Текст книги "Атака седьмого авианосца"

– Как всегда?

– Да.

Она налила ему чистого виски, а себе добавила содовой. Пригубив, он показал стаканом на могучие стропила под потолком, на огромные, не меньше двенадцати футов высотой, окна, на толстые шашки наборного дубового паркета и роскошную мебель:

– В жизни такого не видал. Здесь можно осаду выдержать. Какие балки! Двадцать на двадцать, не меньше.

– Этому дому больше ста лет. Раньше в нем помещалась хладобойня. Ну, не в этой комнате, конечно: здесь были кабинеты, конторы.

– От тесноты эти клерки не страдали.

– Три тысячи квадратных футов.

Она говорила, а он гладил шелковистые пряди, сплошной глянцевитой массой, блестящей как мокрый атлас, падавшие ей на плечи и вспыхивавшие при каждом движении головы, – чуть подергивал их большим и указательным пальцами, перебирал, как драгоценные ожерелья.

– Золотое руно, – сказал он восхищенно. – Язону и его аргонавтам не надо было плавать за ним так далеко.

Поставив на стол стакан, Дэйл снова поцеловала его – еще более крепким и долгим поцелуем, чем при встрече. Могучие руки обхватили ее и прижали к мускулистой груди. Знакомый жар охватил ее, сердце заколотилось, но она оттолкнула Брента:

– Ты неисправим… – Он засмеялся. Поднявшись, она потянула его с дивана. – Пошли, пошли! Я наготовила столько, что хватит всему «Арго» и еще останется богам с Олимпа.

Брент попытался снова усадить ее рядом, но она гибко высвободилась, выскользнула из его объятий.

– Поедим здесь… И вообще, я не голоден.

– Идем-идем! Мальчик растет и должен питаться как следует.

Брент, не слушая Дэйл, притягивал ее к себе все ближе, водя ладонями по ее груди, талии, бедрам, и она почувствовала, что тает и плавится от его прикосновений, как лед под июльским солнцем. Но, собрав остатки решимости, поднялась и повела его в столовую.

Угощение и в самом деле было первоклассным: в меру прожаренный стейк по-нью-йоркски с печеным картофелем и спаржей под соусом оландэз, а на десерт – шоколадный мусс. Брент уплетал за обе щеки, радуя Дэйл: у человека с таким аппетитом мыслей о самоубийстве обычно не возникает.

После обеда они вновь переместились на диван, потягивая бренди и бенедиктин. Брент рассказал ей о «Блэкфине», о мордобое в стенах ООН, об англичанине-посреднике и арабах.

– Затея была обречена на провал с самого начала. Эти высокомерные наглецы понимают только язык силы.

– Ну разумеется. Так всегда было и будет.

– Да, – согласился он, в раздумье почесав подбородок. – Самый старинный и самый убедительный аргумент – кулак. Я – представитель древнейшей профессии.

– Неужели? Несколько тысяч женщин, стоящих сейчас по всему Бродвею, удивились бы, услышав тебя. – Играя своей рюмкой, она сказала: – Знаешь, в моей конторе прошла информация: арабам известно о том, что ты служишь на «Блэкфине». Будь осторожен.

– Да? Выходит, мы никого не обманули?

Дэйл покачала головой, допила свою рюмку.

– Похоже, что никого.

Брент, проглотив остававшийся в рюмке бренди, скользнул рукой по ее бедру. Она не отстранилась и не остановила его.

– Почему мы тратим время на такой вздор, как политика? – сказал он.

– Почему? Должно быть, потому, что люди на другом конце планеты предписывают, как нам жить и жить ли вообще.

– Ты чувствуешь…

– Бессилие? Да! И довольно часто.

– Ну и черт с ними со всеми, – сказал он решительно.

Притянув ее к себе, он впился поцелуем в ее полуоткрытый рот, сразу отыскав трепещущую острую стрелку ее языка. Дэйл почувствовала, как в груди, на шее, во всем теле запульсировала кровь, посылая жаркую волну за волной куда-то в самую глубину ее существа. Брент, целуя ее нос, щеки, глаза, что-то горячо шептал ей на ухо, между тем как рука его поползла с живота Дэйл вниз – туда, где так бешено стучала кровь.

– Зачем на тебе эти чертовы штаны? – Он уже расстегнул пуговицу и теперь занимался молнией.

