Текст книги "Братство волка"

– Я была совсем маленькой девочкой, когда приходила играть сюда вместе с братом.

Она выразительно посмотрела на Грегуара.

– И вы не боялись?

– С моим братом, – сказала она с расстановкой, подчеркивая каждое слово, – нет. Он говорил мне, что защитит меня от призраков…

* * *

Казалось, это длилось целую вечность. Они пробежали не один десяток лье, продираясь сквозь кустарники и заросли вереска, спускаясь по склонам, покрытым булыжниками, которые больно ранили лапы, перепрыгивая через расщелины, и слились в один поток с теми, кто пришел с гор и предгорья. Со всех сторон на них накатывалась волна одного и того же ужаса. Подхлестываемые стелющимися по земле криками, когда казалось, будто в этот день все люди вышли из своих логов, сделанных из камня и огня, волки летели вперед сломя голову. Подгоняемые упругими потоками ветра, они мчались изо всех сил, сбивая подушечки на лапах, превозмогая боль во всем теле и не замечая более никаких пометок на земле. Их преследовал огонь, он настигал их и пожирал, а затем вдруг разгорелся еще ярче, ослепив своим белым сиянием и испепелив землю и деревья. А потом грянул гром и разорвал тучи в клочья; небо извергло из себя сталь, и выстрелы, и языки пламени, и зловонное дыхание…

Вперед…

Только вперед – мимо тех, кто падал вниз, истекая кровью и исходя криками ужаса; мимо тех, кто был пронзен пулями, изрубившими их плоть и искрошившими кости. Вперед – сквозь душераздирающие вопли людей и лай собак, кувыркаясь и падая на бегу, подставляя себя ружейным выстрелам, покрываясь серыми разводами грязи, сквозь смрад и ужасные звуки этой резни.

– Вот этот! Этот! – закричал дю Амель, лицо которого почернело от пламени и пороха.

Огромный ощетинившийся волк с распахнутой пастью подпрыгнул на высоту лошадиного крупа, и стало слышно, как щелкнули его клыки. Он пробежал между ног заржавшей от ужаса лошади Жана-Франсуа де Моранжьяса, отскочил в сторону и чуть не скинул на землю ее всадника.

Этот крупный самец удирал со скоростью молнии, пересекая место побоища и невероятным образом избегая пуль, в сопровождении нескольких волков. Первый из всадников бросился ему вдогонку, но задел дубовую ветку и кувырком слетел с лошади, ударившись спиной о корень дерева и зацепившись ботинком за стремя. Жан-Франсуа, рассекая чащу крупным галопом, с криком погнался за зверем, проскочив мимо грохнувшегося наземь неудачника.

* * *

Она не протестовала и даже не думала протестовать, когда он сел рядом с ней, закрепил на картоне чистый лист бумаги и принялся рисовать ее портрет. И окружающая обстановка, и весь этот день с его событиями, которые привели их в это место, где она, естественная и умиротворенная, позировала ему, сидя у разрушенной стены призрачной часовни с ружьем в руках, чрезвычайно располагали к этому. Марианна не произносила ни слова, он тоже молчал, и только ветер кружил вокруг них, опутывая своими нитями, нашептывая загадочные слова, обдувая ветви деревьев и срывая с них листья. Иногда раздавалось негромкое фырканье лошадей, которые тянули поводья, привязанные к крепким лианам узорчатого плюща, и пощелкивали уздечками. Время от времени издавала звонкую трель какая-то пичуга, всегда одинаковую, после чего улетала, мелькая между ветвями маленькой темной тенью. А грифель скрипел по бумаге, и та отвечала на его прикосновение тихим шелестом.

В какой-то момент, когда Грегуар поднял глаза от своего рисунка, его пронзил неожиданный, как молния, глубокий взгляд зеленых глаз, устремленный на него. Совершенно серьезно Марианна спросила, почему ему не понравилась погоня. Грегуар ответил вопросом на вопрос, осведомившись, является ли в этой стране преступлением отказ носить униформу с красными фалдами на мундире. Она не сказала ни слова и просто перевела взгляд на мрачнеющее небо. Позже, глядя на лицо, изображенное на белой бумаге, шевалье пояснил, что, по поверьям индейцев, нарисовать кого-либо означало забрать его душу и силу. Прищурив глаза, девушка спросила, нужна ли ему ее душа, но Грегуар предпочел промолчать. Она не стала повторять свой вопрос, и между ними вновь установилось глубокое молчание.

