Текст книги "Прощай, Сладим-река! Драматический триптих"

Зольц подходит к ней и ставит на ноги.

Зольц. Ну, что вы делаете? Я не деспот какой-нибудь, чтобы передо мной унижаться. (Смотрит на живот Долорес.) Тем более в вашем положении. Вы будущая мама. Значит, по законам Гренадерска, обладаете особыми привилегиями. Мы вас оберегать обязаны, холить и лелеять, пылинки с одежды сдувать. (Вглядываясь в лицо девушки.) Что вы побледнели? Вам дурно? (Усаживает ее в кресло, наливает в стакан воды.) Вот выпейте… Ну, что я такого сказал, что вы перепугались?

Долорес. Ребенок незаконный.

Зольц (после паузы)). Ах, вот оно что! Ваш брак не прошел утверждения в Комитете.

Долорес утвердительно кивает.

Зольц. Вам стало страшно возмездия, вы раскаялись и пришли просить о помиловании.

Долорес кивает снова.

Зольц. Ай, как нехорошо!

Долорес. Простите меня… нас…

Зольц. Я не Господь Бог, милая, чтобы прощать, а лишь исполнитель, так сказать медиум предписаний, которые приходят сюда, в Комитет, свыше. Не имею права казнить и миловать по своей воле, пока не получу резолюцию Высших инстанций на запрос.

Долорес. Мне сделают операцию? Прервут беременность? Моего малыша убьют? Ответьте прямо, господин Зольц.

Зольц. Ах, как все нехорошо обернулось!.. То, что вы пришли с повинной, похвально. Чистосердечное признание смягчает вину… По-человечески жаль вас. Но я обязан быть объективен и беспристрастен. Человечность, дитя мое, – это то, что следует превзойти. А сама виновата. Эх, современная молодежь! Преступное легкомыслие.

Долорес. Я – преступница?

Зольц. А как вы, интересно, думали? Конечно преступница. Посягнула на самое святое – на государственные устои. Разрушительница! Разбила скрижали, на которых были начертаны вечные ценности. И знаете, кто их автор?

Долорес. Нет.

Зольц. Бог, милочка, Бог! Вот на кого неправедно и нечестиво вы замахнулись.

Долорес плачет. Зольц подходит к ней, успокаивает.

Зольц. Э, да мы совсем расклеились. А надо держать себя в руках. «Учитесь властвовать собой!» – сказал поэт. Слезами горю не поможешь. Это вам урок на будущее. Слышите?

Долорес (покорно). Слышу.

Зольц. Давайте-ка я вам слезы вытру, по-отцовски. (Достает платок, вытирает щеки Долорес. После паузы.) Простите, а сожитель-то ваш (как-то супругом его назвать язык не поворачивается) так же, как и вы, раскаивается? Кстати, как его зовут?

Долорес. Вы арестуете его?

Зольц. Вам повторить вопрос?

Долорес. Как все это низко, гадко! Хотела спасти, а погубила, предала.

Зольц. Имя его, пожалуйста, назовите.

Долорес. Денис Денисыч Флоренский.

Зольц. Какой ужас! Директор Государственного зимнего сада и Театра. И это представитель элиты современного общества. Хорош пример для рядовых граждан. И вот такие занимаются идеологическим и нравственным воспитанием. Да это – катастрофа! За это убить мало.

Долорес. Убить, убить, убить… Да может быть и хорошо – всем умереть. Зачем жить, если впереди нет будущего? Страшно становится, когда подумаешь, что Гренадерск – твоя судьба. Ненавижу его каменные клетки! Пусть провалится в тартарары, и все за ним следом. Пустота, пустота…

Зольц (в раздумье барабанит пальцами по столу). «А счастье было так возможно, так близко»…

Долорес. Мы счастливы. У нас есть любовь.

Зольц. Дитя мое, поверьте: даже ваша любовь есть только восторженный символ и болезненный пыл. Истинная любовь – это факел, который должен светить вам на высших путях. Начните любить дальше себя.

Долорес. Дальше себя… Как?

Зольц. Свободно, сознательно прими горькую чашу, которая ждет тебя и твоих близких.

