Текст книги "Маркс, коммунизм, революция"

Старые слова получили новое значение: lanterner до Революции значило быть в нерешительности, колебаться – «Le cardinal lanterna tant les six derniers jours» («de Retz») (Кардинал сильно колебался в последние шесть дней). После Революции оно значило – повесить на фонаре. Moralité – до Революции – рассуждение о морали, нравоучение, переданное в какой-нибудь иносказательной форме; после Революции – моральность, нравственные качества какого-нибудь человека, его привычки и принципы (Словарь Академии, год VI). Niveler – до Революции – измерять уровнем, нивелиром, niveleur – тот, для кого измерение нивелиром является профессией, после Революции – уравнивать, niveleur – «тот, кто стоит за равенство состояний и наделов земли». Egalité – до Революции – одинаковость, соответствие, полное сходство двух вещей; после Революции – равенство в правах, закон одинаковый для всех и в защите и в наказании. Patente (свидетельство) – до Революции – выражение канцелярское и финансовое, употреблявшееся только в специальных фразах: lettre patente (жалованная грамота); после Революции – патент, концессия или привилегия, покупаемая у правительства на право занятия каким-нибудь производством или торговлей. Juré – до Революции – тот, кто давал надлежащую присягу при получении звания мастера в какой-нибудь профессии: chirurgien juré (присяжный хирург), juré vendeur de volaille (присяжный продавец живности), maître juré – в ремесленных цехах так называют людей, приставленных, чтобы следить за исполнением уставов; после Революции – комиссия из простых граждан, созванных, чтобы констатировать открывшееся преступление. Spéculer, обозначавшее – предаваться самому отвлеченному философскому и математическому мышлению, – во время Революции перешло в язык финансистов (спекулировать). Souverain (верховный властитель) – после Революции существительное собирательное: «L’universalité des citoyens est le souverain» (совокупность всех граждан – есть верховная власть).

Литература XVIII в. помимо других достоинств отличается точностью и ясностью языка, сдержанностью и тщательным подбором образов. Эти качества развились в ней благодаря тому, что она служила орудием борьбы. Романы, повести и трагедии развивали философские теории: самые сухие споры, например, о хлебной торговле, были облагорожены возвышенными идеями. Противоположные мнения забрасывались насмешками, и противники побеждали друг друга рассуждениями. Язык неизбежно должен был стать точным, сдержанным в образах и скупым на слова, чтобы не затемнять предмета спора. Со времени Декарта критический ум был по преимуществу умом философским, философы картезианской школы предлагали начинать спор с определения терминов, которые будут в нем употребляться, и энциклопедисты придавали точно такое же значение точному определению слов: Дидро утверждал, что часто споры бесконечно затягивались из-за того, что противники употребляли одни и те же слова с различными значениями, Кондильяк считал, что язык – это аналитическая система, и если слова – носители мыслей, то главное орудие в искусстве мыслить, – это язык точный, как математика, со словами правильно употребленными и расставленными.

Разум, который впоследствии был обоготворен членами Коммуны 1793 г., был для энциклопедистов верховным властителем: они ничего не принимали на веру со слов учителя; они не уважали ничего, даже если оно было освящено традицией; они не признавали даже того, что было признано необходимым по социальным условиям. Они критиковали все. Социальные и политические законы, религиозные верования, философские системы, светские предрассудки, все должно было предстать перед судом Разума и доказать свои права на существование: все было разобрано на части, проанализировано и тщательно взвешено. По образному выражению Гегеля «человек в то время ходил на голове».