– Брент…

Опрокинув Дэйл на диван, он всей своей тяжестью навалился сверху, вжимая ее в подушки и не отрываясь от ее губ. Она выгнулась всем телом и застонала, бессознательным движением разомкнула колени. Руки Брента продолжали гладить и сжимать ее груди, талию, бедра, потянув вверх, сорвали блузку и следом – лифчик. Язык его пробежал вокруг напрягшихся сосков, пальцы с силой сжали ягодицы.

Запрокинув голову, изогнувшись, постанывая и чувствуя, как в ответ его нетерпению нарастает мучительное до боли желание в ней самой, Дэйл целовала его виски, волосы, щеки, водила пальцами по его спине и плечам.

– Нет… Нет, Брент, – проговорила она словно в забытьи.

– Ты с ума сошла…

– Нет, не здесь, – Дэйл мягко отстранила его, поднялась, потянула за руку, ведя за собой в спальню.

Утро Брент встретил в полном изнеможении: еще никогда у него не было такой исступленной ночи любви. Когда вчера они переступили порог спальни, она сбросила то немногое, что на ней еще оставалось, и Брент, как ни велико было его вожделение, невольно замер, не сводя с нее широко открытых восхищенных глаз. Ее тело было истинным произведением искусства – совершенным творением великого мастера.

Потом, словно очнувшись, он сорвал с себя одежду и бросился к ней – в нее, в жаркие глубины ее раскинувшегося в кровати тела, будто распятого на кресте блаженства.

На этот раз она не останавливала его, не противилась ему. Далеко за полночь, когда они наконец утолили свой пыл и разомкнули объятия, Брент, соскользнув с кровати, потянулся за своей одеждой, раскиданной по всей комнате в полном беспорядке, но Дэйл вновь притянула его к себе:

– Нет! Не уходи! Я хочу, чтобы ты остался здесь на всю ночь… А утром я хочу приготовить тебе завтрак…

– Дэйл, такси сейчас не поймать… Я опоздаю на лодку.

– Я тебя отвезу.

Ее нежно-требовательная рука коснулась его тела, рождая в нем новое вожделение, и слова замерли у него на устах. С глухим стоном он опять припал к ней. Дэйл, откинув голову, засмеялась, как ребенок, проснувшийся в первое утро Рождества, вскинувшиеся ноги ее снова оплели его поясницу.

…Но сейчас пришло время расставаться. Брент стоял перед зеркалом, натягивая тужурку. Дэйл была уже одета, и из кухни доносился аромат свежесваренного кофе.

– Брент! – услышал он ее голос. – Иди завтракать!

– Ты в самом деле отвезешь меня?

– Разумеется. – Она вплыла в кольцо его рук, сделанное точно по мерке ее тела. Они поцеловались. – А ты придешь ко мне еще?

– Попробуй-ка не пустить меня.

Дэйл рассмеялась – весело прожурчал по камням чистый ручеек.

9

В течение следующей недели творившееся на «Блэкфине» форменное безумие стало постепенно сменяться каким-то порядком: через четыре дня был назначен первый пробный выход в море, на борт приняли и смонтировали новую аппаратуру, включая и скромный компьютер радиоэлектронной разведки с небольшим каталогом «угроз». Инспектора из ВМС США при этом дружно смотрели в другую сторону. Обеим вахтам наконец разрешили «берег». Команду разбили на четверки – двое японцев, двое американцев-«дядек», – тщательно проинструктировали, как себя вести. Ни нарушений дисциплины, ни опозданий из увольнения не было: никто не напился, не сцепился с патрулем.

Брент все свободное время проводил с Дэйл, не покидая ее квартиры – она сделалась их святилищем и убежищем от всего остального мира: здесь они принадлежали только друг другу. Каждое мгновение казалось Бренту неповторимым и единственным в своем роде, и то, как предавалась Дэйл любви, было совершенней шубертовской симфонии: каждый мотив в их близости звучал отдельно, но сплетался с другими, перетекал в них, рос, креп и ширился, пока наконец из многих тем не возникало гармоничное единство, которое возносилось на небывалую высоту и завершалось могущественной и бурной кульминацией. В счастливом изнеможении Брент вытягивался рядом со своей возлюбленной.