Долорес. И ребенок погибнет?

Зольц. А я спрошу тебя: настолько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка? Ты преодолела саму себя?

Долорес. Нет, ведь я – трусиха, живу в постоянном страхе перед будущим…

Зольц. «Как бы чего не вышло».

Долорес. Да, как бы чего не вышло. Ничтожно живу. Ненавижу себя.

Зольц. И правильно! Ты все понимаешь, все чувствуешь, сладкая моя. Надо ненавидеть в себе это ограниченное мещанское: «Дочка, дачка, водь и гладь, сама садик я садила, сама буду поливать». Но и научись любить в себе великой любовью нового человека. Ты сама родишь себя, но это будет другая Долорес, новая Долорес.

Долорес. Дух захватило, как я представила… Но чего же мне не хватает?

Зольц. Мужества. Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти.

Долорес. Говорите, говорите…

Зольц. Видела ли ты когда-нибудь парус на море, округленный, надутый ветром и дрожащий от бури?

Долорес. Да!

Зольц! Вот послушай… «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном? Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрыпит. Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит. Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»

Долорес (захлопав в ладоши). Я хотела бы стать этим парусом. Клянусь.

Зольц. Этого мало. Ты других должна заразить своей храбростью.

Долорес. Вы не сомневайтесь. Я ведь очень сильная.

Зольц. Тогда крикни им: вы должны быть отважными, сильными, братья мои. Море бушует. Все в море, вперед, вы, старые сердца моряков! Сумеешь?

Долорес. Сумею!

Зольц. Но слова эти не должны быть пустыми.

Долорес. Знаю, знаю: надо подать пример. Тогда другие пойдут за тобой.

Зольц. Нужен подвиг, сладкая моя.

Долорес. Где же взять его?

Зольц. «В жизни всегда есть место подвигу». Да вот возьми хоть ситуацию, которая сложилась вокруг Марины Ивановны Флоренской, твоей свекрови. Она, видишь ли, пошла в пустыню к дереву анчар – и отравилась.

Долорес. Насмерть?

Зольц. В том-то и беда. Она совершила недозволенное Программой самоубийство. И теперь ее нельзя хоронить. Тело будет лежать непогребенным, станет разлагаться. Страшный позор. Всякий, кто дерзнет предать его земле, пусть даже чисто символически присыплет песком из кувшина, сам станет преступником и понесет суровую кару… Вот тут-то и должен найтись храбрец, кто пойдет вопреки всем и всяким запретам… Я бы и сам, но мне… нельзя…

Долорес. Я понимаю: вы любили ее…

Пауза.

Зольц (шепотом). Сделай это для меня.

Долорес. Для любви…

Зольц (целует ее в лоб). С Богом, дитя мое… Но не раньше завтрашнего полдня.

Долорес. Завтра в полдень. Прощайте, господин Зольц.

Зольц. Прощай, Долорес.

Долорес уходит. Из-за портьеры выходит Эрида.

Зольц. Она – твоя. А теперь ступай.

Эрида скрывается за потайной дверью.

Зольц. Гадюка! (Молитвенно.) Да буду я готов и зрел в Великий полдень, как туча, чреватая молниями, как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению и победе.

Входит секретарь.

Секретарь. Садовник явился.

Зольц. Проводи его в мой Официальный кабинет.

Секретарь. Слушаюсь. (Выходит.)

Зольц нажимает кнопку в столе, и Тайный кабинет, где он только что находился, превращается в Официальный… Официальный кабинет Главного цензора. Зольц сидит за огромным бюро.

Входит Денис Денисыч.

Денис Денисыч. Можно?

Зольц. А, Денис Денисыч дорогой! Проходите, проходите. Не стесняйтесь. Что вы оробели? Я рад вас видеть, конечно, не потому что собираюсь проглотить. Ха-ха-ха! Нам с вами в будущем предстоит плодотворно сотрудничать. Программой предусмотрены великие дела – и они связаны с вашим именем, а также с именем вашей гениальной матушки. Неподдельная искренность звучит в ее стихах: нигде, ни в чем не солгала. Да, трудный характер, гордый. Демон-то в ней не убит, жив демон. Бескомпромиссность ее дорогого стоит. Можно и по-другому выразиться: дорого стоит… хм… для окружающих. Хлопотно с такими людьми. Признайтесь: и вам от нее достается!

