Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823"

402. Тургенев князю Вяземскому.

6-го сентября. [Петербург].

Письмо в Фовиц[кому] отправлю завтра. Вино заказал; надобно отправить, но хлопотно, и времени пет. Скорый отъезд государя, хотя и на несколько дней, завалил делами. Скажи Василию Львовичу, что Кюхельбекер едет сегодня или завтра с Ермоловым. Мы устроили его дело. Государь знал все о нем; полагал его в Греции и согласился определить к Ермолову. Я этому душевно рад и еду благодарить Ермолова. Надобно приискать другого издателя.

Еду на крестины к Кривцовым, если успею. Денег на вино присылай. Коляску отправлю. Прости!

Блудов здесь. Кажется, здоровье его получше. Булгаковым отсрочен долг на десять лет, с платежем процентов.

403. Князь Вяземский Тургеневу.

7-го сентября. [Остафьево].

Спасибо, мой милый, за два письма от 30-го августа. Благодарю за приятное известие о Софии Николаевне и за брошюры, которые немедленно возвращу. Разве я не прислал тебе объявления о «Стихотворениях» Василия Львовича? Не откладывай дела в длинный ящик, а сунь его в приспешную. Он от радости, нетерпения, смятения и так уже

 
Краснеет и бледнеет,
Как месяц в облаках.
 

Как я рад, что вице-Сушкову удалось завострит письмо свое текстом из священного писания: подвиг жизни совершен. А каков мой Кокошкин, который на плошки пишет стихи и печатает их в «Московских Ведомостях»! Признаюсь, и стихи самые сальные и вонючие. Это стоит маскарада. В этих людях стыда нет ни на грош. Я начинаю приходить в себя, ибо начинаю беситься.

Что слышно об моей отставке? А o белых панталонах? Того и смотри, что ты мне летнее платье пришлешь по первому пути. Да дай ему десять рублей: ведь панталоны более того стоют. Мои письма начинают походить на письма Галиани: тот все о рубашках хлопотал, а я хлопочу о портках. Есть ли в Петербурге «Les dix années d'exil» и «l'Italie» de lady Morgan? У меня продолжение Байрона: есть прелести и трагедия его. Прости! Всем сестрам по серьгам.

 
Да хоть спроси у Вороненко,
Когда от места прочь пойдет Емельяненко?
 

Мне смерть хочется видеть сестер в Москве и у себя в Остафьеве. Если Сергей Иванович у вас, обними его. Что делает Николай Иванович? Не будет ли зимою к нам?

8-го. Москва.

Что ты меня дразнит ли хочешь? В двух письмах от 30-го и в полученном сейчас от 2-го потретил ты мне о милостях. Я приехал в город, чтобы отбить свои книги. Письмо в контору отправить сейчас.

На обороте рукою княгини В. Ф. Вяземской: Его превосходительству, милостивому государю Александру Ивановичу Тургеневу. В доме господина министра просвещения. В Санкт-Петербурге.

404. Князь Вяземский Тургеневу.

15-го сентября. Остафьево.

Вот тебе «Негодование». Сделай милость, узнай и дай мне знать верным средством, отчего указ о придворной моей отставке не является в газетах, и что делается с другою отставкою в руках графа Аракчеева? Дай знать таким же образом, что делается и у вас, то-есть, с тобою: сквозь туман твоих слов догадываюсь, что и на вас лег туман. По почте будь со мной Туманский, но ищи случаев быть со мною иногда и Солнцевым. Я здесь никого из светлых не вижу, да и видеть некого: все народ темный, везде тьма кромешная.

Будет ли война? Оправдывается ли или обвиняется Строганов? Мы, кажется, опутаны австрийскою политикою. Воевать одним не дают, воевать сам друг или сам третей – ее хочется. К тому же казна пуста, а голова еще пустее. Что же делать? Другого нечего, как ехать набивать свой желудок за гвардейским обедом, который, сказывают, заказан (уж точно заказан) за сто тысяч рублей. А в Петербурге у дураков и слюнки текут, и слезы умиления, и песок из – валится: все вместе. В каких-то газетах читал я о каком-то царском съезде; слышно ли у вас о том? Вообрази, что здесь между сенаторами ходил слух, что Картузов был отставлен за донос на меня. Намекни мне, что могло бы это значить.

