Текст книги "Женщины, жемчуг и Монти Бодкин"

Глава восьмая

Грейс прогуливалась по лужайке близ дома в Шропшире, куда ее срочно вызвала дочь. Как раз в этот момент она обсуждала с ней Джеймса Пондера. Встреча в верхах практически не прерывалась, и Мэвис, чей нрав не допускал терпения, раздраженно требовала, чтобы на этот раз Грейс окончательно определилась. К счастью, Грейс как раз определилась утром. Речь ее была несколько пространна, но если передать ее смысл одним словом, то мы напишем: «Действуй». Джеймс Пондер сумел произвести на нее самое благоприятное впечатление.

– Лучше не придумаешь!

– Рада, что ты это поняла.

– Он очарователен.

– Да, мне нравится.

– Из хорошей семьи.

– Первый сорт. Один из его предков приплыл вместе с Вильгельмом Завоевателем, или приплыл бы, если бы не опоздал на корабль. Кажется, заминка с паспортом.

– Жаль, что он не унаследует титул.

– Да, перед ним очередь в пятьдесят семь голов.

– Конечно, риск немалый, он такой красавец.

– Ничего, я рискну.

– За ним придется присматривать.

– Как-нибудь присмотрим.

– За этими фотогеничными мужчинами – глаз да глаз, – заметила Грейс. Она думала об отце Мэвис, первом из ее трех мужей, который был очень фотогеничен, и порой ей казалось, что присмотреть за ним могли только Эдгар Гувер с целой командой его лучших помощников. – Ты должна быть готова ко всему.

– Я справлюсь.

– Да, справишься, – сказала Грейс. Они прогуливались рука об руку, она видела профиль дочери, и ее твердый подбородок не оставлял сомнений. Вряд ли с таким подбородком возможны неудачи в браке. Грейс гордилась своей наследницей. Для Айвора Лльюэлина Мэвис была жалом в плоть, но те же самые качества очень нравились Грейс. Пантеры любят, когда их дочери перенимают их пантерьи повадки, так много легче управляться с мужем. Она сознавала, что замужество – это лотерея, и на греческих богов не всегда можно полагаться, но если Джеймс Пондер, беря в жены Мэвис, и захочет отклониться от пути истинного, он об этом горько пожалеет.

– Дорогая, я думаю, тебе не стоит волноваться.

– А я и не волнуюсь.

– Так что, если он сделает пред…

– Когда, – поправила Мэвис. – Я наметила на ранний вечер. Несколько дней я его избегаю. Отведу в сад, в какой-нибудь укромный уголок, и спрошу, почему он избегает меня. Он скажет, что не избегает, а я скажу: «Нет, избегаете и мне это больно, Джимми, очень больно! Я думала, мы друзья…» И он мне ответит, а я отвечу ему, так что, засекая по секундомеру, через пять минут мы обнимемся. Есть вопросы?

– Нет, дорогая.

– Как тебе сценарий?

– Замечательный!

– Ты думаешь, пора?

– Начинай прямо сейчас.

Они присели на старую скамейку в конце лужайки, и Грейс увидела глаза своей дочери. В них она прочитала неумолимую решительность, и на сердце стало еще спокойней. Ей казалось просто невероятным, что можно противостоять им, особенно, если они полны слез. Для нее Джеймс Пондер уже начал свой медовый месяц.

Ко всему прочему она была рада вернуться домой. Она уже достаточно погостила здесь и ей не терпелось сменить роль гостьи на привычную роль хозяйки.

– Что ж, раз тебе больше не нужна моя помощь, – сказала он, – я поеду. Как раз успею на послеобеденный поезд.

– Если хочешь, оставайся. Они будут рады.

– Нет, пожалуй, я вернусь.

– А ты куда-нибудь торопишься?

– Хочу проследить, не нарушает ли твой отчим диету.

– Потолстел вдвое, это уж точно. Без тебя он, наверное, ест все, что попадается под руку.

– Он не осмелится.

– Я бы не зарекалась. Наверное, у него есть сообщники, которые его подкармливают.

– Ни у кого бы духу не хватило.

– А этот новый секретарчик, как там его зовут?

– Бодкин. Он никогда на это не пойдет.

– По-твоему, ему можно доверять?

– Да.