Денис Денисыч. Цезарь Антипыч, она мне не велела за нее просить, но… сыновний долг… я обязан беречь эту женщину!

Зольц. И в Программе так заложено. Справедливо говорят: природа – мать. Рано или поздно она свое возьмет. У нее властный голос. Позовет – не возразишь: куда она, туда и вы. Природе Программой ой сколько всего дозволено! (Смотрит на часы.) Однако, время! Мы с вами должны успеть…

Денис Денисыч. …утвердить репертуар трагедий на текущий месяц (подает афишу). Признаюсь, завтрашний премьерный спектакль «Мистерия Мастера», если он, конечно, цензуру пройдет, я мечтаю сыграть в честь матери, Марины Ивановны.

Зольц. Должны ради нее сыграть… непременно должны… Ну-с, изучим репертуар. (Читает афишу.) Вы не все названия трагедий указали. Одной не хватает.

Денис Денисыч. Какой?

Зольц. Расслабьтесь: эту драму писали не вы.

Денис Денисыч. Давайте сию минуту включим ее.

Зольц. Это уже произошло, просто вас не поставили в известность. Простите.

Денис Денисыч. Я не в обиде, Цезарь Антипыч. Вы скажите название, имя автора и на какое число поставить. В афишу следует внести исправления.

Зольц. Поправить, дорогой Денис Денисыч, – увы! – ничего нельзя. Примите мои соболезнования!

Денис Денисыч. Я вас не понимаю.

Зольц (скороговоркой). Поверьте, у вас хватит сил и мужества, чтобы выдержать это тяжелое испытание, каковым в сущности и является утрата близкого человека, особенно матери…

Денис Денисыч. (Вскакивает как ужаленный, суетится.) Простите меня… я вспомнил… в Саду… она меня ждет – мать, Марина Ивановна… мне надо спешить… срочно встретиться с ней… обождет репертуар!

Бежит к выходу.

Зольц. Стоять!

Флоренский застывает как вкопанный.

Зольц. Репертуар обождет, но вот Марине Ивановне сделать это крайне затруднительно: яд анчара высокотоксичный, реакция необратима… «И если туча оросит, блуждая, лист его дремучий, с его ветвей, уж ядовит, стекает сок в песок горючий». (Смотрит на часы.) С глубоким прискорбием вынужден сообщить: ваша матушка, Марина Ивановна Флоренская, скончалась!

Зольц быстро подходит к Денису Денисычу, энергично берет его под локоть.

Зольц. Приказываю держать себя в руках. Слышите?

Денис Денисыч. Слышу.

Зольц. Фу, как раскис! Барышня кисейная. Не стыдно вам? Даю установку: не терять самообладания.

Денис Денисыч (под гипнозом). Не терять самообладания.

Зольц. «Учитесь властвовать собой».

Денис Денисыч. Властвовать собой…

Зольц. На носу зарубите: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог!» Согласны?

Денис Денисыч. Согласен… Надо похоронить.

Зольц. Извините, не имеете права. Законами Гренадерска запрещено хоронить самоубийц.

Денис Денисыч. Тогда отмените спектакль.

Зольц. Ни под каким видом! Я вам больше скажу: играть завтра главную роль будете вы, а не дублер. Кстати, во сколько начало?

Денис Денисыч. В полдень…

Денис Денисыч теряет равновесие, Зольц поддерживает его.

Зольц. Что, голова закружилась? Вам не хватает мужества. Оно побеждает головокружение даже на краю пропасти. Эх, дружище! (Ободрительно похлопывает по плечу.) Завтра у нас великий и ответственный день – премьера! Давненько в театре не бывал. Все дела, дела. О душе подумать некогда. Ну, мне пора. (Нажимает кнопку в стене. Она раздвигается. Зольц исчезает.)