А вот ее что-то угнетало: Брент видел это по ее глазам, улавливал по интонациям. Однажды после бурной ночи она проснулась на рассвете от собственного крика – ей приснилось что-то страшное.

Брент крепко держал ее в своих объятиях, а она всхлипывала, прильнув к его щеке своей, мокрой от слез.

– Что с тобой, милая? Что случилось? – допытывался Брент.

Голос изменил ей, и она ответила не сразу:

– А нам?.. Что – нам?..

– О чем ты?

– Что нам делать… в этом мире, которым правит орава кровавых маньяков?..

Брент, хоть вопрос и удивил его, тем более спросонья, после задумчивого минутного молчания ответил:

– Если мы дрогнем, они нас уничтожат.

– Через несколько дней тебя разлучат со мной, оторвут от меня…

– Да.

Минуту она лежала, уставившись в потолок, потом сказала:

– Ну, может быть, это и к лучшему.

Брент, пораженный этими словами, повернулся на бок, чтобы видеть ее лицо:

– Что ты говоришь?

Она провела пальцем по его щеке, по шее, нащупала на груди длинный шрам – след от ножа – и ответила тихо и печально:

– Брент, когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, мне будет пятьдесят два года…

– Разве это имеет значение?

– Ого, еще какое.

– Почему?

– Ты ведь, наверно, хочешь каких-то прочных и длительных отношений со мной, а?

– Ничего нет в этом мире длительного и прочного, Дэйл.

– Ты хочешь сказать, есть только настоящая минута? Миг, который мы проживаем сейчас?

– Японцы считают, что жизнь – это череда мгновений: каждое надо использовать как можно полней и ни о чем больше не заботиться.

Она со вздохом опустила голову. Поцеловала его.

– Твои японцы мудры, Брент. Да, лучше не загадывать наперед, ни о чем не думать… Извини меня.

Когда красноватый диск солнца с размытыми утренней дымкой очертаниями осветил комнату, Дэйл, выгнув стан, прижалась к Бренту бедрами, рука ее ласкающе скользнула по его животу к межножью. Обхватив ладонями полушария ее зада, Брент с силой притянул ее к себе. Часто и прерывисто задышав, она перевернулась на спину, развела колени, впуская его в себя. И Дэйл, и Брент знали, что любят друг друга в последний раз.

Стальное тело лодки сотрясалось вибрацией – работали четыре мощных двигателя «Фэрбенкс-Морзе», и едкое облачко отработанных газов висело в туманной утренней дымке. Брент, стоявший на мостике рядом с адмиралом Алленом и старшиной второй статьи Гарольдом Сторджисом, опытным рулевым, испытывал смешанное чувство радости и волнения – адмирал назначил на сегодня первый пробный выход «Блэкфина» в море. Двигатели были прогреты, аккумуляторные батареи заряжены, назначена «специальная вахта» для выхода из базы. Двойные швартовы по команде уже были заменены одиночными, четверо матросов готовились к отходу от причальной стенки. Список всех членов экипажа – имена, фамилии, адреса и данные о ближайших родственниках – уже был передан инженерам из «Электрик Боут», час назад сошедшим на берег.

На площадке, приваренной к перископной шахте, стояли с биноклями два впередсмотрящих. Рядом с адмиралом находился на мостике и кэптен Дэвид Джордан. Этот кругленький, тучный лысоватый человек лет пятидесяти с херувимским личиком, отдав подплаву двадцать семь лет жизни, вышел в отставку. Он отличался независимостью характера и суждений, которые облекал, распаляясь, в формы столь энергично-соленые и красочно-непристойные, что ими в завистливом восхищении заслушивались даже главные боцмана – признанные мастера «большого морского загиба». Поговаривали, что именно невоздержанность на язык стоила ему адмиральского звания, хотя он был известен на флоте как редкий знаток лодок и один из лучших американских подводников. На «Блэкфин» он попал довольно сложным путем: Джордан консультировал работавшую на ЦРУ судостроительную фирму «Профайл Боут Уоркс»: та заключила контракт с Департаментом парков, который и нанял его на неопределенный срок и в неопределенном качестве «инструктора и советника».

– Сэр, – сказал он, обернувшись к Аллену. – Сейчас начнется отлив, течение будет очень сильным.

– Да, я вижу, – ответил тот. – Вон как ходят буйки, и у свай – форменный водоворот. – И с юношеской энергией, о которой даже не подозревал Брент, скомандовал: – Сходни убрать!

