивался в носки, пот заливал глаза. Мелькнувшая над головой чайка звонко и оскорбительно крикнула «Никто, никто!».

Спускаясь к побережью, он упал. Поднялся кое-как, хромая, поплёлся к воде. Волны шли ровными рядами, седые и тяжёлые.

Он упал снова, прямо в мокрый песок. Пена с шипением лизнула ногу – приятно, освежает.

Вспыхнувший за горизонтом ослепительно-белый цветок затмил солнце, зловеще набух, покраснел, а потом понёсся ему навстречу. Океан медленно опрокидывался в небеса.

Он скинул туфли, содрал носки и с улыбкой облегчения погрузил опухшие ступни в прохладную вечность.

Красноярск, 2017–2018.

Homo bibliothecus

Я получаю ключ

Злой октябрьский ветер шарахался по площади – словно искал, кого бы пробрать. Я плотнее поддёрнул воротник, зарылся подбородком в шарф. Левой рукой приходилось придерживать видавший виды «хомбург». Шляпа была, мягко говоря, не по сезону – но кто я такой без неё? Ленин на постаменте приветствовал меня перевёрнутым «зигом», он был одет вызывающе легко. Вождь простоял здесь пятьдесят лет и выглядел очень бодро. Как много преимуществ у каменных людей перед живыми! Я подмигнул ему с завистью и ускорил шаг – сложенная пополам записка в кармане рубашки тревожила сердце. Всё вокруг меня – и рублёные плиты под ногами, и непреклонный Ленин, и тяжёлые имперские громады «сталинок» – давило гранитным холодом и толкало в тепло. Домой, домой…

Массивная дверь библиотеки поддалась на удивление легко. Скорее расстегнуть куртку, запустить внутрь щедрый дар центрального отопления, вдохнуть благословенный запах книг. Собственно, в холле никаких книг не было – но это же Краевая, их тут несколько миллионов на пяти этажах, их дух неистребим. Пыль, тлен, жёлтая бумага. Символические скелеты, стиснутые плотными корочками. Эй, сказал я себе, побольше почтительности. Это запах мудрости и гуманизма!

Гардеробная бабушка – вся просвечивающая от худобы и какой-то самурайской обречённости, седая, как лунь, в круглых дореволюционных очках – молча и с остервенением приняла мою скромную одежду. Шляпу пришлось отдать – ну ничего, она ко мне вернётся. Бабка проигнорировала мою протянутую ладонь и сухо припечатала жетон о стойку. Старожительница, аборигенка. Похоже, она прилагалась к библиотеке вместе с контрфорсами и античными капителями колонн. Субъект описи, ещё со времён постройки. Где-то на её тощей старческой лодыжке наверняка болтается бирка с инвентарным номером. Сколько ей, девяносто, сто тридцать? Я нарочито широко улыбнулся бабуле, в ответ она свирепо блеснула стёклами очков.

Я не спешил – до времени «Ч» оставалось больше часа. Люблю, знаете ли, подготовиться заранее, без суеты. Подкрутить все винтики, настроиться. Потому что мандраж был – записка свербила и колола предчувствием. Кстати, почему «Ч»? С равным успехом могло бы быть «Икс» или «Ноль»… Чем хуже, например, «Ж»? Я нашёл свободный диванчик в углу вестибюля и притворился, что скучаю. Извлёк из кармана помятый листок, развернул.

«Сегодня вечером ваше присутствие непременно. Ожидается новое поступление. Примите меры, если вы ещё живы. На первом этаже кофейный автомат: купите шоколадку номер 39. Всегда благожелатель».

Текст явно был отпечатан на старинной машинке, классическим шрифтом «Ундервуд»; местами буквы блёкли – старая лента? А впрочем, сейчас на лазерном принтере можно подделать и не такое… Пижоны! Спасибо, что не пересыпали окончания «ятями», сейчас это модно.

Всегда благожелатель… Безграмотность или тонкий намёк на скрытые атрибуты? Ну-ну. Мне бы попроще, устал я от секретов. Ладно, шоколадка так шоколадка. Иногда бывает «быстрая» лапша или сухарики. Приложив к щеке сканера своё тощее портмоне с читательским билетом, я заставил электромагнитного демона, стража книгохранилища, открыть мне волшебный портал. Ну ладно, ладно, обойдёмся без мистики – просто турникет. Теперь я внутри, я свой.

