Текст книги "Так держать, Дживс! (сборник)"

Наконец он удалился за кулисы, тетя Джулия еще немного посидела как каменная, а затем обернулась ко мне. Глаза ее странно блестели.

– Что все это значит, Берти? – спросила она тихим, но слегка дрогнувшим голосом.

– Гасси пошел в артисты мюзик-холла, потому что иначе отец девушки не позволял ей выйти за него замуж, – объяснил я. – Теперь, если вы не против, давайте сгоняем на Сто тридцать третью улицу, и вы сможете с ним потолковать. Это такой старикан с бровями, он будет у меня Третьей серией. Я сведу вас с ним, и на этом моя роль, надеюсь, будет закончена. Дальше – дело за вами.

Они проживали в просторной квартире вдали от городского центра, с виду ужасно дорогой, а в действительности наполовину дешевле, чем модные «студии» где-нибудь на сороковых улицах. Нас проводили в гостиную, и к нам вышел старик Дэнби.

– Добрый день, мистер Дэнби, – начал было я. Но дальше этого мне пойти не пришлось, потому что у моего локтя раздался тихий возглас.

– Джо! – охнула тетя Джулия и, покачнувшись, ухватилась за спинку дивана.

На мгновенье старик Дэнби замер, глядя на нее, а затем челюсть у него отвисла, и брови взлетели кверху.

– Джули!

Они стали трясти друг другу руки с такой силой, что я уже забеспокоился, как бы у них не вывихнулись плечи.

Лично я не приспособлен к внезапным переменам. От того, как сразу преобразилась тетя Джулия, у меня голова пошла кругом. Какая уж там гранд-дама! Она зарделась, заулыбалась. Я бы даже сказал, – хотя и не полагается говорить такие вещи про собственную тетю, – что она залилась смехом. А старый Дэнби, который в обычное время похож на помесь римского императора с рассерженным Наполеоном Бонапартом, вел себя совершенно как мальчишка.

– Джо!

– Джули!

– Милый, милый старина Джо! Вот уж не думала, что снова встречусь с тобой!

– Откуда ты взялась, Джули?

Мне было непонятно, что все это значит, и я ввернул реплику, чтобы не оставаться в стороне:

– Мистер Дэнби, моя тетя Джулия хотела бы переговорить с вами.

– Я тебя сразу узнала, Джо!

– Я не видел тебя двадцать пять лет, детка, но ты ничуть не изменилась.

– Господи, Джо! Я ведь уже старуха.

– Как ты здесь очутилась? Надо думать, – старик Дэнби слегка помрачнел, – ты приехала с мужем?

– Моего мужа давно уже нет в живых, Джо.

Старик Дэнби покачал головой.

– Напрасно ты вышла замуж за человека не нашей профессии, Джули. Я ничего дурного не хочу сказать про покойного… не помню его фамилию, никогда не мог запомнить… но такая артистка, как ты, нет, не следовало тебе за него выходить. Мне в жизни не забыть, в какой восторг ты всех приводила, когда пела «Тар ар арам пампам, парарарам там-там, эй-хо!»

– А как ты играл в этой сценке, Джо! Помнишь, как ты падал на спину и скатывался по ступеням? Я всегда говорила, что, как ты, из наших никто больше не умеет падать на спину.

– Теперь-то и я не мог бы так.

– А помнишь, Джо, какой у нас был успех, когда мы выступали в «Кентербери»? Ты только подумай, в «Кентербери» теперь демонстрируют кинофильмы да Великий Могол еще ангажирует французские ревю!

– Я рад, что ничего этого не вижу.

– Джо, объясни мне, почему ты уехал из Англии?

– Как тебе сказать? Надоело… Захотелось перемен. Да нет, я скажу тебе правду, детка. Мне нужна была ты, Джули. Ты ушла от нас и вышла замуж за этого своего обожателя, не помню фамилии, и это меня совершенно сломило.

Тетя Джулия смотрела на него во все глаза. Она вообще из тех женщин, которые, что называется, хорошо сохранились. Сразу видно, что двадцать пять лет назад она была заглядение как хороша. Она и теперь почти, можно сказать, красавица. Большие карие глаза, пышные седые волосы и цвет лица – как у семнадцатилетней девушки.

