Текст книги "Братство волка"

Глава 18

На дорогах, ведущих к деревням, и на труднопроходимых лесных тропах раздавался гулкий топот копыт. Это мчались галопом лошади, которых гнали на большой скорости, чтобы побыстрее преодолеть горы. Всадники скакали молча, и только восходящая луна взирала на тех, кто ехал поодиночке или группами по наезженным дорогам или по бездорожью, пытаясь сократить расстояние.

В глубине леса были зажжены факелы, чтобы помочь участникам собрания не сбиться с пути. Ни один из всадников не нес с собой огня, все они сверяли правильность следования по свету, исходящему из зарослей, из серебристой бархатной темноты ночи. Вдоль основных дорог их ждала вооруженная стража в длинных плащах с капюшонами. Она должна была обеспечить каждого всадника факелом, зажигая его от углей, сложенных в специальные железные емкости. Под мерное потрескивание факелов, которые люди держали в руках, процессия продолжала свой путь.

Когда луна поднялась выше, свет вокруг руин древнего храма стал казаться призрачным. Отсветы трепещущего пламени, неясные тени, огромные и бесформенные, окружали собравшихся членов братства, одетых в длинные красные плащи с капюшоном и красные бархатные маски с изображением волка. Они стояли молча и лишь иногда перешептывались друг с другом. Лошадей, за которыми следили вооруженные солдаты, увели и привязали к деревьям в стороне, как будто опасаясь, что фырканье животных может помешать церемонии, начавшейся на древних развалинах.

Торжественная тишина, сопровождающая священный ритуал, лишь изредка нарушалась приглушенными звуками ночного леса. Создавалось впечатление, будто призраки какого-то дьявольского племени собрались здесь, выйдя из мрака теней. Застыв на высоких руинах часовни, среди витражей и розеток, они словно повисли на плетях разросшегося плюща.

В центре бывшего храма появился человек и встал у каменного алтаря. Из рукава он извлек книгу в ярко красной обложке и, положив ее рядом с собой на керамический поднос, окинул взглядом стоявших перед ним людей с низко надвинутыми на лицо капюшонами. Как и все, он был одет в длинный темно-красный плащ и маску, но, тем не менее, узнать его не составило труда, как только он начал произносить свою речь. И жесты, и голос, что он, кстати, и не пытался скрыть, были хорошо знакомы всем присутствующим.

– Братья волки Господа нашего! Всевышний сообщил мне: Зверь скоро вернется, дабы подготовить возрождение всех духовных ценностей в нашем падшем Французском королевстве! Да возродится новая Франция для наших соотечественников, которые готовы не пожалеть жизни для страны, где правит святой король Людовик и где мы будем невидимыми повелителями! Да пребудет с нами Бог, братья волки!

Полсотни губ послушно произнесли несколько слов на латыни.

– Народ еще не видел гнева Господнего! – закричал Сардис и, схватив в руки Книгу Зверя, поднял над головой и угрожающе потряс ею. – Несправедливость и раны, которые люди короля нанесли Зверю, не останутся безнаказанными, и вскоре народ содрогнется от новых напастей! И когда террор достигнет невиданных размахов, мы, истинные повелители Зверя и волки Господа нашего, предложим королю сделку… Но создать лишь одного Зверя будет недостаточно: представляете, братья, что начнется, когда в каждой провинции появится свой Зверь, десятки зверей! Десятки послушных нам зверей! Братья волки! Приближается час, когда мы будем пожинать плоды наших трудов. Так будем же настороже и давайте вместе помолимся! Прочитаем же из Книги Зверя, где написано: «Уста священников станут носителями науки, и лишь из их уст будет исходить закон, потому что только он есть агнец в руках Господа…»

Со стороны, где были привязаны лошади, вдруг раздались выстрелы, и все услышали голос, прервавший Сардиса. Казалось, он прозвучал с неба:

– Кто восхваляет Зверя или образ его, изопьет вина из чаши гнева Господня и будет он пытаем огнем пред ликом ангелов, и дым от его мучений будет сочиться долгие века!