Дмитрий Давыдов желал определиться к Кочубею и просил узнать меня, что за народ его окружает, и что он сам в государственном и начальническом смысле. Скажи мне при случае о том слово. Новосильцов был очень глуп и смешон с моею мною. Тот от всего отпирается и все сваливает на старшего. Ничтожные сплетники! А между тем я здесь узнал, что он при отъезде моем из Варшавы писал в Шульгину, приказывая ему надсматривать за мною и посылая копию с донесения своего обо мне в Лайбах. Все сваливают на письмо мое к жене, в коем говорю о переменах, долженствующих быть в Варшаве; разумеется, о переменах по службе и местам, а варшавская сволочь говорит, что это письмо попало в руки государя, который понял, что говорю о переменах политических. Все это воняет глупостью, как и надпись Остолопова.

Я не знаю отчего, но принимать не могу живого участия в греческих делах. Успехи могут быть, и большие, со до чего доведут? Не история ли это магнетизма? Он существует, он применяться может, но кончит ли тем, чтобы иметь бытие самостоятельное? Я все боюсь развязки: все идет горячо, и все кончится дымом. Да и чего желать для греков? Да и нам желать ли, чтобы Греция была? И так уже Европа запутана, а тут как еще сядет к ней на голову новая забота, то и пуще перепутается. Цари рады, чтобы горячились и рыцарствовали за Грецию: она отвлекает народы от главного дела. Немецкие энтузиасты уже забыли о своем освобождении и с красным крестом на груди бегут резать туров. Чего лучше для правительств? Пускай печки выдыхаются на чужой счет: у них от угара голова не заболит. Воля ваша, а мне какой-нибудь процес с vrai libéral, или прошение в отставку моих любезных товарищей придворных гораздо занимательнее всей этой резни, которая резнею только и кончится.

Греч обещался мне дать таблицы ланкастерские русские; сделай милость, выпроси их и перешли: я у себя в деревне завожу училище. Прости, мой милый! Заготовь на досуге ответ на это письмо по пунктам и при случае доставь: ведь случаев много. Обнимаю тебя от всего сердца.

405. Князь Вяземский Тургеневу.

[Вторая половина сентября]. Остафьево.

Я получил твое конвертное отношение от 13-го сентября, и перед тем – записку с сенатскою бумагою. Что не говоришь ты мне, получил ли ты мое известие о «Стихотворениях» Василия Львовича; а если получил, то отчего не печатаешь его в «Сыне»? Если тебе некогда печатать, и нет у вас человека на примете, коему доверить можно заботы о печатании, то отошли манускрипт сюда. Мы здесь у Семена напечатаем не хуже и скорее вашего. Ты – странный человек: все откладываешь дело, которое отлагательства не терпит. У Василия Львовича воды давно уже прошли и так и прет его издание; что мучить его долгими родами?

Москва, говорят, вся иструсилась и искланялась от приезда Ермолова и Завревского. Без стерлядей дело не обойдется.

