Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823"

414. Тургенев князю Вяземскому.

28-го октября. [Петербург].

Посылаю часть книг. Остальные пришлю после. У Карамзина денег твоих нет.

Гнедич послал к тебе об Иване Ивановиче то, что у него было. Я просил другой копии и пришлю, если ты не получил первой.

Актера Дмитревского не стало вчера. Тургееев.

415. Тургенев князю Вяземскому.

1-го ноября. [Петербург].

Вот тебе еще газеты и книги, из коих две остались до следующей почты.

Скажу Плетневу, чтобы вошел с тобою в сношение прямо, а то, право, некогда садить цветы в нашей литературе. Надобно вырывать терние, да и не оттуда.

Последний стих надписи князя Шаливова слишком глуп и двусмыслен, и вряд ли можно напечатать ее? Спрошу разрешения Блудова.

Козлова порадовал твоим отзывом. Новые члены совета: граф Ламздорф, князь Дмитрий Володимирович Голицын, Васильчиков, Канкрин, Пашков. Председателем Экономического департ[амента] – князь Куракин. Прости!

416. Тургенев князю Вяземскому.

4-го ноября. [Петербург].

Графиня Бобринская, которая вчера или сегодня выехала в Москву, вчера же сказывала мне, что англичанка к вам едет и так охотно, что, хотя и предлагали ей другие места, она непременно хотела определиться к вам, наслышавшись о княгине и о тебе, вероятно. в Варшаве. Бобринская обещала развеселить тебя.

Посылаю последние две книги. Карамзина хотела переговорить о взятых у тебя книгах с гр. Кочубей. Я дам ей реестр, если выручу его. Если нет, то пришли другой. На место Васильчикова – Уваров.

Безобразова и Кривцова непременно велели тебе поклониться, и очень мило.

417. Князь Вяземский Тургеневу.

7-го ноября. Остафьево.

Спасибо за книги и ожидаю последние, и за письмо от 1-го ноября. Какое терние вырываешь ты?

 
Плюнь на скуку,
Морску суку:
 

всего не вырвешь; нужно землю перепахать и удобрить или научиться терпеть. Мы должны быть, как бегемот:

 
Колючий терн его охота
Безвредно попирать ногой;
 

или, как Левиафан, который

 
На острых камнях возлегает;
 

или, как я не знаю какой зверь, который дубы вверх дном вырывает. Полоть нечего: это дело бабье.

Ожидаю Плетневского письма; да вели на всякий случай напечатать билеты, и по чем положите их.

Мне пишут из Варшавы, что Жуковский ходил пешком в Милан; правда ли, и когда его ждете? Дай Бог ему уходить свое малодушие и хотя в Милане отстать от Модена. Скажи это девицам Карамзиным: это по их части.

Я все вожусь с Иваном Ивановичем и боюсь далеко повозиться; меня самого пугает моя расточительность. У меня в прозе большой порок: я все выговорю, как будто после не дадут уже слова вымолвить; впрочем, может быть, это и предчувствие сбыточное. Что ни есть за душою, все высыплю; но, впрочем, иными местами я и сам доволен. Каково покажется Тимковскому? На всякий случай ничего не спущу и дойду до самого нельзя, если отважутся печатать. У нас есть же аппелляционные суды? Собственность ума та же собственность: нельзя мне запретить пользоваться ею в силу существующих законов. Зачем «Сын» засыпал два куплета моего «Ухаба»? Неужели и тут ценсура отмежевала?

Что делает умный и добрый Блудов? Ведь, кажется, и он наш брат ипохондрик? Какие его намерения, занятия и каково здоровье? прости! Братьям мой поклон, а сестрам – ноты.

418. Тургенев князю Вяземскому.

15-го ноября. [Петербург].

Сию минуту получил твое седьмое ноября. Письма разослал. Вот от Карамзина и четыре книжки. Еще столько же пришлю на следующей почте. О Жуковском писала великая княгиня из Веймара, что он только сутки хотел пробыть в Берлине. Теперь он, вероятно, в Дерпте и скоро будет здесь.