Боцман отрепетовал команду, и двое матросов вытащили трап на пирс.

Аллен кивнул Бренту и ткнул пальцем вниз. Склонившись над люком, тот прокричал в ходовую рубку:

– Передать в машинное отделение: по местам стоять, к выходу!

– Второй и третий швартовы – принять! – крикнул Аллен.

Два средних причальных троса были сейчас же сняты с кнехтов и переброшены ожидавшим на палубе матросам, которые свернули их бухтой и уложили во вьюшки надстройки.

– Четвертый швартов – принять!

Теперь лодку удерживал у пирса один лишь носовой швартов, и течение уже начало разворачивать корму «Блэкфина». Адмирал все рассчитал правильно и, когда корма отошла от причала, приказал:

– Первый швартов потравить! – и Сторджису: – Самый малый назад!

Старшина со звоном двинул ручку машинного телеграфа, и глубоко под ногами у стоявших на мостике взревели дизеля. Слабина швартова уменьшилась. Аллен повернулся к матросам на палубе:

– Выбрать слабину! Первый швартов принять! – И когда гибкий стальной трос лег на палубу, приказал рулевому: – Лево руля.

– Есть лево руля! – повторил Сторджис, глянув на аксиометр[17]17
  Часть рулевого устройства, указатель угла отклонения пера руля при перекладке руля.


[Закрыть].

– Здесь повнимательней, сэр… – произнес Джордан, увидев, как лодка подалась кормой от причала.

Он еще не успел договорить, как сильное течение подхватило и стало разворачивать «Блэкфин».

– Правый табань! Лево руля! Малый вперед! – скомандовал Аллен, с тревогой оглядываясь из-за ветрозащитного экрана на корму.

Снизу раздались звонки машинного телеграфа и крики. Корпус лодки задрожал и затрясся, под винтами вспенилась, словно вскипая, вода, но вот корма остановилась, а потом медленно, одолевая течение, пошла ближе к пирсу.

– Стоп машина! – удовлетворенно крикнул Аллен. – Самый малый назад!

Лодка обогнула причальную стенку, не задев ее, и задним ходом выбралась на середину фарватера.

Внезапно Брент заметил, как из клубящегося впереди тумана вынырнула черная тень.

– По правому борту буксир с баржей, пеленг один-шесть-пять, дальность – тысяча! – крикнул он, и в ту же минуту последовал доклад сигнальщика.

– Отлично, – ответил адмирал, бросив быстрый взгляд на баржу.

– «Медовоз», сэр, – сказал Джордан и пояснил: – Ассенизационная баржа. На ней говна столько, что можно бы Каддафи целый год кормить.

– Вижу, вижу. Мы с ней разминемся, – сказал Аллен и крикнул стоявшим на полубаке людям: – Боцман, специальную вахту – вниз!

В ту же секунду палубная команда исчезла в носовом люке и задраила его за собой.

Джордан, не перестававший беспокойно вертеть головой, сказал вполголоса:

– В этой луже, мать ее так, копошится больше судов, чем на Бродвее – проституток!

Когда лодка оставила за кормой док, а впереди в тумане появился пролив, Аллен крикнул:

– Стоп машина!

Вибрация сразу прекратилась, лодка замедлила ход и слегка закачалась с боку на бок, выпускные газы затрещали в воздухе и забулькали в воде.

– Малый вперед! Право руля. – Аллен взглянув на гирорепитер: – На руле! Держать один-девять-ноль. Впередсмотрящие! Повнимательней! Судов – до дьявола, а видимость почти нулевая, – он крикнул в люк у себя под ногами: – Акустик, не слышу доклада о буксире с баржей по правому борту!

– Запеленговали, сэр, – смущенно промямлили оттуда. – Держим.

– Ну, молодцы, раз держите. Поживей только надо соображать.

– Сильные помехи, сэр, – донеслось снизу.

– Ладно, ладно, не зевайте там! А то мы здесь, как в молоке плывем, видимости никакой.

– Курс один-девять-ноль, скорость восемь, – доложил рулевой.

– Так держать.

– Города, сэр, – сказал Джордан, обводя рукой тонущий в тумане берег: – Эллис-Айленд, Либерти-Айленд, Губернаторский остров и статуя Свободы. Радары просто вязнут в помехах.

