Текст книги "Последствия одиночества"

Евуля…

У меня задрожали губы.

– Сначала я с ним поговорю, – я постаралась сказать это с презрением, но ничего не вышло. Вместо этого я отвернулась и почти вжалась лицом Касу в колени, оставив между нами расстояние в несколько миллиметров, и заплакала.

Миллионы смс, десятки тысяч звонков, таблетки, психотерапевт, порезы, озлобленная мать, чувство абсолютной опустошенности и страх быть брошенной слишком ярко стояли перед моими глазами, но… папа.

Живой папа. Мой! Мой папа! Он здесь, он рядом, он снова со мной.

Мой внутренний обиженный ребенок был так неистово рад сейчас, что был готов забыть всю ту боль, пережитую мной за три года.

– Он бы бросил тебя снова, – Кас провел ладонью где-то недалеко от моей щеки, убирая с нее волосы. – Я сделаю, как ты захочешь. Хм…

Я открыла глаза, чтобы понять, причину последнего звука. Кассий улыбался.

– Волосы целы, – сказал он. – От моего прикосновения ничего дурного не случилось. Ева, возможно, впереди у нас не только беспроглядная тьма. Возможно, твоя кровь, выпитая мной, разрушила все барьеры между нами.

Я едва ли понимала, что он говорит, но один только звук его нежности в отношении меня заставлял мои губы искривляться в глубой улыбке.

– Евка, поедем домой? – снова попытался отец, явно недовольный тем влиянием, что оказывал на меня монстр. – Дочка, умоляю тебя, я тебе клянусь, я никуда не исчезну и отвечу на все-все твои вопросы. И за маму не беспокойся… Она… она под транквилизаторами.

Я подумала о постели, о своих мягких подушках и тяжелом теплом одеяле. Все мое тело подрагивало мелкой дрожью от холода, мышцы задеревенели, и мне действительно очень сильно хотелось оказаться дома.

Но мама…

Я вся поежилась при мысли о ней.

– Эта женщина будет первой, кого я убью, – проворковал монстр страшным голосом, глядя прямо на моего отца. – Она убила то, что я люблю. И я убью ее в ответ с огромным удовольствием.

– Не надо, – хрипло отозвалась я. – Не надо…

Если она чувствовала хоть каплю того, что чувствовала я, потеряв Кассия, когда она потеряла мужа, возможно, я в силах ее понять.

Как-то вдруг она всплыла передо мной не как мать, а как женщина, от которой отказались.

– Стремление оправдать ее рождается в тебе только потому, что ты не в силах перенести ее поступка, Ева, – строго сказал Кассий.

Я задрожала. Стало невыносимо холодно и тоскливо, настолько, что хотелось выть.

– Ладно, – сказал Кассий, обращаясь к моему отцу, – я разрешу тебе прикоснуться к ней, но только потому, что сам пока еще не уверен в том, что могу касаться ее. Но я пойду с вами.

– В машине нет столько места, – мрачно заявил папа.

– А в твоей жизни больше нет выбора, – я слышала в голосе чудовища ухмылку. – А вот у тебя, Ева, выбор еще есть. Ты не против, если этот мужчина прикоснется к тебе и донесет к машине, боюсь, сама ты идти не в состоянии, а магически влиять на тебя я не хочу. Я хочу, чтобы ты осталась чистой…

И что бы это могло значить?

Я нехотя кивнула, а внутри меня все замерло от страха.

Когда папа коснулся меня, бережно взял на руки, все во мне порывалось разрыдаться, забившись в истерике, но сил совершенно не было. Казалось, от мечущихся внутри эмоций меня вот-вот вырвет.

Это было то же самое, что прикоснуться к мертвецу. Ощущение нереальности происходящего давило на меня все сильнее.

Я вспомнила, как однажды мне снился кошмар, из которого я никак не могла вырваться, поэтому во сне я впивалась ногтями в кожу, понимая, что ощущение боли какое-то смазанное и притупленное, но, тем не менее, ничего не могла с этим поделать. Не могла проснуться.

И вот сейчас не могу. События накладываются друг на друга и все меньше походят на реальность, но мне не вырваться, что бы я ни делала.