– По-моему – нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Понимаешь, я тут думала о твоем Бодкине. Доверять ему не легче, чем подбросить слона средней упитанности. Ему придется немало попотеть, чтобы убедить меня, что он не жулик. Как он выбрался из чулана? Он что, Гудини? Я пришла его выпустить, но там его не было, хотя я точно помню, что заперла дверь. Не говори, что ее открыло ветром. Ветер не может повернуть ключ. Да и не было никакого ветра. И все-таки он как-то открыл ее, а это не всякий сумеет. Наверное, он сбежал из половины английских тюрем. Конечно, ты не спрашивала у него рекомендации?

Вспомнив, что именно так все и было, Грейс переменила тему.

– Бодкин не может быть жуликом. Он из очень хорошей семьи. У него родственники во всех знатных домах Англии.

– Кто тебе это сказал?

– Санди Миллер. Она у меня работает.

– А кто сказал ей?

– Ну, наверное, он.

– Вот именно. Должно быть, он из тех обездоленных младших сыновей, которые решают попытать счастья среди воров.

– Мэвис!

– Ну что, «Мэвис», что «Мэвис»?! Все сходится. Зачем он открыл ночью дверь?

– Может быть, ему захотелось прогуляться.

– В два часа ночи?

– Да, это немного странно.

– Я бы назвала это «пойман с поличным». Не спорь, мама. Такие как этот твой Бодкин – отбросы общества, как выражаются в газетах. Он – пшют и плут. Они очень юркие – хорошо выглядят, хорошо одеты, хорошо воспитаны, и проникают в приличные дома, чтобы потом впустить свою банду. Знаешь, почему Бодкин такой обходительный? Ему надо втереться в доверие. Так приказал главарь шайки.

– Я не понимаю.

– Все очень просто. Он устраивается на работу в дом, усыпляет нашу бдительность, и когда чувствует, что настал час, идет к парадной двери, открывает ее и подает сигнал сообщникам. Будет ли честный человек открывать ночью парадные двери? Конечно, нет. Не окажись я на пороге, Бодкин стал бы ухать как филин, или подавать еще какие сигналы, чтобы собрать приятелей. Нет, не говори, что ухать он не стал бы! Человек, который прокрадывается по ночам, чтобы открыть парадную дверь, обязательно будет ухать, это уж как пить дать.

Грейс была потрясена. Красноречие Мэвис сделало свое дело, – долгие дебаты в школе научили ее при помощи неоспоримых аргументов приводить всех к единому мнению. Вероятно, так же поступал Демосфен, выступая перед древними греками. Миг-другой Грейс колебалась, затем мысль о хорошей родословной Монти и его именитых родственниках опять взяла верх.

– Не верю.

– А ты поверь.

– Мистер Бодкин – обычный молодой человек. В нем нет ничего зловещего.

– Именно таких и выбирают. Чтобы хорошо выглядел и вызывал доверие. Послушай моего совета, уволь его сразу, как приедешь.

Мысль о голубокровных родственниках опять подбодрила Грейс. Она собиралась встретиться с ними и войти в их круг. А ждать, что они прижмут к своей груди женщину, выгнавшего их родственника, по крайней мере глупо. Как бы она выглядела в их глазах, если бы уволила того, кто так дорог лорду Риверхэду, лорду Уокингу и сэру Перегрину Вуэлсу, то есть всем, кто вместе с женами составляет общество, которое она собиралась принимать в своем доме. «Неслыханно!» и «Как она посмела?» – ответили бы они на ее приглашения.

– Хорошо, я подумаю, – сказала Грейс.

2

Моллои одевались к обеду. Долли весело щебетала, Мыльный, который всегда был не против перекинуться дружеским словечком, странно молчал. Он выглядел расстроенным, и на его шекспировском лбу, как заметил Шимп, несмотря на все самые дорогие лосьоны и шампуни, которые покупала ему жена, светлела лысина. Долли заметила в зеркале, как он хмурится.

– Ты о чем-то задумался?

Мыльный неуютно заерзал. Втайне он надеялся, что вопрос не всплывет.

– Да нет, ничего.

– Ну, скажи мне, что у тебя на уме?

Мыльный заколебался. Он знал, что Долли очень нравится здесь, в Меллингеме, и он не хотел ее расстраивать. Но знал он и то, что его уклончивость будет воспринята еще хуже; и выбрал меньшее из двух зол.

– Мне кажется, мы попросту теряем время.

– Хорошо устроились.

– Мне надо работать.

– В тебе говорит артист, дорогой. Все артисты немного нервничают, когда позволяют себе отдохнуть.