Автомат с разгульным названием «Кофедай» загадочно урчал, обещая дать это самое кофе, горячий шоколад, чай или куриный бульон. Ну а борщ? Шашлык? Виски? Увы, нет… Соседняя секция «кофедая» выдавала нечто в ярких пакетиках. Номер 39, вот оно. Я опустил в щель приёмника несколько луноликих пятаков, механизм зарычал, защёлкал и громко харкнул в ящик моей добычей. Я воровато оглянулся – бессмысленное, в общем-то, движение – и забрал шоколадку. А здесь, между прочим, повсюду камеры. Конечно, вероятность того, что чрезмерно подозрительный охранник присмотрится ко мне, выцепит взглядом мой свёрток, проследит, как я его открываю и что потом делаю – такой шанс был ничтожен. Слежку я ощущаю на клеточном уровне, это в крови. Но ошибаться может каждый. Дьявол кроется в мелочах, и рисковать не хотелось. Что поделаешь – моё инкогнито чрезвычайно дорого мне.

Поэтому – туалет! Местные уборные тесны, холодны, неприветливы. Заходя в кабинку, ты нелепо упираешься коленями в унитаз, с искромётной фантазией установленный едва ли не вплотную к самой дверце. «Он стремглав юркнул в кабинку и напоролся на унитаз»… Зато позади фаянсовой роскоши зияет полтора метра пустого пространства, хоть вальс танцуй. Я с опаской взглянул вверх – прямо над моей головой выпирала из потолка хтоническая пластиковая труба со множеством сочленений. Наверху был женский филиал заведения. Какова вероятность того, что…

Отогнав дурацкие мысли, я бережно, стараясь не слишком шуршать, развернул обёртку шоколадки. Как и ожидалось, батончика не было внутри – была небольшая коробочка из плотного, серого картона, чуть ворсистого на ощупь. Картону очень шло определение «советский»; антиквариат, такого сейчас не делают. Я аккуратно снял крышку и вытряхнул на ладонь ключ. Довольно обычный по виду, грязно-жёлтого металла, сувальдный, с крупными бороздками по обе стороны стержня. Не было привычного отверстия под колечко – шестиугольная головка была сплошной. Я внимательно всмотрелся в гладкую поверхность – ничего, никаких символов. Час «Зеро» ещё не наступил.

Ключ я спрятал в тот же карман, где хранил записку. Соблюдая конспирацию, спустил воду в унитазе. Если этажом ниже кто-то есть, он сейчас испуганно смотрит на трубу в потолке… Когда я выходил из кабинки, из соседней, запертой, раздалось деликатное покашливание. Очень аристократичный подкашливающий баритон. Пардон, мсьё, не смею больше вам мешать. Граф, милорд, ваша светлость? Я решительно толкнул дверь мужского туалета и вывалился в коридор. И там, пронзив внезапно обострившимся взглядом огромный читальный холл, разрезав своим вниманием толпу каких-то студентов, скользнув вдоль стен предбанника в научном абонементе и уже на излёте прострелив коридор напротив – я увидел её. Метров сто разделяло нас, но я не мог ошибаться. Как всегда, она удалялась, в своём привычном нежно-васильковом платье, чуть покачивая бёдрами, чуть переплетая ноги, как это порой делают женщины в туфлях на высоком каблуке, ясно осознающие или безотчётно эксплуатирующие свою власть над мужчинами. Она расслабленно уходила прочь, и я знал, что её не догнать. И как всегда, мне доставалась лишь её спина, походка, колыхание длинных, прямых чёрных волос – и ни одной чёрточки лица.

В другой день я, быть может, и побежал бы вслед. Хотя бы из спортивного интереса, пусть и безнадёжного. Но не сегодня. Сегодня у кого-то будет день рождения, и я в числе приглашённых. Я не друг и не родственник – но меня позвали. Так что я лишь выдохнул, пожал плечами, надел маску благожелательного безразличия и отправился совершать обход. У меня всё ещё оставалось довольно времени, чтобы попытаться идентифицировать своих будущих врагов. Ведь друзей у меня, как правило, не было.