Я в ловушке.

Папа уложил меня на заднее сиденье своего внедорожника, знакомый запах которого захлестнул меня очередной волной душащих эмоций.

– Я за Адамом, Евуля, подождите тут, – папа попытался поцеловать меня в лоб, но я резко увернулась, из-за чего в голове застучало.

– Как будто мы можем уйти, – съязвил Кас. – Как будто она может.

Мы остались только вдвоем.

– Кас? – прошептала я в пустоту, потому что монстр был вне досягаемости моих глаз, я только всей поверхностью кожи и души ощущала его присутствие. – Ты все помнишь?

– Да. Я помню все.

– Но почему? Ты говорил, что не знаешь, каким вернешься, что плоть сильнее… – моя речь казалась мне несвязной.

– Зов твоей души был настолько силен, что мой дух совладал с эгоизмом плоти. Однако, дитя мое, это не значит, что я не хочу отомстить и что я не горю желанием убивать все, что попадется мне на пути. Если бы не ты… Что ж, думаю, нам пока следует плыть по течению. Я очень рад, что спас твою жизнь до того, как успел прошелестеть последний удар твоего сердца. Я споймал твое дыхание точно на середине. Ты все еще человек, и это безмерно прекрасно, Ева. Я сделаю все, чтобы ты была человеком.

Кас сел на переднее сиденье, и я видела его кристально ледниковые глаза в зеркале заднего вида.

Уголки его глаз слегка приподнялись: он слабо улыбнулся.

Все казалось до ужаса нереальным. В глубине моей груди начало зарождаться липкое чувство тревоги, заставившее мое дыхание участиться.

– Кас, я хочу домой, – из глаз сами собой брызнули слезы.

– Скоро, – монстр развернул корпус в мою сторону, но мне стало еще тревожнее.

– Проблема в том… проблема в том, что это не мой дом. Я не чувствую себя там, как дома… ты, должно быть, не поймешь…

Он долго молчал, а затем бросил тихое утробное: “я понимаю”.

– Ты ведь не станешь трогать моих друзей? – по-детски наивно поинтересовалась я.

– Друзей… Если ты и правда считаешь их своими друзьями, то, конечно, не стану.

– Ответ вышел неоднозначный, – я сделала усилие и села: силы откуда-то появились, к тому же, мне хотелось быть ближе к Кассию, да и скоро папа приведет ребят.

– Потому что они тебе не друзья.

Я хотела возмутиться, но монстр был прав.

Зашелестели ветки, и я выглянула в окно. Отец нес Адама на руках, а позади него шли Аглая и Ника, придерживая друг друга за плечи.

– Боже, они, должно быть, ужасно замерзли, – я вспомнила, как мне было холодно возле секвойи и поежилась.

– Я о них позаботился, – нехотя признался Кас. – По нашему уговору они должны были остаться целы. – А после он еле слышно добавил: – Хотя и я не должен был быть в живых.

Возле дверок машины девушки замерли и с ужасом уставились на переднее сиденье. Вероника всем корпусом вжалась в Аглаю, а после и вовсе спряталась лицом в ее грудь.

– Мы туда не сядем, – закачала Аглая головой. – Я лучше умру.

Я бросила взгляд на чудовище и с ужасом заметила, что оно упоительно улыбается.

– Кас, нет, – прошептала я твердо, догадываясь о его мыслях.

– Как знаешь.

– У вас нет выбора. Он вас не тронет, я вам обещаю, – попытался успокоить отец.

– А вот я не обещаю! – Кассий злобно расхохотался, сверкая своими ледяными глазами в ночной пустоте.

Ника вскрикнула.

– Мой голос для них невыносим, – пояснил Кассий.

– Кас, я умоляю тебя, – в моих глазах стояли слезы жалости к себе. – Я очень хочу в постель, не заставляй меня мучиться.

Монстр вздохнул.

– Вы сейчас же садитесь в машину и не издаете ни звука, иначе я сначала выпотрошу всю вашу родню у вас на глазах, а после медленно прикончу вас самих. Ясно вам?

Даже я содрогнулась и уже решила, что девочки так и останутся снаружи и даже скорее всего без сознания, но они тут же сели в машину.