– Джо, ты что, хочешь мне сказать, что ты сам был ко мне неравнодушен?

– Ну конечно, я был к тебе неравнодушен. Иначе почему бы я всегда ставил тебя в центр на авансцене, когда мы играли «Чайный переполох»? Почему держался в глубине сцены, пока ты пела «Парарарам там-там»? Помнишь, как я купил тебе пакет сдобных булочек по пути в Бристоль?

– Да, но…

– А как в Портсмуте я принес тебе бутерброд с ветчиной?

– Джо!

– А в Бирмингаме – тминный пряник? Что это все должно было означать, по-твоему? Ясно, что я любил тебя. Я постепенно набирался смелости, чтобы признаться тебе в любви, а ты вдруг взяла и вышла за того типа с тростью. Потому я и дочери моей не разрешил выйти за этого парнишку Уилсона, если он не пойдет на эстраду. Она у меня артистка…

– Да, Джо, прекрасная артистка.

– Ты ее видела? Где?

– Сегодня в «Аудиториуме». Но, Джо, не запрещай ей выйти замуж за того, кого она любит. Он ведь тоже артист.

– Грошовый.

– Джо, ты тоже вначале был грошовым артистом. Не смотри на него свысока из-за того, что он начинающий. Я понимаю, по-твоему, он твоей дочери не чета, но…

– А ты что, знаешь этого Уилсона?

– Он – мой сын.

– Твой сын?!

– Да, Джо. И я только что смотрела его выступление. Ты не представляешь себе, как я при этом им гордилась. У него определенно талант. Это судьба, Джо. Он мой сын, и он стал артистом! Если бы ты знал, Джо, через какие трудности я прошла ради него! Из меня сделали благородную леди. Я никогда в жизни так не выкладывалась, как тогда, чтобы усвоить роль настоящей знатной дамы. От меня требовалась совершенная достоверность, чего бы мне это ни стоило, иначе, говорили мне, мальчик будет стыдиться меня. Это было немыслимо трудно. Не год и не два мне приходилось постоянно следить за собой – вдруг, не дай Бог, перепутаю слова или совершу какой-нибудь промах. И я справилась с ролью, потому что не хотела, чтобы сын меня стыдился. Но на самом деле я только и мечтала вернуться на сцену, к себе, к своим.

Старик Дэнби подскочил к ней, схватил ее за плечи.

– Возвращайся, Джули! – воскликнул он. – Твой муж умер, твой сын выступает в мюзик-холле. Твое место здесь! Прошло двадцать пять лет, но я по-прежнему люблю тебя. Всегда любил. Ты должна вернуться. Твое место здесь, детка!

Тетя Джулия охнула, посмотрела на него растерянно и произнесла почти шепотом:

– О, Джо!

– Ты тут, детка. Ты вернулась, – вдруг осипнув, сказал старик Дэнби. – Подумать только… Двадцать пять лет!.. Но ты вернулась и больше не уедешь!

Она покачнулась, шагнула и упала в его объятия.

– Ах, Джо! Джо! Джо! – бормотала она. – Обними меня. Не отпускай. Заботься обо мне!

Тут я попятился и, обессиленный, выполз из комнаты. Сколько-то я в состоянии выдержать, но всему есть предел. Я ощупью выбрался на улицу и крикнул такси.

Позже вечером меня посетил Гасси – ворвался ко мне в номер с таким видом, будто купил эту гостиницу, а заодно и весь город.

– Берти, – сказал он. – У меня такое чувство, будто все это мне снится.

– Я бы тоже не прочь, чтобы все это мне только снилось, старина, – отозвался я и еще раз покосился на телеграмму от тети Агаты, прибывшую полчаса назад. Все это время я то и дело поглядывал на нее.

– Мы с Рэй заехали вечером к ним на квартиру, и представляешь, кого мы там застали? Мою мамашу! Она сидела рука в руку со стариком Дэнби.

– Да?

– А он сидел рука в руку с нею.

– Вот как?

– Они поженятся.

– Вот именно.

– И мы с Рэй поженимся.

– Да уж наверно.