Денис Денисыч стоит неподвижно посреди кабинета.

3

Садовый театр на одном из склонов Центрального холма.

Все места заняты публикой, ожидающей начала спектакля.

В оживленном шуме выделяются голоса.

Первый. Слышали, Флоренский в трауре. Вчера покончила с собой его мать, Марина Ивановна. Ее тело лежит в пустыне, у дерева анчар. Под страхом смерти запрещено хоронить.

Второй. Черт возьми, единственное место – Сад! – куда граждане приходят за очищением, и здесь труп!

Третий. Так значит, Флоренский играть не будет?

Первый. Нет, будет. Его в Комитете обязали выйти на сцену.

Второй. Сколько жестокости в людях! Зольц – садист.

Третий. Перестаньте, не нарочно же он так сделал.

Второй. Как же, не нарочно!

Третий. Программа, Высшие инстанции решают, а Зольц – пешка.

Второй. Будь она неладна, эта Программа. Всех за горло взяли. Дышать свободно не дают.

Первый. Тише вы! Не боитесь, что с вами поступят как с Мариной Ивановной?

Второй. А я устал бояться. Какого черта жить в постоянном унижении? Проклятый Гренадерск. Чтоб он провалился в тартарары!

Третий. Ну и отправляйтесь туда, если вам жить надоело. И вообще – сегодня Праздник. Не портите окружающим настроение.

Второй. Это вы Праздником называете, когда рядом труп смердит?

Первый. Я думаю, теперь Театр закроют, или чего похуже… Утром в Саду встретил Флоренского – у него лицо мертвого человека.

Третий. Типун вам на язык.

Гаснет искусственное Солнце над головами зрителей. Зажигается Луна. В ее луче появляется актер, играющий роль Рассказчика.

Второй. С вами бы так поступили, как с ним, я бы посмотрел на ваше лицо.

Третий. Тише, начинают…

Рассказчик. Мистерия Мастера! Таинство, таинственное действие! Находящиеся в священном полукруге амфитеатра пока только зрители, но вскоре благодаря актерам – участникам священной игры – станут посвященными, ее соучастниками. Я буду молиться, чтобы это произошло в определенную минуту. Когда озарение снизойдет на присутствующих и они возгласами, в которых будут звенеть слезы радости, дадут мне знать, я воскликну: «Приди, о благодатный, обильный, и посвященным пришли счастья златые плоды!»

За стенами Государственного зимнего сада слышатся отдаленные громовые раскаты.

Рассказчик (продолжает). История, которую расскажут вам актеры, – о человеке, по имени Зен. Он полюбил прекрасную девушку, Кори, и у них родился сын, очаровательный малыш, как две капли воды похожий на отца. У Зена есть жена, Эра, и братья – Марк и Сид. Они задумали убить невинное дитя. Их план осуществился: ребенок был зверски убит, а обвинили во всем несчастную мать и бросили в темницу. Зену посчастливилось встретить другую женщину, которая произвела на свет его подобие. Ребенок втайне вырос, возмужал – и принес окружающим радость и счастье. В минуту, о которой мы условились, зовите его словами: «Приди, о благодатный, обильный, и посвященным пришли счастья златые плоды!» Запомнили слова?

Публика (дружно). Да!

Рассказчик. Верьте, Он явится.

Раздается вторично раскат грома, более сильный, чем первый.

Рассказчик. Итак, мы начинаем. Часть первая: «Любовь и Страх»…

Рассказчик уходит. В луче света появляются актеры, исполняющие Зена и Кори. В роли Зена Денис Денисыч.

Кори. Зен, любимый, когда ты прикасаешься ко мне, я словно заново рождаюсь. Как будто во мне зреет мое собственное существо, только оно безмерно прекраснее той, которая есть. Люблю тебя как женщина и почитаю за своего отца, а себя – за свою мать.

Зен. Скоро станешь моей матерью, родив ребенка. Я верю: у нашего сына большое будущее. Он вырастет и принесет окружающим много радости и счастья. Пусть его жизнь станет светла и безмятежна, не то что моя, отравленная борьбой и преступлениями… Что с тобой?

