Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823"

525. Тургенев князю Вяземскому.

8-го мая. [Петербург].

Третьего дня, в семь часов утра, привезли сюда Батюшкова прямо в К. Ф. Муравьевой, которая поместила его в кабинете своего сына и приняла с материнскою нежностью. Он обнял ее, несколько раз говорил о своей к ней привязанности и, познакомившись с её невесткою, сказал ей, между прочим, чтобы она не удивлялась его обращению с Щатериной] Ф[едоровной]: «Ведь она мать моя». С Никитой, также и с сестрой своей, очень хорош и нежнее прежнего. В тот же день, после обеда, был у него Блудов; поутру Карамзин и Оленин. Он говорил, и порядочно, но более вздору; уверял, что за ним присмотр, что он привезен под стражей. Доктор Ланг, умный человек, с ним приехавший, сказывал, что перед путешествием пять дней он не ел; но что в дороге, отъехав десять верст от городу, когда Ланг нарочно сам начал есть взятый запас, то Батюшков спросил, может ли и он с ним есть? И тотчас начал с жадностью разделять с ним запас и через два часа повторил с таким же аппетитом. Были дни ясные, но в Гатчине вошел в бешенство и бранил его и всех исполнителей полиции и пр., и пр. беспрестанно показывает свою рану, еще не совсем зажившую. В разговоре с Блудовым о болезни физической и нравственной, когда Блудов сказал, что от последней лучшее лекарство: l'amitié, l'amitié, l'amitié, Батюшков прибавил: «Vous avez oublié la mort», показывая на свою рану. С Олениным также несколько раз заговаривал о болезни и ране своей. С Никитой менее скрывает себя и беспрестанно говорит вздор, но при матери его почти всегда благоразумен. Сказал им, que tout le monde lui en impose, даже робёнок, что не надобно оставлять его одного, что в Симферополе даже кошка наводила на него некоторое опасение и держала его в должном порядке. С тех пор мы решились не оставлять его и бить с ним попеременно. Вчера ввечеру, поздно, и я пришел к нему и нашел у него Дашкова и Блудова. Принял меня и обнял довольно нежно, лучше, нежели в последний раз. Мы много шутили. Я был необыкновенно весел и притворился прежним веселым Тургеневым. Блудов заставил нас смеяться и его также. Доходило и до журналов, и он вмешался в разговор, но конвульсии на лице продолжались беспрерывно. Вид его в сии минуты точно необыкновенно отвратителен: моргает часто и сжимает зубы, но смех прежний, когда он не конвульсивный. Мы пробыли с ним до двенадцатого часа вечера. Брат его Батюшков, с ним; Северин еще не был. Так как Батюшков беспрестанно говорит, что он под караулом, то Северин хочет или сам приехать от графа Нессельроде, или привезти к нему ласковое от него письмо. Спрашивал о Жуковском. Наружность, по моему мнению, здоровее прежней. Ест мало и то по принуждению.

Вот что успел написать к тебе. Сейчас курьер из Парижа помешал писать, но кроме Клапротовой полемики и дамских башмаков еще ничего не получил. Ожидаю другого пакета и в нем брошюру графа Ростопчина, которая и здесь редка, как солнце. Приложенное письмо отошли повернее: оно из Парижа. Последние два слова на адресе, кажется: в Газетном переулке. Уведомь о получении.

Жихареву пишу о себе, но о Батюшкове скажи ты Ивану Ивановичу и доставь письмо канцлеру, если он еще с вами, или отошли в дом и спроси, куда послать должно, но не затеряй.

Жуковский еще не приехал. Воейков посвятил мне «Невское кладбище». Есть стихи порядочные, но много и хвостовщины. Карамзины здоровы и скоро переезжают в Царское Село. Вчера танцовал у них в последний раз до третьего часа. утра; мы возвратились от них днем совершенно. Молодой корнет граф Шереметев и прекрасная Комбурлей были тут же.

Город славил сенаторства, чины, ленты и звезды директорам Министерства финансов, между прочим и Уварову, но по сию пору ничего не состоялось. Один Взметнев, иначе и справедливее – всемтнев, переведен в Кабинет из Министерства финансов.

Я получил первую часть прекрасного перевода Платона, par Cousin; прочел, но отдал читать императрице. Целую ручку у княгини и обнимаю всех детей. Прости!

Бутурлин уехал в Париж, а оттуда в Гишпанию к армии.

526. Тургенев князю Вяземскому.

9-го мая. [Петербург].