Блудов умен и мил по прежнему, но и по прежнему не без хандры иногда.

Пиши все, что на ум придет и после отстаивай свою собственность. За всем не угоняются, и одним махом всего не пришибут. Начни спор за собственность ума и введи новую статью в наше Гражданское Уложение. Больших propriétaire'ов хотя и не будет на первый случай, но нищие и за суму дерутся.

Присылай на предварительное рассмотрение статью об Иване Ивановиче. О Пушкине смотри «Сына Отечества». Братья и сестры кланяются. Сумароков – сенатор.

419. Тургенев князю Вяземскому.

18-го ноября. [Петербург].

Посылаю тебе поклон, письмо и две книги; еще две у меня остались. Вдруг всего послать нельзя.

К Ивану Ивановичу послал акафист Шишкова, в Смольном монастыре не произнесенный. Если будет второй экземпляр, то и тебе пришлю.

Жуковский писал уже из Берлина; был болен в Штутгарте. Пробудет для отдыха в Берлине, потом в Дерпте и приедет сюда, вероятно, в начале декабря. Что-то привезет?

Великую княгиню Марию Павловну ожидают на днях. Молодая, прелестная графиня Ливен была без двух дней три месяца замужем за стариком Ливеном и скончалась.

She was a pearl too pure on earth to dwell.

Прости!

420. Князь Вяземский Тургеневу.

22-го ноября. Остафьево.

Спасибо за 15-го ноября и книги. Если Жуковский у вас, обними его от меня. Что привез он хорошего, и хорош ли он приехал? Как не совестно Воейкову выдавать его на ругание, как он делает; и все это из журналистического шарлатанства! Как не сказать, что «Летний вечер» переведен с такого поэта, который на аллеманском диалекте писал всегда слогом сельским и хотел быть поэтом простолюдинов; что он переведен был «для немногих», и что такое это «Немногие»! Но если подумать, что Жуковский, нагулявшись по белой Европе, присылает в гостинец в Россию такие стихи, то в самом деле пришлось бы пожалеть о затмении Жуковского. А сволочи того и надобно. Прошу сказать это Воейкову и просить Светлану поберечь славу Жуковского, которую супруг её закалывает, чтобы сказали, что нигде, опричь «Сына Отечества», нет его стихов. Ведь толпа как судит: ей кажется, что и в стихах должно идти, как и в чинах. Сперва ездить нарою, там четверкою, а там и шостеркою, не зная, что иной вонь стоит иногда дюжины шестериков. «Как можно», говорят они, «он писал в старину оды и стихи с светлейшему, да удостоился писать и самому благочестивейшему и самодержавнейшему государю, а теперь сбивается на стишки про солнышко:

 
Есть и про солнышко беда:
Нет ладу с сыном никогда.
 

«Это значит из попа да в диаконы». Оно и в самом деле почти так. Зачем не делать попыток во всех родах? И тому, кто – богатырски «Орлеанскую деву», можно позволить, если охота есть, соваться в сплетни семейные солнца с месяцем; но хорошее он делает келейно, а когда дурачится, то Воейков на цепи выводит его на площадь: вот что дурно. Кто это вклеил: Сделать издание на хорошей бумаге – в моей статье о Пушкине? Мне пишет об этом Николай Михайлович, а сам я еще не видал. У меня, кажется, этого не было. Ивана Ивановича буду присылать вам по отрывкам на. разсмотрение. Сначала вы с Блудовым, а там на последнюю инстанцию в Николаю Михайловичу.

Что же мою красную книжку? У меня там иное годилось бы сюда. Чего лучше, как прислать бы с Бобринскою. Но нет, ты недогадлив! Перовский Алексей к вам поехал и скоро воротится: пришли с ним.