– Ну что, вы закончили, мсье портретист? – поинтересовалась Марианна.

– Конечно нет, – ответил Грегуар. – И знаете, я никогда не закончу. Это эскиз, а эскиз не может быть законченным.

– Ваши модели обычно ведут себя терпеливо? Что они делают, чтобы не…

Она не успела договорить, потому что в этот миг вдалеке раздался глухой, тяжелый выстрел. Затем загудели охотничьи рожки и послышался лай собак.

Марианна поднялась, схватила ружье, зарядила его, проверив, чтобы затвор был установлен в правильном положении, и, медленно подняв приклад, положила его на плечо.

Краем глаза Грегуар видел, как Мани подбежал к лошадям и, не говоря ни слова, в два прыжка вскочил на обвалившуюся стену. Его руки были пусты: ружье, которое дал ему Тома, он оставил в охотничьем лагере.

Из глубины леса доносился приближающийся стук копыт. Собаки, казалось, делали бесконечные круги у одного и того же места, как будто заметив там что-то, и теперь сходили с ума.

Внезапно густые заросли раздвинулись и волк вышел на открытое пространство. Большеголовый, со вздыбленной гривой и разверзнутой пастью, из которой текла слюна, он тяжелым взглядом, словно зажженным солнцем, обвел людей.

Его появление повергло их в ужас, все словно окаменели.

Но уже через мгновение, когда Грегуар увидел, как Марианна подняла ружье к плечу и прицелилась, его сердце забилось сильнее. К волку галопом приближались всадники, много всадников.

Зверь зарычал, подняв губу и обнажив длинные клыки, покрытые пенистой слюной. Он пошел вперед. Его серое от грязи тело покачивалось от усталости. Он направился прямо к руинам, и было видно, как под его шкурой, покрытой всклокоченной шерстью, подрагивали мускулы.

Тонкий лучик света протянулся вдоль ствола. Марианна не дышала, но за секунду до того, как ее палец неслышно нажал на курок, Грегуар протянул руку и поднял вверх ствол ружья. Она вскрикнула от неожиданности, и ее лицо, освещенное вспышкой от выстрела, исказилось от негодования. После отдачи приклад ружья попал ей под мышку, и девушка упала на спину.

Волк запрыгнул на стену церкви, преодолел ее в три прыжка и взлетел на верхнюю перекладину стены, замерев на миг в золотом сиянии солнца, которое своим мягким светом ласкало руины, еще дрожащие от эха выстрела.

Зверь застыл, стоя на камне на расстоянии вытянутой руки от Мани, – было слышно, как он рычит, перекрывая своим рыком стук копыт приближающихся галопом лошадей, – подпрыгнул и оказался между человеком и лошадью. Резко развернувшись, он оттолкнулся от стены и исчез в тот самый момент, когда из зарослей показался Жан-Франсуа, который как будто вышел на театральную сцену, где появление каждого актера точно прописано. Молодой граф выехал из чащи, ломая ветви кустов, и все увидели, что поводья лошади были привязаны к его единственной руке, в которой он держал ружье. Он остановился и, спрыгнув на землю, приблизился к стене, за которой стояла Марианна. Граф был таким же бледен, как Грегуар и Марианна, но его бледность объяснялась мощным, безудержным порывом ярости. На лбу молодого человека выступили капли пота, а пряди черных волос выбились из-под ленты, повязанной на голове.

– Моя бедная Марианна, – то ли сказал, то ли выплюнул он. – Так вот за кем ты сегодня гонишься! Ты ищешь свою смерть?

Побледнев еще больше, девушка открыла рот, чтобы ответить, но не успела.

– Это я во всем виноват, – сказал Грегуар. – Это я…

– Что я? Кому вы это рассказываете, монсеньор? – обрушился на него Жан-Франсуа.