Не затерялся ли у тебя один варшавский пакет, перед последним, то-есть, присланным от 13-го сентября? Я что-то в газетах своих расчесться не могу. Василий Львович гостил у нас несколько дней. Что за милое отрочество! Он теперь возится с воззванием к грекам из Байрона и верно желает скорее войны, чтобы нацечатать его. А я начал возиться с «Дмитриевым». Кое-что уже написано: будут смотры новые. Но ученое общество признает ли мои ереси? Я все хлещу и всех. Хочется посалит мне это несколькими анекдотами: намекнуть об опале его при Павле и промолчать про последние победы его действительные, но бездейственные. Только с ним нескоро сговоришься, а оскорбить его недотрогость не хочется. Скажи Гнедичу, чтобы он скорее высылал требуемое мною. Кажется, костромскую поездку свою отложу до первого пути, то-есть, весь октябрь просижу здесь. Кстати о первом пути: не забудь по первому снегу напечатать мой «Первый Снег» в «Сыне». Не отпрягается ли Воейков из колесницы? Мне что-то так сдается по некоторым догадкам. Скажи ему, чтобы он прислал мне второй том «Образцов», коего еще не имею. Спроси у Сленина, может ли он выдать мне особо второй том «Истории» Карамзина первого издания? Не забудь: меня о том просили Четвертинские. Или не осталось ли у Карамзиных разбитого экземпляра? Деньги надеюсь доставить на будущей неделе. Прости! У вас ли цареградец? Что слышно о Жуковском?

Приписка княгини В. Ф. Вяземской.

Je vous prie de remettre aussi la lettre, adressée à madame Knoring, à Mr. Turkol.

406. Тургенев князю Вяземскому.

[Начало октября. Петербург].

Письмо твое получил без числа и Туркулю все доставил. О Жуковском ничего не слышно, даже и в великому князю не писал. Перовский здесь и тоже подтверждает. Цареградец обнимает тебя.

Вот тебе пакет с газетами новый. Другого у меня нет; все посылаю исправно. Впрочем, поищу или понаведаюсь, хотя и не предвижу возможности заняться и минутно чем-либо. Хлопот столько, что не вижу Сережу в целый день.

Вот некоторые новости. И третьей доли милостей тут нет. Множество новых генералов и генерал-лейтенантов и маленьких крестов. Старгние полковники – все 3-го Владимира.

Вчера государь возвратился в Царское Село. От какой колесницы отпрягаешь ты Воейкова? Я не понимаю. Сестры кланяются тебе часто.

О книге для Четверт[инскаго] выправлюсь. Я получил «Les souvenirs du Nord», par un médecin Lefaure, что был в Орле с Плещеевым, Тепловым и прочими. Много справедливого о России. Имеешь-ли «Les dix années d'exil» de madame Staёl? прости!

Батюшков очень хандрит. Всех разлюбил и, по словам Блудова, он близок в худшему роду меланхолии. Ни к кому не пишет, даже и к Кат[ерине] Федор[окне]. Кажется, что и чинолюбие содействовало в сему мрачному расположению.

407. Князь Вяземский Тургеневу.

10-го октября. [Остафьево].

Я получил вчера варшавскую посылку и твой конвертный голос. Вижу, что ты жив, и ожидаю, чтобы ты со мною оживился. Француза я не читал: пришли, если можно. Петербургская цендура потребовала от меня выдачи следующих книг; я их отдал уже в канцелярию губернатора для отсылки в ценсурный комитет, кажется, под ведомством министра внутренних дел. Сделай милость, постарайся их выручить из когтей дикого зверя, дикого во всем пространстве значения.

Куда, как хорошо жить в матушке России!

А после того дивятся ипохондрии моей! Да как же не ложиться. парам на желудок, сердце и ум на этой гнилой и смердящей пошве! Ничего целебного, чистого, благовонного из неё не курится, а все дрянь, вонь и густота. Вот для «Сына» мой «Череп». Благодари Воейкова за Шаликова. Прости! Надеюсь, что тронешься гласом смиренным доброго старца, умоляющего о чадах жестокого притеснителя. Братьям мой поклон и сестрам тут же. Да скажи же, имеешь ли ты, они, они надежду быть в Москве, когда, на долго ли?

Приписка В. Л. Пушкина.

Надеясь на дружбу вашу, почтеннейший Александр Иванович, я осмеливаюсь напомнить вам о моих стихотворениях. Сделайте одолжение, уведомьте меня, что с ними делается? Начинается ли подписка, и скоро ли начнется тиснение? Я полагаю, что цензура их печатать дозволила, и прошу вас убедительно не оставить меня в таком случае. Братцам вашим: Николаю Ивановичу и Сергею Ивановичу свидетельствую усерднейший мой поклон. Я очень рад, что вы теперь все вместе. Обнимаю вас душевно и остаюсь с искренним почтением моим покорный ваш слуга Василий Пушкин.

