Текст книги "Женщины, жемчуг и Монти Бодкин"

3

Говорила рослая молодая женщина с такой фигурой, что захоти потягаться с ней борец-тяжеловес, ему бы пришлось нелегко. Глаза у нее были как у Медузы Горгоны, чей взгляд с одного раза превращал встречного в камень, а пистолет в ее руке был весомым довеском к этому дару природы. Так и чувствовалось, что он вот-вот выстрелит.

Многие девушки на ее месте растерялись бы, но она знала, что делать:

– Сюда.

«Сюда» означало чулан, обычный атрибут старинных английских усадеб, такой комод под лестницей. Обычно они напоминает Саргассово море, куда заносит различные предметы, отжившие свой век. Чулан, в который пригласили Монти, содержал, среди прочего, треснувшую вазу, разбитый графин, прожженный абажур, несколько пустых бутылок, несколько галош и часть ржавой газонокосилки. Мы называем ее последней, ибо о нее он и ударился подбородком, и крик его мог бы вызвать замечание незнакомки, если бы та в этот самый миг не заперла его на ключ, «оставив мир ему во тьме», как выразился бы поэт Грэй.

Монти любил приключенческие книги и часто задавался вопросом, что чувствуют персонажи, которых заперли в подземелье мрачные субъекты в плащах и шляпах. Сейчас он это знал. Правда с потолка не капало, но больше ничего хорошего сказать он не мог бы. Как он и подозревал, было очень неприятно. Возьмем, к примеру, запах, в котором немалую роль играли галоши.

Время шло, и как бывает, когда ты долго находишься в неподвижности, Монти захотелось потянуться. Он и потянулся, свалив с верхней полки две бутылки и прожженный абажур. Когда они падали ему на голову, он отпрыгнул, и снова запутался в косилке; а ясные, звонкие звуки, вызванные этим, услышал проходящий мимо Лльюэлин, который подумал (и ошибся), что сердце выбило у него два передних зуба.

Перед этим потрясением он был, как выразился бы словарь синонимов, доволен, рад, счастлив, в упоении, в восторге, на седьмом небе. Ходил он на кухню, чтобы отнести туда блюдо из-под крема и замести тем самым следы преступления, а теперь возвращался, словно верный гонец, который пронес важный документ через линию противника.

Ему было чем гордиться, поскольку его падчерица, Мэвис, позвонила как раз перед обедом и сказала, что собирается приехать вечером. Мысль о том, что она повстречает его на лестнице с блюдом в руках была достаточно страшной.

К счастью, все обошлось, но нервное напряжение осталось. Звук, вызванный столкновением Бодкина, бутылок, абажура и косилки раздался внезапно, и Лльюэлин подпрыгнул дюймов на шесть. Сперва ему захотелось поскакать к себе с той скоростью, какую позволит его вес, но любопытство сильнее страха. В чулане кто-то сидел, и надо было узнать, кто. Приложив губы к двери, он сказал:

– Эй!

Услышав это несложное слово, Монти испытал примерно то, что испытала девушка в Канпуре при звуках шотландских дудок. Если помните, она им обрадовалась; обрадовался и Монти. Даже по одному междометию он смог распознать голос, и от мысли о том, что рядом – друг и защитник, красные шарики понеслись по сосудам с такой прытью, словно Монти хлебнул железистой микстуры. Не тратя времени на вопросы, что же понадобилось его спасителю здесь в этот час, он высвободил ногу из-под косилки, снял с головы абажур, прижал губы к двери (конечно, изнутри) и сказал:

– Привет.

– Говорите громче, – отозвался Лльюэлин, – не слышу. Что вы сказали?

– Выпустите меня отсюда.

– Нет, что-то другое. А кто вы?

– Это я, Бодкин.

– Кто, Бодкин?

– Да.

– Тот самый Бодкин, с которым я недавно разговаривал?

– Именно. Монти.

– Что ты там делаешь? Давай рассказывай.

– Меня заперли.

– Кто?

– Грабитель.

– Какой?

– Тут одна девушка грабит дом.

– Да что ты!

– Правда.

– Какая такая девушка?

– Плохая.