Обход

Я неторопливо дефилировал по бесконечным коридорам, лестницам, переходам Краевой библиотеки, стараясь быть незаметным, имитируя целенаправленность, сохраняя отрешённость. Украдкой поглядывал на посетителей и персонал, запоминая, анализируя, вовсю развлекаясь дедуктивной фантазией. Кто же из них, кто?

Вот этого вижу впервые. Лысый дядя в очках и наушниках, взгляд сосредоточенно нахмурен и устремлён в монитор, губы что-то шепчут, пальцы изредка касаются клавиатуры. Доцент? Профессор? Пишет докторскую? Лет пятьдесят с гаком, животик, тяжёлый подбородок, чистые, холёные руки. При себе лишь тонкая сумочка-планшет, в такую револьвер не спрячешь. Но, допустим, кастет прекрасно поместится и в кармане брюк. В моём, например, поместился. А металлоискателей в библиотеке не держат. Ну что ж… Явных признаков нет, но исключать из чёрного списка не стоит. Душа профессора – потёмки.

А вот знакомое личико. Воздушное, белокурое создание, вряд ли старше двадцати. Всегда сидит у окна. Одёжка такая… я бы сказал, унисекс. Джинсы, джемпер, деревянная заколка в волосах – три «Д», как мило. Грудь не поймёшь какого размера, помада не поймёшь какого оттенка. Но глаза… Короткий косой взгляд, брошенный от книги и тут же стыдливо приглушённый, сказал мне многое. Девочка, должно быть, студентка и пишет реферат… да только все мысли её о другом. Нет, малышка, я не прекрасный принц, и лицо у меня неправильной формы, я неважно выбрит и со вчерашними школьницами в душевнопрекрасные отношения не вступаю. Вычёркиваем.

Так, кто у нас здесь? Надо же, господин Духовкин! Чрезвычайно популярный на переломе тысячелетий, несколько поеденный молью и подзабытый сейчас – но по-прежнему ядовито-жёлчный, плюгавый, многозначительный. Писатель-детективист, чьи бессчётные тома серии «Зверь из НКВД» заполонили стеллажи местных книжных, устрашая глаз перекошенными лицами милицейских суперменов и округлостями красоток с «Браунингом» в декольте. Духовкин скособочился в массивном чёрном кресле, задвинутом в самый угол читального зала; он что-то упорно строчил в блокноте, положенном на колено. Творит, курилка. Не будем мешать. Вычёркивать? Ну… Типчик дюже радикальный, от такого можно ожидать чего угодно. Масонская ложа, Союз Правых Сил, Ку-клукс-клан… Чуть больше таланта – и почти Лимонов. Отложим до выяснения.

– Михаил?

Приятный тихий тенор вывел меня из патрульного режима. Я обернулся: это, конечно, был Ростов. Классический костюм-тройка серой ткани, туфли начищены до благородного блеска, очки в дорогой оправе. Местный административный хлыщ, он заведовал связями библиотеки с Москвой и курировал губернаторский канал. Статский советник. Адъютант его преосвященства. Лицо меланхолика, тонкие усики. Лишённый авантюрных амбиций, поутихший и постаревший Остап Бендер. Я пожал его мягкую руку – не из симпатии, но ради полезного знакомства.

– Что читаем? Как всегда, фантастику? – Ростов астенично улыбнулся уголками губ.

– Угу, – соврал я, – Восполняю, так сказать, недостаток образования.

– Скромничаете! Признайтесь – пишете роман?

– Помилуйте, о чём же?

– Ну, будет, будет… – Ростов оценил мой саркастический тон, вежливо посмеялся, – о своих приключениях, о чём же ещё?

– Увольте, решительно не понимаю, что вы имеете ввиду, – я решил поддерживать дворянские интонации до конца.

Ростов заговорщицки подмигнул:

– Конечно, конечно – секрет! Никому ни слова! Но я заранее бронирую один экземпляр. С вашим автографом! Уговор? А теперь прошу извинить, ждут в мэрии. Всяческих вам озарений! Оревуар!

И он элегантно удалился из поля моего зрения, оставив после себя запах тонкого одеколона, гербовой бумаги и почему-то – вишнёвой жвачки. На что он намекает, этот библиотечный вице-канцлер? Никакой книги, конечно, я не пишу. А что касается приключений… Эта фраза мне не понравилась. Это прямой намёк. Если он что-то знает, тогда неплохо бы выяснить, что именно. Я мысленно сделал себе пометку на будущее, но в список Ростова вносить не стал: уж больно он рафинированный и хлипкий. Такой руки пачкать не станет. Хотя нанять или подбить кого-то другого на решительные действия – это вполне. Или нет? Развивать эту ветку рассуждений не имело смысла – уж слишком всё получалось сложно и неопределённо. Будет время – займёмся и Ростовым.