В Москве я упивался Италиею и точно блаженствовал: итальянская труппа очень хороша. Такое наслаждение в Москве невероятно. По музыке Россини можно Богу молиться: она шевелит душу и вливает какую-то весеннюю похоть в кровь. Не понимаю Батюшкова! Как скучать в отечестве Россини и его музыки! Я от них почти Москву полюбил. Московские вислоухи мало понимают: боюсь, что опера не удержится; впрочем, на зиму все станет. Я на днях, шутки в сторону, заснул с «Туркою в Италии», бредил о нем всю ночь и проснулся с ним. Никакая поэзия надо мною действия того не в силах сделать. Стихи и вообще слово тем и ограниченнее музыки, что они её полнее. Музыка намекает, но за то поле её намеков – безбрежность. Слово много высказывает, но не все, и потому всегда наткнешься на нельзя. Приезжай в Москву зимою, хоть для Россини: право, тут есть живая вода.

Жена отвезла сегодня в город Николеньву, который не очень здоров. Бог знает, чего ждать? Мы так несчастны в сыновьях, что сердце замирает. Знаешь ли, что указ Ивана Ивановича – не совсем в либеральном смысле, ибо противится пользе малых владетелей. Он только хорош разве в том отношении, что не размножает числа торговцев человеческой крови; но однажды эта кровь принята за собственность, – лучше быть ей разлитою по многим рукам, нежели густеть в руках малого числа. Неизвестно еще, кто у нас более прирос к крови: полнокровные ли или другие? Конечно, в последних менее образованности, и следственно – более закоснелости в навыках; но если растолковать им дело и просветить их ум, то, вероятно, они скорее других согласятся на пожертвование. Мелкопоместному не трудно будет искать в другом промысле двух или трех тысячей рублей, которые он при поте лица вытягивает из крови своих рабов; но нашему брату не легко будет вызывать из земли сто тысяч рублей, которые теперь, лежа на боку, выкачиваем, как насосами, из своих. В мелкопоместные владения душами – привычка, мода. Иной хочет иметь десять мужиков, как вице-Сушков хочет иметь малую толику из Священного Писания в письме своем потому, что и у всех есть. Мы, полнокровные, Магницкие, мы промышляем кровью, живем, строимся на крови, как он на набожности, которая у него безбожнее нашего бесчеловечия. Впрочем, если Николай Иванович пришлет мне основу, то я вотку ее к себе.

Что-то твои письма стали поздно приходить? Твое 15-ое пришло во мне вчера, то-есть, 21-го, а может быть к Дружиницу и 20-го. Впрочем, так я думаю и будет: пять дней по дурной дороге немного. Нет ли у тебя голоса Шишкова о собственности? Пришли, если можно. Да нельзя ли хоть за деньги доставлять мне все бумаги, которые по городу ходят. У меня здесь голос Мордвинова о бюджете. Я его еще не дочитал, но начало, мне кажется, темно думано и тяжело писано: «Часть, назначаемая из стяжаний каждого, тогда бывает умеренною и праведною, когда ни у кого не отъемлет необходимо потребного для собственного его благосостояния.» Нет, она бывает тогда праведна, когда собирается со всех только то, что нужно, необходимо для благосостояния государства. Иной и тяжелый налог, да законный; другой и сноснее, да произвольный; плачу первой охотно, другой меня за живое дерет. В военное время десять рекрут мне не тягостны. ибо выдаю их с тем, чтобы они защитили мое селение; в мирное и два поставить мне больно, ибо не вижу необходимости и святости в требовании. Вот главное. Гласность – совесть государств. Знай я, за что плачу и на какой конец, – и все легко; ибо все-таки в итоге моих расходов частных выводится доход мне благосостояния, как части общества. Самый расточительный не бросит копейки в воду; самый скопидом издержит тысячу рублей на нужное.

Письмо мое пахнет стариною; по крайней мере, количеством, если не качеством. Я все еще, или я решительно уже не тот. Любезнейшую из сестриц и именинниц поздравляю от всей души.

28-го.