– Я спрашиваю, – пояснил мистер Лльюэлин, – потому что сегодня должна приехать моя падчерица. Она сказала, поздно вечером.

– Вы бы меня сначала выпустили!

– Ну конечно, старик! О чем разговор? Только вот, где ключ?

– Он в двери.

– Ах, да. Тогда все просто. А вот скажи-ка, – спросил мистер Лльюэлин, выполнив, как сказали бы на студии, «Эпизод с ключом», после которого Монти вылетел из чулана, словно пробка из бутылки, – эта твоя грабительница, она высокая?

– Не маленькая.

– Блондинка?

– Не разглядел. Темно было.

– Ну, глаза сами светятся. Какие они? Не как у гадюки?

– В этом роде.

– Как она себя вела? Властно? Грозно? Грубо?

– И то, и другое, и третье.

– Так сказать, недружелюбно?

– Вот именно.

– Все ясно, это Мэвис. Вероятно, пошла поздороваться с матерью.

– Ночью?

– Наверное, она приняла тебя за вора, пошла сообщить мамаше, а потом – звонить в полицию.

– В полицию?!

– Я так думаю, уже звонит. На твоем месте я бы скорее лег.

– Сейчас лягу.

– Там они тебя искать не будут. Кстати, а как это все случилось? – спросил Лльюэлин, пока они поднимались по лестнице.

– Я стоял, слушал соловья и вдруг – она.

– Да?

– Говорит: «Замри».

– Почему?

– Да так. Я замер. Потом затолкала меня в чулан.

– А ты не мог что-нибудь сделать?

– Например?

– Ну, свернуть ей шею…

– Нет. Она вытащила огромный револьвер и уперла мне в живот.

– Серьезно?

– Куда уж серьезней.

Мистер Лльюэлин неодобрительно цокнул языком:

– И чему только их учат в нынешних школах!

4

Миссис Грейс Лльюэлин принадлежала к тем счастливым людям, которые засыпают, стоит им закрыть глаза. Но кое-какие вещи могли спугнуть и ее сон, в частности – внезапный визит дочери, которая, как и предсказывал Лльюэлин, пришла поговорить о грабителях.

Верная себе, Мэвис не постучалась в дверь, а хлопнула ею так, что Грейс спросонья подумалось, что это просто взрыв. Мгновенье-другое сильные выражения дрожали на ее устах, но тут она разглядела посетительницу и успокоилась. Она знала по опыту, что на каждое выражение Мэвис, ответит своим, еще более сильным; и благоразумно начала беседу в мирных тонах.

– Это ты, дорогая? Как поздно!

– Машина сломалась. Я думала, так и не доберусь.

– Ты надолго?

– Нет, завтра утром уезжаю. К этим, в Шропшир. Заехала за вещами. А тебе оставлю вот это – и Мэвис доставала кольт тридцать восьмого калибра, который произвел такое впечатление на Монти. – Возьми, хорошая штука.

Грейс с отвращением на него посмотрела. Роковые женщины в трудную минуту полагаются не на оружие, а на свои чары, и то, что Мэвис назвала «штукой» (положив при этом на кровать), ее нервировало. Она недолюбливала револьверы с тех пор, как первый муж, показывая свои трюки в будущем вестерне, прострелил себе ногу. Косметическая маска задрожала на ее лице, когда она крикнула:

– Убери! Он мне не нужен!

– Ну, ну, – спокойно сказала Мэвис. – Это ты так думаешь. Револьвер должен быть в каждом доме, особенно – в таком, на отшибе. Я предупреждала тебя, что скоро явятся грабители. Что ж, они явились.

– Как?!

– Нашла одного в холле.

– Ой, Господи!

– Все в порядке. Я заперла его в чулане.

– Он задохнется!

– Очень может быть. Так ему и надо! Подозрительный тип с похоронным выражением лица и соломенными волосами.

– Соломенными?

– По крайней мере, мне так показалось. Они торчали дыбом во все стороны, когда я ткнула кольтом ему в живот.

– Он что-нибудь сказал? Объяснил?

– Нет. Такой, знаешь, неразговорчивый. И в каком смысле, объяснил?

– В смысле, что он – Бодкин. Да, конечно. У Бодкина волосы соломенные.