Среди посвященных началась суматоха. В тревоге оборачиваясь назад, они пытались увидеть того, кто произнес эти слова. Внезапно на Сардиса упал стакан с вином, который, разбившись вдребезги, окропил его красным дождем. И в этот миг на фоне черного неба, под сводом полуразрушенного купола, раскрытого, словно гигантская пасть, перед всем этим собранием появился тот, по поводу решительных действий и сомнительного исчезновения которого эти люди, собственно, и собрались здесь. Сардис, быстро поднявшись на ноги, отряхнул осколки разбившегося стакана и выкрикнул имя человека, так неожиданно появившегося перед ними:

– Фронсак? Но это невозможно, ведь ты мертв, Фронсак!

Взобравшись повыше, Грегуар бросил вниз палку, которой он разбил витраж. Он стоял на таком месте, где даже призрак побоялся бы пройти, но ему удавалось удерживать равновесие. Одной рукой шевалье достал из сумки пистолет, а другой – короткую обнаженную шпагу. Сверкая глазами, он крикнул:

– Если я и мертв, святой отец, то это не значит, что мне не удастся покарать вас во имя Господа! А заодно и всех тех, кто собрался здесь втайне от короля. Пьер-Жан Лаффонт! Женевьева де Моранжьяс! Максим де Форе! Гонтран де Монкан! Луи-Пьер Сардис! Жан-Франсуа де Моранжьяс!

Молодой граф, услышав свое имя, громко зарычал:

– Стреляйте, черт бы вас побрал! Стреляйте же!

Но Грегуар всех опередил. Он выстрелил первый, продолжая выкрикивать имена тех, кто присутствовал на тайном собрании. Опомнившись, заговорщики начали доставать из-под плащей оружие, но человек, стоявший рядом с Жаном-Франсуа и пытавшийся было направить пистолет на Фронсака, рухнул на землю с простреленным капюшоном, обагрившимся кровью. Но поскольку он успел нажать на спусковой крючок, его пистолет тоже выстрелил, ранив человека впереди него. Несчастный уже не видел, как у него на спине загорелся плащ.

– Жан де Лантьерери! Мари де Лантьерери! Рене-Жан-Луи де Лантьерери! Маргарита де Клермонт! Анисет де Лавьер-Морнант! Имя каждого из вас будет названо перед Господом!

Фронсак бросился в пустоту, его тень, увеличившись на глазах, сползла по стене, и он приземлился на камень, служивший алтарем. Сардис подался назад, жалобно вскрикнув, и, запутавшись в своем платье, скатился к сбившимся в кучу соратникам в красных плащах. Грегуар выпрямился, и на какое-то мгновение его увидели все. Снова послышались выстрелы. Казалось, что стреляют не только со стороны облаченных в красный плащ, но и из леса. Одна из пуль просвистела возле самого уха Грегуара, а другая отколола камешек от стены, который, резко отлетев, ударил его в спину. Из уст шевалье вырвался безумный смех, когда он увидел двух «ополченцев» с железными крючьями в руках, которые бежали к нему, чтобы прикрыть Жана-Франсуа и герцога де Монкана. Грегуар положил пистолет в сумку и быстрым движением извлек из нее томагавк, похожий на тот, что когда-то принадлежал Мани…

– Жан-Андре Делафорж! Марей де Грандклер! – весело выкрикнул он. – И вы, два урода! Я не знаю ваших имен, если они вообще у вас есть! Идите сюда, я вам покажу, чему меня научил один мой друг!

Он спрыгнул с алтаря в тот самый момент, когда к нему подбежали два «ополченца». После первых же ударов, когда лезвие топорика отрубило запястье у одного из них, послышался дикий рев. Некоторое время нападавший смотрел, как его рука падает на землю, все еще сжимая крюк и истекая кровью. А томагавк, сделанный в славном Французском королевстве по образцу оружия американских дикарей, теперь обрушился на другого соперника Фронсака, разрубив тело мужчины от плеча до пояса, так что внутренности взлетели вверх. Ударив по спине «ополченца», который покатился, держа отрубленную руку, Грегуар уложил его на землю, тремя точными взмахами короткой шпаги снял с него скальп и швырнул его в сторону тех, кто прикрыл собой Жана-Франсуа и герцога де Монкана. Все резко отступили назад. Все, кроме Жана-Франсуа. Граф отбросил капюшон, сорвал кожаную маску, скрывавшую половину его лица, и крикнул, охваченный неистовой яростью:

– Никакой пощады!