Сейчас получаю «Сын». Помилуйте! Эпохе преобразования, введенной: не эпоха введена, а преобразование. Успехам дружбы: перекреститесь! Утехам! Ведь это все поживки Каченовскому! А статья Александра Лабзина верно, исправно напечатана] Небольшие пиесы!и Ах, вы! Скажи Воейкову, чтобы выставил он эти ошибки. Хороша критика Воейкова поеме Раича! Это грабеж: целиком дерет из него и только. И чем кончает: определением присутственного места, то-есть, без всяких доводов, оговорок, а так в силу быть по сему: «Воейков». И зачем назвал он свою критику: «Разбор поэмы»; лучше: Набор поэмы. Ненавижу это шарлатанство Гостиного двора в литературе!

Иван Иванович пишет ко мне, получив отрывок из моего «Известия» о нем: «Ни слова не скажу о моей к вам признательности: она трепетала в груди моей и обнаруживалась в глазах, когда я читал ваш отрывов, а на словах неизъяснима. Но в то же время, признаюсь, совестился, что вы умели искусить меня: строгость характера требовала бы от меня не знать ничего прежде публики.» – Не показывай этого всем, а дай Карамзину. Я сегодня часов восемь не вставал от письменного стола. Работа подвигается к концу. Скоро оставлю свою остафьевскую Эгерию. Я в Москве ничего путного делать не в силах: здесь работать мне на бессмертие. Варшавские письма отдай Туркулю. Если коляска не продалась, а вино не прислано, то что должен я тебе? Письма варшавские всегда под росписку. Одно письмо в контору к Северину.

421. Тургенев князю Вяземскому.

[Ноябрь-декабрь. Петербург].

Посылаю тебе кучу пакетов, а к следующим почтам оставил еще восемь частей «Revue Encyclopédique».

Благодарю за стихи сестрам: прочел им. О книгах спрошу Сленина; но поверишь ли, что с определениям Сперанского докладчиком совету и государю по законодательной части, я еще более хлопот получил и даже выдти не имею времени. Найди себе другого хлопотуна, а меня держи для важных оказий.

Уваров Фовицкому помочь не может. Решил академик Круг и подтвердил министр. Прости! Пришлю новые стихи Козлова. Между тем вот посвящение оных:

К А. И. Тургеневу.

 
Моим стихам смеешься ты,
Тебя я забавляю
И вздорные мои мечты
От сердца посвящаю.
Вот стансы, в коих толку нет:
Вводи ты правду в белый свет,
Гони порок в изгнанье,
Быть добрым, милым продолжай,
Надеждой будь Совета;
Стихи мои хоть в печь бросай,
Но другом будь поэта.
 

422. Тургенев князю Вяземскому.

1-го декабря. [Петербург].

Красовский не пропускает восьми стихов твоих в «Снегу», где ты говоришь о тесноте ног и прочее, и просит почтенного автора переменит, и прочее. Я употребил хитрость, чтобы взбесить Красовского, и отдал стихи Воейкову, который уверен, что Бируков их пропустит без перемены для него в «Прибавления Инвалида».

Присылай еще стихов. рассмотрение прозы еще не кончено.

423. Тургенев князю Вяземскому.

6-го декабря. [Петербург].

Рукопись получил и вчера прочел. Много нужно исправить в редакции. Николай– еще не читал.

Поручение твое исполню о сойдусь с Блудовым и Севериным, хотя с последним и трудно мне сходиться, ибо душа его мельче его роста и тонее его ног.

Сестра-вдова играла прекрасно в спектакле у Уварова и в большой моде; другая нездорова. Перестань врать, мой милый, в письмах! Билеты на Пушкина получишь.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

424. Тургенев князю Вяземскому.

13-го декабря. [Петербург].

Получил письмо твое и объявление еврея. Посылаю ein Gegenstück для твоего собрания писем от Перов[скаго].

Писать нет времени. Академическое твое поручение постараюсь исполнить, но не знаю, есть ли у меня твое послание в Дмитриеву. Кажется, ты взял его.

Вчера был великолепный бал во дворце. Четыре новых камергера: Дивов, что в Париже; Обресков, что в Вене и прочие. Тургенев.

425. Тургенев князю Вяземскому.

16-го декабря. [Петербург].

Не имею времени писать, оттого что сижу за твоею рукописью, исчерченною уже Блудова карандашом и прочтенною Севериным. Сегодня или завтра покажу ее Карамзину и потом пришлю на твою конфирмацию.