Ни одна из них на меня не посмотрела.

Их движения были скованными и задервеневшими, их била сильная дрожь, так что мне казалось, что сиденья у машины вибрируют.

Я придвинулась к самому окну, чтобы на задние сиденья получилось уместить Адама, тяжелая голова которого свалилась на плечико Вероники.

Отец с силой хлопнул дверцей и сам сел за руль.

Повисло напряженное молчание.

Я смотрела в окно, и среди деревьев мне мерещились бледные полупрозрачные силуэты, сплетенные из уже предутреннего тумана. Будто где-то там, вдали леса, танцевали едва уловимые девушки.

Лес перестал пугать меня. Мне захотелось и самой выбежать в туман, чтобы мои белые одежды развевались в приятной предутренней прохладе и липли к голому телу.

Где-то там в лесу пахло свободой и никак иначе.

Когда мы подъехали к дому Аглаи, мне пришлось выйти из машины, чтобы выпустить ее. Тут же наружу попросилась и Ника: заверили, что останутся у первой.

Я, в принципе, и не была против. Их страх был для меня слишком тяжелым и раздражающим, ведь я всеми силами отрицала то, насколько Кас пугющий, как его присутствие леденит кровь. Буквально через минуту Аглая вынесла мне мои вещи и забросила их в машину, так ничего мне не сказав и даже не удосужив меня взглядом.

Адама домой не повезли, папа сказал, что ночевать он будет у нас.

– Не у “нас”, а у меня с мамой. Это не твой дом, – возразила я, и мои же слова причинили мне боль. – И я бы не хотела, чтобы ты задержался надолго.

– Эх, Ева–Ева. Знала бы ты только с кем имеешь дело, – папа посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

Я разозлилась.

– С кем? С бессердечным чудовищем, отсавившим свою дочь без объяснения причин? Ты бросил меня! – слезы брызнули из глаз, как сок из вишни, когда из нее вынимают косточки.

Какой бы я ни была вымотанной, любые слова и действия, затрагивавшие мою травму с отцом, тут же отзывались сильнейшей болью и служили триггером для слез.

– Это была вынужденная мера. Необходимость, – тон у него теперь был такой, как если бы я снова спросила у него о его семье, о детстве, о прошлом: раздраженный.

– Я бы мог тебя оправдать только в одном случае, – вмешался Кассий, – если бы ты сделал это для того, чтоб ее уберечь, чтоб отгородить от того, кто ты есть, от тех мест, где ты вырос. От меня. Ты действовал исходя из своих эгоистичных побуждений, Филипп. Ее гнев оправдан.

– У нее было предназначение еще до того, как ты умер, Кассий, – мрачно отозвался отец. – Кто знает, может, сейчас время поставит все на свои места, а справедливость, наконец, восторжествует? Те, кто запер тебя в этой тюрьме, получат по заслугам.

– Больше всего мне хочется, чтобы по заслугам получил ты. Ведь ты один из них: моих замков и цепей. Однако, можешь благодарить свою дочь за ее преданность. Не то что у нашей семьи, верно?

– Знаете, – напомнила я о себе. – Мне кажется, что тут слишком много запутанностей и тайн между четырьмя людьми в одной машине. Ну, почти людьми.

– Что тебе неясно, дочь? – папа как будто зацепился за мое недоумение, увидев в нем возможность сблизиться.

Однако для сближения уже поздно. Слишком поздно.

Я научилась жить без отца. Теперь даже он сам не сможет им для меня стать, и я вечно буду искать родителя в ком-нибудь другом. Но не в нем, уже не в нем.

– Вопросов у меня много, но я слишком устала слышать твои оправдания в ответ. Так что я лучше отосплюсь и позволю Касу рассказать мне все. Уверена, он осведомлен не хуже твоего.

На самом деле, любопытство резалось где-то в груди, мне очень хотелось поговорить с папой о чем угодно, но моя гордость и обида не позволяли мне этого сделать.

Создавалось ощущение, что мне теперь придется выбирать между Кассием и папой, и если выбор мог бы показаться очевидным, я все равно чувствовала себя растерянно.