– Я не хочу отдыхать.

– Но должен! Ты обязан следить за здоровьем. После такой тяжелой работы в Каннах…

– Канны! – Мыльный вздохнул. – Это место взывает к лучшим сторонам моей души. Нет, ты подумай! Прибывает поезд, набитый богатыми простофилями, даже о деньгах говорить не надо. Так и ловятся, так и ловятся.

– Ты хорошо поработал в этом году.

– Да, выгреб все, – согласился Мыльный, немного просветлев. – Помнишь того типа, которому я продал акции Силвер Ривер?

– Помню, только фамилию забыла.

– Я тоже.

– Такие напомаженные усики…

– Точно. Я встретил его у стойки в казино.

– И околдовал своими чарами.

– Да, да. Мне даже не пришлось размахивать руками. Вот об этом я и говорю. Этот тип большая шишка в ювелирной фирме. Казалось бы, такой человек не должен покупать нефтяные акции у субъекта, с которым познакомился в баре, но, видно, атмосфера Ривьеры оказала на него большое влияние.

– И твое искусство, дорогой.

– Но в основном, воздух. Он просто усыпляет здравомыслие. Кажется, мне снова пора туда.

– Нельзя оставить здесь это ожерелье!

– Она забрала его с собой и не вернется несколько недель.

– Сегодня вечером она вернулась.

– Ты уверена?

– Конечно! Я ее видела.

– Тогда это уже кое-что…

– Я видела ее в машине вместе с Бодкином. Вероятно, он ездил встречать ее на станцию. Мне кажется, он влюбился.

– Кто?

– Бодкин.

– Почему ты так думаешь?

– У него такой вид, будто его отвергла девушка. Он тебе ничего не говорил?

– А?

– Дорогой, ты меня слушаешь? Готова поспорить, он получил от ворот поворот.

Монти бы сильно удивился, если бы узнал, с каким безразличием воспринял эту новость Мыльный. Долли была просто шокирована.

– С тобой разговаривать…

– А?

Долли это надоело. Женский инстинкт подсказывал ей, что муж ее плохо слушает, и она собралась узнать, в чем дело.

– Не темни, Мыльный. Что тебя тревожит, кроме ностальгии по Ривьере? Что тебя гложет?

– Ничего.

– Неправда. И нечего притворяться, я вижу.

Ее тон убедил Мыльного, что дальнейшее упорство будет иметь тяжелые последствия. Их супружеская жизнь напоминала воркование двух влюбленных голубков, но иногда приходят минуты, когда голубка готова взорваться не хуже динамита. Он колебался, он знал, как она это воспримет, но все же решил сказать.

– Что ж, если хочешь знать, я думаю, не сваляли ли мы дурака с Шимпом.

Он оказался прав. В Долли заклокотало все ее женское негодование. В глазах появился недобрый огонек, словно она опять готова ударить частного детектива рукояткой пистолета.

– Ты сошел с ума!

– Просто предположил.

– Связываться с этой бациллой? С его тридцатью процентами?!

– Знаю, знаю. Тридцать процентов – это мало.

– Это мерзко!

– Все равно, ты сама знаешь, какой он хитрый. У него может быть какой-то свой план насчет этого жемчуга. Хорошо мы будем выглядеть, если он нас обскачет! Надо бы пойти на мировую.

Долли испытывала в этот момент те чувства, которые испытал бы при Ватерлоо герцог Веллингтонский, если бы скомандовал «Гвардейцы, за мной!», и обнаружил, что гвардейцы что-то не в настроении. Дело ясное, Мыльный струсил. Она постаралась говорить спокойно, как с непослушным ребенком.

– Дорогой, не надо так думать.

– Возможно, он что-то знает.

– Я тоже что-то знаю.

Мыльный просветлел. По натуре скромный, он понимал, что его потолок – продажа несуществующих акций, но глубоко верил в гениальность своей жены.

– У тебя есть план?

– Да, и самый лучший!

– Почему же ты молчала?

– Я ждала, пока она приедет.

– В чем он заключается?

Звук гонга прервал их совещание. Долли встала и направилась к двери.

– Позже расскажу, – бросила она. – Еще не время.

3

Грейс сидела во главе стола в глубоком удовлетворении. Она уже пропустила два коктейля, и они возымели свой обычный эффект, утвердив мысль, что она живет в лучшем из возможных миров.