Но он единственный осмелился сделать шаг вперед. Остальные замерли, не в силах отвести глаз от своих товарищей, которые катались по земле, истекая кровью, и выли, как звери.

– Что ж, никакой пощады, – повторил вслед за графом Грегуар. – Давай, иди сюда! Чего ты ждешь? Покажи, на что ты способен без своего монстра, которого научил убивать женщин и детей!

Жан-Франсуа холодно усмехнулся. Одной рукой он сорвал с себя плащ и швырнул его вперед. Вокруг Грегуара было достаточно «ополченцев», но никто не воспользовался внезапным замешательством. Все взгляды были прикованы к молодому графу, у которого под плащом оказался кожаный корсет, застегнутый от шеи до талии. Жан-Франсуа вынул из ножен кинжал (Грегуар едва не рассмеялся: как он будет бороться с кинжалом против его томагавка и шпаги?) и разрезал им тесьму корсета, чего шевалье, конечно же, не ожидал.

Тем временем выстрелы и крики раздавались уже со всех сторон. Грегуар увидел, как рядом с ним, подняв юбки и обнажив ноги в белых чулках, пробежала графиня де Моранжьяс. У нее был такой решительный вид, будто она любой ценой намеревалась достичь цели. На самом деле графиня ничего вокруг себя не видела, да и не хотела видеть: ни своего сына, мимо которого она промчалась, не заметив, что он готовился отцепить с перевязи за своей спиной гигантское копье, ни вооруженных драгунов, словно по волшебству показавшихся в клубах дыма, ни капитана дю Амеля, внезапно возникшего среди развалин древнего храма.

– Вы все арестованы, сукины дети! – страшно вращая глазами, кричал капитан. – Вы арестованы, черт бы вас побрал! Сборище мерзавцев! Бросайте оружие, вы арестованы! Ха! Вы хотели упечь меня за решетку, гниды паршивые! А я вас всех арестую во имя Господа!

И только на двух человек эта тирада не возымела ни малейшего действия. Только Грегуар де Фронсак и Жан-Франсуа де Моранжьяс в этой ужасной суматохе, наполненной криками и приказами, ругательствами и выстрелами, не обращали внимания на то, что происходило вокруг.

Жан-Франсуа расстегнул корсет, освободив вторую руку, чтобы крепко держать копье.

Его лицо исказилось в устрашающей гримасе, которая казалась наполовину ухмылкой, наполовину болезненной судорогой. От него исходила неприкрытая злоба и ненависть. Четки, прикрепленные к копью, качались из стороны в сторону, отбрасывая рубиновые отблески, словно капли крови.

– Теперь тебе не придется биться с одноруким! – выпалил Жан-Франсуа.

– У меня этого и в мыслях не было, – заверил его Грегуар.

– Для начала я исполосую тебя с головы до ног, а потом выпотрошу! На что ты надеешься? Зверь бессмертен!

– Зверь – может быть. Но ты – нет.

– Да что ты об этом знаешь? – яростно прошипел Жан-Франсуа. – Я съем твое сердце, Фронсак! И отдам твои внутренности собакам!

И он пошел в атаку, высоко подняв копье, с неистовым рычанием. Взмахом томагавка Грегуар отвел лезвие, которое, ударившись о стену разрушенного храма, разрезало плющ. Затем он сменил обороняющую позицию на атакующую и пустил в ход шпагу, удары которой Жан-Франсуа отбил, пятясь к стене.

– Сардис обращался с тобой так же, как ты обращаешься с этим бедным животным! – крикнул Грегуар, наседая на графа. – Но я не стану наносить удар в спину, как это сделал ты, убив Мани!

– Правда? – Жан-Франсуа засмеялся. – Откуда ты знаешь?