Получил твое письмо с оригинальным адресом, но и тут не угадал ты, где оно меня застало: на экзамене у Виртембергского герцога, следовательно, на больших дорогах и на большом завтраке. Письмо к Бул[гакову] читал. Есть ли у тебя отрывов Пушкина: «Братья-разбойники»? Я вчера только достал его. Если нет; то пришлю. Жуковский еще не возвращался. Граф Воронцов сделан Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором. Не знаю еще, отойдет ли к нему и бес арабский? Кажется, он прикомандирован был в лицу Инзова, коему дан Александровский орден.

Батюшков все таков же. Сегодня сбирался навестить его граф Нессельроде и обласкать его, Прости! Письма твоего по тяжелой почте не получал.

527. Тургенев князю Вяземскому.

11-го мая. [Петербург].

Сейчас возвратился с приготовления в параду в понедельник. Батюшков вчера бил очень хорош. Я просидел у него один до двенадцатого часа с К. Ф. Муравьевой. Il a plaisanté toute la soirée et a dit une foule des choses charmantes, piquantes et drôles; par exemple: en parlant de madame Dournoff: «Не родня ли она Безобразовой?», et dans ce genre comme dans le genre spirituel aussi. Nous avons lu les nouveaux vers de Пушкин, qu'il a critiqué, quant au палач и кнут – d'une manière très piquante. Nous avons soupe et copieusement. Авось! Но и со мною заговаривает о присмотре, хотя и либеральничал. Прости!

528. Тургенев князю Вяземскому.

[18-го мая. Петербург].

J'ai reзu par le domestique de monsieur Timowsky 1000 roubles. G. Knorring.

Далее – рукою Тургенева:

Вот росписка. Вчера был великолепный парад, о котором расскажет тебе отъезжающий сегодня в дилижансе А. Булг[аков], так, как и о дуэли Пусловского с Гедеонским.

Батюшков опять сильно хандрит. Вчера ввечеру поручал Жуковскому своего брата и издание своих сочинений. Но после до первого часа мы у него сидели, и шутки Блуд[ова] оживили его и его остроумие. Он шутил с нами и на счет литераторов и сам цитовал стихи.

Карамзины в Царском Селе. Скучно. Говорят, что Лачинова, адьютанта Увар[ова], сбила лошадь и сильно подавила.

529. Князь Вяземский Тургеневу.

21-го [мая. Москва].

Что же мое болгарское дело? Что Красовский, Бируков? Право, скучно! Уж лучше без обиняков объявить мне именное повеление (как в том уверили однажды Василия Львовича) не держать у себя бумаги, перьев, чернил и дать росписку, что отказываюсь навсегда от грамоты. Вот это было бы дело! А делать из каждой странички моей государственное дело, которое должно переходить через все инстанции, право, ни на что не похоже! Откликнитесь, ради Бога!

На днях встречаются в Английском клубе Василий Львович, Дмитриев и Шаховской. – «Кажется, Василий Львович приятель с князем», говорит Дмитриев, «а не он ли сказал:

 
Я злого Гашпара убил одним стихом.
 

– «Да я за вас же и за Николая Михайловича вступался», отвечает Пушкин. – Дмитриев: «Как за меня?» – Василий Львович: «Шаховской, скажи правду: помнишь ли, как я от тебя ушел с головною болью и поклялся, что нога моя уже не будет у тебя? Мы спорили об Иване Ивановиче. Ты говорил, что Дмитриев не умел в баснях разнообразить язык, и что заяц не говорит у него по зайчьему, а галка по галчьему». По несчастию, я не был свидетелем этой сцены, но дорого заплатил бы за место.

Когда вышлют Кривцова? Или будет он, как Пестель, править губернией из Петербурга? Скажи Александру Булгакову, что сегодня маленькая Замбони является в первый раз матерью перед публикою, и что мы готовимся делать ей рукоплескательную встречу на зло целомудренных матрон, которые давно проповедуют, что надобно встретить ее общим негодованием. Теперь, право, доходит до того, что независимому человеку нельзя в театре апплодировать, ибо все руки на откупу у Апраксиной, и боишься, чтобы не почла она рукоплесканий за дань раболепства, ей платимую. Прости! Ожидаю с нетерпением дальнейших вестей о Батюшкове. Орлов еще здесь.

530. Тургенев князю Вяземскому.

22-го мая. [Петербург]

Спасибо за письмо от 17-го, но с тяжелою почтою все еще ничего не получал. Уведомь, о чем оно было.