– Знаю, – ответил Аллен и крикнул в переговорное устройство: – Штурман! Место!

– Начал прокладывать линии положения, сэр, – раздался снизу металлический тенорок Каденбаха. – Считываю показания РЛС. Расчислить курс для прохода узкостей?

– Нет, отставить. Мы сами сориентируемся. – Аллен показал на редеющий туман. – Ну-ка, Брент, дай-ка мне курс в створ между Эллис-Айленд и Губернаторским островом.

Брент, склонившись над гирорепитером, взглянув на визир дальномера:

– Один-восемь-пять, сэр.

– Отлично. Лево руля на один-восемь-пять.

Брент отрепетовал команду о перемене курса Каденбаху.

– Сэр, – донеслось из рубки. – На радаре – судно, пеленг ноль-три-ноль, дальность две тысячи.

– Вижу танкер! – крикнул впередсмотрящий. – Пеленг ноль-три-ноль, дальность две тысячи.

– Он идет постоянным курсом?

– Никак нет, сэр.

Брент, вскинув к глазам бинокль, уставился на огромный танкер, пересекавший им путь.

– Вижу ясно, сэр. Мы разминемся.

Аллен в сердцах стукнул кулаком по ветрозащитному стеклу.

– Чертов туман! Все одно к одному – туман, первый выход, необученный экипаж!

В эту минуту, словно высшие силы услышали адмирала, туман вдруг рассеялся, и в его раздерганных клочьях заиграло утреннее солнце. Аллен вздохнул с облегчением.

Через несколько минут «Блэкфин» уже шел посреди Аппер-Бей и потом, чуть изменив курс, оказался в Нэрроуз. Прямо по носу лежала гавань Нью-Йорка, а за ней – Атлантика, «оперативный простор», – среда обитания подводной лодки, где ей так привольно маневрировать, погружаться и всплывать, поджидать добычу и где, быть может, суждено будет остаться навсегда.

Когда проходили Нэрроуз, Брент видел слева от себя потоки транспорта – больше всего было автобусов – на Бруклинском Белт-паркуэй, а справа – доки и постройки Стэйтен-Айленда. Потом над головой протянулась великолепная арка моста Верразано, и он почувствовал, что нос «Блэкфина» – уже в море: вода перекатывалась через палубу, лодка тяжело поднималась с волны на волну, словно чуяла родную стихию и нетерпеливо рвалась к ней.

Оставив слева Нортон-Пойнт, а справа острова Хоффман и Суинберн, лодка наконец вышла в открытый океан – многоликий, переменчивый и прихотливо-разнообразный. Сегодня он показался Бренту приветливым: разглядывая бескрайнее пустое пространство, лейтенант видел, как с северо-востока медленно накатывают бесконечные ряды величественных и грузных, маслянисто поблескивающих валов, разбивающихся о корпус лодки, а она, тяжеловесная и низкосидящая, то по самую рубку уходила в воду, становясь похожей на выныривающего кита, то лениво подлетала кверху на покатой волне.

На востоке солнце уже ярко горело в чистой голубизне неба, разгоняя остатки рассветного тумана и окрашивая последние его клочья в нежно-акварельные розовые тона. Однако на севере громоздился, уходя вверх тысяч на тридцать футов, длинный ряд грозовых туч, сбитых порывами ветра в плотную серую пелену. Под ними дождевые облака, подобные сланцевым плитам, бесцельно поливали океан водой. Все остальное небо было чистым: лишь кое-где испуганной овечкой пробегало, подгоняемое ветром, прозрачное перистое облачко. Брент, поворачивая голову из стороны в сторону, впитывал все это в себя и чувствовал, как растет в нем и переполняет его безотчетная радость, которой он не испытывал уже несколько месяцев.

Не стесненные больше берегом волны становились выше, снова и снова строя из зеленоватой воды мгновенно разрушающиеся невысокие утесы.

– Полный вперед!

Набрав шестнадцать узлов скорости, приземистая тяжелая лодка на пределе отрицательной плавучести перестала безвольно качаться вверх-вниз на волнах, а, бросая им вызов, резала носом сине-зеленую воду, отбрасывая в обе стороны высокие фонтаны. Волны перехлестывали через полубак, прокатывались по палубе от форштевня до кормы, сердито били в мостик. Брент крепче вцепился в поручень ограждения, поднял капюшон штормовки. Колючие брызги впивались в лицо сотней маленьких стальных стрел, а солоноватый воздух заполнял легкие, вселяя в него ликование, которое дано изведать лишь тем, кто вступает в единоборство со стихией.