И я продолжил свой сторожевой обход.

* * *

Краевая огромна. Наверное, так и должно быть – каждое краевое учреждение в городе страдало гигантоманией. Но лишь научная библиотека обладала удивительным качеством быть внутри разительно больше, чем казалась снаружи. Я в который раз поразился метражу бесконечных крыльев, дальние закоулки которых таяли в дымке пастельного цвета стен. Перспективы стеллажей, неуловимый флёр старины, тусклое освещение, приглушённый шёпот. О, этот дивный мир архивных просторов! НИИЧАВО братьев Стругацких, Вавилонская библиотека Борхеса, лабиринт Умберто Эко… Мириады многоязычных символов горели тёмным огнём типографской краски, плотно стиснутые миллионами зачитанных, шершавых, или, напротив, гладких, девственных страниц. Все эти мысли, все эти сюжеты, гипотезы, пейзажи, чьи-то вопли и смех, поцелуи и звон мечей, грохот орудий и плач младенцев… Бесчисленные отважные рыцари, безутешные жены, злокозненные негодяи, разбойники и любовники, отравленные и воскрешённые, простаки и провидцы… Все это печатное разнообразие бродило по каменным переходам, сочилось сквозь обложки, влекло и ужасало, давало пищу для душевной гармонии и отвращало, разрушая сытый покой…

Я шёл легко и чутко, держа наготове своё главное оружие – невежество и решительность. Меня непросто сбить с толку, потому что голова моя не отягощена излишними предрассудками и запретами. Я подобен неандертальцу: во многих отношениях девственно наивен. Ну, а решительность… Возможно, это наследственное качество перешло ко мне от родителей, которых я никогда не знал; а возможно, просто было следствием определённой безнаказанности. Так или иначе, вся эта белиберда не спасает в критический момент, когда важны лишь хорошая реакция, да ещё старый добрый кастет в заднем кармане брюк.

Они вышли на меня неожиданно, и честно признаюсь – я всё-таки вздрогнул. Их было трое, все одинаково небольшого роста, в лучшем случае мне по плечо, но достаточно широкоплечие и слишком заросшие щетиной, чтобы не принять их за компанию семиклассников. Мне не нужно было размышлять – заносить ли их в мой чёрный список; это казалось очевидным. На их круглых, скуластых рожах бегали плохо скрываемые плутоватые улыбки, свинячьи глазки смотрели нагло и пугливо одновременно. Они были настолько чужеродны здесь, в храме познания и культуры, что будь они совсем голыми, это вряд ли намного изменило бы моё первое впечатление. Но одежда у них имелась – нечто безликое, тёмное и мешковатое, застиранное и полуспортивное. Пацаны из деревенского клуба, хулиганы с рабочих окраин, люмпен-пролетариат на выставке работ Сальвадора Дали. Бог мой, кто их вообще сюда впустил?

Они прошли мимо меня молча, держа руки в карманах, оставив мне лёгкий запах подмышек, смешанного с одеколонным амбре. Почему, собственно, я так предвзят? Ну, пришли ребята из ПТУ почитать литературу для курсовых работ, почему нет? Потому что от них несёт опасностью, подсказало мне моё третье или четвёртое «я» (простите, сбился со счёта), всегда выручавшее меня в час «Игрек». Я проводил троицу взглядом через плечо, и встретил точно такой же нехороший, вполоборота, заинтересованный взгляд одного из них. Того, что был покрупнее. Да-да, дружок, и мне неприятно будет познакомиться.

Мысленно я передвинул этих троих на самый верх моего списка, рассеянно похлопал себя по кастету на ягодице, и стал подниматься по лестнице. Бросил взгляд вниз, в узкую щель межлестничного пространства… и замер. В самом низу, где-то на переходе в цокольный этаж, мелькнула стройная фигура в васильковом платье. Так, так. Между прочим, Ростов мог бы что-то знать про неё. Да, это хорошая идея – тряхнуть его как следует, как только освобожусь.