Сестры благодарят за билет о поднятии животов, а я за солонину. Тургенев.

Для князя Гагарина в Париже нужны сведении о Пожарском, Минине и о Сибири. Спроси о первых Малиновского моим именем и пришли все, что он дать может, то-есть, печатное или и письменное, если решится. Он, кажется, писал о Пожарском и, вероятно, о Минине. Я писал князю Гагарину, что буду тебя просить о сих сведениях.

426. Князь Вяземский Тургеневу.

18-го декабря. [Москва].

Я писал к тебе на прошедшей неделе с Левушкою Давыдовым, но он за дурною дорогою воротился с дороги. Письмо оставляется до случая; в нем найдутся, может быть, иглы, которые заденут твою оффициальную совесть.

Билеты на Пушкина получены. Каково идет у вас подписка? Похлопочите, добрые люди! Василий Львович все-таки наш: «На трубах наших повит и нашими мечами вскормлен».

Вот конец моего «Известия». Кажется, конец окончательный – уже у вас, но, все равно: вот двойвик. Только поспешите выслать мне замечания: пора представить мне. Как вы думаете, будет ли за что воевать с ценсурою? Доволен ли Николай Иванович некоторыми намеками, сколками мнений? Тут пульс одной истины бьется непрестанно, невидимый, но ощутительный. Я сегодня нашел в газетах: «Ainsi il y aura un cours de droit naturel fondé sur l'explication de l'Ecriture sainte». Где ты думаешь? В Казани? – Нет, в Неаполе. Мне хочется кричать: «Караул!» Что за погода! Пары, дождь, ни снежинки. Того и смотри, что Москва обарцелонится, и желтая лихорадка выползет из луж.

Вот и «Послание к Дмитриеву», известное. Нельзя ли меня заставить – в лужу, то-есть, в Академию. Каков Каченовский с своим Леклерком! А иное дурачье проливает верноподданные слезы и говорит: «Вот настоящий патриот своего отечества!»

Скажи Плетневу, чтобы он дал тебе 25 билетов Пушкинских, и, запечатав их с прилагаемым письмом к Фовицкому, отправь в Варшаву через Туркуля, которому скажи, что за переездами, хлопотами, домом, не мог еще отвечать ему на последнее письмо. Да спроси у него, что должен я ему за книги и «Moniteur». Не забудь, моя. радость, и урви минуту между утреннею просвирою и вечернею маионезою для исполнения моей просьбы.

Приезжай, как путь станет, послушать наших итальянцев; право, новая жизнь вливается в жилы. Поверь, что и у вас нет таких голосов, не исключая даже и голоса Шишкова или Милорадовича.

Завтра утром – на погребение Окулова, которого смерть оторвала после трехдневной болезни от семейства многолюдного и без него пропадшего; после обеда – слушать «Ченерентолу», а вечером – к вашим парижским симбирякам Киндяковым, которые, говорят, живут прекрасно. Вот жизнь Тургенева и всех православных – христиан! А мы еще топыримся и важничаем! Все возвышенное – приделка к жизни, и пристало ей, как седло корове. Бурда и только, одна гуща. Как ни мешай, жемчужина не всплывет. Это обман, но жизнь этим обманом держится. Давай ловить! Что делает жемчуголов Жуковский? Много ли раковин навезет? Ему должно будет грянуть на публику чем-нибудь тяжким, а, ради Бога, не давайте ему метать бисер в журналы. Публика, то-есть, свинья, топчет его без понятия. Все к нему веру потеряли. Он молчи или снова заколдуй. Скажи ему это непременно, когда он воротится. Прости! Читайте и выручайте скорее моего «Дмитриева». Глинка меня, я чаю, уже ждет. Спроси у Греча присланную ему биографическую статью Дениса Давыдова. Прелестная шутка! А каков Шаликов! Не даром кипит в нем горская кровь! Блестящую сестру отдаю тебе и свету, но сердцем поклоняюсь страдалице смиренной. Братьям мой поклон.