– Сэр, не продуть ли цистерну? – сказал Джордан. – Как бы наша старушка не схватила насморк.

Адмирал крикнул вниз:

– Радар! Что там не поверхности?

– Две цели, сэр: пеленг ноль-девять-семь и ноль-восемь-пять, дальность соответственно – восемнадцать и двадцать миль. И еще одна – пеленг два-один-ноль, дальность сорок, – последовал доклад. – Воздух смотреть?

– Нет, – Аллен нажал кнопку переговорного устройства: – Акустик! Начать поиск в режиме кругового обзора. – Немедленно раздались характерные гудочки подводного поиска. – Пусть попрактикуются, – сказал он Джордану.

Тот пробурчал что-то одобрительное.

Аллен повернулся к Сторджису:

– Самый полный вперед!

Рулевой двинул ручку телеграфа до отказа. Четыре могучих двигателя взревели на более высокой ноте, синие клубы дыма вырвались из выхлопных труб, забурлила вода в туче радужной, пронизанной солнцем пены. Схватка с волнами сделалась еще яростнее, форштевень стал теперь не клинком, а дубиной, пустые цистерны издавали низкое гулкое гудение, похожее на удары большого храмового барабана. Белый бурун за кормой протянулся до самого горизонта, полотнища воды взлетали высоко в небо и потоками обрушивались на мостик – все вымокли до нитки. Брент пригнулся за стеклом, крепче вцепился в него, подпрыгивая на палубе, как в седле несущейся карьером лошади. Очень быстро с непривычки заболели мышцы бедер и икр. Упоение исчезло.

Аллен снова нажал кнопку:

– Центральный пост! Показания питометра![18]18
  Указатель скорости в погруженном состоянии.


[Закрыть]

– Гидродинамический лаг показывает двадцать пять узлов, сэр!

– Отлично! Машинное отделение!

– Говорит лейтенант Данлэп, сэр. Двигатели и силовые установки работают нормально.

– Отлично. Центральный! Лейтенант Уильямс! Что у вас?

После небольшой заминки раздался голос старшего помощника:

– Все посты работают нормально.

Бешеная скачка ко всеобщему облегчению прекратилась.

– Я бы посоветовал, сэр, сейчас подзаняться с командой, – сказал Джордан.

– Верно, – Аллен повернулся к Бренту. – Сейчас будем отрабатывать атаки и тревоги до посинения. И разумеется, борьба за живучесть корабля – пожар, пробоина, аварии, отказы и все прочее.

– Всплытие-погружение тоже, сэр?

– Да, но «всухую»: цистерны продувать не будем.

– Правильное решение, сэр, – одобрил Джордан.

И битых четыре часа команду мучили учебными тревогами, снова и снова отрабатывая последовательность действий и доводя их до автоматизма. Аллен и Джордан оставили Брента на мостике, потом он спустился на свой пост, а его место по очереди занимали другие офицеры. Аллен и Джордан методично и скрупулезно следили за работой каждого боевого поста, давали «вводные», что-то занося в черные записные книжечки. Наконец, когда солнце покатилось за горизонт, а экипаж находился при последнем издыхании, адмирал снова вышел на мостик и повернул лодку к дому.

– Милый, прости… Сегодня мы не сможем с тобой увидеться…

Брент до боли стиснул телефонную трубку.

– Почему, Дэйл? Что случилось?

– Меня вызывают в Вашингтон. Срочно. Лечу ближайшим рейсом.

– А когда вернешься?

– Не знаю… Не знаю! – голос ее дрогнул.

– Но контора твоя – в Нью-Йорке?

– Да, Брент.

– Значит, вернешься.

– Вернусь… А когда – неизвестно.

Брент стукнул кулаком по ящику таксофона.

– Мы скоро уходим…

– Да, Брент…

– Напиши мне или дай радиограмму.

– Хорошо. Брент… Я хочу тебе сказать: ты очень много значишь для меня. Ты – все! Пожалуйста, будь осторожен.

– Я все время про тебя думаю, Дэйл.