– Какой еще Бодкин?

– Новый секретарь твоего отчима. Я же тебе говорила, что наняла человека, чтобы помогать с этой историей киностудии.

– Это я помню. Что ж, будет ему урок не оставлять по ночам двери открытыми. Всякий решил бы, что он – вор. Но если ты его наняла, я думаю, он не опасен. Все-таки, оставлю-ка я револьвер. Никогда не знаешь, когда он может пригодиться. К примеру, захочешь пристрелить Джумбо.

– Ради Бога, не называй его Джумбо.

– Да его все так зовут. Как он ладит с твоим детективом?

– Кажется, неплохо.

– Ничего не подозревает?

– Нет, мистер Адэр очень хороший лакей.

– Такая у них профессия, всё должны уметь. А какой он?

– Уродливый.

– Но хоть умный?

– О, да!

– Смелый?

– Наверное. Разве бывают трусливые сыщики?

– Ну, тогда отдай револьвер ему.

– Да у него свой есть.

– Конечно, и скорей всего не один. Что ж, тогда я за тебя не беспокоюсь.

– А может, останешься?

– Никак нельзя.

– Почему? Ты же с ними незнакома.

– Не со всеми.

При этих словах голос у Мэвис стал мягче, а глаза, которые в обычном состоянии, по словам мистера Лльюэлина, подошли бы гадюке, нежно засветились. Монти сказал бы, что это невозможно в принципе, но она чуть ли не смутилась. Мы не посмеем утверждать, что девица с ее силой характера могла хихикнуть, но какой-то звук она издала и вывела ножкой вензель на ковре.

– Я встретила Джимми Пондера. Помнишь, он был в Каннах?

– В Каннах много кто был.

–Джимми ты должна помнить

– Такой, в очках? Ел суп с присвистом?

– Ничего подобного! – отрезала Мэвис. – Он похож на греческого бога и просто набит деньгами. Совладелец одной ювелирной фирмы.

– Ну как же, припоминаю. «Тиффани».

– Нет, другой. Он прислал мне письмо, что будет в Шропшире.

Когда дело касается ее ребенка, мать всегда прочтет между строк. Грейс показалось, что ей все ясно.

– Дорогая, уж не влюбилась ли ты в него?

– Еще как! Только увижу, начинаю косеть, а сердце бьется как тамтам. Но не думай, что я за него так прямо и выйду. Я должна быть уверена, что не промазала. Мои подруги выходят за греческих богов, а потом кусают локти. Мне нужно мнение со стороны. Поэтому я уговорю их пригласить тебя. Ты его освидетельствуешь, дашь зеленый свет, и тогда – к алтарю!

– Если он сделает тебе предложение.

– Ну, это я гарантирую, – заверила Мэвис.

Глава шестая

А теперь заглянем домой к Гертруде Баттервик. Хороший летописец должен прежде всего знать, когда пришло время перевести дыхание. Аристотель считал, что нужно пичкать читателя без передышки страхом и жалостью; но ошибался. Нельзя все время мучить людей. Душедробительная драма, когда кто-то тычет в кого-то револьвером, должна перемежаться простыми домашними сценами, в которых отцы мирно беседуют с дочерьми, а дочери, соответственно – с отцами. Иначе получится слишком густо. И данный летописец ощущает, что он – на верном пути, переходя от бурного Меллингема к дому 11 по Крокстед Роуд в Западном Далидже, где мистер Баттервик, («Баттервик, Прайс и Мандельбаум») беседует со своей дочерью, Гертрудой.

То, с чего мы начнем, поистине – в духе Чехова, покажет нам Гертруду, которая прощается со страстным молодым человеком в сиреневато-сером костюме. Человек этот немного мрачен; по-видимому его не радуют фотографии школьной хоккейной команды, развешанные по стенам.

– Значит, так… – сказал он.

– Боюсь, что так, Уилфред.

– Ясно, – мрачно откликнулся молодой человек.

Не успел он уйти, как появился мистер Баттервик.

– Добрый вечер, душенька.

– Привет, пап. Ты сегодня рано.

– Да. Совсем желудок замучил. Решил сегодня уйти пораньше и принять Алка-Зельтцер. Тебе пришло письмо.