Но рядом с энциклопедистами появились другие писатели, которые усомнились в могуществе анализа, поставили под вопрос мышление, построенное на разуме, и противопоставили разуму – чувство. «Что бы ни говорили моралисты, разум очень многим обязан чувствам, которые, по всеобщему признанию, тоже многим ему обязаны: благодаря их деятельности наш разум совершенствуется», – писал Руссо в своем «Рассуждении о неравенстве людей» (Discours sur l’inégalité parmi des hommes), одном из самых оригинальных шедевров XVIII в. В другом месте этого же «Рассуждения» он решился прибавить: «Я осмеливаюсь утверждать, что состояние размышления – противоестественное состояние, и человек, который размышляет, – ненормальное животное». Он говорил Бернанден де Сен-Пьеру: «Когда человек начинает рассуждать, он перестает чувствовать». Чувство развинчивало разум, сердце одерживало верх над головой.

Брожение, происходившее в обществе XVIII в., должно было не только привести к изменению политического строя, но также к обновлению вкусов и чувств общественного человека.

Любовь к природе, незнакомая аристократам, покидавшим свои земли ради двора и версальских садов, так неожиданно проснулась в душе городских буржуа, что они наивно решили, что открыли природу, так же как Христофор Колумб Америку. Никто до них ее не знал и никто о ней не писал. «Поэзия, которую мы называем описательной, – говорит Шатобриан в „Гении Христианства“, – была неизвестна в древности. Гесиод, Феокрит и Вергилий несомненно оставили нам очаровательные описания сельских работ, нравов и наслаждений, но что касается картин природы, описаний неба или времен года, которые обогатили современную поэзию, мы находим на это в их произведениях только слабые намеки». Новая литература не стала заниматься сельскими работами и нравами, но природой с точки зрения романтической, живописной и сантиментальной: природу наделяли чувствительной душой. За несколько лет до Революции один швейцарский ученый, естественник Боннэ (Bonnet), который на старости лет стал философом, открыл у растений бессмертную душу и установил небесный рай для ослиц и мулов, приговоренных к тяжелому труду на земле, вероятно за то, что в земном раю они поели запрещенного сена.

Любовь – страсть, которую в аристократический период сдерживали, обуздывали, подчиняли политическим уставам и светским правилам, восстала и объявила свою власть над человеком и свое право управлять его мыслями и поступками.

Точный язык Вольтера не был в состоянии служить этим новым вкусам и увлечениям. «Искусство описывать природу, – говорит Сент-Бев [46], – настолько молодо, что для него еще не придуманы выражения, …чтобы описать все разнообразие выпуклых, закругленных, удлиненных, приплюснутых или ломаных очертаний горы, вы находите только перифразы, ту же трудность надо преодолеть и при описании равнины и долины. Что же касается какого-нибудь дворца, то описать его не представляет затруднений… в нем каждый завиток имеет свое название».

Политика создала парламентский язык; чувство природы, любовь и чувствительность в свою очередь должны были создать свой особый язык.

Придворный этикет делал аристократа стоиком; он обязывал придворного скрывать душевные волнения и физические страдания, быть всегда улыбающимся и безупречно любезным; поэтому и аристократическая литература не останавливается на описании страданий. Глагол larmoyer (заливаться слезами, слезоточить), исчезнувший в XVII в., снова оживает после Революции, так как в буржуазной литературе «страдание должно было послужить высшим проявлением таланта» (М-м де Сталь), и нервы должны были играть главную роль. В язык было влито большое количество сентиментальных слов: endolorir (заставить страдать), énervation (расслабленность), alanguissement (томление) – «un tendre alanguissement énerve toutes mes facultés» (нежное томление расслабляет все мои способности, Руссо). Désespérance (отчаяние), appâlir (заставить побледнеть), vaporer (впадать в меланхолию, истерику), énamourer (влюбить), désaimer (разлюбить). – «Почему французы не говорят désaimer, если они так быстро влюбляются и так скоро перестают любить под влиянием мимолетного каприза?» (Мерсье). Tendrifier un cœur comme un gigot de cordon bleu (смягчить сердце как вареный окорок).