– И еще, Брент… Знаешь… Я люблю тебя.

Крепко прижав трубку к уху, он стиснул челюсти.

– Я знаю, ты не хочешь, чтобы я произносила эти слова… Мы с тобой оба старались избегать их.

– Нет, я хочу, чтобы ты говорила… – Он вздохнул. – И я люблю тебя, Дэйл.

– Я так счастлива, Брент… Мне так хорошо!

– Когда мы увидимся, я сделаю так, что тебе будет еще лучше!

– Ты обещаешь?

– Обещаю.

– Брент, мне пора… Мне надо бежать…

Выйдя из будки, Брент сунул руки в карманы штормовки и медленно зашагал назад – на «Блэкфин».

Двое суток спустя лодка совершила свое первое погружение. На мостике стояли Аллен, Джордан, Брент Росс и рулевой Сторджис. Погода была идеальной – чистое небо, безмятежно-спокойное море с еле заметным волнением. Легкий, двухбалльный бриз дул с северо-востока. Нервы у всех были натянуты как струны. «Блэкфин» вышел из нью-йоркской гавани и добрался до квадрата, где глубина была около ста фатомов[19]19
  Морская сажень, равная 1,829 м.


[Закрыть].

– Торопиться поначалу не будем, – сказал Аллен Джордану, и старый подводник кивнул в знак согласия. – Всем постам! По местам стоять, к погружению!

Брент, склонившись к люку, ведущему в рубку, отрепетовал команду. В ту же минуту подводники в каждом отсеке, на каждом боевом посту принялись готовить лодку к погружению, задраивая переборки и клапаны и выполняя десятки других операций, предшествующих уходу лодки на глубину. Аллен склонился над машинным телеграфом:

– Докладывать о готовности!

Аллен и Джордан, добиваясь полной, почти балетной согласованности действий, требовали, чтобы свободные от вахты офицеры лично проверяли готовность каждого отсека к погружению вне зависимости от того, сколько зеленых огоньков зажглось на «рождественской елке».

– Носовой торпедный отсек готов! – раздался голос Фредерика Хассе.

– Центральный пост готов! – доложил Уильямс.

Затем сообщили о готовности штурман Каденбах и старший механик Данлэп.

Аллен произнес новую команду, и прижатые к корпусу носовые горизонтальные рули, похожие на исполинские листья, задрожали и стали подниматься, пока их ведущие кромки не оказались в воде под прямым углом к корпусу.

– Впередсмотрящие – вниз!

Оба матроса торопливо скатились с наблюдательной площадки и юркнули в люк. Аллен, оглядевшись по сторонам, заметил, что рули уже слегка задрали нос лодки над поверхностью воды.

– Ну, с Богом! Очистить мостик!

Первым спустился с мостика в рубку Брент, за ним – Джордан. Оба стали перед компьютером управления торпедами. Еще через несколько мгновений Сторджис занял свой пост у штурвала и пульта управления, акустик Пит Ромеро сел перед гидроакустической станцией, телефонист Рэндольф Дэвидсон надел наушники с микрофоном. Старшина второй статьи Тадаси Такигути склонился над прибором радиолокационного обеспечения. Штурман Чарли Каденбах подошел к маленькому прокладочному столу.

Спускаясь последним, адмирал, взявший сегодня на себя обязанности дежурного по кораблю, всей ладонью нажал на ревун боевой тревоги и крикнул:

– Погружение!

Всю лодку заполнил звук, похожий на те, что издавали когда-то клаксоны первых автомобилей: «Оу-у-у! Оу-у-у!» Адмирал, пятясь по трапу, дернул за штертик[20]20
  Короткий трос маленького сечения, тросик.


[Закрыть], с металлическим грохотом захлопнул за собой люк и, энергично крутя стальной штурвальчик задрайки по часовой стрелке, герметически закрыл его. Потом сошел по трапу в рубку. Одновременно матросы на посту погружения передвинули рычаги – с лязгом открылись клапаны вентиляции палубных цистерн.

Для проверки герметичности в лодку под давлением стали нагнетать воздух, и Брент почувствовал, как заложило уши.

– Зеленый! – крикнул матрос, следивший за лампочками на панели: зажглись указатели открытия забортных отверстий и приема балласта.