– Берти, старичок, я безумно счастлив. Гляжу вокруг, и все, куда ни взгляну, прекрасно. А мамаша так поразительно переменилась. Помолодела на двадцать пять лет. Она и старый Дэнби собираются возобновить «Чайный переполох» и поехать с ним по стране.

Я встал.

– Гасси, старина, – сказал я, – оставь меня, ладно? Мне надо побыть одному. По-моему, у меня воспаление мозга или что-то в таком духе.

– Прости, дружище. Наверно, тебе вреден нью-йоркский климат. Когда ты думаешь вернуться в Англию?

Я снова покосился на телеграмму тети Агаты.

– Лет через десять, если повезет.

Гасси ушел, а я взял со стола и перечитал телеграмму. В ней было написано: «Что происходит? Мне приехать?»

Несколько минут я сосал кончик карандаша и наконец сочинил ответ. Это была нелегкая работа, но я справился.

«Нет, – написал я, – сидите дома. Прием в мюзик-холлы окончен».

Триумфальный дебют Корки

© Перевод. Ю. Жукова, 2006.

Вы, вероятно, обратите внимание, читая эти мои записки, что время от времени действие в них вдруг переносится в Нью-Йорк и его окрестности; возможно, вы даже вскинете брови и удивленно спросите себя: «Что делает Бертрам в такой дали от своей любимой Англии?»

Вообще-то это долгая история, но если ее подсократить и сделать из многосерийного фильма короткометражку, то суть сведется к следующему: сколько-то времени назад моя тетушка Агата отправила меня в Америку, чтобы я помешал моему кузену Гасси жениться на певичке из мюзик-холла, но от моего вмешательства все так запуталось, что я решил лучше уж остаться пока в Нью-Йорке, только бы избежать нескончаемых задушевных бесед с теткой по поводу случившегося.

Поручил Дживсу найти пристойную квартиру и зажил в изгнании. Должен признаться, более веселого места, чем Нью-Йорк, для изгнанника не найти. Принимали меня всюду с распростертыми объятиями, жизнь кипела, и я, в сущности, не так уж чтобы сильно страдал от выпавших на мою долю невзгод. Приятели знакомили меня со своими приятелями, те со своими, и очень скоро я перезнакомился со всеми интересными людьми города, и с теми, кто купается в роскоши на Парк-авеню, и с теми, кто экономит газ в районе Вашингтон-сквер – художниками, писателями и прочей богемой. Словом, с интеллектуалами.

Корки, о котором у нас с вами пойдет речь, был как раз художник. Портретист, как он сам себя называл, однако ни одного портрета среди его работ пока не значилось. Вообще в портретном жанре есть своя тонкость, я это доподлинно знаю: вы начинаете писать портрет только после того, как к вам пришли и его заказали, но никто к вам не придет и ничего не закажет, если вы уже не написали уйму разных портретов. Трудное условие для честолюбивого начинающего художника, если не сказать жестокое.

Корки перебивался тем, что от случая к случаю рисовал карикатуры для разных журналов и газет – у него очень смешно получается, если нападет на удачную тему, – а также изображал кровати, стулья и прочую мебель для рекламных объявлений. Однако главным его источником средств к существованию был богатый дядюшка, некто Александр Уорпл, который имел джутовую торговлю.

Я смутно представляю себе, что такое джут, но, судя по всему, для широких масс он все равно что хлеб насущный, потому что мистер Уорпл нажил на нем неприлично богатое состояние.

Многие почему-то уверены, что у богатого дядюшки кошелек для вас в любое время дня и ночи нараспашку, но Корки утверждает, что ничего подобного. Его дядюшка был крепкий, цветущий мужчина, такие живут вечно. Пятьдесят один год, и наверняка отсчитает еще столько же. Но не это приводило в отчаяние бедного Корки, он отличался широтой взглядов и ничуть не возражал против долгожительства. Он возмущался тем, что упомянутый Уорпл постоянно его шпыняет и пилит.