Человек больше не старался вознестись в мыслях; он отдавался чувствам и ощущениям, он отказался от философских размышлений, от разумной критики и позволил увлечь себя «поэзии образов, которые подобно музыке, отдают человека во власть таинственным и смутным грезам» (М-м де Сталь). Странное явление: сенсуалист Кондильяк облекал мысль в язык сухой и абстрактный, как математика; спиритуалист Мальбранш (Malebranche) «в своих метафизических работах старался соединить идеи с образами». В революционный период безмерное увлечение прилагательными, сообщающими языку образность, сравнениями, метафорами и антитезами развивалось без всяких преград; при содействии дурного вкуса оно создало напыщенный слог, подобный ужасному напыщенному многословию, перешедшему во времена Петрония из Азии в Афины [47], – многословию, которое не превзошли самые нелепые экстравагантности романтиков.

В то время можно было услышать с трибун в собраниях и клубах и прочесть в газетах и брошюрах такие выражения, как: «Неужели ужасная гидра аристократии будет всегда возрождаться после своих поражений? Это она изгоняет истинный разум и порядок» («Парижская Революция», № IV, 2 августа 1789 г.) [48]. Затем гидра аристократии превращается в гидру анархии: «Гидра анархии может возродиться из своего пепла; постараемся же уничтожить это чудовище и обезвредить его навсегда» (там же, № VII) [49]. Гидра превратилась в Феникса, чтобы возродиться из своего пепла. «Аристократия кует себе оружие в мастерской свободы» (там же, № IV). «Барышники не спрячутся от бдительного ока человечества, которое их преследует» (№ III). «Доверие, свобода, безопасность – вот источники общественного благоденствия» (Циркуляр Парижского Комитета общественного питания). Лустало (Loustalot) называет эту галиматью «великим принципом». «Гласность – это защита народов» (Bailly). Байи имел честь создать несколько эпических слов, которые были приписаны Жозефу Прюдому. Колонн в статье «Mémoires sur les substances» изображает Неккера имеющим «в виде телохранителя призрак голода и опирающимся на факел восстания». «Дух свободы просыпается; он встает и струит на оба полушария свой божественный свет, свой животворный пламень» (Фоше, Гражданская речь Франклина – Fauchet, Eloge civique de B. Franclin). «Кинжалы клеветы размножились» (Приказ Лафайета 31 июля 1789 г. – Ordre du jour de Lafayette 31 juillet 1789). «Когда нация устремляется от рабского ничтожества к созданию свободы» (Мирабо). Революция так разожгла вдохновение холодного педанта Лагарпа, что надев красный колпак, он объявил: «Железо пьет кровь, кровь насыщает его ненавистью, а ненависть несет смерть». «Народ может навсегда утвердить свободу, только начертав закон, который он будет поддерживать остриями своих штыков» (Billaud de Varenne, Discours 19 décembre 1792 – Бийо де-Варенн, речь 19 декабря 1792 г.). «Граждане ждут от Наполеона Бонапарта, чтобы он навсегда заткнул кратер революций» (Bulletin de Paris, 12 Thermidor, an X – Парижский бюллетень, 12 Термидора, год X). «Писатели, сыновья революционной бури». «Желчь, трижды вскипевшая, окружает его сердце точно кремневой стеной». «Когда огниво анархии ударит по нервам его сердца, – сердце извергает огонь» (Fauchet, Journal des amis, – Фоше, Газета для друзей).

«Несчастие – горнило, в котором бог закаляет душу» (Bulletin de Paris, Парижский бюллетень). «Трагедия – исполин, поддерживающий нравственность человека» (La tragédie est le colosse de l’homme moral. «Décade philosophique», Thermidor, an VIII. – «Ôèëîñîôñêàÿ äåêàäà», Òåðìèäîð, ãîä VIII). «Áîã – ýòî âå÷íûé äåâñòâåííèê âñåëåííîé» (Dieu est l’éternel célibataire des mondes. – Шатобриан, «Гений Христианства») [50]. «Таинственное целомудрие луны в прохладных просторах ночи» (там же). «Умирающие уста Аталы приоткрылись, и его язык вытянулся навстречу телу Господню, которое поднесла ему рука священника» (Шатобриан, «Атала»).