Он высоко поднял руку, схватил в зубы поводья и, наклонив голову, повел лошадь в сторону. Затем он развернул ее, вскочил в седло и, извергая проклятия, помчался в погоню за волком, чем немало позабавил Мани.

За ним двинулись вперед остальные всадники: капитан дю Амель, драгуны с саблями наголо, раскрасневшиеся и запыхавшиеся буржуа. Вся компания пронеслась, как ураган. Капитан что-то выкрикнул, и Марианна ему ответила, показывая рукой, в какую сторону поскакал ее брат. Правда, это было не совсем то направление, в котором скрылся матерый волк. Вскоре шум удалился, и на поляну опустилась тишина, прерываемая только шорохом падающих листьев.

Некоторое время Марианна еще оставалась в напряженной боевой позе и вглядывалась в густые заросли перед собой. Грегуар, заметив, что у нее дрожит подбородок и она едва сдерживает слезы, деликатно отвернулся. Девушка выпрямилась и стала отряхивать юбку, очищая ткань от колючек и налипших травинок. Затем она взяла ружье и спустилась с камней, чтобы подойти к лошади и снять с седла пороховницы. Перезарядив ружье и подышав в базель перед тем, как наполнить его порохом, она замерла, не поднимая глаз на Грегуара и делая вид, что игнорирует его присутствие. Он знал, что сейчас все очень запуталось и может привести к необратимым последствиям… Не в силах отделаться от щемящего чувства в груди, он произнес:

– Я в отчаянии, Марианна. – В его голосе, однако, сожаление было немного преувеличенным.

– Неправда, – возразила она, разрывая бумажный патрон дрожащими пальцами. – По-моему, вы, наоборот, очень довольны вашим ударом.

– Вы очень мило смотритесь, когда заряжаете ружье. Словно настоящий артиллерист.

– Вы еще и смеетесь!

– Нет, Марианна, уверяю вас.

Он был совершенно искренен. Наконец она подняла на него глаза.

– Зачем вы так поступили со мной? – спросила девушка, как будто обвиняя его в тяжком грехе.

– Как я поступил с вами, Марианна? Если я что-то и сделал, то только по отношению к волку. И я об этом не жалею.

– Но, может быть, это был Зверь!

Он выдержал взгляд девушки, читая в зеленых глазах Марианны абсолютную уверенность в том, что ее лишили мрачной и ужасной привилегии. Грегуар видел, что в этих глазах прячется желание не просто победить огромного волка, разъяренного и опасного, но того, кого все искренне принимали за Зверя. И еще он понял, что если эта девушка сейчас дрожала, то не от страха встретиться лицом к лицу с монстром, а оттого, что она промахнулась…

– Я не думаю, Марианна, – заверил ее Грегуар совершенно серьезным тоном. – Это был обычный волк. Просто волк.

– Просто волк, из-за которого мы потеряли целый день. Нам больше нечего ждать здесь, и мы можем возвращаться в лагерь.

Она сделала вид, что не заметила движения Грегуара, который хотел помочь ей взобраться в седло, и поскользнулась на камне, прежде чем вставить ногу в стремя. Они тронулись в путь. Марианна покинула руины через ту же брешь в стене, через которую сюда въехала. Сделав с десяток шагов, она остановилась, чтобы их подождать, но даже не повернула головы в их сторону.

Грегуар посмотрел на Мани и встретился с ним взглядом. Индеец поднес руку к груди, приложил ее к сердцу и склонил голову в знак благодарности.

Грегуар вздохнул и, не проронив ни слова, покачал головой.

* * *

Если огромный серый волк не попал в число жертв этой охоты, то его товарищам повезло меньше: они валялись на земле с пробитыми пулями головами и сломанными челюстями.

На грязной траве в два ряда лежали ободранные туши, выставленные напоказ как достижение изнурительной охоты. А рядом с ними стояли крестьяне, сбившись в маленькие кучки по два или три человека и возбужденно переговариваясь. Они знали, что тем, кто не вернулся в лагерь, премии не достанется. Для «ополченцев» и прочих охотников это тоже был трудный день, и они не щадили ни пуль, если им было позволено держать в руках огнестрельное оружие, ни своих сил, если приходилось орудовать железными когтями, настигая лесных разбойников, лежавших теперь здесь после расправы. Все преследователи, участвовавшие в охоте, собрались на опушке, где им разрешили разбить лагерь и разжечь костры, чтобы они могли переночевать, прежде чем отправиться на новые задания или же продолжить бродяжничать по городам и весям.