Кори. Мне страшно за малыша. Ты говоришь: пусть не ведает скорби и ужаса. Нет, беды не миновать. Сердце не обманешь. Я чувствую.

В третий раз раздается оглушительный раскат грома. Над крышей Зимнего сада блеснула молния. Зен и Кори уходят в затемнение, а в луче появляется Эра, в плаще и маске. Ее роль играет Эрида фон Керр.

Эра. Слышу тебя, Совесть, узнала твой голос, его ни с чьим не спутаешь. Будь же справедлива ко мне, обманутой супруге. Своей незаконной связью с той женщиной Зен хочет хитроумно уйти от ответственности – родить самого себя, чтобы в новом обличье не чувствовать страдания, через ребенка стать чистым, светлым, незапятнанным. Мы – греши, трудись, дела делай, а ему бы только блаженствовать! придумал себе образ – «весельчака, гуляки праздного». Возомнил себя спасителем человечества, освободителем от бед. Мечтает прислать посвященным златые плоды счастья. Трус, предатель! Против семьи пошел, лучшую долю наследства хочет заграбастать. Так неужели мы с братьями не имеем права остановить его?

Эрида срывает маску, сбрасывает плащ, под которым камуфляжная форма и на боку кобура с револьвером.

Эрида. К черту этот дешевый маскарад! Я, Эрида фон Керр, – полномочный представитель Комитета запретов и разрешений и действую в строгом соответствии с Программой. Ведущий спектакль, включите солнечное освещение. Сейчас полдень, а не ночь.

Луна гаснет. Включается искусственное солнце.

Публика в замешательстве. В Театр врываются гвардейцы и занимают все выходы. Раздаются взволнованные голоса публики.

Третий. Что происходит?

Первый. А я говорил вам: Театр закроют.

Второй. Куда Флоренский смотрит? Как директор он должен вмешаться. Стоит как пришибленный. Размазня!

Третий. Что бы вы сделали?

Второй. По крайней мере, не отмалчивался бы, рот открыл.

Первый. Она бы вам туда пулю и влепила.

Эрида поднимает руку, в знак того что хочет говорить.

Среди присутствующих устанавливается напряженная тишина.

Эрида. Я, Эрида фон Керр, – полномочный представитель Комитета запретов и разрешений и действую строго по его Программе. У меня есть два документа. (Достает из нагрудного кармана гербовые листы, разворачивает.) Зачитываю первый: «За антиправительственную агитацию и вредное идеологическое влияние на жителей города Гренадерска, директора Государственного зимнего сада и по совместительству художественного руководителя Театра – Флоренского Дениса Денисовича – расстрелять…»

Эрида медленно тянется к кобуре, доставая револьвер.

Глубокое, тягостное ожидание в публике.

Актриса, игравшая Кори. Денис Денисыч, миленький, что они делают? Почему никто не вмешается? (Публике.) Люди, почему вы молчите? Сделайте что-нибудь!

Денис Денисыч. Отойдите от меня, со мной опасно находиться рядом.

Актриса. Нет, я вас не оставлю.

Эрида (гвардейцам). Уберите ее.

Двое гвардейцев оттаскивают девушку от Дениса Денисыча.

Он и Эрида остаются лицом к лицу.

Эрида (тихо). Твоя мать была права. Ты очень обидел меня. (Стреляет ему трижды в грудь. Денис Денисыч падает. Раздается женский визг).

Голос. Розыгрыш.

Эрида. Желающие засвидетельствовать факт смерти могут подойти ближе и осмотреть тело. Желающие есть? (Пауза.) Желающих нет… Итак, приговор приведен в исполнение… Документ второй. Зачитываю выписку из протокола заседания Комитета запретов и разрешений за номером 443556: «Принимая во внимание многочисленные просьбы и пожелания граждан, учредить Культурно-развлекательный центр на месте Государственного зимнего сада и Театра, которые подлежат немедленному сносу, ввиду их социальной несостоятельности и… за невозможностью исполнения директором служебных обязанностей…»

На арену в Театр входят двое гвардейцев. Они ведут под конвоем Долорес. Она видит Флоренского, вырывается из рук стражей, подбегает к телу и припадает к нему, гладит лицо убитого.