Литература изображала безнадежность и тщетность человеческого величия. «Земля – это только прах мертвецов, смоченный слезами живых» («Атала»). «Слава – это только траур счастья» (М-м де Сталь). «Только через смерть нравственность проникла в жизнь» («Гений Христианства»). «Смерть – это полунебытие, придуманное для того, чтобы грешник почувствовал весь ужас полного небытия» (там же).

Количество глупостей утроилось в то время. Чтобы судить, насколько этот язык, уснащенный прилагательными, метафорами и антитезами, был чужд языку XVIII в., достаточно вспомнить жалобы Вольтера, негодовавшего на неумелое введение английских слов (redingote от riding coat – платье для верховой езды, boulingrin от bowling green – лужайка, на которой играют в мяч, и т. д.), и возмущенного иносказательными выражениями, как: «зажечь факел восстания», «мой разум сыплет искры», «у трона свои обычаи», «судьба разбрасывает тайны», «рыцари уходили в могилы, увлекая за собой своих победоносных врагов». Морелле, бывший немым от негодования свидетелем метафорических и антитетических оргий Революции, нашел в своем старом сердце достаточно пуризма, чтобы прийти в негодование от слога «Аталы» и спросить, «во что же превратится французский вкус, язык и литература, если разрешаются такие выражения, как: „пить волшебство с ее губ“, „огненные луны“, „голоса одиночества угасали“, „влажная почва шептала“, „возгласы рек“, „трупы сосен и дубов“, „столбы дыма, осаждающие облака и изрыгающие молнии“» [51] и т. д. Современные читатели, которые знают и худшие выражения, с трудом могут понять гнев и отчаяние Вольтера и Морелле.

Но все нападения были тщетны: новый литературный язык со всеми своими достоинствами и недостатками утвердился окончательно еще до того, как пробил последний час XVIII века; рожденный на парламентских трибунах и на столбцах политических газет и брошюр, он развился и пополнился в романах, которые после падения Робеспьера размножались как грибы, и в драмах, настойчиво требовавших права на существование.

Он ждал только, чтобы талантливые мастера его отшлифовали, сделали гибким, довели до совершенства и употребляли его в истинных произведениях искусства.

Шатобриан овладел этим новым языком, презираемым престарелыми членами бывшего света и всеми писателями, претендовавшими на изящество стиля: он пользовался им с гениальным мастерством. «Атала» – первое романтическое произведение этого века, осмеянное литераторами, но встреченное публикой с исключительным энтузиазмом, так же как двадцать лет спустя были приняты «Размышления» («Les méditations») Ламартина, открыло новую литературную эру: только после того, как революционный язык утвердил в прозе свое риторическое главенство, – Ламартин, Виньи, Гюго и его романтическая школа сумели завоевать ему место и в поэзии.

Как только начал остывать пыл политической борьбы, разгорелась снова литературная борьба, вспыхнувшая перед Революцией: образовалось два лагеря – классиков и романтиков, как их назвали впоследствии. «Одна часть литераторов, – пишет Шатобриан, – восхищается только иностранцами (главным образом Шекспиром, которого ставит выше Корнеля и Расина), тогда как другая упорно придерживается нашей старой школы. По мнению первых, у писателей века Людовика Великого нет живости изложения, а главное – очень мало мыслей, по мнению вторых, все это нарочитое движение, все эти теперешние усилия мыслить – только упадок и вырождение» («Mercure», 25 Прериаля X года). Война продолжалась несколько лет; еще в VIII году «Меркурий» жаловался, что «хвалить Расина значило прослыть врагом Республики, человеком близоруким, фанатиком, стремящимся вернуть старые порядки» (Фруктидор, год VIII).