Двадцать четыре волка. Три самца, десяток самок, а остальные – годовалые волчата.

Над горными склонами Обрака пошел дождь, как будто небо плакало от жалости к этим двадцати четырем убитым волкам. Черные рваные тучи кружили по небу, влекомые завихрениями высоких ветров, и не знали, то ли им свернуться в комки, то ли разбежаться по небу и покинуть это злополучное место. Волы, запряженные в телеги, ждали своих хозяев. До сих пор не расседланные лошади стояли вдоль веревки, протянутой между изгородью из серого бука. И только люди, облаченные в красную униформу и кожаные ботинки, молча подходили к рядам жертв и вновь уходили. Они едва не падали от усталости, а на их мундирах, словно для того, чтобы немного подбодрить солдат, поблескивали пуговицы, отражая случайно упавший на них солнечный лучик.

Несколько драгунов, выполняя приказ, четко прозвучавший в вечернем воздухе, разобрали большой шатер. Остальные сбились в кучу у подножия склона, испещренного бороздами от колес телег, готовящихся к отъезду. Они отдыхали, курили, жевали табак и беседовали, поглядывая на стоявших неподалеку лошадей.

Едва добравшись до лагеря, Марианна де Моранжьяс тут же покинула его, кивнув на прощание Грегуару. Она объехала вокруг шатра, который разбирали драгуны сворачивая ткань в рулоны, и, не спускаясь с лошади, уже через несколько минут в сопровождении двух солдат направилась к дороге. Откуда-то появился Тома д'Апше. Его сияющая улыбка тут же исчезла, когда он увидел знаки, которые подавали ему Грегуар и Мани.

Индеец сидел на корточках на самом краю лагеря. Он ушел туда, как только прислуга начала заниматься волчьими тушами, складывая их на телегу, которую привезли с задней площадки лагеря. Он сидел, повернувшись спиной к этому зрелищу, чтобы не видеть, как на поляне раскладывают трупы волков, и не слышать восторженных криков победителей.

Грегуар, оставаясь в седле, держал в руке картон с приколотым на него листом бумаги и зарисовывал происходящее. Он не обратил особого внимания на подошедшего к нему графа, который показывал ему на сваленные в ряд трупы животных, и лишь мельком посмотрел на его однорукого сына, капитана дю Амеля, Тома д'Апше и двух солдат, устало следовавших за ним. Они остановились в двух шагах от него, настолько близко, что Грегуар не мог продолжать игнорировать их.

– Нужно ли попросить слуг принести вам свечи, Грегуар? – спросил граф, понимая, что они загородили ему весь вид.

Доброжелательность, которую он пытался сохранить, считая ее обязательным проявлением вежливости хозяина по отношению к гостю, давалась ему все труднее. От усталости и разочарования под глазами мужчины появились серые мешки, сделав черты его лица какими-то изнуренными; его щеки впали, а борода, казалось, еще больше поседела.

– Я уже почти закончил, мсье, – откликнулся Грегуар. Граф покачал головой. Широкие поля шляпы закачались в такт его движению. Вздохнув, он произнес:

– Что ж, по-видимому, сегодня нам не удалось «загрызть Зверя», если выражаться словами вашего отца, маркиз Тома. Я боюсь, что сегодня капитан дю Амель показал нам предел своих возможностей.

Побледневший капитан нервно сглотнул и, не желая оправдываться, промолчал.

Тома д'Апше наблюдал (очень внимательно, как заметил про себя Грегуар) за действиями слуг, которые тем временем переносили на телегу окровавленные трупы волков. Что касается Жана-Франсуа де Моранжьяса, то он, подняв голову, пронзительно смотрел на всадника и, по всей видимости, не собирался уезжать.