– Ева, – Кассий улыбался, – кого бы ни строил из мебя Филипп, величия в тебе куда больше, чем в нем. Куда больше, чем даже во мне самом.

Я улыбнулась.

Монстр неправ: никакого величия во мне нет.

Только боль и пустота. Бесконечные боль и пустота.

Глава 12

У правды горький вкус

Я проснулась от душераздирающих криков: это мать кричала на отца.

Я плохо помню то, что было вчера (а точнее, сегодня утром). Помню, как механично достала со шкафчика в кухне все свои таблетки, проглотила их практически не запивая водой, и смотрела, как папа укладывает Адама на диване, на котором запеклись десятки капелек моей крови.

Пятна были на стене за диваном и на полу возле. Они были уже темными и отбрасывали липкие блики света от торшера. Я смотрела на них с безразличием, стараясь не впускать в голову тех ужасных мыслей о том, откуда они там.

Помню, отец попытался подойти ко мне, но я выставила руки перед собой и быстрым шагом ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь. Кассий пошел со мной.

Помню, начала двигать тяжелый комод к двери.

– Что ты делаешь? – спросило чудовище.

– Не хочу, чтобы они вошли. Никто из них, – мои губы задрожали, в горле встал ком.

– Спи спокойно, Ева, – Кассий посмотрел на меня, как мне тогда показалось, с нежностью (а может, мне лишь хотелось верить, что это так). – Я буду охранять твой сон.

По моему внутреннему ощущению, сейчас был полдень, а значит, спала я не так уж и долго.

– Ублюдок! Скотина! Да как ты только посмел явиться сюда?! – с каждым маминым словом я внутренне сжималась все сильнее и сильнее.

– А что ты сделала с моей дочерью?! Если бы я не вошел, ты бы убила ее!

– Это все твоя вина!

Я вздрогнула, зажав голову руками и спрятав лицо в колени с абсолютной уверенностью, что сейчас расплачусь.

– Хочешь, я заставлю ее замолчать? – самодовольно поинтересовался Кассий. – Мне нетрудно.

Я с опаской на него посмотрела, но ничего не ответила: к моей комнате приближалась мама, и звук ее шагов не предвещал ничего хорошего. Я еще в детстве научилась распознавать, какое у мамы настроение, полагаясь исключительно на ее шаги.

Я понимала, что, пока Кас здесь, никакого вреда она мне не причинит, он ей просто не позволит, но все равно все во мне сжалось в комочек от страха.

Мама резко открыла дверь в мою комнату, и было видно, как мгновенно был подавлен ее импульс войти. Она просто застыла на пороге, и я бы не сказала, что от страха перед чудовищем. Хотя он уже и не выглядел, как монстр, все его тело излучало вибрации гнева и ненависти, внушающие благоговейный страх перед ним.

Мама застыла в изумлении. Тут же позади нее показался и отец. Она развернулась к нему с огромными от удивления глазами и прошептала, постепенно срываясь на крик:

– Филипп, а это еще ЧТО ТАКОЕ?! – она снова посмотрела на меня, а затем на Кассия. – Почему в комнате у твоей дочери какой-то мужчина? Как ты это допустил? Мало этого Адама, так еще и это! Да он ей в отцы годится!

Тем не менее, женщина все еще мялась на пороге, не решаясь войти.

– Мария, тебе лучше замолчать прямо сейчас, – голос отца был холоден и возражений не терпел.

К моему изумлению, она действительно замолчала.

– Ева, – обратился ко мне папа, – нам нужно поговорить с тобой. Наедине, – он многозначительно посмотрел на Кассия, а тот, в свою очередь, на меня, ожидая моего ответа.

Я тоже посмотрела на Каса и, собравшись с силами, кивнула.

“Я рядом, если буду нужен, просто позови”, – раздалось в моей голове и монстр исчез.

Мама облегченно вздохнула, как будто люди, испаряющиеся у нее на глазах, были нормой. Меня это насторожило. С другой стороны, она может быть под воздействием успокоительных, как сказал папа ночью.

Мама сделала шаг в комнату.