Ей казалось, что все складывается как нельзя лучше. Сомнения относительно Монти ее больше не тревожили. Короткий разговор с Шерингемом Адэром убедил ее, что Лльюэлин был без нее тих и послушен. Ко всему прочему, ее согревала мысль о том, что сейчас происходит в Шропшире.

Когда она оттуда уехала, еще ничего не произошло, так как Мэвис решила перенести нежную сцену на вечер, когда она сможет надеть платье с низким вырезом. Но осталось недолго ждать того телефонного звонка, который принесет ей известие, что Джеймс Пондер собирается стать ей зятем; и от этого ей становилось лучше.

До того, как она его увидела, сердце ее было неспокойно – она еще боялась, что это тот человек в очках, который с присвистом ест суп. Но и одного взгляда было достаточно, чтобы рассеять последние страхи. Глаза Джеймса Пондера светились, как и глаза Мэвис, и на них не было никаких стекол. К обеду опасения окончательно рассеялись. Она специально села рядом с ним, и внимательно слушала, когда он ел суп, но не смогла услыхать ни одного неподобающего звука. Юноша в Каннах напоминал водопад, с шумом разбивающийся о гальку, тогда как Джеймс Пондер не подавал и намека на какие-либо звуковые эффекты.

Чем больше она смотрела на него, тем больше проникалась благодарностью. Ее крошка, как часто бывает теперь, могла бы привести в дом существо с бородой и длинными волосами, в сандалиях, без денег и без знатной родни. Вместо этого явился хорошо одетый племянник графа, бреющийся дважды в день, обутый по последней моде, да к тому же учредитель одной из ювелирных фирм. «Просто крышу сносит», могла бы она сказать, если бы была знакома с таким выражением.

Оставалось только подождать телефонного звонка, который и раздался до конца трапезы. Телефон, как водится во всех приличных английских домах, был распложен в самом неудобном месте, рядом с парадной дверью, и Грейс выпрыгнула, чтобы взять трубку. Немного ранее мы говорили о проворности Айвора Лльюэлина, когда тот направил свои стопы поближе к черному ходу и подальше от полиции, но по сравнению с Грейс он просто еле передвигал ноги. В воздухе послышался свист, и ее уже не было.

Ничто не может порадовать летописца больше, чем возможность рассказать во время образовавшейся паузы об оживленной беседе, которая так оживляет застолье. Все составляющие были в наличии. Мистер Лльюэлин знал сотни историй о жизни Лльюэлин-Сити. Монти мог развлечь воспоминаниями о клубе «Трутни». Долли и Мыльный могли внести свою лепту, порассуждав о деловом мире Америки.

Но, как ни обидно, приходится сообщить, что в отсутствии хозяйки, по одному очень меткому выражению, царила тишина. Мистер Лльюэлин пребывал в задумчивости после недавней беседы с Шимпом, которая стоила ему десять фунтов, так как именно столько запросил сыщик за пирог со свининой. Монти размышлял, как бы ему, никого не обидев, освободиться от обязательств по отношению к Гертруде. Долли и Мыльный были в глубоком раздумье: она размышляла над своим планом, он – строил догадки, что же это за план. Когда Грейс вошла, ее взорам предстало то, что могло вполне сойти за собрание восковых фигур.

– Это Мэвис, – сказала она.

– А? – неприветливо откликнулся Лльюэлин, все еще думая о пироге со свининой.

– Я хочу, чтобы вы присоединились к моему тосту!

Мистер Лльюэлин, чей стакан был наполнен водой, издал недобрый смешок.

– За Мэвис и Джеймса!

– Какой еще Джеймс?

– Джеймс Пондер. Неужели ты забыл? Мы виделись в Каннах.

– Такой, с усиками?

– Да. Мэвис только что с ним обручилась. Послезавтра она привезет его сюда. Раньше просто не получится.

Глава девятая

Обычно, после обеда Грейс с удовольствием пропускала роббер-другой бриджа, так как была очень азартным игроком, особенно если у нее на руках четыре пики, одна из которых дама, но сегодня вечером она собиралась написать поздравительное письмо Мэвис, (такие важные вещи не делают по телефону) и пошла к себе его писать. Монти, отпущенный на свободу, тоже удалился. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Нет, он не ожидал, что они его порадуют, но уж какие есть, такие есть.