– Мсье де Фронсак, – тихо позвал граф и кивком головы указал на Мани, все так же сидящего на корточках в сотне шагов от них. – Там… там кто-то сидит в одиночестве, видите? Откуда же вы его привезли?

– Кажется, я уже об этом рассказывал, граф. Я не считаю, что он одинок. К тому же хочу заметить, что я его не привозил: он сам последовал за мной из Новой Франции, когда эта страна еще так называлась.

– Кто он?

– Алгонкин. Стокбриджский индеец из Массачусетса. Коренные жители – те, кто выжил, – мало-помалу продавали свои территории, и в итоге к 1740 году их осталась лишь небольшая группа, которая осела в Стокбридже. Но у этих индейцев есть и другое название: могикане. И это слово в переводе означает «волки».

Граф слушал, широко открыв рот и выкатив глаза. Тома, который уже знал историю Мани, стоял неподалеку с рассеянным видом. Граф несколько раз пытался что-то сказать, но только произнес:

– Ох… – Посмотрев в сторону Мани, он вновь повернулся к Грегуару и протянул: – Значит, волк…

– Именно так. – Грегуар кашлянул.

Граф покачал головой.

– А вы… – Он немного замялся. – Вы его рисовали? У вас получились хорошие рисунки?

– Только эскизы, наброски, – ответил Грегуар.

Не говоря ни слова, Жан-Франсуа сделал три шага, подойдя вплотную к шевалье, и, к удивлению всех, вырвал у него из рук папку с рисунками. Карандаш упал на землю.

– Конечно, – сухо произнес Жан-Франсуа. – Конечно, шевалье де Фронсак посвящает весь досуг своему искусству.

Он даже не взглянул на эскиз, над которым недавно работал Грегуар, и, открыв папку, начал небрежно листать, пока не выудил из нее портрет Марианны. Неосторожным движением руки он помял лист и стал трясти им в воздухе.

Граф еще раз широко открыл рот и тяжело вздохнул. Капитан дю Амель вновь оживился, во всяком случае, он обрадовался, что внимание остальных внезапно переключилось на шевалье.

Жан-Франсуа положил рисунок в папку и швырнул ее Грегуару. Тот поймал ее и очень мягко произнес:

– Вы со злости уронили мой карандаш…

Жан-Франсуа де Моранжьяс издал гортанный рык и, развернувшись, быстро удалился, шагая в сторону шатра, который сворачивали слуги и солдаты.

– Да хранит нас Господь, – неуверенно проговорил граф, делая вид, что ничего особенного не произошло. – Как вы сказали? – Mo… канин? Настоящий индеец, черт нас всех подери, рядом с которым наши дикие охотники из Маржериды кажутся жалкими поганками? Заходите к нам, в Сент-Альбан, где вы уже были, шевалье. Мы здорово повеселимся. И приводите с собой своего слугу!

– Он мне не слуга.

– Черт возьми, а кто же он вам, этот человек с волчьим именем?

– Мой брат, – ответил Грегуар.

Глава 10

Тьма, словно покрывало, упала на испещренные темным узором дороги и деревья в долине, продуваемой ветром. Рваные ночные тени скользили по разгневанному лицу Марианны. Сверкая зелеными глазами, она сказала:

– Извините, мсье, но я устала от ваших проделок и от ваших… маскарадов! Я предпочитаю уйти раньше, чем вы заставите меня жонглировать или извергать пламя!

Он попытался удержать ее, взяв за руку, но безрезультатно.

– До свидания.

Ваших маскарадов… Девушка резко развернулась на каблуках, мрачная и разъяренная.

– Марианна!

– Non sono Marianne,[5]5
  Я не Марианна (um.).


[Закрыть] – пробормотал мягкий голос, немного хриплый и в то же время певучий.

Грегуар открыл глаза.

Он вспомнил, где он и что произошло. Его воспоминания были беспорядочными и обрывочными. Словно нарезанные на куски, они крошились и рассыпались в его голове, окутанной серым туманом. Он снова закрыл глаза под взглядом бархатных черных глаз этой женщины, сочные ярко-красные губы которой дразняще улыбались и манили.

– Кто будет об этом жалеть, я или вы?