– В одной из комнат в пещере Монкана я видел пистолеты, изготовленные специально для тебя. Считай, что ты подписал свое преступление серебряной пулей!

Моранжьяс развернул копье и нанес удар одновременно с Грегуаром. Два лезвия столкнулись, ударились, и более короткое из них – оно находилось в руках шевалье – выскользнуло. Оставшись без шпаги, шевалье бросился в атаку с томагавком и заставил Жана-Франсуа отступить. Удар топора пришелся по копью снизу вверх, так что лезвие томагавка полоснуло по внутренней стороне руки Жана-Франсуа, отчего тот зарычал и медленно попятился. В этот миг Грегуару показалось, что его противник решил бежать. Лицо Жана-Франсуа скривилось от боли, по руке текла кровь. Держа двумя руками копье, нацеленное на Грегуара, он запустил какой-то секретный механизм, и внезапно острие, издав щелчок, пришло в движение, заскользило вперед и удлинилось, уколов Грегуара в подмышку. Закусив от боли губу, Грегуар размахнулся и бросил томагавк. Жан-Франсуа, наперевес со своим тяжелым, невероятных размеров копьем, не смог уклониться от вертящегося в воздухе оружия, которое задело его по голове, и снова был вынужден отступить. Кровь заструилась по его лицу, но он не собирался сдаваться. Быстрым движением граф разъединил поперечные части лезвия так, что они обвисли, словно кнут с нанизанными острыми кусками клинка, и, плюясь кровью, пошел широким шагом на Грегуара. Спотыкаясь, тяжело дыша, буквально задыхаясь от гнева, он размахивал своим копьем-цепом, пытаясь попасть в противника, спрятавшегося за алтарь. Грегуар достал из сумки пистолет и взвел курок. Жан-Франсуа широко улыбнулся. Несмотря на то что из раны на его голове сочилась кровь, он поднял руки высоко над головой, сжимая в них разложенное на части копье. Острые лезвия грозного оружия готовы были взлететь, чтобы нанести смертельный удар. Но граф, презрительно усмехаясь, опустил копье, так как знал, что в пистолете Грегуара нет пули: он хорошо видел, как тот стрелял в одного из «ополченцев», стоявшего рядом с ним в толпе, и после этого не перезаряжал его.

– А для меня сделали специальный пистолет, который стреляет дважды, – сказал Грегуар.

Он нажал на второй спусковой крючок. Жан-Франсуа так и не увидел ни пистолета шевалье, ни того, как сработал кремень второго спускового крючка. Пуля вошла в его обнаженную грудь на уровне сердца, и кровь вылилась из него в три толчка. На третий раз из раны пошла только кровавая пена. Граф упал на колени, все еще сжимая свое копье, и изумленно посмотрел на Грегуара. Затем он уронил копье, и четки медленно сползли на его правую руку. Жан-Франсуа посмотрел на небо и надломленным голосом произнес имя Марианны, затем упал на бок, и его изувеченная рука вытянулась вдоль тела. Глаза графа излучали триумф безумца.

– Ты скоро присоединишься к нам, шевалье, – уставившись на Грегуара, сказал он неожиданно чистым голосом, и его слова громко и четко прозвучали в наступившей тишине.

Через мгновение взгляд Жана-Франсуа потух, а гримаса на окровавленном лице превратилась в застывшую маску.

* * *

Шум и суматоха вокруг Грегуара стихли. Наверное, это произошло еще несколько минут назад. Но сейчас он слышал только приказы дю Амеля и ругань солдат, которые покрикивали на братьев, собравшихся возле разрушенной часовни.

Когда Грегуар снова смог пошевелиться и поднял голову, он увидел приближающуюся к нему фигуру в длинном черном плаще с накинутым на голову капюшоном, с которого свисала вуаль, скрывая лицо. Превозмогая нечеловеческую усталость, внезапно навалившуюся на него в тот самый момент, когда он решился нажать на спусковой крючок, шевалье узнал под вуалью, казавшейся сиреневой в красном свете фонарей, известную ему женщину. Дю Амель поприветствовал ее, сделав грудь колесом и лихо щелкнув каблуками. Остановившись рядом с капитаном и сказав ему несколько слов, женщина направилась далее, а дю Амель повернулся к своим людям и крикнул:

– Выстройте эту банду мерзавцев в шеренгу, и пусть они скачут отсюда!