– Спасибо, папа. Это от Монти.

– Да? – мистер Баттервик постарался скрыть свои эмоции, но, это ему не удалось. Он разрешил им переписываться, но это не значит, что он был от этого в восторге. – Кстати, а кого это я встретил на лестнице?

– Это Уилфред Чизхолм. Мой друг. Мы сегодня играли с ним в хоккей, и он меня проводил. Он в сборной.

– Что?

– Играет в хоккей за Англию.

– Да? Что ж, пойду поищу лекарство.

Дверь закрылась. Гертруда, мягко улыбаясь, открыла письмо, но улыбка медленно сползла с ее лица, сменившись нахмуренным лбом. Она поджала губы. Как выражался один из Трутней, женщину, играющую в хоккей, легко вывести из себя, и замечания Монти о мистере Баттервике, с его точки зрения – вполне умеренные, произвели на Гертруду неприятное впечатление.

Она и так не отвечала сразу, а это письмо просто требовало ответа. Встала она и подошла к столу с тем самым видом, который у нее бывал, когда рефери удалял ее с поля. Никто бы не поверил, что она вообще способна улыбаться. Выглядела она как человек, собравшийся, намылить кому-нибудь голову. Через минуту-другую она ее мылила.

Гертруда относилась к Монти примерно так же, как учительница из Уэльса к юному Айвору Лльюэлину. Так и просится слово «назидательно». Как та учительница, она хотела такого мужа, у которого выправлены все ошибки. Принимая предложение, она сказала себе, что Монти, который пойдет под венец, будет сильно отличаться от Монти, предлагающего ей руку и сердце.

Представьте, что вы написали пьесу и, прежде, чем показывать ее в столице, решили испробовать в провинции. Когда пьеса еще только на пути в Бродвей или Лондон, вы часто слышите слова: «Вот тут надо подправить». Иногда их говорит режиссер, иногда – местный критик, а то и швейцар, случайно заглянувший на репетицию. В случае с Гертрудой это был внутренний голос. «Вот тут надо подправить» – слышала она, и соглашалась. Привычки надо изменить, недостатки – вытравить. Среди недостатков она выделяла привычку называть ее отца жуликом и шулером; не нравилось ей и пожелание «чтоб он лопнул». Она была любящей дочерью, такие чувства ее огорчали.

Она дописывала четвертую страницу, и дело спорилось, когда вошел мистер Баттервик, похожий на лошадь, у которой есть тайная печаль. Желудок совсем разгулялся, а лекарство кончилось.

– Ты занята, душенька? Прости, не хотел мешать…

– Заходи, папа. Я просто пишу Монти.

– Так я и думал, что письмо от него. Как он, здоров?

– Вроде бы, да. Веселый такой… До поры до времени, – добавила Гертруда, скрипнув зубами.

– Где он сейчас?

– В каком-то Меллингем-холле. Это Сассекс.

– Без сомнения, лодырничает?

– Кажется, нет. По его словам, работает у Айвора Лльюэлина, этого, из кино.

– Опять? После той истории с Микки Маусом? Невероятно!

– Да, странно.

– Мистер Лльюэлин собирается снимать в Англии?

– Нет, они отдыхают. Он пишет книгу о киностудии и нанял Монти секретарем.

– М-да? – сказал мистер Баттервик, прикидывая в уме, не выходит ли новая должность за рамки соглашения; но с неохотой признал, что если этот Бодкин не использовал подлога или угрозы, секретарское место можно считать вполне удовлетворительной работой Это ему не нравилось. Даже Монти Бодкин мог занимать такую должность целый год, и страшно было подумать, что же тогда будет.

Сменив неприятную тему, Баттервик сказал:

– Гертруда, у тебя случайно нет Алка-Зельтцера? У меня кончился.

– Есть в ванной. Сейчас принесу.

– Спасибо, душенька, – сказал Баттервик, массируя окрестности третьей пуговицы на жилетке.

Оставшись один, некоторое время он думал, как несправедливо, что он, Баттервик, должен непрестанно страдать, когда этот бездельник зеленеет как древо при потоках вод, и тут взгляд упал на письмо, которое Гертруда положила на стол, чтобы ненароком не исказить цитаты.