– Добро, – кивнул адмирал и крикнул в центральный пост: – Продуть носовую цистерну! Погружение на шестьдесят четыре фута. Перископ, значит, высунется на два с половиной фута, – добавил он, обращаясь к Джордану.

– Есть шестьдесят четыре фута! – отозвался энсин Бэттл и, склонившись к своим рулевым-горизонтальщикам, стал что-то им тихо втолковывать.

Аллен обернулся к Чарли Каденбаху, глядевшему на карту и вертевшему в руках параллельную линейку.

– Штурман, глубина под килем?

– Сто десять фатомов, сэр.

Брент слышал, как гудит воздух, вытесняемый из главных цистерн устремившейся туда забортной водой, как зажужжали генераторы. Лодка наклонилась. Вода, забурлив, поглотила мостик и рубку, сомкнулась за зелеными стеклами маленьких иллюминаторов. Лодка погрузилась, и в отсеках мгновенно установилась странная тишина: еще сильнее заложило уши, и несмотря на включенную вентиляцию, в главном посту, тесно заполненном людьми, сразу стало жарко и душно, запахло потом. В красноватом свете походных ламп лица приобрели неестественный розовый оттенок.

– Прошли пятьдесят футов, – крикнул наверх Бэттл.

– Продуть кормовую и выровнять. Средний ход.

– Есть продуть кормовую…

– Так. Перископ поднять!

Уильямс нажал на свисающую с верхней переборки кнопку на длинном проводке – послышался металлический щелчок реле, и стальная труба, погромыхивая подшипниками, скользнула вверх по своей шахте.

– Шестьдесят четыре фута, сэр, – доложил Бэттл.

Аллен согнулся, ухватил вылезшие из шахты ручки, расщелкнул их наподобие перекладины креста, приник к резиновому наглазнику окуляра и стал плавно распрямляться, одновременно поднимая перископ и описывая вместе с ним полную окружность.

– Ничего, – со смешком кивнул он Джордану, сделав шаг от перископа.

С повадкой опытнейшего подводника тот привычно взялся за ручки перископа и взглянул в окуляр. Потом перевел увеличение с полутора единиц до шести, повернулся и стал что-то пристально рассматривать справа по борту.

– Вы не правы, адмирал, – заметил он, уступая тому место. – Взгляните на горизонт: у нас гости.

– А-а, «медовоз», – сказал Аллен.

– Вам не приходилось, сэр, топить транспорт говна? – как ни в чем не бывало осведомился тот.

– Что?

– Почему бы нам не предпринять учебную атаку? Баржа делает не больше пяти узлов. – Он обвел рукой вокруг. – Идеальные условия для совершенствования боевой выучки и огневого мастерства: море тихое, небо чистое, команда… Гм! Ну, о команде и говорить нечего! Давайте-ка засадим дуру в ассенизационную баржу.

Аллен, причмокнув в предвкушении губами, ладонью прижал кнопку, и сейчас же по лодке разнесся сигнал боевой тревоги. Когда Брент подскочил к КУТу[21]21
  Компьютер управления торпедами.


[Закрыть] и повернул тумблер включения, Аллен уже поднял командирский перископ.

Уильямс как помощник командира, руководящего атакой, стоял напротив Аллена, считывая показания дальности и пеленга на перископе. Дэвид Джордан занял место рядом с рулевым, чутко вслушиваясь в каждую команду, зорко всматриваясь в каждое движение Сторджиса. По знаку адмирала Чарли Каденбах уже скатился по трапу в центральный пост и прокладывал курс «Блэкфина». Дышать в рубке стало чуть легче.

Брент обвел взглядом сосредоточенные лица вокруг: здесь, в тесном – длиной всего шестнадцать и шириной восемь футов – отсеке рубки, на главном командном посту лодки собрались те, кто должен был направлять смертоносный удар. Для того чтобы эти шесть или семь человек, сгрудившихся в стальной каморке, могли произвести торпедный залп, и работал весь остальной экипаж «Блэкфина», беспрекословно повинуясь малейшему знаку высокого седого старика, припавшего к окуляру перископа, и твердо зная, что от него, от его решений зависит – жить им или умереть.

– ГКП готов, – доложил Уильямс.

– Отлично.

– Носовой торпедный отсек готов, первое и второе машинные отделения готовы, носовой аккумуляторный отсек готов, – репетовал Дэвидсон звучавшие в его наушниках доклады БЧ.