Фонтане (Fontanès), отыскавший Шатобриана в Лондоне, где тот жил в нищете, и обративший его из атеиста в католика, переиздавал статьи Вольтера против Шекспира и уверял, что Вольтер раскаивался в старости, что он «раздразнил дурной вкус, осмелившийся посадить это чудовище на престол Софокла и Расина» («Меркурий», Мессидор VIII года). Шатобриан, преувеличивая мнения своего покровителя, сравнивал «критиков, опирающихся на природу, чтобы похвалить Шекспира, с теми политиками, которые погружают страну в невежество, чтобы выровнять социальные неравенства» («Меркурий», 5 Прериаля X года). Это была политическая борьба, продолжавшаяся в литературной форме: революционеры были за Шекспира, а реакционеры – за Расина.

В те тревожные дни смятение умов было так велико, что защитниками языка прежнего строя были те же люди, которые поддерживали философские идеи и политические принципы 1789 г. С другой стороны, Шатобриан и его друзья пользовались революционным языком для того, чтобы восстановить честь католической религии, осмеянной энциклопедистами, и чтобы вернуть власть священникам, изгнанным народом в 93-м году. Таким образом выходило, что победа революционного языка была утверждена теми, кто считал себя противниками революционных идей.

Язык, возникший между 1789 и 1794 гг. не был новым: если перелистать произведения старых авторов и книги тех писателей, которых называли либертенами и грязными писаками, то в них можно найти все эти вновь введенные слова за исключением небольшого числа созданных на злобу дня; у многих из этих писателей можно встретить те же обороты цветистого слога, ту же напыщенность, которые до наших дней украшают произведения романистов, именующих себя анти-романтиками [52].

Революция в конечном итоге ограничилась развенчанием аристократического языка и введением в общее употребление языка, на котором говорили буржуа и которым прежде пользовались в литературных произведениях. Этот переворот намечался еще до 89-го года; революция же дала ему сильный толчок вперед.

Язык аристократический, или классический, и язык романтический, или буржуазный, которые в продолжение четырех веков считаются литературным языком Франции, вышли из языка народного, того великого единого источника, из которого писатели всех эпох черпают слова, выражения и обороты.

Монархическая централизация, начавшаяся в XIV в., сделала диалект Иль де Франса и Парижа, ставшего столицей, главенствующим над диалектами других провинций, имевших свою литературную форму еще со времени образования феодальных владений: аристократия, собранная вокруг короля, могла теперь создать свой классический язык, очищая язык народный, и навязывать его писателям, пишущим прозу и стихи для их развлечения. Литтре (Littré) в известном предисловии к своему Словарю, которое часто перепечатывали без имени автора, удивляется, «почему XVII век счел себя в праве обкарнать такой гибкий и богатый язык (как язык XVI века) и исправлять столь совершенное орудие». Терпеливый лексикограф, отмечающий параллельное развитие языка и централизацию аристократии, не замечает того, что жизнь при дворе и в салонах требовала языка менее богатого, но более изысканного, чем язык суровых воинов XV и XVI вв.

Буржуазия, которая со времени открытия Америки быстро богатела и становилась все более могущественной, в свою очередь, но с большим размахом, выкроила из народной речи свой романтический язык, а как только в 1779 г. она добилась власти, она сделала свой язык официальным языком Франции: писатели, жаждущие славы и ищущие богатства, поневоле должны были принять его. Классический язык пал вместе с феодальной монархией, романтический язык, рожденный на трибуне парламентских собраний, будет существовать до тех пор, пока существует парламентаризм.

Примечания

1. См. сборник «Язык и литература», том II, вып. I, Лен. 1927, Изд. Института языка и литературы при Лен. Гос. Университете.

2. См. «Печать и Революция», 1926, кн. 2-я, стр. 212.

3. La Curne de Sainte-Palaye, Dictionnaire de l’ancien langage françois depuis son origine jusqu’au siècle de Louis XIV (Словарь старо-французского языка от его возникновения до эпохи Людовика XIV).