О Боже! Обрывки воспоминаний наконец обрели некую последовательность.

– Ну конечно, ты не Марианна… – неловко и через силу произнес он, едва ворочая языком. – Ты…

– Сильвия, – подсказала женщина, ничуть не смущаясь.

– Senza dubio… Sylvia [6]6
  Без сомнения… Сильвия.


[Закрыть].

Снова Сильвия, итальянка, шарм и необыкновенные умения которой не уставала расхваливать мадам Тесьер, хозяйка публичного дома, как только они переступили порог ее заведения. Сильвия – услада короля, женщина для гурманов. Сильвия, Сильвия, Сильвия! Мадам только о ней и говорила, произнося ее имя, словно название сладкой конфеты, которую она с удовольствием жевала и обсасывала. С приторной улыбкой на лице, покрытом синими прожилками, с высокой прической и губами/накрашенными таким ярким розовым цветом, что они напоминали язвы, мадам Тесьер с пониманием смотрела на них, расхваливая итальянку.

Она провела троицу – Тома д'Апше, здешнего завсегдатая, шевалье, которого маркиз представил ей, а также их экзотического спутника – в комнату с красными стенами, увешанную гравюрами легкомысленного содержания и освещенную многочисленными свечами, словно небесный свод. Это была гостиная? Грегуар усилием воли напряг свою память, но смог вспомнить только одно: вокруг них были девушки – не меньше двадцати! Они сидели на диванах и за столиками, любезничая с подвыпившими клиентами; некоторые из них в развязных позах полулежали в креслах среди множества подушечек, окутанные воздушным облаком кружев и гипюра, которое при малейшем движении открывало наиболее пикантные части их тела.

Они прошли через гостиную прямо к женщине, в одиночестве сидевшей за круглым столиком на одной ножке. На ней было черное платье с желтой отделкой. Ее полуобнаженная грудь волнующе поднималась при каждом вдохе. Мадам, играя веером, сделала довольно грациозный реверанс (на какой-то миг показалось, что она вот-вот потеряет равновесие из-за своей огромной груди) и представила его женщине в черно-желтом платье. Грегуар вспомнил, как рука его новой знакомой упала на пачку гадальных карт и она подняла на него глаза. Ее красивое лицо обрамляли локоны иссиня-черных волос, заколотых фиолетовой шпилькой.

– Я дорого стою, Грегуар де Фронсак. – В ее голосе, немного суровом, но в то же время удивленном и, несомненно, волнующем, теплом и терпком, явно слышался итальянский акцент.

Когда он спросил, откуда ей известно его имя, женщина, усмехнувшись, заметила, что «отсюда» Жеводан кажется совсем маленьким… Он что-то пробормотал о содержимом своего кошелька, но она ответила, что речь идет совсем не о деньгах… Затем она перевернула карту из колоды, которая была приготовлена для гадания, и Грегуар увидел, что это червовая десятка. Покачав головой, женщина поднялась и произнесла что-то по-итальянски. Не зная этого языка и не поняв, что она сказала, он послушно пошел за ней…

А затем…

– Что ты дала мне выпить, Сильвия? – спросил Грегуар и застонал, опуская веки, чтобы не видеть мелькающих перед глазами красных пятен и облегчить боль, от которой раскалывалась голова. – У меня такое ощущение, будто я только что вынырнул из бурлящего океана питрепита…

Не поднимая век, он почувствовал, как она перевернулась на кровати, скрип которой был похож на мышиный писк. Потом он услышал шуршание шелка – женщина поднялась. Когда Грегуар понял, что лежит под одеялом совершенно обнаженный, он начал вспоминать новые подробности. Но если представить все, что было…

Откуда-то послышался приглушенный смех и звуки клавесина. Его ноздри защекотал запах специй.

С легкой укоризной в голосе Сильвия сказала:

– Зачем же обвинять меня, шевалье? Чтобы напоить тебя, моя помощь не понадобилась. Во всяком случае, переступив порог этой комнаты, ты уже был немного пьян. Да и маленький маркиз Тома выглядел не лучше… Из какого языка происходит это слово, шевалье? Питрепии…

– Питрепит, – вяло поправил Грегуар, силясь вспомнить все, что с ним произошло, и постараться не перепутать детали. – Из языка Нового Света. Это название адского напитка, который там изготавливают и пьют. Огненная вода…

– Именно оттуда ты привез своего молчаливого спутника?