9-го октября, Остафьево, где я, к сердечному удовольствию моему, бываю не редко.

408. Князь Вяземский Тургеневу.

12-го октября. Остафьево.

Доставь прилагаемые письма. Читаю «Les dix années d'exil»: очень любопытно и занимательно и сродно для меня, счылочного. Мне кажется, что я, как женщина в критической поре утраты: вот отчего и резь в сердце, и болит поясница жизни. Источник сякнет, теплота выдыхается Все вокруг меня побледнело; хмель остыла; остается одно положительное: любовь к семейству, дружба к друзьям, довольно живая склонность к занятию. Чего же более? С этим душа не умрет ни с жажды, ни с голода. Так! Но надобно, чтобы иногда шумело в голове, а не то приторно и постыло. Прощай, счастливец, живчик! Молись об нас, чающих движения! Братьям и сестрам кланяюсь.

409. Тургенев князю Вяземскому.

[Вторая половина октября. Петербург].

Спасибо на письмо. Оно меня порадовало, хотя и вижу твою грусть и скуку жизни; но ты ищешь утешений в лучших потребностях души, и этого уже довольно для нашего успокоения.

Скажи Василию Львовичу, что начал хлопотать. о его издании, и вот записка Плетнева, коему поручил издание. Разрешить не успел, но, ей-ей, некогда и слова молвить.

Вот ответ на твои книги. Я и сам заходил в канцелярию, и то же сказали. Напиши от себя оффициальное письмо в графу Кочубею и попроси о выдаче, сказав, что это только для твоего собственного употребления. Напиши прямо и уведомь меня.

Вина погребщик не послал, опасаясь позднего осеннего времени: может замерзнуть; требует моей ответственности, а я за морозы ручаться не могу. Тургенев.

410. Князь Вяземский Тургеневу.

19-го октября. Остафьево.

Здравствуй, мой милый! Я имел от приезжого известие о Батюшкове; он ужасно недоволен издателями «Сына» за напечатание стихов: «Батюшков в Риме». Мне за тайну сказывали, что он переводит Данта и напечатает его под чужим именем. На зиму, вероятно, поедет в Париж; впрочем, он довольно весел, когда расшевелится. Надобно мне его взять на руки; он на меня иногда и дулся, но ему со мною было всегда ловко. Шаликов должен был драться со стариком В Н. Чичериным за «Историю» Карамзина. «Вы понятия о словесности не имеете». – «Как смеете вы это сказать благородному человеку?» Но, к сожалению, явился примиритель. А кто побьет Каченовского за «Историю» Карамзина? Тут, право, не слова, а кошки нужны. Я получил письмо от Дашкова, трогательное по дружбе бо мне и по участию его в моей участи. Я дорожу этой искрою в вечном льде. В конце декабря думает он быть в Москву. Что слышно о Жуковском? Глупая вралиха – Москва его уморила. В ней ничего путного не услышишь, а все принимаешь к сердцу и пугаешься. Нет ли какого-нибудь действия Ивана Ивановича в управлении Министерством, достойного и удобного быть в «Известии» моем? Какое-нибудь постановление, новое устройство и прочее. Справься и дай знать. Работа моя подвигается. Выпроси у Гнедича материалов: за ними дело стоит. Напоминай Всейкову о напечатании стихов Шаликова, да научи меня, кому поручить напомнить тебе о стихах Пушкина. Ты тут расхохотался, а право ничего смешного нет: совестно и глупо. Я тебе o коляске сто лет тому назад писал и просил, чтобы ты ее прислал в Москву. «Получаешь ли деньги от Карамзина? Того и смотри, что заведу исправную переписку с Лаврентием, а тебе велю только письма мои доводить до сведения: сил нет. А между тем из Петербурга пишут, что ты от скуки и праздности мечешься из угла в угол, как угорелая кошка и говоришь, что тебе тошно, потому что по возвращении брата тебе желать нечего. Да пожелай прислать мне коляску мою с книгами, панталонами и прочим добром. Вот тебе и развлечение. Пожелай мне, хотя раз, отвечать на тысящекратный вопрос: будут ли, и когда сестры в Москву? А мне тошно от того, что ты слов моих в грош не ставишь. Пожелай узнать, пришло ли прошение мое в отставку из Варшавы в графу Аракчееву или к кому другому, и научи меня, где и как найти мне решение участи своей, ибо я в отставке без отставки и в службе без службы, а дела свои люблю делать начисто и напрямик, а не так, чтобы ни то, ни ее. Хотя попроси Николая Ивановича позаботиться об этой просьбе. Мне в самом деле неприятно и неприлично быть в неизвестности о последствии моей просьбы. Если ничего нет в Петербурге, то я опять отнесусь с H. H. Новосильцову, а добиться толка мне надобно. Что я такой за малолетний, что управы себе нигде не нахожу и говорю, а меня никто не слушает! Вдолби себе в. память и откликнись. Иван Иванович удивляется твоему молчанию. Возвращаю тебе твои брошюры. Пришли книгу доктора. Сестрам мой сердечный поклон. Когда едут Татищевы? Письма – к Карамзину, Соболевскому и Воейкову.