Батюшков все таков же. Третьего дня был у него Нессельроде, и это имело хорошее действие. Он заставил его переехать на дачу с Муравьевой, куда он никак ее хотел переезжать. Теперь решился – из повиновения начальству, как он говорит. Все еще говорит о смерти по издании сочинений с Жуковским, к которому показывает более доверенности; но и Жуковский третьего дня переехал в Павловск. Пиши к нему на всякий случай, но через меня; я отдам, если можно. Кажется, что нет вреда в сих сношениях. О мнении Скюдери скажу Реману. У Батюшкова доктора нет. Ланг думает, что лечить его нечего.

Пошлю отрывок Пушкина сегодня, если возвратит Греч, коему отдал для прочтения сегодня в собрании. Сейчас прочел твой булгаризм в «Прибавлениях» и посылаю в Царское Село, где у Карамзиной болит губа. Ломоносов отправляется завтра в Гишпанию. Прости! Хлопотно.

Скажи Жихареву, что письмо его получил. Очень рад прокурорству, но требую от него деятельности и человеколюбия, не площадного, а также деятельного и просвещенного. Тюрьмы, процессы уголовные и гражданские – вот его занятия теперь; но пусть учится делопроизводству и узнает то, чего в делах искать должно для пользы людей.

Вот тебе несколько стихов из пиесы секретаря моего – Федорова, которую избрали для публичного чтения сегодня в Обществе литераторов. Как ни порывался Хвостов и с какими пиесами ни являлся он, но ни одной, кажется, не избрано к чтению.

Греч интригует в отсутствие Глинки и желает обратить Общество в пользу своего журнала.

Как тебе не совестно «Историю Российского Государства» ставить на ряду с безграмотною «Историею партизанских действий»! Спасибо за налоги, но не за товарищество.

531. Тургенев князю Вяземскому.

26-го мая. [Петербург].

Сбирался описывать тебе вечер в беседной храмине, но хлопоты и недостаток в материалах помешали: Греч не доставил еще всего, что было читано, а, право, много хорошего. Между тем посылаю две крайности: Пушкина и Хвостова. Как ни отказывали второму в чтении разных предложенных от него пиес, но он нашел средство быть напечатану и даже прочтену: похвалил хозяйку за храмину и вызвал громкия рукоплескания. У Рылеева есть прекрасные стихи, у Туманского – смелые. Хотел для вас выписать последние, но не прислал.

Отрывок из биографии Дмитриева нехорошо выбран и читан неудачно. Можно и должно было избрать другие места. Речь, или, лучше, приветствие Греча, яко председателя, – ничтожно и написано наскоро.

В стихах Федорова, кои также доставлю, много хорошего, и публика была ими очень довольна. Он более всех захлопал (чуть не сказал ухлопал). Измайлов прохрипел свои басни, рассмешил нас, но заставил и раскаяться в смехе, который сорвал с нас. Повести об увеселениях Петра Великого, Корниловича, любопытны, особливо для жителей Фонтанки, на которой он угощал по указу верных своих подданных.

Польский Тацит-Булгарин смешен своим желанием угодить полякам и русским, Руничу и Гречу. Воспоминания о Германии в памяти моей не остались, хотя путешественник и говорил о Гёте и Коцебу. Но признался, что «Фауст» первого никогда ему не нравился. Впрочем, потешил Уварова, сказав, что автор «Вертера» справлялся о нем, о Карамзине и о Клингере.

Отрывок «Иоанны» Жуковского также не мастерски, хотя и не дурно, был читан. Вообще, чтецы не лихие, хотя и ничего не ревел добрый наш Гнедич.

Батюшков все таков же. Переезжает на дачу с Муравьевой. Посещение Нессельроде не повредило ему. Карамзины зовут меня в Царское Село, но вряд ли загляну во все лето туда и в Павловск.

Братья на даче, и Сережа опять болен. (Не говори матушке). Прости! Хлопотно и грустно.

Графу Гурьеву велено продолжать быть членом в Совете, а графиня Гурьева, отправившаяся в Карлсбад, вчера, к удивлению всех, возвратилась из Дерпта.

Получил из Парижа новых четыре «Messéniennes» Delavigne и речи и отрывки Villemain. Читал ли короля французского?

532. Князь Вяземский Тургеневу.

31-го [мая. Москва].