4. В своем «Исследовании о происхождении идеи справедливости и добра» («Revue philosophique», сентябрь 1885) я пытался доказать, что, восходя к первобытным значениям слов, мы приходим к объяснению происхождения в человеческом мозгу абстрактных понятий, которые до сих пор считались врожденными.

5. Тэн с первого своего выступления обеспечил себе успех, применяя теорию среды в своих замечательных литературных этюдах. Если бы он, при своей большой эрудиции, упомянул о книге М-м де Сталь, можно было бы подумать, что это она внушила ему его литературные теории и что от нее он позаимствовал свою критику писателей XVII в. Читатель оценит тонкость и глубину работы М-м де Сталь по выдержкам, которые я приведу в этой статье.

6. A. Morellet, Du projet de l’Institut National de continuer le Dictionnaire de l’Académie Française, an IX (1801) (А. Мореле, О проекте Национального Института продолжить Словарь французской академии). G. Feydel, Remarques morales, philosophiques et grammatiquales sur le Dictionnaire de l’Académie Française, 1807 (Г. Фейдель, Моральные, философские и грамматические заметки к Словарю французской академии, 1807 г.).

7. Dictionnaire de l’Académie Française, 6-e édition, 1835, Préface (Словарь французской академии, Предисловие к 6-му изданию 1835 г.).

8. S. Mercier, Dictionnaire néologique, 1801, Préface (С. Мерсье, Неологический Словарь, Предисловие).

9. М-м де Сталь замечает, что «вежливость вместо того, чтобы объединить людей, разделяет их на классы». Нужны были долгая выдержка и постоянный контроль над своими движениями, словами, мыслями и чувствами, чтобы приобрести то совершенное изящество, которого достигла знать и которое отделило ее от других классов. Оно не было превзойдено ни одним из светских обществ других государств.

10. Encyclopédie de Diderot, article Langue française (Энциклопедия Дидро, статья Французский язык).

11. Joachim du Belley, La défence et illustration de la langue française, 1549; Livre I, Ch. I. Edition de Becq de Fouquières (Иоахим дю Белле, Защита и прославление французского языка, 1549 г., кн. I, гл. I.).

12. Voltaire, Dictionnaire philosophique, article Langue (Вольтер, Философский словарь, статья Язык.).

13. Préface de la deuxième édition du Dictionnaire Académique (Предисловие ко 2-му изданию Академического Словаря).

14. Voltaire, Dictionnaire philosophique, article Langue (Вольтер, Философский словарь, статья Язык).

15. Там же.

16. Jonathan Swift, A proposal for correcting, improving and ascertaining the English tongue in a Letter to the Lord high Treasurer.

17. Дю Белле.

18. «…ils ne pensaient rien escrire de bon, sie ce n’était en langue estrangére, et non entendu du vulgaire».

19. Encyclopédie, article Français (Энциклопедия, статья Французский язык).

20. Dictionnaire philosophique, article Style (Философский словарь, статья Стиль).

21. «Коль брак свершу, коль часть счастлива,

То Андромаха, мнишь, не будет ли ревнива».

(Стихотворный перевод Хвостова)

22. «Ты зришь, все кончено: он женится на ней».

(Стихотворный перевод Олина)

23. 126. L’exemple de la chasteté d’Alexandre n’a pas fait tant de continents, que celui de son ivrognerie a fait d’intempérants. On n’a pas de honte de n’être pas aussi vicieux que lui.

24. 104. Cela est admirable; on ne veut pas que j’honore un homme vêtu de brocatelle et suivi de sept à huit laquais. Eh quoi! il me fera donner des étrivières, si je ne le salue. Cet habit, c’est une force: il n’en est pas de même d’un cheval bien enharnaché à l’égard d’un autre.

25. Lettre à M-r de Vaine 10 Août 1776, vol L. – Correspondance, éd. Garnier (Письмо господину де Вэн от 10 августа 1776 г. Переписка, том L, изд. Гарнье).