Понимаете, дядюшка Корки не желал, чтобы племянник занимался живописью. Считал, что у него таланта ни на грош. И все время требовал, чтобы тот бросил искусство и занялся джутовым бизнесом, начал бы с самого низа и упорным трудом пробивал себе путь наверх. Знаете, что на это говорил Корки? Корки говорил, что понятия не имеет, чем там занимаются на самом низу джутового бизнеса, но чутье ему подсказывает, что ничего гнуснее и придумать нельзя. Более того, он верил, что станет великим художником. Вот увидите, твердил он, придет день, и я прославлюсь. Пока же он употреблял все свои дипломатические таланты и все красноречие, дабы выманить у скупердяя толику ежеквартального вспоможения.

Корки и того бы не получал, не владей душой его дядюшки сильнейшая страсть. В этом смысле мистер Уорпл оказался большой оригинал. Судя по моим наблюдениям, типичный капитан американской индустрии в нерабочие часы как правило не делает ровным счетом ничего. Выпустив на улицу кота и заперев на ночь дверь конторы, он сразу же впадает в спячку, из которой выходит лишь для того, чтобы снова встать к штурвалу американской индустрии. Однако мистер Уорпл в свое свободное время превращался в орнитолога, так это, кажется, называется. Он написал книгу под названием «Американские птицы» и сейчас трудился над другой, которая будет называться «Еще раз об американских птицах». Все были уверены, что когда он ее закончит, то возьмется за третью и будет писать до тех пор, пока запас американских птиц не исчерпается. Корки посещал старика раз в три месяца и слушал его рассуждения об американских птицах. Видно, из дядюшки можно было веревки вить после того, как он всласть наговорится на любимую тему, и потому после этих родственных встреч Корки пока еще исправно получал свое содержание. Но знали бы вы, какие муки приходилось ему за это терпеть. Во-первых, эта ужасная неизвестность: раскошелится старый хрыч или нет, ну, и потом, конечно, птицы, они нагоняли на него смертельную скуку, за исключением, естественно, жареных, да еще с бутылкой доброго вина.

Чтобы завершить портрет мистера Уорпла, добавлю, что нравен он был сверх всякой меры, племянника же своего Корки считал безнадежным тупицей, а всякий поступок, который тот совершал сообразуясь лишь с собственным разумением, принимал как очередное подтверждение его врожденного слабоумия. Подозреваю, что более или менее в том же духе относится ко мне Дживс.

Словом, когда в один прекрасный день ко мне в гостиную робко прокрался Корки, двигая перед собой какую-то барышню, и пролепетал: «Берти, я хочу познакомить вас с моей невестой, это мисс Сингер», я сразу же подумал именно о той стороне дела, по поводу которой он и пришел ко мне советоваться.

– Корки, а как же дядюшка? – только и спросил я.

Бедняга лишь горько рассмеялся. Вид у него был затравленный и несчастный, он был похож на преступника, который благополучно совершил убийство, но не знает, как избавиться от трупа.

– Ах, мистер Вустер, мы так боимся, – произнесла барышня. – Мы надеялись, может быть, вы придумаете, как ему сообщить поделикатней.

Мюриэль Сингер была неброская, трогательно очаровательная юная особа из той породы, что умеют смотреть на вас своими огромными глазищами с таким восхищением, будто вы самый необыкновенный человек на свете, просто удивительно, как вы сами до сих пор этого не поняли. Она несмело опустилась на краешек стула и взглянула на меня, как бы желая сказать: «Ах, он такой сильный, такой могучий, я знаю, он не причинит мне зла». Она вызывала у мужчины желание защитить ее, погладить ее руку и сказать: «Ну, ну, не огорчайтесь, крошка, все будет хорошо» или еще что-то утешительное. Я почувствовал, что готов ради нее на все. Она была как те безобидные на вкус американские коктейли, которые незаметно ударяют вам в голову, так что вы, не успев еще сообразить, что делаете, кидаетесь переустраивать мир, насильственными методами, если надо, и заодно сообщаете вон тому здоровенному детине в углу, что нечего на вас пялиться, вы можете в случае чего и башку ему оторвать. Знаете, я весь зажегся лихостью, отвагой, прямо как благородный странствующий рыцарь, и был готов помогать ей до последней капли крови.

– По-моему, дядюшка будет в восторге, – сказал я Корки. – Он поймет, что мисс Сингер – просто идеальная жена для вас.

Но Корки не откликнулся на мою попытку приободрить его.