Далее суматоха сменилась резкими командами, и послушные солдаты, подгоняемые ругательствами, начали их выполнять…

На какой-то момент Сильвия замерла возле бездыханного Жана-Франсуа и сквозь полупрозрачную вуаль, спадающую с капюшона на ее лицо, обменялась с Грегуаром долгим взглядом. Затем она присела, склонившись над мертвым телом, и из-под плаща показалась рука, затянутая в кружевную перчатку. Грегуар увидел стилет, которым женщина когда-то поставила метку на его груди для того, как она сказала, чтобы он всегда о ней помнил. Сильвия коснулась стилетом левой стороны груди Жана-Франсуа, обвела лезвием отверстие, оставленное пулей, и внезапно всадила оружие по самую рукоятку.

– Он уже мертв, – удивленно произнес Грегуар, наблюдая за ней.

– Теперь я знаю это наверняка, – невозмутимо ответила итальянка.

Грегуар заметил среди суеты, царящей вокруг пего, чей-то настороженный взгляд и, не отдавая себе отчета, спросил:

– А Сардис? Где он?

Даже под вуалью было видно, что она состроила трагическую мину.

– Он пытался бежать… Наш храбрый дю Амель уже занялся им.

– Где он?

– Сейчас, насколько я знаю…

Она вытерла лезвие о рукав рубашки мертвеца, лежавшего на земле, затем спрятала стилет под плащ и выпрямилась. Грегуар поднялся вслед за ней, и так они и стояли бок о бок, не произнося ни слова. Шум и звуки голосов постепенно стихли, и капитан дю Амель объявил, что операция завершена, «заговорщики крепко связаны и готовы идти прямо в камеры, чтобы ждать, как решится их участь».

– Ну что ж, в дорогу, – вежливым тоном, словно приглашая его, произнесла Сильвия.

– Как прикажете! – гаркнул дю Амель.

Он отдал команду своим людям с факелами в руках сопровождать несчастных братьев и удалился.

Сильвия, не глядя на Грегуара, проговорила:

– Я могла бы представить тебя в Риме. Одно только твое слово… и я немедленно это сделаю. – Она посмотрела в сторону длинной вереницы арестованных и добавила: – Неужели слишком поздно? Тем хуже… – Повернувшись к Грегуару, женщина остановила на нем пристальный взгляд и сказала по-итальянски: – Вполне вероятно, Грегуар де Фронсак, что я очень люблю тебя. Но я допускаю, что на самом деле невозможно любить тех, кто сам любит слишком сильно…

– Скажи это по-французски, – тихо попросил он.

Сильвия повернулась к Грегуару, сняла вуаль и, крепко обняв его, поцеловала. Ее поцелуй был неожиданно страстным и в то же время спокойным и неторопливым. Затем она отстранилась, взяла его лицо в свои ладони и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:

– Ради твоего же счастья, шевалье, – или любимый, если тебе угодно, – советую не любить ее так безумно, как сейчас. Если, конечно, она выживет.

– Она выживет.

– Per mia disgrazia,[12]12
  К моему несчастью (um.).


[Закрыть] – прошептала Сильвия и внезапно улыбнулась.

Развернувшись, она ушла прочь, будто растворилась в ночи, так и не увидев движения, которое он хотел было сделать в ее сторону, но передумал.

С тех пор он никогда не видел эту женщину. Сильвия исчезла из жизни Фронсака, оставив еще один шрам на его груди – на уровне сердца, – который иногда вдруг некстати напоминал о себе легкой болью, словно тлеющий, неугасающий огонь.