– Стой на месте, – из-за того, что с момента пробуждения я еще не издала ни звука, голос с трудом прорезывался из горла и был хриплым. – Не подходи ко мне.

– Вот не нужно делать вид, что я теперь монстр.

Мне показалось, что мои брови, уехавшие вверх, уже не вернутся на место. Я задрожала всем телом, но глаза оставались сухими: плакать не хотелось ни капельки. Вместо этого в моей груди собрался колючий комок гнева и отвращения. Да, трясло меня от злости. Я смутно помнила вчерашнее, всеми силами не давала моей памяти к этому вернуться, потому что мне казалось, что я умру, если хоть на мгновение дам себе расслабиться и вспомнить.

– Мария, – прорычал отец сквозь зубы.

– Не-е-ет, послушайте меня, вы, оба! – женщина злобно сверкала глазами и все-таки вышла на середину комнаты, теперь находясь между нами двумя. – Я приняла ее ради тебя! Я растила ее ради тебя! А потом что? Ты бросил меня, а ее мне на шею повесил!

– Я оставил тебе деньги, – отец отвел глаза.

– Деньги! Показать тебе, где эти деньги?! Зайди в кухню, открой аптечку! Почти все, что ты оставил, ушло ей на врачей и лекарства, потому что бедная несчастная Ева режет себя и не хочет жить! Как будто бы я хочу!

По спине пробежал скользкий и неприятный холодок: почему она так странно говорит? Почему она ведет себя так, будто я дочь только отцу? Как будто я не ее дочь?

Я открыла было рот, чтобы спросить, но меня тут же остановили:

– Не-е-ет, говорить буду я! Я растила ее, Филипп! Я кормила ее, я одевала! И это ее благодарность? – мать в ярости указывала пальцем в мою сторону. – Я таскала ее по врачам, покупала ей таблетки, пыталась быть хорошей матерью! И что я получаю взамен? Она приходит домой в полночь, в грязной одежде, как потаскуха! Даже не знает, сколько ее не было дома! Еще и под наркотиками, конечно, под ними! Я нахожу во дворе полчище бычков от сигарет, нахожу под ванной коробочку с лезвиями – доказательство того, что твоя дочь не держит свое слово, вся в тебя! Как мне было реагировать?!

Никто не ответил. Я уже сомневалась в том, что папа вкалывал ей транквилизаторы, уж слишком агрессивно и без остановки она кричала на него.

Было ощущение, что мы с отцом, не сговариваясь, решили дать ей высказать все.

– А где ты был? И я сейчас не про то время, когда ты сказал мне: “Мария, ничего не спрашивай, мне нужно уйти”. Нет! Я про все то время, что ты закрывался в своем кабинете, оставляя меня с ней, на полном моем попечении, будто бы это мой ребенок. Я делала это все ради того, чтоб ты был со мной! А что сделал ты?!

– Может, будь твои действия искренними, я бы остался? Посмотри на это с другой стороны: я оплатил твое обучение, потому что твои родители не могли себе этого позволить. Я оплатил все твои курсы, благодаря которым ты сейчас здесь, благодаря которым ты получила эту должность. Из простой, ничего из себя не представляющей Машки ты стала Марией Марковной. Я никогда не занимаюсь воспитанием собственных детей. Ева исключение только потому, что она Ева.

Мозг отказывался воспринимать их диалог за чистую монету, отказывался вообще думать, что все это реально.

Родители редко ссорились при мне. Помню, в детстве меня сначала укладывали спать и только потом начинали выяснять отношения и делали это исключительно шепотом.

Родители ли?..

Я в волнении теребила одеяло и молча смотрела на обоих взрослых, которые сейчас подсчитывали, кто кому больше должен.

– Я все еще здесь, – собравшись с силами сказала я уже твердым голосом.

Оба родителя посмотрели на меня, будто опомнившись.

– Так, – сказал отец строго. – Я не хочу выяснять ни с кем отношения. Тем более, с тобой, – он с презрением посмотрел на бывшую жену. – После того, что ты сделала с ней, я уже не настроен так благосклонно, как раньше.

Теперь папа пристально смотрел на меня, а я думала видно ли ему с порога, как пусльсируют мои виски?