411. Тургенев князю Вяземскому.

21-го октября. [Петербург].

Я забыл сказать тебе на прошедшей почте, что стихи твои из Байрона никуда не годятся, и что даже и «Сын Отечества» отвергает их и не верит вдохновению Остафьева. Что за сумбур! Но письмо твое о тебе самом читал я с чувством, которое в первый раз было у меня à propos de toi. Я радовался за тебя и за твое чувство.

Вот тебе стихи слепого к Светлане. Он недавно и грамоте русской выучился; но несчастие и Светлана были его вдохновением, – и он поэт. Право, есть стишки сердечные. Это – Козлов.

Может быть я еще пришлю тебе вина. Копосов уверяет, что доедет безвредно, если хорошо. Прости! Братья кланяются. Тургенев.

412. Тургенев князю Вяземскому.

25-го октября. [Петербург].

Вчера получил от тебя письма и для тебя книги и газеты. Посылаю половину оных, а другая осталась до следующей почты, ибо вдруг всего послать нельзя. Ты напрасно пеняешь мне: что успеваю, то делаю. Остальное или от меня не зависит, или приняться некогда. Я давно не был так занят, а хочется и отдохнуть от хлопотливой жизни. Если сам всюду не бегаешь, то справляться очень трудно, да и не у кого; памяти нет, а часто не встретишь неделю человека, который может дать отповедь верную. Сегодня приедут Карамзины из Царского Села. Решусь с ними о коляске твоей и о вине; я думал, что первую прислать по зимнему пути дешевле.

Иван Иванович не ознаменовал ничем своего Министерства, кроме одного важного в своих последствиях дела: он уничтожил постановление, в варварским нашим временам относящееся, которым коллежские секретари, потому только, что они секретари, могли покупать души, между тем как этого права не имели титулярные советники, и оно сопряжено было с чинами, дающими дворянство, то-есть, начиная с коллежского ассессора. Это остановило многих выходцев в дворянство дробить наши, и без того уже раздробленные, дворянские имения и отняло jus cujanandi у тысячи борзописцев, которые выписывали себе крестьян из России. Вот памятник гражданской его деятельности; за то и клянут его память надеявшиеся на коллежские свои достоинства! Об этом скажи в своей биографии и придерись с этому, чтобы сказать несколько сильных слов и об остатках зла сего, коего некоторую, весьма малую, отрасль он отсек, хотя, вероятно, и не по обдуманной государственной мысли, а невзначай.