Известно, что мастера экспорта-импорта никогда не читают чужих писем. Они вообще очень добродетельны. Тем не менее, придется признать, что когда мистер Баттервик увидел злополучное письмо, он схватил его, как морской котик хватает рыбу, чувствуя, что в письме есть что-нибудь о нем. Ему захотелось узнать, насколько выразительны эти фрагменты; и в этот злосчастный миг он забыл, что он – мастер экспорта-импорта. Когда Гертруда принесла лекарство, она увидела его с письмом в руке. Он как раз дошел до того места, где Монти желал ему лопнуть.

Отцу, имеющему такую дочь как Гертруда, очень повезло: как бы ни отклонился он от прямого пути, она не упрекнет его и не рассердится, поскольку придерживается мнения «папа всегда прав». Если бы падчерица Айвора Лльюэлина застала его за чтением его личной корреспонденции, последствия были бы примерно теми же, что при взрыве на лондонской улице. Но Гертруда сказала:

– Ты читаешь письмо от Монти?

У мистера Баттервика хватило совести выглядеть как мелкий воришка, пойманный на карманной краже.

– Да так, посмотрел, – признался он.

– Тебе оно не понравилось?

– Вообще-то, нет.

– И мне тоже. Я как раз ему об этом пишу.

– Ты не мягчи, пиши потверже.

Гертруда уверила его, что о мягкости нет и речи. Говорила она с такой спокойной силой, что у Баттервика подскочило сердце от нечаянной надежды.

– Ты разрываешь помолвку?

– О, нет!

– А почему? – запротестовал мистер Баттервик. – Черт возьми! Почему ты хочешь выйти замуж за такого типа?

– Я обещала.

– Обещания иногда нарушают.

– Я так не делаю.

– Не можешь ты его любить!

– Я к нему очень привязана.

– Подумай, а вдруг ты встретишь человека, который отдаст все, лишь бы жениться на тебе.

Слова эти явно порадовали Гертруду. Довольная улыбка на мгновенье смягчила ее лицо.

– Что ж, не буду отрицать, – сказала она. – За эту неделю мне уже сделали два предложения.

– Два?

– Одно – Клод Уизерспун, о нем и говорить не стоит. Никто не выйдет за Клода, разве что на пари.

Втайне мистер Баттервик считал этого Клода более подходящей партией, чем Бодкин, но благоразумно промолчал.

– А другое – от полисмена.

– От кого?!

– Он не обычный полицейский. Уилфред был в Итоне и Оксфорде и везде играл в хоккей. Он сын сэра Уилбефорса Чизхолма, ну, ты знаешь, заместитель главы Скотланд-Ярда. Понимаешь, он захотел пойти по стопам отца, а сэр Уилбефорс настоял, чтобы он начал с самых низов.

– Очень разумно, – признал мистер Баттервик. – Если бы у меня был сын, он бы начал упаковщиком. Иначе дела не освоишь.

– Уилфред когда-нибудь займет тако-ое место в Скотланд-Ярде…

– Не сомневаюсь, – ответил отец, твердо веривший в семейные связи. – Уилфред? А это не его я встретил на лестнице?

– Его.

– Замечательный молодой человек. Прекрасные манеры. Как он извинился, наступив мне на ногу!

– Да, папа, Уилфред очень милый.

– Он сделал тебе предложение?

– Перед самым твоим приходом.

– И ты отказала?!

– А что я могла сделать? Я же обещала Монти.

Мистеру Баттервику было больше нечего сказать. Он знал, что такое чувство долга ничем не проймешь. Не иначе, как в мать – та приглашала в гости людей, которых лично он не подпустил бы и на расстояние выстрела. Ирония заключалась в том, что когда дело не касалось долга, Гертруда слушалась его беспрекословно. Никто не мог пожелать лучшей дочери. Одна беда, воспаление совести. Если уж в приступе безумия она дала слово Монти, совесть не даст ей с ним разойтись.

Если только…

Мистер Баттервик вернулся к себе в кабинет и подошел к столу. У него появилась идея.