Грегуар открыл глаза и приподнялся на локте.

– На улице ночь?

– Уже рассвело, и пошел снег, – ответила Сильвия.

Она стояла возле окна и смотрела на улицу, наклонившись, чтобы лучше видеть сквозь толстые ромбовидные ячейки решетки. Сорочка из черного кружева сползла с ее обнаженных плеч, задержавшись на бедрах, чуть ниже того места, куда доставали ее густые распущенные волосы. Кроме этого легкого одеяния, на ней ничего не было, за исключением разве что черных шелковых чулок, красные атласные подвязки которых свисали вдоль ее длинных ног. у нее были круглые упругие ягодицы, под каждой из которых он заметил маленькую складочку, отделявшую их от бедер, плавно переходящих в голени. Грегуар скривился и опустил веки, но уже в следующее мгновение открыл глаза. Вокруг него все плясало. Он почувствовал, как в нем снова просыпается желание, а тело начинает гореть.

– Долго ли я… спал?

Сильвия обернулась и с удивлением посмотрела на него. Некоторое время она оставалась в том же положении – опершись двумя руками на подоконник, – чтобы позволить ему любоваться легкой выпуклостью ее живота, черным треугольником под ним и тяжелыми, идеально круглыми грудями с коричневыми сосками, просвечивающимися под кружевной сорочкой. Она подошла к кровати.

– Очевидно, нет, amove mio. Не более получаса.

Он заметил, что на ней кроме сорочки были открытые туфли из черной кожи на каблуках.

Подойдя к кровати, женщина окинула взглядом смятые простыни и равнодушно произнесла:

– Тебе пора возвращаться домой.

Она села на кровать и стала водить по простыне рукой, теребя ее беспокойными пальцами. Грегуар вздохнул. Он накрыл ладонями ее груди и, притянув Сильвию к себе, поцеловал их. На мгновение она прижалась к мужчине, но затем резко отстранилась.

– Это была идея маркиза? – грубо спросила она. Ее голос звучал довольно жестко.

– Какая идея?

– Прийти сюда.

– Во всяком случае, не моя. Я не знал об этом доме, кстати, самом лучшем и гостеприимном из всех в окрестностях Менда. А потому это наверняка идея Тома, – сказал Грегуар. – Тем более этого не мог предложить мой спутник, поскольку, как ты уже заметила, он не говорит. Хотя… Бог свидетель, сегодня он много говорил. – И, вспомнив один из вопросов, который задала ему Сильвия по поводу Мани, он добавил: – Да, Мани приехал сюда из Нового Света, он последовал за мной во Францию и, боюсь, сделал это на свою беду…

– Ты имеешь в виду этот вечер… тотемов? Я правильно говорю? В замке Моранжьяс?

– О Боже! Это тебе Тома рассказал?

Она легла, забралась под одеяло и свернулась возле него калачиком.

– Это ты, шевалье, – сказала она. – Но, честно говоря, я не совсем, поняла правила игры. Мне лишь стало ясно, что тебя это очень рассердило, а потому маркиз поспешил покинуть этот «отвратительный вечер» – так, по крайней мере, ты говорил, вспоминая о нем.

– Храбрый Тома, – усмехнулся Грегуар и театрально вздохнул.

Тихим монотонным голосом, как будто боясь разбить нежный кристальный кокон, свитый из смеха, доносившегося из соседних комнат, и поскрипывания оконной рамы, он вкратце рассказал Сильвии об этом «отвратительном вечере».

С самого начала все приняло какой-то вульгарный оборот, когда, поужинав, гости разошлись отдыхать, и граф, хозяин вечера, с ленивой заносчивостью проронил фразу:

– И все же, шевалье, как вы могли смешать свою кровь с кровью этого дикаря?

Грегуар сразу почувствовал, что этот вопрос не предвещает ничего хорошего.