26. Correspondance de Voltaire, Lettre du 13 auguste, vol. L, èd. Garnier (Переписка Вольтера, письмо от 13 августа, т. L, изд. Гарнье).

27. Correspondance de Voltaire, Lettre d’Alambert du 20 auguste, vol. L (Переписка Вольтера, письмо д’Аламбера от 20 августа, т. L).

28. Lettre de M-r de Voltaire à l’Académie française, lue le 25 août 1776. Ed. Garnier, vol. XIX, Mélanges (Письмо Вольтера Французской Академии, читанное 25 авг. 1776 г. Изд. Гарнье, т. XIX, Смесь).

29. Voltaire, Dictionnaire philosophique, article Langue (Вольтер, Философский словарь, статья Язык).

30. Voltaire, Dictionnaire philosophique, article Goût (Вольтер, Философский словарь, статья Вкус). Г. Буланже (G. Boulanger), знаменитый художник, издал по случаю выставки 1885 г. брошюру, озаглавленную «Нашим ученикам» (A nos élèves), в которой он оплакивает отход от великого искусства; для него Жюль Бастьен-Лепаж (Jules Bastien-Lepages) только одураченная жертва «натурализма, импрессионизма, – выражаясь на арго, – которые стараются возвеличить бессилие и лень. Самый опасный симптом угрожающих нам бедствий – это погоня за оригинальностью». Я не намерен сравнивать Буланже с Вольтером или Бастьен-Лепажа, художника со своеобразным и многосторонним талантом, с Кребильоном – тем аллоброгом, которого имеет в виду автор Философского словаря, – мне лишь кажется любопытным сопоставить двух выдающихся представителей совершенно разных родов искусства; их разделяет больше, чем столетие, но оба проявляют одинаковое недоверие к оригинальности, к разрушению всего установленного.

31. Encyclopédie de Diderot, article Langue française (Энциклопедия Дидро, статья Французский язык).

32. У придворных XVI века была мода соединять в глаголах первое лицо единственного числа с первым лицом множественного и говорить: «J’avons, J’aimons» и т. д.

33. Lettres b… patriotiques du Père Duchêne, № 199 (Рас… патриотические письма папаши Дюшена).

34. «…Trimant la galére, tirant le diable par la queue ayant bien de la peine, prétendant malgré tout ça n’être, plus regardées moins que des zéros en chiffres»

(Cahier des plaintes et des doléances des dames de la Halle et des marchés de Paris, rédìgé au Grand Salon des Porcherons, Août 1789).

35. E. et J. Goncourt, Histoire de la Société française pendant la Révolution, pp. 239–240, 4-e édition (Э. и Ж. Гонкур, История французского общества в эпоху Революции, стр. 239–240, изд. 4-е).

36. М-м де Сталь, О литературе, ч. I, гл. IX (M-me de Staël, De la litérature, 1-re partie, ch. IX).

37. Laharpe, Le fanatisme dans la langue révolutionnaire, t. V des œuvres complètes, édition de 1820 (Лагарп, Фанатизм в революционном языке, т. V полного собрания сочинений, издание 1820 г.).

38. Chateaubriand, Le génie du christianisme, 1-re édit., t. IV, p. 189 (Шатобриан, Гений Христианства, 1-е изд., т. IV, стр. 189).

39. М-м де Сталь, в своем безрассудном и немного наигранном пристрастии к отцу (Jacques Necker), приписывает ему честь быть «первым и до сих пор непревзойденным образцом общественного деятеля, обладающего хорошим стилем» (De la littérature, 2-e partie, ch. VII). – Сантиментальный и напыщенный слог г. Неккера является скорее образцом того высокого литературного стиля, которым пользуются финансисты в своих рекламах, смешивая проценты с нравственностью, интересы отца семейства с доходом от рудников… Письмо, посланное им 23 июля 1789 г. из Женевы Людовику XVI является прекрасным образцом его слога: «Я задержался, Сир, только на время, необходимое для того, чтобы осушить слезы, вызванные Вашим письмом, и лечу, чтобы служить Вам. Я не принесу Вам своего сердца – это ваша собственность, отданная в полное Ваше владение, на которую я не имею больше права. Я с нетерпением считаю и стараюсь приблизить те мгновения, когда я предложу Вам всю свою кровь до последней капли» и т. д.