Разорвать помолвку можно лишь в том случае, если Бодкин не выдержит срока. О мистере Лльюэлине он знал только то, что тот – глава огромной студии, а для этого надо, по крайней мере, обладать умом. Человек умный внемлет здравым доводам. А что, если пообедать с ним где-нибудь и поговорить о том, что он слишком поспешно нанял этого Бодкина? Интересно, как долго после такой беседы тот усидит на своем месте?

Да, попробовать стоит, решил Баттервик. В конце концов, что он теряет?

У тех, кто занимается экспортом-импортом мысль – это дело. Через полминуты он был за столом. Еще через минуту он нашел ручку, бумагу и конверт.

«Уважаемый мистер Лльюэлин», – начал он.

2

Айвор Лльюэлин, напевавший то, что мог вспомнить из «Вернулись добрые деньки», остановился на полуслове к вящему облегчению автомобилистов и пешеходов.

– Бодкин, ты когда-нибудь был в тюрьме? – спросил он Монти.

Монти ответил, что нет. Он вел «кадиллак», который Грейс купила здесь, в Англии, поскольку отвозил Лльюэлина в Лондон, где у того, судя по всему, была назначена деловая встреча.

– А я вот был, в молодости, – сказал мистер Лльюэлин. – Напился, хулиганил, сопротивлялся полиции. Не так уж приятно.

Монти с этим согласился.

– Зато какое счастье, когда тебя выпустят! Прямо как жаворонок, который увидел, что забыли запереть клетку. Ты, наверное, заметил, что сегодня утром я какой-то особенно бодрый?

– Я заметил, что вы все время поете.

– И я скажу тебе, почему. Сегодня я обедаю с одним человеком. Ты теряешься в догадках, как я сумел уговорить жену? Пошевелил мозгами, вот как. Я сказал ей, что еду к адвокату. Глава киностудии должен постоянно видеться с адвокатом. Жены могут сердиться, их дело, но помешать – не могут. Скажешь им, что адвоката нет, разразится жуткий скандал, и все, крыть нечем.

– Значит, вы не собираетесь встречаться с адвокатом?

– Нет, Бодкин, не собираюсь. Я получил письмо от одного человека, который предлагает мне встретиться по одному важному делу, вот я и еду к нему в клуб. Не стоит и говорить, что там мне удастся по-человечески пообедать. Я знаю эти лондонские клубы! Хорошо кормят. Для затравки – суп, потом – дичь или ростбиф, йоркширский пудинг, а напоследок – шикарный десерт. И, конечно, сыр! Ты говоришь, пою? А что тут удивительного? Зима тревоги нашей отступит под обильными лучами благой весны, и этим я обязан Дж. Б. Баттервику! Странно как иногда все сходится. Помнишь я рассказывал, что был влюблен в училку и зубрил эту английскую словесность. Осторожно! Мы чуть не угодили в канаву!

И в самом деле, рука у Монти дрогнула, машина вильнула, а зазевавшаяся курица обрела крылья голубки и скрылась за горизонтом. Монти пережил серьезное потрясение. Он не отличался прыткостью мысли, но даже и большему тугодуму не составило бы особого труда догадаться, что отец Гертруды решил наладить связь с его хозяином.

Внезапному желанию угостить Лльюэлина обедом могло быть только одно разумное объяснение. Очевидно, он решил сделать все, что только в человеческих силах, чтобы Лльюэлин немедленно сменил секретаря. «Насколько было бы лучше», – слышал Монти, – «нанять для такой серьезной работы одаренного молодого человека в роговых очках, который умеет печатать и стенографировать. Конечно, дорогой мистер Лльюэлин, если вспомнить тот случай с плюшевым Микки Маусом, Монти Бодкин – не самый надежный человек. Послушайтесь моего совета, увольте его немедленно. Выбросьте его во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный». Такие мысли проносились в голове у Монти, когда он смотрел на своего пассажира, который теперь пел «Люби меня, и радость расцветет». Может быть, мелькнула надежда, он неправильно расслышал имя?

– Вы сказали, Баттервик? – выдавил он.

– Когда?

– Когда говорили о письме.

– О каком письме?

– О том, в котором кто-то приглашает вас пообедать. Это был мистер Баттервик?

– Это он и есть. По крайней мере, именно так он подписался. Отправил из какого-то Западного Далиджа.