* * *

Грегуар был последним, кто покинул эту поляну вместе с солдатами, которые несли убитых, и капитаном дю Амелем, терпеливо ожидавшим его. В тот момент, когда он поднимался в седло, завыл волк. Его вой раздавался поблизости, в призрачном мраке ночи, посеребренном светом луны. Затем ему ответили остальные, и хор их голосов, казалось, спускался с горных вершин, покрытых деревьями, среди которых рыскали звери и пробирались люди. Грегуар сразу узнал голос волка, который заговорил первым; он словно увидел его огромную и величественную серую тень, увидел так, как видел волков, ждавших их в тот вечер, когда они вернулись в Жеводан. Он слышал этот жутковатый голос, узнавать который его научил Мани, и внезапно в его груди зашевелились, разгораясь, чувства и слезами выплеснулись наружу. Он энергично пришпорил лошадь.

Глава 19

Марианна пробыла без сознания три дня и четыре ночи, лежа в постели в замке Сент-Шели, куда граф де Моранжьяс, вернувшись из Лангоня, отвез ее по настоянию Тома д'Апше. Маркиз без обиняков заявил, что после всего случившегося у девушки нет никакой гарантии выздороветь в стенах родного дома, где ее, очевидно, отравили. Граф не был плохим человеком, тем более плохим отцом. Не был он и глупцом: внимательно выслушав молодого человека, граф де Моранжьяс согласился с ним и не стал препятствовать. А Тома тут же отдал распоряжение, чтобы о Марианне как следует позаботились.

На исходе ночи, когда погибли главные виновники и из развалин бывшего храма увели арестованных членов этого могущественного братства, в округе было задержано много других людей, которых разоблачили в зловредной еретической пропаганде. Граф, пострадавший от собственных родственников, не выказывал своих обид. Он сидел у изголовья постели дочери, которая не могла ни есть, ни пить, и, вполне вероятно, зачах бы вместе с ней, если бы не отец Жорж из больницы. Старик вспомнил, что такие симптомы, как жар, потливость, тошнота, внезапные судороги и удушье, он уже наблюдал во время болезни маленькой Сесиль, находившейся между жизнью и смертью после встречи со Зверем. Сердобольный отец Жорж долго сокрушался, когда после приезда Жана-Франсуа, который навестил малышку, чтобы осведомиться о ее здоровье, ей стало хуже. Кюре вспомнил, что молодой граф дал девочке лекарство, которое он для нее приготовил из трав, привезенных из путешествия по Африке.

Память отца Жоржа и его решительные действия, подкрепленные словесной заботой, – настолько обильной, что долгое время он вообще не мог внятно говорить, – спасли жизнь Марианны и, таким образом, спасли жизнь ее отца. Кюре вспомнил о противоядии, которое изготовил, как он говорил, «американшкий шелитель». Заветный мешочек с «лекарштвом» был обнаружен среди вещей Мани.

* * *

– А в этом мешочке, видишь ли, были засушенные травы, которые когда-то спасли тебе жизнь, моя храбрая Сесиль, – говорил седовласый господин, обращаясь к своей служанке. Он был без парика, с посеребренными висками, и его блуждающий взгляд, устремленный куда-то вдаль, свидетельствовал, что старик полностью погрузился в свои воспоминания.

Далекие образы внезапно ожили на исписанных мелким ровным почерком страницах, выпавших из пухлой папки, которая лежала на его столе. Здесь же находилась небольшая стопка листов, на которых он еще только собирался писать…

Тома д'Апше взял перо, обмакнул его в чернила и в нерешительности замер.

– Мсье маркиз, – настаивала Сесиль, – вам нужно поторопиться.

Крупная рыжеволосая женщина проявляла беспокойство и испуганно смотрела на своего господина. Точно такой же взгляд маркиз видел почти полвека тому назад, когда она не могла проснуться от своего кошмара.

– Поторопиться, – повторил Тома и напряг слух. – Их уже не слыхать.

– Но они идут. И они сердиты.

– О Боже, сердиты… Что я им такого сделал за пятьдесят лет сосуществования?

Женщина удивленно посмотрела на него. Казалось, она не понимала его. Или, возможно, слишком хорошо понимала.