40. «Наш язык, – говорит Талейран, – потерял много сильных выражений, изгнанных вкусом, скорее слабым, чем тонким, – их надо вернуть. Древние языки и некоторые из новых богаты сильными выражениями, смелыми оборотами, которые вполне соответствуют современным нравам, надо ими воспользоваться». Цитата взята из «Неологии» Мерсье, статья Синонимика.

41. Rapport, lu par David, deputé du départément de Paris à la tribune de la Convention, le 8 août 1793 (Доклад, прочитанный Давидом, депутатом парижского Департамента, с трибуны Конвента 8 августа 1793 г.).

42. De la littèrature, 2-e partie, ch. VII, De Style (О литературе, часть 2-ая, гл. VII, О стиле). – Слова, отмеченные звездочкой, не находятся в издании 1835 г. Словаря Академии, хотя и встречаются в книгах академиков.

43. «Г-н такой-то был избран председателем» – неправильное употребление глагола: éli вместо élu в passé indéfini (прошедшем времени).

44. J. du Belley, La défense de la langue, l. I, ch. IX (Дю Белле, Защита языка, кн. I, гл. IX). Ронсар в завещании поручил своим друзьям и ученикам не дать исчезнуть старым французским выражениям и «защищать их от мошенников, которые находят изящным только то, что стянуто с латинского и итальянского».

45. Латинский язык дает нам замечательный пример: слова литературного языка умирают вместе с падением Римской империи, тогда как народная речь живет до сих пор в созданных ею словах итальянского, провансальского, испанского и французского языков.

46. Sainte-Beuve, Etude sur Bernardin de Saint-Pierre publiée en tête de «Paul et Virgine». Edition illustrée de Furne (Статья о Бернардене де Сен-Пьере, помещенная как предисловие к «Полю и Виргинии». Иллюстрированное издание де Фюрна).

47. Le Satyricon, Nuper ventosa est haec et enormis loquacitas Athenas ex Asia commigravit (Caput II).

48. L’hydre épouvantable de l’aristocratie renaîtra donc sans cesse de ses pertes: c’est elle qui exile la bonne intelligence et le bon ordre («Révolution de Paris», № IV du 2 août 1789).

49. L’hydre de l’anarchie peut renaître de ses cendres; veillons pour exterminer le monstre et l’anéantir à jamais (Ibid. № VII).

50. Цитаты Шатобриана взяты из первого издания «Аталы» и «Гения Христианства»: именно в них нужно искать непроизвольного употребления революционной риторики; последующие издания были много раз переделаны.

51. A. Morellet, Observations critiques sur le roman intitulé «Atala», an IX (А. Морелле, Критические заметки на роман, озаглавленный «Атала», год IX).

52. Е. и Ж. Гонкуры писали Мишле в письме, тщательно им сохраненном, что «„Библия человечества“ (Bible de l’Humanité) похожа на „Индийскую библию“ (Bible indienne); она разрисована, как кашемир, и широка как шатер… У вас есть лучистые фразы, солнечные страницы, благоухающие эпитеты, мысли, дрожащие на стебельках слов, и т. д.». Кларети (Claretie), воспроизведя это письмо («Temps» – Время, 30 января 1885 г.), восклицает: «Вам же говорили, что натурализм произошел из романтизма». Писатели-натуралисты не могу избежать влияния романтизма; Золя вынужден его признать. Они могут заменить устаревшие средние века новым временем, которое также в свою очередь скоро устареет, но они останутся романтиками.