– Вы его не знаете. Даже если бы Мюриэль ему понравилась, он никогда в этом не признается. Упрям как осел. Обязательно скажет «нет», для него это вопрос принципа. Как это я посмел принять важное решение сам, не посоветовавшись с ним? Только это его и волнует. Завопит, ногами затопает, в первый раз, что ли?

Я стал усиленно шевелить извилинами, стараясь найти выход.

– Вы должны познакомить его с мисс Сингер, но так, чтобы он не знал, что и вы тоже с ней знакомы. Потом появитесь вы…

– Да как же я их познакомлю? В этом-то и загвоздка.

– Тогда остается последнее средство, – сказал я.

– Какое же?

– Призвать на помощь Дживса.

И я нажал кнопку звонка.

– К вашим услугам, сэр, – произнес возникший невесть откуда Дживс. Есть у него такая особенность: вы должны наблюдать за ним, как ястреб, иначе не заметите, как он входит в комнату. Он вроде тех загадочных индусов, которые вдруг растворяются в воздухе прямо у вас на глазах, перемещаются в таком вот разобранном виде в пространстве, а потом снова собирают себя по частям, где им надо. У меня есть один кузен, он теософ, так он утверждает, что у него такой фокус несколько раз почти получился, правда, не до конца, может быть, из-за того, что в детстве его кормили мясом животных, которых забили злые мясники, и пирогами.

Едва я увидел своего дворецкого, весь облик которого излучал почтительное внимание, как тяжесть свалилась с моей души. Наверное, так чувствует себя ребенок, когда он затерялся в толпе, а потом вдруг увидел неподалеку своего отца.

– Дживс, – сказал я, – нам нужен ваш совет.

– К вашим услугам, сэр.

Я несколькими яркими мазками обрисовал ему горестное положение Корки.

– Так что вот, Дживс, теперь вы знаете, как обстоят дела. Мы хотим, чтобы вы придумали, как познакомить мистера Уорпла с мисс Сингер, и чтобы он при этом не догадался, что она – знакомая мистера Коркорана. Понимаете?

– Вполне, сэр.

– Постарайтесь изыскать какой-нибудь способ.

– Я его уже нашел, сэр.

– Неужели!

– Плану, который я хотел бы предложить, сэр, гарантирован успех, однако не исключаю, что вы можете найти в нем изъян: он потребует некоторых финансовых вложений.

– У Дживса есть гениальная идея, – объяснил я Корки, – но потребуются деньги.

Физиономия у бедняги, конечно, вытянулась, но я, сразу растаяв под трогательным, доверчивым взглядом барышни, понял: настал час выступить в роли благородного рыцаря.

– Здесь, Корки, вы можете рассчитывать на меня, – сказал я. – Буду только рад. Продолжайте, Дживс.

– Я думаю, сэр, мистеру Коркорану стоит воспользоваться страстью мистера Уорпла к орнитологии.

– К орнитологии? А вы откуда знаете, что он помешан на птицах?

– Так уж построены эти нью-йоркские квартиры, сэр. То ли дело добротные дома у нас в Лондоне. А здесь стены между комнатами самого неосновательного свойства. И потому я, не имея ни малейшего желания подслушивать что бы то ни было, несколько раз слышал, как мистер Коркоран с большим чувством высказывался по поводу упомянутого вами увлечения.

– Понятно. Но дальше, Дживс, дальше.

– Эта юная леди могла бы написать небольшую книжицу под названием – ну, скажем, «Круг чтения для детей. Американские птицы» – и посвятить ее мистеру Уорплу. Издали бы ее ограниченным тиражом за ваш счет, сэр, и, конечно же, большая часть текста должна содержать хвалебные высказывания в адрес капитального труда самого мистера Уорпл а о том же предмете. Сразу по выходе в свет подарочный экземпляр книги желательно послать мистеру Уорплу вместе с письмом, где юная леди попросит позволения представиться человеку, которому она столь многим обязана. Полагаю, поставленная цель будет достигнута, хотя, как я уже отмечал, сопряженные с ее достижением расходы могут оказаться значительными.