Как он и предполагал, они оказались неприятными. Однажды он прочитал роман знаменитой Рози М. Бэнкс, которая вышла замуж за его приятеля из «Трутней», Бинго Литтла, и кое-что запомнил. Название, «Узы чести», поначалу немного его разочаровало, вкусы влекли его к крови и к гангстерам, но Бинго практически навязал ему книжку, и к удивлению Монти, она произвела на него большое впечатление. Рассказывалось в ней о таком Обри Карузерсе, который встретил на океанском лайнере такую Соню Деринфорд, которая возвращалась с Востока, влюбился в нее, а она – в него, и они обнялись на палубе при лунном свете во время какого-то маскарада.

Ну что ж, скажете вы, поскольку у Сони веселые голубые глаза, волосы цвета спелой пшеницы и прелестный мелодичный смех; но не так все просто. Обри помолвлен с одной девушкой из Англии, и не может расторгнуть помолвку, потому что он человек чести. Ни один Карузерс не нарушил своего слова.

Однако, влип, думал Монти, читая; думал и сейчас, когда сам влип. В книжке все заканчивалось замечательно, английская девушка разбилась в машине, но в его случае ни один букмекер не взялся бы поставить больше чем восемь к ста, что это повторится. Оставалось выбирать между тем, чтобы плюнуть на фамильную честь Бодкинов или провести всю оставшуюся жизнь с разбитым сердцем. Тут не захочешь, а призадумаешься.

Обри Карузерс, перед которым стоял тот же выбор, почти все время в ходил из угла в угол, сжав губы и глядя в пол, – равно как и Монти, вернувшийся к себе в комнату.

Однако Обри ходил по открытой палубе, где не на что наткнуться, а Монти, напротив, действовал в маленькой спальне. Поэтому довольно скоро он столкнулся с умывальником, и как раз тер ушиб, когда кто-то постучался. Прихромав к двери, он увидел Санди.

Многие в подобной ситуации застыли бы и выпучили глаза. Монти был одним из них; и Санди пришлось начать беседу, что она сделала при помощи своего обычного приветствия.

Монти вновь обрел дар речи. Собственно говоря, мы не назвали бы это речью, но ничего другого у него в запасе не было. Трудно быть красноречивым, если ты размышляешь о любимой девушке, а та, откуда ни возьмись оказывается в твоей спальне.

– Привет, – ответил он.

Острота ситуации ошеломила его. Рядом с ним, была та, для которой он – сказочный принц на белом коне. Ему хотелось обнять ее и обнимать, пока у нее ребра не затрещат, и он готов, пожалуйста – но что толку, когда честь Бодкинов говорит: «Нельзя»? «Какая ирония!» – думал он, потирая ушибленную ногу. Томас Харди выжал бы из этого не меньше трех томов.

Санди была как всегда собрана. Если в ней и горела страсть того рода, на которой специализировалась некогда пятая жена Лльюэлина, она ее не выказывала.

– Извини, что я так, попросту, – сказала она. – Я знаю, уже поздно.

– Нет, нет. Когда угодно!

– Я почувствовала, что должна тебя увидеть. Почему ты массируешь ногу? Ревматизм?

– Ударился.

– Почему?

– Ходил из угла в угол.

– Почему?

– Не знаю.

– Должна быть какая-то причина.

– Честно говоря, я думал.

– Да, это дело опасное. Что ж, я принесла тебе еще пищи для размышлений. Меня беспокоит Лльюэлин.

– Разве он не в порядке?

– Какое там!

– А что с ним?

– Не знаю. Должно быть что-то серьезное. Я заглянула к нему, чтобы отнести остатки десерта, ну, такой вроде крема, а он не обрадовался.

– И не стал есть? – изумился Монти, припомнив, что крем за ужином был действительно хорош, и он представить себе не мог, что Лльюэлин не кинулся на него, как погребенный под лавиной лыжник – на бочонок бренди, доставленный сенбернаром.

Нет, все-таки – чуда не было. Санди покачала головой:

– Крем-то он взял, но очень рассеянно, и взгляд у него был какой-то стеклянный, как будто он думает: «Что мне эти кремы?» Ну, словно это диетический хлебец.

Монти многозначительно, хотя и беззвучно, присвистнул.

– Не нравится мне это.

– Мне тоже.

– Скверно. Очень скверно.

– Вот и я думаю. Может, это из-за падчерицы?

– То есть как?