– Дело не в вас, мсье маркиз, а во всех остальных, – сказала Сесиль. – Вам нужно уезжать, сейчас же. Карета давно готова, и мадам ждет вас вместе с детьми в Париже, где вы будете в безопасности. Она просила меня поторопить вас. Она всех нас об этом просила…

– Я знаю, Сесиль, – произнес Тома.

Он посмотрел на перо, на исписанные страницы и чистый лист, на котором не появилось ни слова в течение почти месяца, начиная с первых морозов. Вздохнув, маркиз заметил:

– Они могли бы дать мне время, иначе мне никогда не закончить. А может, у нас совсем не осталось времени?

Сесиль не ответила.

– Мне осталось только написать, – продолжал Тома, – как шевалье наутро отправился в пещеры герцога Монкана, где развернулась вся эта драма. Я пошел тоже, чтобы составить ему компанию, несмотря на свое недомогание из-за полученных ран. Фронсак, признаться, не проявлял особого рвения. Собственно говоря, он и сам был в шоке от всего случившегося. Его потрясла смерть Мани… И он очень переживал оттого, что чуть не умерла Марианна… Это капитан дю Амель попросил шевалье, чтобы он провел их туда. С ними был еще один офицер. Мне осталось рассказать только о том, как умер Зверь, Сесиль…

Служанка покачала головой, расстроенная, взволнованная, как будто она ждала, что кто-то, сбежав с гор и ворвавшись во двор замка, неожиданно окажется в стенах библиотеки.

– Я не думаю, что на этот раз у вас есть время, мсье маркиз. Если они вас выследят…

Но Тома, казалось, не слышал ее.

– Мы спустились в пещеру, – прикрыв веки, продолжал старик, – где находилась эта арена, и там нас встретил Жан Шастель, который заботился о Звере. Это было самое необычное животное, которое… – Маркиз посмотрел на Сесиль и слегка кивнул головой. – Ну конечно, я не стану тебе его описывать. Он был таким, каким его сделал этот безумец. Жан Шастель был единственным человеком, который, наверное, любил Зверя и сильно к нему привязался, несмотря на всю его чудовищность. Этот человек наверняка знал, за какие грехи Бог наказал его, дав ему немую дочь… Кто знает… Шастель ничего не сказал и никак не противился тому, что должно было случиться. Я не знаю, что побудило шевалье упасть на колени рядом с животным и протянуть ему руку, прямо к пасти, из которой торчали заточенные железные клыки, вживленные прямо в челюсть… О Боже… – Маркиз глубоко вдохнул. – Представляешь, Сесиль, Зверь лизнул его руку, просто лизнул, а в глазах у него было такое жуткое, невыносимое страдание… И когда в присутствии солдат шевалье нацелил на Зверя пистолет, именно Жан Шастель протянул руку за оружием. И шевалье отдал пистолет, чтобы Жан Шастель сделал это сам. Старик при этом сказал, что только так он сможет исцелить его…

Тома замолчал. Он поднял глаза на Сесиль, но смотрел мимо нее, куда-то вдаль, в прошлое, где в Жеводане вновь начинался адский сезон. Маркиз знал, что Грегуар де Фронсак и Марианна де Моранжьяс уехали в Нант, откуда они должны были отчалить на «Ла Карай» в неизведанный мир, захватив с собой сундучок, в котором хранился пепел человека, уверенного в том, что он был волком. Тома д'Апше моргнул.

Он больше никогда их не видел, и за все эти годы от них не было никаких вестей, хотя маркиз очень надеялся получить письмо от бывшего товарища. А затем он понял, что уже никогда не получит его, и сказал себе, что однажды, быть может, он тоже станет человеком, от которого кто-то будет ждать письма.

Маркиз вздохнул.

– Я иду, Сесиль, – прошептал он и снова взял высохшее перо.

Обмакнув его в чернила, он написал последнюю фразу:

И с тех пор о Звере больше не говорили.

Тома д'Апше. Июль 1789 г.

Он поставил перо в чернильницу и, прикрыв глаза, подождал, пока высохнут чернила на бумаге. Из открытого окна доносились голоса людей, которые несли факелы и шли в ночную тьму один за другим, словно огромная разгневанная змея.