Долорес. Милый, мой милый, родной. Ты не верил, а это случилось. Беда всегда приходит к тем, кто любит и счастлив. Но эта любовь – только восторженный символ и болезненный пыл, то что надо превзойти. (Публике.) Люди, выслушайте меня! Истинная любовь – это факел, который должен светить вам на высших путях. Начните учиться любить дальше себя, как я. С радостью испейте горькую чашу.

Эрида (гвардейцам). Зачем вы приволокли сюда эту сумасшедшую?

Гвардеец. Мы схватили ее за погребением. Она трижды присыпала песком из кувшина труп женщины, лежащей в пустыне у дерева анчар. (Предъявляет Эриде кувшин.) Вот вещественное доказательство.

Эрида. Ах, вот оно что… (Долорес.) Гвардеец сказал правду?

Долорес. Я сделала это.

Эрида. И подписала себе смертный приговор. (Публике.) У меня есть мандат Комитета запретов и разрешений. (Вынимает из нагрудного кармана документ.) Здесь черным по белому написано: «Виновный в нарушении высочайшего указа о запрете погребения тела известной поэтессы, Марины Ивановны Флоренской, должен быть немедленно казнен».

Долорес. Я готова умереть. Только дозвольте сказать людям. (Публике.) Я раньше боялась за себя, за мужа, за нашего малыша (трогает живот), а вчера стала храбрая-храбрая. И пошла в пустыню, где лежит Марина Ивановна, к дереву анчар. И похоронила ее. Больше нет во мне страха. Я счастливая… Люди, видели ли вы когда-нибудь парус на море, округленный, надутый ветром и дрожащий от бури?

Эрида. Видели, видели. (Достает револьвер из кобуры.)

Голос. Она убьет беременную!

Долорес (Эриде). Погодите еще минуту, не стреляйте! (Публике.) Дорогие мои, я парус и плыву по открытому морю. И вы должны быть мореплавателями, отважными и терпеливыми, братья и сестры мои. Море бушует, все в море. Вперед, вы, старые сердца моряков! «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном? Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрыпит. Увы! Он счастия не ищет и не от счастия бежит. Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»

Эрида. Браво, браво! Почему не слышно аплодисментов? Где одобрительные восклицания, слова поддержки? Или уважаемая публика безучастна к этой милой девушке, которую зовут… (Смотрит на Долорес.)

Долорес. Долорес.

Эрида. Вы слышала – ее зовут Долорес, что в переводе означает «скорбящая». Так вот, она скорбит, оттого что ей скучно одной умирать. Кто составит ей компанию? Или вас не задела за живое ее пламенная, проникновенная речь? Выходите, выходите вперед, чтобы стать рядом с ней и вместе испить горькую чашу. Вы же должны быть мореплавателями, отважными и терпеливыми, братья и сестры мои! Море бушует, все в море. Где же вы, старые сердца моряков? Кто желает умереть вместе с Долорес? (Тычет револьвером в публику.) Ты? Или ты? А может быть, ты?

Зрители прячутся друг за друга.

Третий (Второму). Что же вы не выходите на арену? Где ваша храбрость? Не хотели жить в унижении, проклинали Зольца, Гренадерск. Вот вам удобный случай проявить гражданское мужество.

Второй (Третьему). Тише, прошу вас, замолчите.

Первый. А говорил, не буду, мол, отмалчиваться, рот открою.

Второй. Да отстаньте, черт вас возьми!

Третий. Мы тут причем? Вы же хотели в тартарары.

Эрида (обводя взглядом амфитеатр). Последний раз спрашиваю: есть желающие присоединиться к бунтовщице Долорес, осмелившейся нарушить запрет на погребение известной поэтессы Флоренской?

Молчание.

Эрида. Желающих нет. (Долорес.) С глубоким прискорбием вынуждена сообщить, милая девушка, что среди присутствующих не нашлось ни одной морской души. Так что отправляйся в море одна.