Я был горд, точно хозяин дрессированной собаки, которая с блеском выполнила свой номер перед почтеннейшей публикой. Я всегда верил в Дживса и знал, что он не подкачает. Я иной раз диву даюсь, как это человек такого выдающегося ума довольствуется должностью моего дворецкого, гладит мне брюки и так далее. Я бы с половиной его мозгов стал как минимум премьер-министром.

– Дживс, это гениально! – сказал я. – Вы превзошли самого себя.

– Благодарю вас, сэр.

– Но я никогда в жизни не смогу написать книгу, – возразила барышня. – Я даже письма пишу с трудом.

Корки негромко кашлянул.

– Видите ли, Берти, таланты Мюриэль скорее лежат в области сцены, – произнес он. – Я не успел вам рассказать, она пляшет канкан в оперетте «Скорее к выходу» на Манхэттене, вот мы немного и волнуемся, как дядюшка Александр отнесется к нашей помолвке. Полный абсурд, конечно, но мы уверены, что именно из-за этого обстоятельства он будет рвать и метать без всякого удержу.

Ну, ясное дело. Не знаю, почему – корифеи психоанализа в этом лучше разбираются, – но дядюшки и тетушки как класс на дух не переносят сцену, будь то оперная, драматическая или любая другая. Она для них как кость в горле.

Но Дживс, конечно, и тут не растерялся.

– Думаю, сэр, мы без труда найдем какого-нибудь нуждающегося литератора, который с радостью напишет нужную нам книгу за небольшой гонорар. Главное – чтобы на титульном листе значилось имя юной леди.

– Правильно, – поддержал Корки. – Сэм Паттерсон за сто долларов все и напишет. Он ежемесячно сочиняет для одного художественного журнала повесть, три рассказа и десять тысяч слов романа с продолжением под разными фамилиями. Такую мелочь, как детская книжонка, он в два счета настрочит. Я с ним прямо сегодня и переговорю.

– Отлично.

– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Дживс. – Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.

Я всегда считал издателей людьми выдающихся познаний, череп у них от серого вещества чуть не лопается, и только сейчас понял, в чем заключается их роль. Знаете, в чем? В выписывании чеков, больше у издателя никаких обязанностей нет, настоящую работу выполняют достойные, трудолюбивые, энергичные люди. Уж я-то знаю, потому что сам выступил в качестве издателя. Я сидел себе, посиживал в своей уютной квартире, черкнул раз-другой вечным пером, и в положенный срок из печати вышла роскошная, в глянцевой обложке книженция.

Я как раз находился у Корки, когда он получил первые экземпляры «Американских птиц» в «Круге чтения для детей». Мюриэль Сингер тоже была там, мы болтали о разных разностях, и вдруг раздался громкий стук в дверь, это посыльный принес пачку книг.

Да уж, это была всем книгам книга. Красная обложка, на ней птица уж не знаю какой породы, внизу золотыми буквами имя невесты Корки. Я открыл один экземпляр наугад.

– «Весенним утром, гуляя по полям и лугам, – прочел я на двадцать первой странице сверху, – ты можешь услышать мелодичное, беззаботное щебетанье красногрудой коноплянки, принадлежащей к семейству вьюрковых, отряд воробьиных. Когда вырастешь, обязательно прочти увлекательнейшую книгу мистера Александра Уорпла «Американские птицы», узнаешь о коноплянке все в подробностях».

Прямо вот так, ни больше ни меньше. Откровенная, лобовая реклама дядюшкиного опуса. Через несколько страниц он опять оказался в центре внимания уже в связи с желтоклювой кукушкой. С ума сойти! Чем дальше я читал, тем больше восхищался автором этой писанины и гением Дживса, который придумал такой грандиозный ход. Дядюшка не устоит, как день ясно. Вы называете человека самым сведущим в мире специалистом по желтоклювой кукушке, и чтобы в душе его после этих слов да не шевельнулось по отношению к вам некое подобие дружелюбия? Быть такого не может!

– Успех обеспечен! – восхитился я.

– Дядюшка наш! – поддержал Корки.

Через два дня он заглянул ко мне на Парк-авеню рассказать, что все идет как по маслу. Дядюшка прислал Мюриэль письмо, исполненное немыслимой, сверхчеловеческой доброты, не знай Корки его почерка, нипочем бы не поверил, что старый хрыч способен на такую галантность. Дядюшка писал, что будет счастлив познакомиться с мисс Сингер, он ждет ее в любое время, когда ей будет благоугодно посетить его.