– Это под Лондоном.

– Сколько тут пригородов!

– Да, есть кой-какие.

– Ну и Бог с ними, – сказал терпимый Лльюэлин. – Ты не знаешь песню «Барни Гугл»?

– Нет.

– Ее мало кто знает в наши дни. Она из старых.

– А письмо…

– Пришло, когда жены не было дома. Это хорошо. Я смог ей сказать, что адвокат мне просто позвонил. Нет, как меня изменили обстоятельства! Я прочитал его два раза, я прижал его к груди, как манну небесную. Получи я такое предложение от совершенно незнакомого человека у себя в Лльюэлин-Сити, я бы сказал секретарю, чтоб тот послал его к черту, но в наше суровое время каждый, кто пригласит меня на обед, становится Особо Важной Персоной, тем более, если речь идет о лондонском клубе. Помню, много лет назад приехал я в Лондон и мне случилось пообедать в одном из здешних клубов. В жизни не забуду! Курица под восточным соусом и три гарнира. Да, Бодкин, это были деньки!

– Конечно…

– Красота, а не деньки!

– Так вот, этот Баттервик…

– Что-то у тебя голос дрожит. Ты что, его знаешь?

– Он отец Гертруды.

– Очень может быть, но это не меняет дела. Кто такая Гертруда?

– Девушка, с которой я помолвлен. Я же вам рассказывал.

– Ах, да, скачет по цветочкам.

– Не скачет она по цветочкам! Это вы говорили. Не думаю, чтоб она вообще заметила цветок.

Хорошее настроение Лльюэлина уменьшилось настолько, что он нахмурил брови.

– Запомни одно, Бодкин, раз уж мы с тобой работаем: я редко ошибаюсь. Если я сказал, что она скачет, то… Постой! Помню, помню! Это та Гертруда, чей отец не позволяет тебе женится на ней, пока ты не проработаешь хотя бы год.

– Именно. А вас он пригласил, чтобы вы дали мне пинка под зад. Он только об этом и мечтает.

– Я не совсем понял, Бодкин. Расшифруй.

– Он хочет, чтобы вы меня выгнали.

– Когда ты говоришь «выгнать», ты имеешь ввиду «уволить»?

– Именно. Он все продумал, этот Маккиавелли! Он считает, что я не найду другой работы. Ему-то известно, что я – не подарок.

Мистер Лльюэлин громко фыркнул, и Монти показалось, что произошло что-то в моторе. Он затрясся от гнева, лицо его исказилось, словно он только что просмотрел плохие пробы.

– Уволить? – сказал он, борясь с чувствами. – Да только ты один меня понимаешь! Ты один мне помогаешь! Кому еще я расскажу о своих бедах? Не думай, я не забыл, что сделал этот недомерок. Нет, не забыл! Баварский крем. А прошлой ночью она принесла мне куриную ножку и кусок яблочного пирога. Но я не могу с ней разговаривать. Она бесшумно втекает ко мне, как струйка нефти, оставляет еду и исчезает, будто спешит на поезд. С тобой все по-другому. Ты меня слушаешь. Уволить тебя?! Я тебя не уволю, даже если меня попросит президент Соединенных Штатов, и весь сенат упадет на колени. Если этот ублюдок думает, что мне можно запудрить мозги, он ошибается. «Баттервик, – скажу я ему после обеда, – ты гнусный пес. У тебя столько шансов, что я выгоню Бодкина, как у меня, что жена даст мне шоколадный эклер. Фига с два, Баттервик», – вот что я ему скажу.

– Спасибо, мистер Лльюэлин, —растрогался Монти.

– Сколько раз я тебе говорил, зови меня Джумбо! – вскричал Айвор Лльюэлин.

Монти в приподнятом расположении духа оставил своего друга и благодетеля в Клубе Пожилых Консерваторов, а сам отправился перекусить в «Трутни». Там он узнал, что его приятель Проссер уже завел список, принимает ставки на его женитьбу, и сейчас они – сто к восьми. Внеся свой вклад, Монти вернулся, чтобы встретить Лльюэлина, который вскоре появился из дверей клуба.