Люди, люди, люди… Навстречу мне спускался женоподобного вида молодой человек в джинсах, расчётливо порванных на коленях; он разговаривал по сотовому, деликатно прикрывая рот ладошкой. Завидев мой взгляд, откинул чёлку со лба, извинительно улыбнулся – мол, простите, срочный звонок и всё такое… Я проигнорировал его. Мало ли какие мальчики любят нынче поиграть в девочек, меня это не касается.

На четвёртом этаже я вдруг оказался посреди хоровода какой-то нарядной студенческой поросли. Гогочущие парубки со здоровым румянцем на щеках, в хороших костюмах и часах; щебечущие девицы, вызывающе цветущие, пахнущие, как свежайшие цветы, и держащие в руках такие же цветочные букеты. Свадьба в читальном зале?! Ну и ну, библиотечные нравы меняются… Кто-то шарахнул фотовспышкой прямо мне в лоб, я зажмурился. Меня толкнули, кто-то нежный и мягкий проворковал «Ой, простите…», кто-то хихикнул. Великовозрастные детки в мини-юбках и смокингах снимали друг друга на телефоны, вставали в красивые позы подле книжных стеллажей, садились друг к другу на колени и без стеснения целовались. Прежде, чем меня выбросило из этого водоворота молодости и очаровательной бестактности, я успел приметить в углу мрачное, сморщенное лицо местной уборщицы. Швабра в её руках навевала мысли об упорных занятиях кунфу, готовящейся годами мести, праведном христианском гневе и прочих составляющих дурного хоррора. А что? Я не писатель, но иногда люблю пофантазировать.

Молодёжь я не потрудился запоминать – все они исчезнут, как только библиотека закроется; все они слишком лёгкие, воздушные, как бабочки-однодневки; а вот уборщица – эта может и остаться… её я поместил в самый конец списка, на всякий случай. Люди с таким взглядом на многое способны.

Оставшиеся пятнадцать минут не прибавили к моим наблюдениям ничего существенного. Не были внесены в список за отсутствием «состава подозрения» ни ссутуленный, с полуотвисшей челюстью странный студент, очевидный «ботаник», громко требующий библиотекаршу подключить ему наушники; ни бородатый, мосластый отшельник-анахорет, часами читающий сборники английских стихов (его я видел не раз – безобидный сумасшедший, зимой и летом надевавший одни и те же грязные джинсы и кроссовки); ни приветливая иностранка с классическим трэвел-рюкзаком за спиной, на лицо – ну совершенно не русская, не наша, не здешняя; ни кучка смешных, глупо одетых юношей-ролевиков, у которых по четвергам всегда настольные игры – доморощенные Гэндальфы, карманные маги Земноморья; ни одышливый полный старик, мучительно взбирающийся вверх по лестнице в отдел научной литературы…

Я не старался рассмотреть всех – да это и не было возможно; лишь рассеянно скользил взглядом по лицам и фигурам, полагаясь на зрительную интуицию, на момент узнавания. Пока интуиция молчала. Лишь раз я приостановился – в одном из кабинетов четвёртого этажа сидел перед телевизором маленький мальчик. Кабинет отделяла от прохода тонкая стеклянная перегородка с ажурными вставками, дверь тоже была из стекла. Я и раньше видел этого пацана – должно быть, сынишка или племянник кого-либо из работников. Он всегда сидел спиной к проходу, утопая в огромном кожаном кресле, и я мог разглядеть только его тёмные волосы, тонкую ребячью шею, пальцы, плотно прижатые к коленям. Он сидел недвижно, невероятно сосредоточенно. Очень послушный мальчуган. На экране перед ним выделывал акробатические трюки Колобок – это был современный мультфильм, снятый весьма творчески; вокруг Колобка крутили гипнотический хоровод морковки и божьи коровки, лиса подбрасывала в небо голографически множащиеся лепестки цветов, похожие на цветные стёклышки калейдоскопа… Я перевёл взгляд на ребёнка – он ни разу не шелохнулся. Мне стало его немного жалко – мама, видимо, включила ему мультфильмы и убежала по своим делам. Я хотел было даже постучать в стекло и состроить пацану забавную рожицу, но в этот момент он спокойно поднял руку и стал ковыряться в носу. Я передумал его отвлекать, человек занят делом…