Долорес. Хоть бы кто слово доброе сказал! Это мое последнее желание.

Эрида. Хорошо. Попроси у них.

Долорес (Публике). Братья и сестры, пусть хоть один из вас скажет теплое слово. Мне так одиноко и тоскливо! Кто нибудь откликнется?

Молчание. Эрида медленно направляет револьвер на Долорес.

Публика замерла в мучительном ожидании. В тишине неожиданно раздается голос:

Голос. Я иду, Долорес!

На арене появляется Человек в маске. Эрида оборачивается лицом к нему.

Человек в маске (подходит к Эриде, тихо). Ты все правильно сделала, милочка, как мы и договаривались. Я тебе очень признателен.

Эрида. Это вы?!

Человек в маске (тихо). Тш, ты меня узнала. Извини, но в дальнейшем твое знание может причинить тебе ненужные страдания. Я достаточно гуманен, чтобы избавить тебя от них.

Быстро достает миниатюрный пистолет и стреляет Эриде в голову. Она падает замертво. Раздаются аплодисменты и одобрительные возгласы:

– Браво, мистер икс!

– Молодец, правильно сделал!

– Так ей и надо!

– Как и положено, гадюке раздавили голову!

Человек в маске театрально раскланивается, подходит к Долорес, сидящей у тела Флоренского, и, склонясь над ней, предлагает руку, чтобы помочь ей встать.

Человек в маске (тихо). Вставай, милая! Ты прекрасно справилась со своей задачей: Превзошла себя, совершив подвиг, и теперь будешь удостоена лаврового венка Победителя.

Долорес. Это вы?!

Человек в маске. Тш, пусть это останется между нами. Для всех, кроме тебя, я – мистер икс. (Громко, на публику.) Ты звала, Долоpec, и я откликнулся. Я пришел, чтобы с радостью испить вместе с тобой горькую чашу. Любовь – это факел, который светит нам на высших путях. Надо научиться любить дальше себя. Ведь правда?

Долорес. О, да! Я люблю вас.

Человек в маске. А я – тебя, Долорес.

Долорес. Если так, то мы должны уйти в море вместе.

Человек в маске. Верно, милая! Но вначале надо скрепить нашу любовь брачными узами. Согласна ли ты стать моей женой?

Долорес. Всем сердцем. Согласны ли вы стать моим мужем?

Человек в маске. Отдаю тебе и руку и сердце. А теперь в знак нашего обручения обменяемся кольцами.

Человек в маске достает из футляра обручальные кольца.

По очереди он и Долорес надевают кольца на пальцы друг другу.

Второй. (Третьему). Удачный момент для свадьбы выбрали: вокруг трупы, а они – жениться! А девчонка? Покойник супруг еще не остыл, а она его уже забыла.

Третий. Так если им позволено? Наверняка, этот в маске имеет разрешение на брак.

Первый. Он еще и убивать право имеет. (Второму.) А вы удивляетесь, как будто с луны свалились, как будто не знаете, какие в Гренадерске правила.

Второй. Я не удивляюсь, а возмущаюсь.

Первый. Ну так, идите и скажите вон тому в маске, у которого пистолет, что вас возмущает его поведение.

Второй. Вот возьму и пойду.

Первый. Врете, кишка у вас тонка.

Человек в маске обнимает Долорес и целует в губы. Под аплодисменты публики он и она раскланиваются и уходят с арены. Открываются ворота и на арену вкатывают лестницу на колесиках, на вершине которой находится площадка с балюстрадой.

Первый (Третьему). Кровавая вакханалия продолжается. Эрида фон Керр не последний труп, помяните мое слово.

Третий. Накликаете вы!

Первый. Я намекаю, что пора сматываться, пока не поздно. Зольц устроит из Театра братскую могилу.

Второй. Кровопийца! Неужели нет выхода? Господи, что же делать?

Третий (Второму). Подойдите к охране и скажите, мол надо срочно в уборную, не могу терпеть. Авось, выпустят. Появится шанс дать драпа.

Второй. Издеваетесь?

Третий. На полном серьезе говорю. О вас, коллега, забочусь. А то вы под себя сделаете от страха.