Вскоре мне случилось уехать из Нью-Йорка. Меня уже давно приглашали погостить в свои загородные поместья разные заядлые охотники и прочие любители скачек и других видов спорта, так что в город я вернулся только через несколько месяцев. Конечно, я частенько вспоминал Корки, как-то у них там, уладилось ли все к общему согласию, и представьте себе, в первый же мой вечер в Нью-Йорке, заглянув в один из тихих кабачков, где я бываю, когда не манят яркие огни, я увидел там Мюриэль Сингер. Она сидела одна за столиком возле двери, а Корки, надо полагать, отлучился позвонить по телефону. Я разлетелся к ней.

– Кого я вижу! Ну, и как? Рассказывайте, рассказывайте!

– А, это вы, мистер Вустер. Очень рада.

– Корки здесь?

– Прошу прощения?

– Вы ведь Корки ждете?

– Я вас не сразу поняла. Нет, я жду не его.

Что-то такое послышалось мне в ее голосе, вроде бы «А это еще что за личность такая?»

– Как, неужели вы поссорились с Корки?

– Поссорились?

– Ну, размолвка у вас произошла, пустяковое недопонимание, оба погорячились, бывает, знаете ли.

– С чего вы взяли? Не понимаю.

– Тогда в чем дело? Раньше вы всегда с ним обедали перед тем, как идти в театр.

– Я оставила сцену.

И тут до меня дошло. Я совсем забыл, как долго меня не было в городе.

– Ну да, как же, понимаю! Вы вышли замуж.

– Да.

– Потрясающе! Желаю вам всяческого счастья.

– Большое спасибо. Александр, – произнесла она, глядя мимо меня, – это мой знакомый… мистер Вустер.

Я обернулся. Рядом стоял субъект с бобриком седых, упрямо торчащих волос и красной от избытка здоровья физиономией. Устрашающего вида детина, хотя сейчас настроен мирно.

– Мистер Вустер, познакомьтесь, пожалуйста, с моим мужем. Александр, мистер Вустер – друг Брюса.

Старикан с чувством стиснул мне руку, только поэтому я и не грянулся со всего маху на пол. Стены, пол и потолок заходили ходуном.

– Стало быть, вы, мистер Вустер, знаете моего племянника, – донесся до меня его голос. – Хорошо бы вам удалось хоть немного вправить ему мозги, чтобы он бросил эту свою дурацкую мазню. Впрочем, мне кажется, он и сам начал входить в разум. Я это заметил, дорогая, когда он в первый раз пришел к нам обедать и познакомился с тобой. Был такой тихий, серьезный. Как будто что-то уразумел. Мистер Вустер, вы не откажете нам в удовольствии отобедать сейчас с нами? Или вы уже обедали?

Да, да, обедал, заверил я его. Какой там обед, мне бы свежего воздуха глотнуть. Скорей на улицу, надо опомниться, сообразить что к чему.

Дома я услышал, что Дживс что-то делает у себя в комнате, и позвал его.

– Дживс, – сказал я, – надо срочно мобилизовать лучшие силы и спасать положение. Сначала принесите мне бурбона с содовой – бурбона как можно больше, – а потом я расскажу вам новость.

Он принес на подносе высокий стакан.

– Вы бы, Дживс, тоже выпили. Стоит подкрепиться заранее.

– Спасибо, сэр, может быть, потом.

– Как хотите, дело ваше. Но знайте, вы будете потрясены. Помните моего приятеля мистера Коркорана?

– Как же, сэр.

– И ту барышню, которая должна была исподволь завоевать расположение дядюшки с помощью книжечки о птицах?

– Еще бы, сэр.

– Так вот, она завоевала расположение дядюшки. И вышла за него замуж.

Дживс и глазом не моргнул. Его ничем не удивишь.

– Такого поворота событий следовало опасаться с самого начала, сэр.

– Неужели вы подозревали, что все кончится именно так?

– Я не исключал такой возможности, сэр.

– Ну, знаете, Дживс! Могли бы хоть предупредить нас, черт возьми.