Спасибо, мой милый, за твою реляцию литературную. Та деятельности и точности превосходной. В одно время с твоим рапортом о деле самом, получил я донесение от Бестужева о стратегических и предварительных подробностях действия. Желал бы прочесть Туманского: постарайся. И конечно, выбор из биографии был самый неудачный. Тут можно было бы прочесть то, до чего, вероятно, дотронется цензура. В «Прощании» Пушкина много чувства и предаяния. Отгадай, что я хотел сказать? В его «Разбойниках» чего-то недостает; кажется, что недостает обычной очаровательности стихов его. Более всего понравилось мне: бред больного брата и сцепление увещаний в отношении старика с состраданием оставшагося брата в старикам. Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключенных, надежду плавать и с вандалами на ногах. Я пробую, сколько могу, но все что-то ныряю ко дну. Дело в том, что их было двое, а мне достается одному уплывать на островов рассудка, вопреки погони Красовских с товарищами.

Сейчас нахожу на столе своем карточку Cochren, славного пешехода, который здесь и, как сказывают, с камчадалкою своею. Здесь и Вьельгорский с женою и детьми; они едут на лето в Рязанскую губернию. Кривцов поехал третьего дня за благословением в Рязань. Орлов уехал вчера Вот тебе подробное донесение о состоянии застав, – род всеподданнейшего моего тебе доклада. Дай взглянуть на новые «Мессеньены» и на Villemain. Ведь ты, чорт знает, пустишь их по каким рукам, а со мною никогда добром не поделишься. Ты знаешь мою точность: по следующей же почте возвращу. А я, право, сохну. Сперва пожирал я газеты; теперь проклятые гишпанцы (виноват, я украл это у Оленина) отвратили меня от них. На путное же чтение отважиться не могу, пока сидит у меня на плечах и на душе хозяйственное распоряжение; одним словом, пока душа моя в Опекунском Совете; а душа моя, как и они, не на месте. Дело идет в развязке, которая и меня развяжет.

Говорили ли вы Воронцову о Пушкине? Непременно надобно бы ему взять его к себе. Похлопочите, добрые люди! Тем более, что Пушкин точно хочет остепениться, а скука и досада – плохие советники. Что значат первые четыре стиха Федорова? Нет в них никакой связи.

Приписка С. П. Жихарева.

Буду следовать совету вашему, когда придет мое прокурорство, но до тех пор все-таки еще сомневаюсь в назначении моем. Нельзя ли справиться, отчего министр мешкает ответом князю?

Грустно, очень грустно слышать о болезни Сергея. Пришлите его к нам в Москву: он здесь был здоровее. Чтобы опять не узнала об этом матушка от кого-нибудь; будет тревога и вам, и мне: зачем не сказали?

533. Тургенев князю Вяземскому.

1-го июня. Черная Речка.

Я говорил с Нессельроде и с графом Воронцовым о Пушкине. Он берет его к себе от Инзова и будет употреблять, чтобы спасти его нравственность, а таланту даст досуг и силу развиться.

Батюшков все таков же: упрямится и не хочет переезжать на дачу. Врет сильнее прежнего.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

534. Князь Вяземский Тургеневу.

3-го июня. [Москва].

Посылаю тебе, мой милый, альбум Шимановской. Уговори от меня написать в нем что-нибудь, хотя и старое, Гнедича, Крылова, Плетнева, Рылеева, Ф. Глинку. Кажется, и все! А после отдай его Николаю Михайловичу; я буду писать ему о том же. Да, если можно, прибери портреты написавших и вели их порядочно наклеить на боковой странице, где будет написанное. Впрочем, разумеется, нужны одни портреты Карамзина, – хороший, если можно, парижский, а не то Уткинский, Крылова, Жуковского. Я и забыл было в списке стихов и портретов Жуковского, да и Воейкова. Скажи мельком о том Батюшкову; может быть он и напишет что-нибудь. После того отдай альбом подателю сих строк, моему приятелю Рейнгардту, отличному пианисту, лучшему ученику и сподвижнику Фильда. Прошу его приласкать, и быть ему при случае и по возможности полезным. Он того стоит со всех сторон. Ты можешь и отдать ему портреты, а он уже возьмется их приклеить и устроить.

Я страдаю ногою: жертва своего чадолюбия. Вчера захотелось мне навестить детей: отправился в Остафьево; на шестой версте меня вывалили, и я возвратился с ужасною болью в ноге, голове и груди, – так силен бил удар. Последние две боли утихли, но первая держит еще меня. Дороги под Москвою в таком состоянии, что мудрено, как не усеяны они костями человеческими: все перерыто рвами, ямами, косогорами; надобно кучеру знать все объезды твердо, как ладонь свою, чтобы безбедно лавировать по дороге. Что за земля! Все изрыто в физическом, нравственном и политическом мире!