Он задействовал все свои навыки, касающиеся хороших манер, чтобы оставаться на грани того, что называется вежливостью. Чувствуя на себе пристальный взгляд Мани, который, конечно же, все слышал и понимал (граф, разумеется, об этом не догадывался), он попытался объяснить, что нельзя считать дикарем человека, который разделил с тобой горе, опасность и трудности. Стараясь оставаться спокойным и предельно тактичным, Грегуар рассказал, как Мани спас ему жизнь, когда вынес его на своей спине из-под огня англичан во время битвы в Труа-Ривьер. Интендант Лаффонт, находившийся на другом конце стола, усмехнулся и с дерзким видом произнес:

– Ради бога, вы можете думать что хотите, но для меня эти грязные животные остаются просто каннибалами!

Вот тут шевалье де Фронсак вынужден был продемонстрировать свое мастерство: спрятав лицо за бокалом вина, он осушил его одним глотком, а затем швырнул в красное лицо Лаффонта так, что ни одна капля не попала на графа. Тот, растерявшись, поднял его с комичным выражением на лице и, глупо улыбаясь, спросил:

– А может ли он производить потомство от женщин нашей расы?

Мани ответил на этот вопрос сам, причем на языке тех, кто над ним насмехался. Он сказал, что если свечу задуть, то все женщины становятся одинакового цвета. После этого последовал оживленный разговор о расах, во время которого Грегуар, шевалье и натуралист, ссылался на самого Вольтера… Аббат Сардис, молчавший все время, пока граф не спросил его мнение как священнослужителя, поддержал Грегуара, заметив, что, очевидно, «кровный брат шевалье – тварь Божья, как и все мы», а затем вдруг поинтересовался:

– Вы его крестили?

Грегуар в это время допивал свой третий или четвертый бокал.

– Он меня об этом не просил, – просто ответил он.

Госпожа графиня, посмеиваясь и желая напомнить всем, что она еще здесь, тоже высказалась по поводу ответа Грегуара и его неслыханной дерзости, на что, впрочем, никто не обратил внимания.

– У Мани собственные верования, – продолжал Грегуар, – и в некотором смысле он сам является кем-то вроде… кем-то вроде аббата, как вы, святой отец.

Граф де Моранжьяс тут же воскликнул, что если у индейцев действительно были аббаты, то неудивительно, что они проиграли. Шумно поддержав его, гости засмеялись, за исключением графини, которая посмотрела на своего супруга с печальной укоризной. Когда же Грегуар ответил на вопрос священника о том, каковы верования индейцев, в воздухе повеяло мистикой и шаманством.

– Могикане, как и другие индейцы, – со всей серьезностью пояснил Грегуар, – верят, что каждый человек может заслужить, чтобы его оберегал дух какого-либо животного, которого он должен чтить и который, таким образом, является для него табу. Это называется тотемом.

Граф де Моранжьяс заметил, что все это очень забавно, но он, к сожалению, ничего не понял.

Возможно, если бы Жан-Франсуа, сидевший на противоположном конце стола, не ухмылялся с такой откровенной наглостью и не бросал на шевалье взгляды, в которых читалась явная ирония, едва прикрытая вежливостью, Грегуар отказался бы от своей затеи. Но молодой граф посматривал точно так же и на Марианну, а та, в свою очередь, улыбалась так натянуто и неестественно, что Грегуар в пылу спора воспринял это как несогласие с его мнением. Если бы всего этого не было или, по крайней мере, если бы остальные гости не демонстрировали свою насмешку так открыто, скорее всего, Грегуар не попросил бы Мани устроить демонстрацию, первым объектом которой стал граф, а далее – все присутствующие, оставшиеся сидеть за столом. Несмотря на протесты испугавшейся графини, которая заявила, что «от всей этой магии у нее мурашки идут по коже», Грегуар решил идти до конца и попросил Мани сделать это. А тот исполнил его просьбу – с серьезным и невозмутимым видом, с легким блеском в глазах. Навряд ли кто-нибудь заметил, с каким чувством юмора он относился ко всей этой ситуации. И лишь Грегуар знал, чем может закончиться вечер, начни могиканин выражать свои эмоции.