Второй. Плохо обо мне думаете. Но я докажу, что не трус.

В этот момент раздается громовой раскат, сквозь цветное стекло купола просвечивают вспышки молний. Завыла вдалеке сирена. Слышен голос: «Тревога, тревога!» В следующее мгновение мгновение амфитеатр начинает трясти. В паническом ужасе зрители устремляются к выходу. Стража оттесняет их.

Голос из рупора. Граждане, не создавайте давку! Просим всех спокойно и организованно вернуться на свои места. Все попытки сеять панику будут решительно и жестко пресекаться. Господа, не заставляйте органы правопорядка применять насилие. Повторяю: спокойно и организованно пройдите к своим местам!

На арену выбегает Второй и поднимается на балюстраду и начинает говорить, как с трибуны:

Второй. Граждане, на каком основании нас не выпускают? Вы не знаете ответа, а я – знаю: сегодня нас сюда нарочно заманили. Это ловушка. Власти во главе с господином Зольцем хотят устроить из Театра братскую могилу. Если у кого-то есть желание продолжить участие в сегодняшнем кровавом представлении и отправиться в тартарары, это его личный выбор. Мы должны жестко потребовать беспрепятственного выхода из помещения. Да здравствует свобода! Граждане, поддержите меня! Повторяйте за мной: сво-бо-да, сво-бо-да…

Раздается выстрел, пуля попадает Второму в открытый рот.

Второй переваливается через балюстраду и падает рядом с телами Флоренского и Эриды. Наступает тишина.

Голос. Этого тоже в голову.

Голос из рупора. Граждане, просим спокойно и организованно пройти к своим местам. Все попытки некоторых провокаторов сеять хаос и панику будут решительно и жестко пресекаться.

Публика расходится.

Третий (Первому.) Он доказал-таки, что не трус.

Первый. Плюс то, что он – идиот.

Снова распахиваются ворота. На арену въезжает колесница, на которой приехали Долорес и Мужчина в красной мантии. У обоих на головах надеты лавровые венки. Их появление сопровождается приветственными возгласами гвардейцев: «Слава императору!» Колесница объезжает вокруг арены и останавливается. Мужчина в красной мантии сходит с колесницы и, предложив руку Долорес, помогает сойти ей. Один из гвардейцев берет лошадь под уздцы и увозит колесницу с арены. Мужчина в красной мантии и Долорес рука об руку торжественно поднимаются на балюстраду.

Начальник стражи (Публике). Все приветствуйте императора.

Кричите: да здравствует великий цезарь!

Публика. Да здравствует великий цезарь!

Начальник стражи. А теперь кричите: слава супруге цезаря!

Публика. Слава супруге цезаря!

Первый (Третьему). Вы узнали его?

Третий. О, да! Только он сбрил усы и бородку. Что называется, вошел в роль.

Представление продолжается. А девчонка играет роль супруги.

Первый. Почему, играет? Они на самом деле поженились, благо что мужа ее застрелили и она вдова. Вся эта бойня, свидетелями которой мы стали, согласитесь – достаточно правдоподобный спектакль.

Третий. И лучшее название для него – «Кровавый полдень».

На арену выходят музыканты. Мужчина в красной мантии принимает позу оперного исполнителя и начинает петь под музыку, сопровождаемую усиливающимися раскатами грома и вспышками молний, просвечивающих сквозь цветное стекло кровли.

Мужчина в красной мантии (поет):

 
«Я же воочью узрел
Богов, Илиону враждебных,
Гордые лики во тьме.
Весь перед взором моим
Илион горящий простерся.
Вижу: падает в прах
с высоты Нептунова Троя…
Будто с вершины горы,
беспощадным подрублен железом,
Ясень старый рушитя вниз,
от родного хребта отрываясь…»
 

В это мгновение раздается страшный треск, арена разверзается, и из провала вырывается пламя. Человек в красной мантии и Долорес, стоящие на балюстраде, проваливаются первыми, а следом за ними в бездну летят остальные вместе с обломками Театра и Государственного зимнего сада…

конец