Но это был уже не тот Лльюэлин, что еще утром насвистывал веселые песни. Ушла жизнерадостность, с какой он выводил «Добрые деньки», и «Люби меня», и даже «Барни Гугл», если бы вспомнил слова этой песни. Лицо его было мрачным, взгляд потухшим. В ответ на вежливый вопрос Монти, понравился ли ему обед, он разразился смехом, который иногда называют глухим, а иногда – горьким.

– Я не кролик, – сказал он.

Монти не понял этого загадочного замечания. Да, глава кинокомпании «Суперба-Лльюэлин» не похож на кролика, и настолько, что об этом не стоит и говорить. Он еще меньше похож на кролика, чем на жаворонка в клетке.

– Вас кто-нибудь так назвал? – предположил Монти.

– Назвал, ха! Это Баттервик так думает, – горестно произнес Лльюэлин. – Морковка! Латук! Огурцы! Я заказал утку, а она – из орехов! Нет, какая бурда! Так бы ему и сказать, но я слишком вежлив. Представляешь, выбор? Или морковный пудинг или из отрубей!

Монти все понял. Он вспомнил воззрения своего возможного тестя на здоровое тело и здоровый дух. Он и сам имел удовольствие испытать хлебосольство Баттервика, воспоминание о котором не могло пройти в течение нескольких дней.

– Он пригласил вас в диетический ресторан?

– Да, язви его душу!

– Он вегетарианец.

– Он – гадюка!

Монти совсем расцвел. Даже после ободряющей беседы в машине у него еще были сомнения, сможет ли хозяин противостоять коварным интригам. Если бы Баттервик угостил Лльюэлина хорошим ростбифом и йоркширским пудингом, то разморенный от яств он мог вполне оказать своему благодетелю маленькую услугу, особенно, если после ужина тот предложил бы ему портвейн и хорошую сигару. Голодного Айвора Лльюэлина, с фальшивой уткой внутри, переубедить невозможно.

На всякий случай Монти спросил:

– Обо мне за обедом не говорили?

– Какой обед?! Это издевательство! Ложь! Обман!

– Как говориться, утка?

– А?

– Ладно, я так. Случайная мысль. Так он говорил обо мне?

– Ха!

– То есть говорил?

– Он только о тебе и говорил. Он пытался меня заставить…

– Чтобы вы меня выгнали?

– Точно. Начал еще до того, как мы сели обедать, (если это, конечно, обед). Пока мы ели, он был слишком занят, пережевывал пятьдесят раз каждый кусочек, так что беседу мы вели на нейтральные темы. Но когда мы вернулись в его клуб, он начал. Чего он только не говорил! И ты транжира, и ты бездельник,… в общем, разное. Я просто рассвирепел. «Баттервик, – сказал я ему, – вы клевещете на замечательного молодого человека, который мне дорог, как сын. Хватит, Баттервик. Мне не о чем с вами разговаривать. Вы – гад чистой воды. Надеюсь, по пути в Западный Далидж вас переедет автобус».

– Великолепно!

– Я мог выразиться и крепче, но он меня пригласил. Пришлось соблюдать приличия.

– Конечно, Джумбо! Вы всегда правы! Вы истинный друг! – воскликнул Монти. – самый что ни на есть…

Пока они ехали обратно, в машине сохранялось молчание. Монти понимал, что его друг и брат все еще не может пережить свои беды, и по деликатности его не трогал. Но когда дорога свернула к Меллингем-холлу, Лльюэлин опять горько рассмеялся.

– Какая ирония судьбы! – сказал он.

– Прошу прощения? – переспросил Монти.

– В этом клубе я столкнулся с человеком, которого знаю по Голливуду. Такой Фланнери. Он был тогда агентом, директором труппы. Сейчас накопил деньжат, вернулся в Лондон и открыл ночной клуб.

– Да?

– Мы, в некотором смысле, родственники. Он женился на моей третьей жене.

– Правда?

– Не повезло бедняге. Так вот, он сказал, чтобы я приходил к нему в ночной клуб с друзьями, когда только ни пожелаю!

– Даром накормят!

– Напоят!

– Замечательно!

– Но сложно, – вздохнул Лльюэлин, – потому что моя жена следит за мной получше полицейского. Как я от нее вырвусь?