– Не хотелось показаться неделикатным, сэр.

Перекусив и придя в более спокойное состояние духа, я, конечно, понял, что вовсе не виноват в случившемся, если все трезво оценить. Судите сами, мог ли я предугадать, что блестящий план Дживса приведет к такому конфузу? Но что греха таить, мне все равно не улыбалась перспектива встретиться с Корки сейчас, пусть уж лучше время, этот великий врач, сначала проделает свою утешительную работу. С полгода я обходил Вашингтон-сквер стороной. Можно даже сказать, забыл, что такой район вообще существует в Нью-Йорке. А когда наконец решил, что худшее позади и можно без опаски наведаться в эти края, чтобы связать, как принято говорить, порвавшуюся нить, это якобы всеисцеляющее время, вместо того чтобы нежно подуть на затянувшуюся рану, самым злодейским образом всадило в нее острейший нож. Развернув однажды утром газету, я прочел, что миссис Александр Уорпл подарила своему супругу сына и наследника.

Мне было так жалко старину Корки, что я не смог прикоснуться к завтраку. Я был убит наповал. Это полный крах. Что мне-то сейчас делать? Конечно, лететь на Вашингтон-сквер, молча стиснуть горемыке руку. Однако я подумал, подумал, и стало ясно, что пороху у меня не хватит. Зачем мозолить человеку глаза в таком горе? Буду посылать ему свое сочувствие телепатически.

Но через месяц-другой меня снова начали одолевать угрызения совести. Я вдруг подумал, что ведь, в сущности, подло бегать от несчастного малого, будто он – прокаженный, ему, может быть, сейчас особенно нужно, чтобы все друзья сплотились вокруг него. Я представил себе, как он сидит в своей студии один-одинешенек, наедине с горькими мыслями, и до того растрогался, что тут же сломя голову бросился на улицу, схватил такси и велел шоферу мчать на Вашингтон-сквер. Ворвался в студию, а он стоит понуро у мольберта и водит по холсту кистью, а на возвышении сидит сурового вида немолодая особа женского пола с младенцем на руках.

Н – да, к подобным казусам надо всегда быть готовым.

– Э-э-э… м-м-м… – пробормотал я и попятился к выходу.

Корки оглянулся.

– Привет, Берти. Не уходите, мы уже заканчиваем сеанс. На сегодня все, – сказал он няне, и та поднялась со стула и опустила младенчика в коляску, стоящую на рейде.

– Завтра в то же время, мистер Коркоран?

– Да, я вас жду.

– До свидания.

– До свидания.

Корки постоял немного, поглядел на дверь, потом шагнул ко мне, и его вдруг словно прорвало. К счастью, он считал само собой разумеющимся, что я все знаю, поэтому обошлось без излишней неловкости.

– Эта гениальная идея принадлежит дядюшке, – полыхал он. – Мюриэль еще не знает о портрете. Он, видите ли, готовит ей сюрприз ко дню рождения.

Нянька везет мальчишку якобы на прогулку, а на самом деле прямиком сюда. Хотите знать, что такое ирония судьбы, Берти? Лучшего примера не найти. Мне первый раз в жизни заказали портрет, и кого я должен писать? Этот мерзкий свиной огузок, который нагло заявился в этот мир и отнял у меня мое законное наследство. В голове не умещается! И ведь какой изощренный садизм: вынуждать меня чуть не по полдня любоваться сопливой физиономией этого выродка, который, в сущности, обобрал меня, как бандит, и оставил нищим. Отказаться от портрета я не могу, тогда дядюшка перестанет давать мне на жизнь, и все равно: каждый раз, как я встречаю бессмысленный вытаращенный взгляд этой козявки, я испытываю адские муки. Берти, признаюсь вам как на духу: когда малец снисходительно выпучится на меня, а потом отвернет башку и срыгнет, будто его тошнит от моего вида, я с наслаждением представляю себе, как все первые полосы вечерних газет кричат о сенсационном убийстве. Иногда я даже заголовки вижу: «Талантливый молодой художник зарубил топором грудного младенца».

Я молча сжал его плечо. Бедный мой старый друг Корки, такое глубокое сострадание не выскажешь словами.