– Знаешь, отчимы иногда ужасно их любят. Прямо как родных. Может, он думает, каким унылым и печальным будет дом без нее. Когда миссис Лльюэлин сообщила ему новости, он был просто потрясен.

– Расстроился?

– Как будто сел на гвоздь. Наверное, оплакивает потерю.

– Кого это он потерял? Мэвис?

– Да.

Она затронула тему, правду о которой Монти знал из надежного источника. Если мистер Лльюэлин и впал в меланхолию, то уж точно не из-за того, что его падчерица покинет семью.

– Этого не может быть, – сказал он. – У него просто озноб от этой девицы. Он относится к ней примерно как к случайно повстречавшейся кобре.

– Откуда ты знаешь?

– Он мне сам рассказал. Она его извела.

Санди засмеялась. У нее, по мнению Монти, был очаровательный смех, как у Сони Деринфорд, и он бы с удовольствием его слушал так часто, как ей взбредет посмеяться.

– Да, это не совсем укладывается в мою теорию. Ты ее видел?

– Видел.

– Когда?

Монти заколебался, сомневаясь, стоит ли рассказывать ей больше. На студии «Суперба-Лльюэлин» ему удалось зайти на съемки «Отелло», и он запомнил, как жалобы этого мавра растревожили Дездемону. Если он поведает, что произошло с ним в ту злополучную ночь, Санди, которая и так пала жертвой его чар, еще глубже погрузится в безнадежную любовь. Зачем причинять ей горе?

И, тем не менее, историю он поведал.

– А потом она вытащила огромный револьвер и закрыла меня в чулане, – завершил он.

– Ну, знаешь!

– Вот именно.

– Теперь я вижу, что ты имеешь в виду. Девица на любителя.

– Золотые слова.

– Наследственное. От матери.

– И от отца, Орландо Маллигена. Он играл главные роли в этих эпических вестернах и всегда убивал кучу народу. Выйдет так это на улицу, а навстречу ему идет злодей. Они друг в друга стреляют. Конечно, злодею надеяться не на что. Так и вижу Мэвис в этой ситуации. Она ему покажет, этому Джеймсу Пондеру.

– Очень возможно. После медового месяца.

– Ну, конечно, после.

– Ладно, его дело. Нам надо выяснить, что с Лльюэлином. Может, он тоскует.

– Пойду и спрошу.

– Да, пожалуйста.

– Ты тоже пойдешь?

– Я думаю, лучше не надо. Он скорее все расскажет тебе.

Как только дверь мистера Лльюэлина открылась в ответ на стук, Монти увидел, что мрачные описания Санди никак не преувеличены. Мистер Лльюэлин не просто тосковал – он тосковал по чему-то очень серьезному. Походил он на человека, прошедшего все три вида экзотического лечения, описанного в специальных номерах журнала «Ланцет». Монти случалось видеть рыбу на прилавке, в которой было больше, скажем так, joie de vivre[2]2
  Радость жизни (франц.).


[Закрыть].

Внешне он тоже изменился к худшему. Глядя из-под нахмуренных бровей, он походил скорее на страшного владельца студии «Суперба-Лльюэлин», чем на того весельчака, который еще недавно напевал «Добрые деньки» и «Барни Гугл». Именно такого Лльюэлина, вероятно, видел мистер Баттервик через стол, уставленный морковкой и вегетарианскими утками.

– Ну? – скорбно спросил он. – Чего надо?

Монти почувствовал, что тут уместна мягкость. Опасаясь, что открытая, фамильярная улыбка добавит масла в огонь, он на нее не решился.

– Простите, что помешал, – выговорил он. – Санди Миллер мне только что сказала, что вы ее до смерти напугали. Она думает, вам очень плохо, как будто рефери уже досчитал до десяти, и послала меня узнать, в чем дело. Скажите мне, что у вас болит. Санди ужасно волнуется.

Его слова волшебным образом изменили настроение Лльюэлина. Он заметно смягчился и заметил, что недомерок – большой молодец.

– Сердце есть, вот что главное. Я ценю ее заботу. В чем в чем, а в сочувствии, я та-ак нуждаюсь! Перед тобой – погибший человек, Бодкин.

– Неужели? А что случилось?

– Садись, и я тебе расскажу.

Монти присел. Мистер Лльюэлин, еще немного побыв в Пучине Отчаяния, наконец, выбрался на поверхность и заговорил.

– Бодкин, тебя никогда не привязывали к бочке с порохом, к которой прикреплена зажженная свеча?