Шаликов весь напечатан. От «Вестника Европы» мне тошно, как от Рун[ича] et compaguie. Публика наша не довольно мерзит мерзостями моральными. Это грусть наводит еще более, нежели самое существование сих мерзостей; нет добросовестного смелого указателя и провозвестника, да и быть не может. Страшась за свои грехи, отпускают их другим, и беспошлинно, то-есть, не позволяя их обнаруживать.

От Карамзина никаких денег не получал. Кто тебе врал о моей скуке? Послушай-на теперь здесь о нас: одно другого лучше. С какими книгами присылать тебе коляску? Кроме вчерашних, у меня ничего нет. Сестры в Москву не будут, а тебя сюда зовут ежедневно. Татищевы, вероятно, здесь зимуют. Нездорова: обкушалась Периге.

Поцелуй за меня ручку у княгини и перецелуй детей. Где ты более: в деревне или в Москве?

Фовицкого перевод не одобрен академиею Наук Я хлопотал, но замолчал, когда наименовали Круга, как неодобрившего: это – воплощенное беспристрастие.

413. Князь Вяземский Тургеневу.

27-го октября. Москва.

Как хочешь критикуй мой «Череп», да и твоя башка никуда не годится. Не с начала начинаешь: начало в том, чтобы собрать деньги с подписчиков, а там уже решить, на какой бумаге печатать Василия Львовича. 600 и 1000 рублей сейчас можно слупить с дураков, а там и приниматься за тиснение. У Пушкина нет ни гроша. Вели напечатать поболее билетов, да в журналах мое объявление, и на особенных листах. Только дай прежде его пересмотреть и переправить Блудову: вы так мою голову загоняли, что я в нее веровать перестаю. Пришлите мне сюда билетов: я здесь подписку заведу; а лучше всего, введи меня в сношение с Плетневым; тут мы и запоем:

 
Заплетися, плетень, заплетися!
 

А с тобою только петь: «Расплетися»! С ним в два мига все устроим.

За что мой «Череп» вас так вооружил? Право, стихи полные, а мысль необыкновенная; je fais le crâne et j'atteste, que vous avez tort». Какое мое письмо обо мне тебя тронуло чувством, которое (по словам твоим) в первый раз было у меня à propos de toi (de moi, de soi, de foi, de loi или чорт знает что, ибо я слова этого разобрать не могу и до смысла добраться)? И какое мое письмо? То ли, что я написал о себе для Греча? Бог тебя поймет, а чтобы и я понял, растолкуй понятнее.

Стихи Козлова прелестны; много чувства и живости в выражении. Вот тебе письмо Пушкина и стихи Шаликова, которые вотри, если можно, в «Сын Отечества». Он через меня, как через грязь, все лезет в обетованную землю.

Прочти в «Казанском Вестнике», последней книжке, о избрании трех почетных членов в Казанский университет. Если и тебя выберут в силу того же, я печатно разрываю с тобою. Шутки в сторону: в Европе ли мы или нет? Современны ли мы XIX веку или нет?

Нельзя ли тебе без письма моего обойтись для выручки книг из плена алжирского? Мне не хочется иметь никакого прямого сношения с беями и деями. Ты, будучи сам бейгин или дейгин, можешь устроить это легко. А впрочем, – Господь с ними! Это пойдет в мои записки о нашем времени. А лучше, если выручишь.

Читали ли вы «Италию» de lady Morgan? Я ее вчера получил. Мы в Москве на несколько дней. Вчера в Англинском клубе Дмитриев щипал Антонского очень забавно за Арцыбашева и разные арцыдурачества, которые творит университет. Пока прощай! Братьям мой усердный поклон и сестрам тут же.

В письме моем к Карамзину пришла мне мысль, которую не мог выразить ярко. Василий Львович так забавен, готовясь в печать, что страх. Он точно как старая – , которая, перебранная всеми руками и на всех перекрестках, краснеет и робеет, выходя под венец. И он, перечитанный, перепечатанный и особливо же пересказанный всем и каждому, подделывается к обстоятельству и глядит –.