За что нападаешь ты так на книгу Дениса и на меня за то, что упомянул о ней? Я же сказал: несмотря на различие достоинства. Тут обширная рама для мнений. Всякий вставь в нее свое! А все же книга эта – плод ума живого, деятельного, практической опытности и пера не бесцветного и не тупого. Ты все хочешь грамоты; да что ты за грамотей такой? Есть ошибки против языка, но зато есть и подарки языку. Уж мне этот казенный штемпель! Жжет душу. Наш язык на то только и хорош, чтобы коверкать его, жать во всю Ивановскую: соки еще все в нем. Говорил и тебе это сто раз, а ты все свое умничанье!

Воля твоя, только ни Хвостова, ни (прости моему чистосердечию) Федорова в альбом не впускай ни лицами, ни личностями. Что за стихи у Федорова, когда нет почти ни одной путной рифмы! Посмотри на его «Ободренье», под которое не подпишу одобренья.

Прости! Обнимаю тебя и вас. Каков Сергей Иванович? Скажи Чадаеву, что жалею сердечно о неудачных моих посещениях к нему, а постараюсь известную бумагу доставить ему перед отъездом его. Когда он отправляется на свежий воздух?

Что Батюшков? Приезжает ли к нему Жуковский из проклятого своего Павловского?

С Воронцовым говорено ли о Пушкине, и какой ответ? Только, сделай милость, не затеривай и не задерживай альбома. Поручи это Воейкову: он скорее все сделает.

535. Тургенев князю Вяземскому.

4-го июня. [Черная Речка].

Давно я так физически не блаженствовал, как теперь. Живу на даче, перед Строгановским садом, на Черной Речке; слышу соловья еженочно и голоса милых немочек ежедневно. Вокруг нас два пастора, как и два журналиста; княгиня Салтыкова с прекрасными дочерьми, княгиня Голицына, княгиня Мещерская. и красавицы Комбурлей. Все слились в одну колонию, и у нас кухарка преученая и преискусная. Братья оправляются от недугов своих, и Николай вливает новую жизнь в себя. А просители изредка мелькают, да и тех принимаем или на скамье среди улицы, или в конюшне. Читаю и пишу более обыкновенного и только по понедельникам заглядываю в душный город, чтобы видеть Батюшкова и Козлова. Первый упрямится и не хочет переезжать на дачу; говорит и сердится на всех более прежнего, а недавно, два раза в один вечер, показывал мне телодвижениями, что бросится с балкона. Он живет теперь в комнатах Карамзина. Работу, заданную Нессельроде, сделал прекрасно; но не слушается, когда повторяют ему приказание переехать на дачу. И добрую Катерину Федоровну возненавидел, и все семейство. Одного Жуковского ожидает с нетерпением и показывает к нему доверие.

Филарет получил Александра и приедет в июне к вам. И мне бы хотелось побывать в Белокаменной. Будешь ли летом в Москве или в подмосковной?

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

536. Тургенев князю Вяземскому.

12-го июня. [Петербург].

Одно к одному: ты ушибся, Андрюша Кар[амзин] также ушибся и едва не переломил ногу, а Николай Михайлович в горячке. Благодаря Богу, вчера сделалось ему немного получше, и Софья Николаевна пишет, что они несколько ожили. Мы все дрожали, не смели туда показаться, и два дня были в мучительной неизвестности. Сегодня в первый раз я туда решился ехать.

Дай весть о себе и о ноге своей и поблагодари Жихарева за письмо. О прокурорстве он ни слова. Что вы делаете? До болезни Карамзина мы на даче блаженствовали. Все на воздухе, а в виду – красавицы и зелень, и вода! Жизнь и младость! Только Сережа еще прихварывает, но и ему лучше.

Батюшков все таков же, если не хуже; возненавидел все семейство Муравьевых: не едет в ним на дачу, а нанимает свою. Отдал сестре 1000 рублей на свои похороны, а между тем два раза ездил один в графу Нессельроде на дачу, отвез ему работу, ему порученную и сделанную прекрасно; но и она во вред, ибо днем сидит один с своими мыслями, а ночью – за делом. Он хотел нанять дачу подле Северина, но по сие время еще в городе, один с несчастной сестрой, от которой требует, чтобы не переезжала в Муравьевой и его оставила.