– Можно присесть? – мужчина кивнул на край кровати.

Я разрешила, плотнее укутавшись в одеяло, потому что на мне ничего не было, кроме нижнего белья.

– Маша, садитесь в кресло, – приказным тоном обратился он к маме. – И больше никогда не смейте забывать, кто я такой.

Он только что унизил ее, так мне показалось. К словам не подкопаешься, даже интонация уважительная, но, уверена, он сейчас сделал ей очень больно.

В этом моя беда: я очень эмоционально чувствительна к другим людям. Помню, мы с мамой очень сильно поссорились, а на следующий день утром я обнаружила, что она забыла свой обед дома, и расплакалась, так плохо мне стало от мысли о том, что она будет испытывать голод и не сможет поесть. Ходить куда-то за едой ей было некогда.

– Во-первых, – начал папа, глядя на меня своими голубыми глазами, в которых я видела отражение своих во всех смылах, – мне очень жаль, что все обернулось именно так. В моих планах ты была подстраховкой на случай, если провалятся все остальные способы вернуть Кассия. Тише, подожди, я объясню, – он отреагировал на мой вздох. – Такими были планы изначально. Я думал, ты будешь настолько одинока, что не допустишь и мысли о том, чтобы лишиться единственного существа, с которым ты сблизилась, пусть и не по своей воле. Но послушай меня, Ева, то, что сделала ты, вызывает во мне гордость.

Я с недоумением посмотрела на отца.

– Я объясню: легко повергнуть мир в безнадежность алчности и мрака, если это единственный способ спастись от своей боли, а я знаю, что это непросто. Другое дело – переступить через себя ради спасения мира, кроме жестокости которого ты не видела ничего. Если бы не то, что сделала с тобой Мария… я бы оставил все, как есть, потому что уважаю твой выбор больше, чем хочу освободиться от своего проклятия вечной жизни.

– Вечной жизни? – переспросила я, хотя уже начинала догадываться.

– Слушай же, дочь моя.

***

Филипп был самым первым ребенком у своего отца. Отца звали Ворон.

Ворон был суров и жесток, и детей у него было много, как много было и женщин.

На Филиппа вылилась вся участь первенца: и ответственность за младших, и неопытность молодости отца.

Кассий оказался братом Филиппа. Самым младшим.

Они не были родными по крови. Филипп помнил, как однажды дождливым осенним вечером к ним в дом пришла худая, бледная женщина с огромным животом, который, казалось, вот-вот переломит ее пополам. Она споткнулась о порог, и Филипп подхватил ее, перепуганно глядя на отца. Юноше тогда было четырнадцать.

– Кассий… – прошептала она бледными обескровленными губами, – Кассий хочет наружу…Тьма…я просила духов о сыне…они заберут мою жизнь взамен на его…

Она лишилась чувств и пришла в себя только когда у нее начались схватки.

Филипп помнил, что это было мучительно долго, и ему казалось, что это из женщины вот-вот выйдет не дитя, а дюжина злых духов.

Родился мальчик. С первым криком ребенка на следующее утро, женщина вздохнула в последний раз и скончалась.

– Что будем делать? – спросил сын у Ворона.

Глаза отца сверкали каким-то алчным блеском.

– Вырастим и примем, как родного. Отныне это брат твой – Кассий.

Ворон объяснил мальчику, что мольфары живут для помощи другим, и если они возьмут к себе и воспитают этого мальчика, то подадут другим пример, а духи будут благосклонны.

– Мне кажется, от него исходит что-то злое, – признался Филипп.

– Брось. Ты испугался того, что говорила в бреду несчастная женщина? – ответил ему Ворон, пока они вместе вытирали кровь, оставшуюся после рождения Кассия.

Ворон и Филипп, на правах первенца, жили вдвоем, все остальные дети были при своих матерях, а мать Филиппа, так же, как и Кассия, погибла при родах.

Ворон считал, что если мать ребенка умирает во время родов, то дитя впитывает в себя ее силу, поэтому в поселении особенно чтились дети, оставшиеся наполовину сиротами. У самого Ворона таких, вместе с Кассием, было только двое.