– Вроде бы нет. А что?

– То, что я именно в этом положении. Свеча все короче, сижу, жду взрыва. Меня уже ничто не может спасти. Ты знаешь этот жемчуг миссис Лльюэлин?

Монти сказал, что знает. Он мог бы добавить, что каждый, кто преломил хлеб с Грейс за одним столом, не мог пропустить его мимо внимания.

– Это подарок ее первого мужа, Орландо Маллигена.

– Красота!

– Да, красота в ней была. Все-таки, молодость.

– Собственно, я про жемчуг.

– Да, выглядит он ничего, хотя сделан в Японии.

– Сделан?

– Он фальшивый.

– Фальшивый?

– Подделка.

– Подделка?

– Бодкин, реши, наконец, ты человек или эхо в Альпах. – сказал Лльюэлин, возвращаясь к прежней, легкой манере. – Я понимаю, ты удивлен. Грейс тоже удивится, когда обнаружит. Больше всего меня пугает, то, что она тогда скажет.

Монти был ошеломлен. Он помнил, что Орландо Маллиген был вполне крутым парнем, всегда готовым пристрелить сколько угодно бандитов, но не мог поверить, что кому бы то ни было хватит смелости подсунуть Грейс фальшивое ожерелье. Наполеону – пожалуй, больше некому, да и ему – лишь в те годы, когда он упивался властью и совсем уж разошелся.

– Вы хотите сказать, – уточнил Монти, – что Орландо Маллиген посмел ей всучить фальшивый жемчуг? Должно быть, железный человек.

Мистер Лльюэлин заметил, что его не поняли, и поспешил объясниться.

– Нет, он-то подарил настоящий. Заменили его гораздо позже.

– Кто?

– Я.

– Господи!

– А что поделаешь? Пришлось, когда мы открыли совместный счет. На студии я зарабатываю восемьсот тысяч долларов в год, но что в них толку, если миссис Лльюэлин следит за каждым чеком? Мне была нужна небольшая заначка, вот я и подумал о жемчуге. Я взял его, чтобы заново нанизали, а на самом деле подменил. Но я еще не знал…

– Чего вы не знали?

– Насчет Мэвис.

– А что с ней такое?

– Когда Орландо Маллиген откинул копыта – цирроз печени – оказалось, что ожерелье завещано Мэвис, и она получит его, как только выйдет замуж.

– А-а!

– Бодкин, не издавай животных криков. Я в очень нервном состоянии.

– Простите.

– Слишком поздно. Из-за тебя я прикусил язык.

– Я только хотел сказать, что я понял, почему вы беспокоитесь.

– Беспокоюсь – слишком слабое слово. Я оцепенел. Наверное, ты никогда не видел миссис Лльюэлин, когда она разойдется?

– Еще нет.

– Побудешь со мной, увидишь, – заверил Лльюэлин, содрогнувшись. – Превзойдет саму себя. Конечно, я понимал, подменяя ожерелье, что иду на некоторый риск.

– Но тогда вам казалось, что это хорошая мысль?

– Точно. Не думал, что какой-нибудь псих женится на Мэвис. Шансы бесконечно малы. Их практически нет!

– Хотя она, в сущности, красавица? Сам не видел, было темно, но, судя по слухам…

Мистер Лльюэлин поворчал, но согласился.

– Да, девица ничего, но что такое красота? Видимость. Мнимость. Душа, вот что важно.

– Золотые слова.

– А ее душу давно пора отдать в чистку. Когда она узнает, что ее жемчуг

– японская поделка, из нее полезет гремучая змея.

– А вдруг она примет его за настоящий, как миссис Лльюэлин?

– Не дури. Она выходит замуж за ювелира, который способен различить подделку с пятидесяти шагов.

– Может быть, Пондер не проболтается?

– Конечно, проболтается! Бодкин, ты все-таки идиот. Уходи-ка ты лучше и посиди где-нибудь. У тебя есть своя комната, так? Сделай одолжение, иди туда. Если случайно споткнешься о ковер, упадешь с лестницы и сломаешь себе спину в трех местах, я не очень расстроюсь. Нет, что же это! Приходит, порет всякую чушь погибшему человеку. Убирайся, Бодкин. Не могу видеть твою глупую рожу.

Монти не задерживался. Ему было жаль уходить, он надеялся дать еще совет-другой, но что-то в ему подсказало, что в нем больше не нуждаются.