19-го.

Сейчас получаю твои буквы от 13-го. Благодарю за письмо Перовского. К «Дмитриеву» будут еще примечания; только дайте скорее отповедь. Вот уже недели три, как я вам послал, а все еще ничего нет. Давайте по листочкам, по строкам. Что вы делаете в Петербурге? Понять не могу. У нас еще есть итальянская опера, да и тут поспеваем; а вы, от первого до последнего, от аза до ижицы, сидите, поджавши руки, и все жалуетесь на недосуг. Вы единственный народ в свете, божусь Богом!

Два письма к Карамзину, одно Гнедичу; в дом банкёра Северина; в Варшаву, к Фовицкому, с 200 рублей, и 25 билетов пушкинских.

Неужели и Плетневу недосужно? Берет 500 рублей и не может дать весть о печатании. Началось ли? Прислать образец издания? Я получил от него 198 билетов. Так ли?

Должен ли я тебе?

427. Тургенев князю Вяземскому.

28-го декабря. [Петербург].

Что же ты не присылаешь служебной части биографии? Литературная нами прочтена и карандашом исчеркана. Теперь читает Карамзин. Скоро возвращу.

От Жуковского все еще нет сведений после последних. Он еще и не в Дерпте. Мы читали описание его путешествия по Швейцарии, но еще сухое и краткое. После будет больше.

На обороте: Его сиятельству князю П. А. Вяземскому.

428. Тургенев князю Вяземскому.

27-го декабря. [Петербург].

Письмо твое и рукопись получил и даже прочел и доставил Блудову. Эта часть писана правильнее, но и на нее можно много сделать замечаний. Первая еще у Николая Михайловича. Я тороплю его, но он еще не успел кончить. К следующей почте, вероятно, возвратит. Вот письмо его.

В сем году чтения в Российской академии не будет. О стихах твоих подумаю. От Плетнева ответ доставлю.

Письмо в Варшаву чрёз Туркуля отправил и билеты послал ему. Статьи о Давыдове еще не получал. Говорят – прелесть. Письмо Северину доставил.

1822

429. Князь Вяземский Тургеневу.

2-го января 1822 г. [Москва].

Есть ли тебя с чем поздравить в новый год? Сладко ли выспался, сладко ли в – , сладко ли накушался? Нет ли какого-нибудь изукрашения, награждения, поношения, то-есть, приказания носить по уставу: а то, пожалуй, ты и придерешься к слову. Что за неправильность находишь ты в моем «Известии»? Его читал и перечитывал Иван Иванович. Грубых ошибок быть не может. Полно, не умничаешь ли? Только давайте скорее. Ведь еще долго надобно будет переписывать, выправлять, пополнять примечаниями.

Наконец у нас зима. Узнай, что сделалось с варшавскою эстафетою; не задерживается ли она худою дорогою или только мне ничего не приносит? Я уже недели две сижу без газет. Сделай милость, справься! К вам едет Булгаков и на памяти везет всего Россини. Мы теперь иначе с ним не сносимся, как руладами. В бедного Пушкина опять засела подагра, и ты ему ее во внутрь вогнал. Шутки в сторону! Вот вам его лик; отдай его Сленину, если он возьмется печатать. Пускай его вылитографируют и придадут в сочинениям. Только, смотри, не потеряй. Праздники наши очень вялы. Меня зовет на бал в Калугу Aimée. Зачем сестры не там; я поехал бы к сестре. Прости пока. Твоя письменная глупость и меня заражает. Наша переписка – взаимное осушение: приезжай меня спрыснуть. Братьям мой сердечный поклон.

Александру Андреевну поздравляю с новым годом и желаю, чтобы он для неё был так светел,

 
Как душа Светланы.
 

Что Жуковский? Не напился ли он пьян и, как Ломоносов, не попал ли в прусские солдаты? Он же давно прусский рекрут, и русский некрут. Дай Бог ему увольнение из казенщины! От. Малиновского еще не имею ответа.

На обороте: Милостивому государю Александру Ивановичу Тургеневу.