На первый год жизни Кассия позвали женщину, у которой недавно тоже родился ребенок, чтобы его выкормить.

Филиппу не нравилось, что теперь внимания отца стало у него вдвое меньше, но Кассия он любил.

Мальчик родился седым, совсем белым, даже глаза его, казалось, были наполнены дымом и старостью. Ворон считал, что Кассий – что-то вроде бога на земле, ведь он дан духами, а значит чист. Поэтому и выглядит так… необычно.

Мольфары обладали знанием: они умели лечить недуги с помощью трав и молитв богам, они даже могли управлять силами природы, используя для этого специальные заклинания и особые предметы. Они укрощали грозы и ветер, и во всем мире им не было равных в их искусстве. Особенно сильны они были вместе.

Однако Кассий…

Кассий превзошел их всех вместе взятых. Он с младенчества мог лечить тяжелые недуги одним только прикосновением и совсем не нуждался в том, чтобы читать заклинания и проводить ритуалы, когда нужно было спасти урожай от непогоды.

Один-единственный седой мальчишка сделал бесполезным все поселение, из-за чего мольфарам пришлось разбредаться по карпатскому хребту и всему закорпатью, чтобы хоть где-то их знания и силы были полезны.

Филипп сказал, что в настоящее время волшебники вымерли, ведь их источник силы был не только в природном даре и мудрости, передававшейся избранным, но и в единстве.

Христианство только-только начало пускать свои корни, но даже в непроходимых горных лесах этого было достаточно, чтобы связать Кассия с дьяволом.

Некоторые считали его Антихристом. Думали, что это не духи даровали его той женщине, а сама тьма преисподней.

Ворон же, для примирения, силой свел Кассия с Добраной, своей семнадтатилетней дочерью. Самому же Кассию тогда было шестнадцать. Не помогло.

Через сезон после этого он пропал. Пропал и Ворон. Это случилось зимой, после того, как мольфары подняли бунт против юноши.

Филипп любил брата и завидовал его способностям, но ни разу он не замечал, чтобы сила Кассия была обращена во зло.

Когда отец с сыном пропали, все вздохнули с облегчением: думали, Ворон расправится с чудовищем, ведь ни на секунду не сомневались в том, что ему, Ворону, под силу убить. Тем более, все знали, что Кассий – случайная ошибка случайно сложившихся обстоятельств, оттого еще больше боялись его.

Филлип с десяток раз повторил, что Кас был чистым, как вода, сбегающая вниз по камням из глубин гор. Кассий был добрым и печальным, настолько, что казался стариком, запертым в крепком юношеском теле.

К слову, еще одна причина, по которой Ворон любил Кассия больше, чем Филиппа: Филипп был строен, но физической силой никогда не отличался. Кассий же был крепким и высоким, несокрушимая карпатская скала с добрым сердцем.

Через несколько дней Ворон вернулся. Это случилось, когда солнце уже начало клониться к горизонту, окрашивая небо и снег кровавыми разводами. Люди бросились к нему, светясь радостью: он без Кассия.

Филипп прибежал одним из последних, с маленьким сыном на руках, и увидел, как все застыли на расстоянии нескольких метров от Ворона, который держал голову опущенной. Сердце Филиппа гулко забилось, он опустил мальчика на землю и начал пробираться сквозь толпу.

– Отец! – тот не поднял головы. – Отец!

Ворон вскинул вверх правую руку. Стало тихо, как и подобается в предсумеречный час.

– Слушать меня беспрекословно, – сурово сказал он, не поднимая головы. – Всем сейчас же отправиться к алтарю, проследить, чтобы никого не осталось снаружи. Там я сообщу, что делать дальше.

Перепуганные мужчины и женщины тут же последовали приказу.

Филипп наконец смог подобраться к отцу, который шел позади всех и, казалось, прислушивался к дыханию сосен, гор и снега.

– Что случилось? Где Кас? – тихо спросил он.

Ворон посмотрел на мужчину настолько свирепо, что тот снова почувствовал себя мальчишкой.

– Его больше нет. Забудь это имя, Филипп, лучше проследи, чтобы сыновья твои были при тебе.

– Где Кассий? – настолько беспрекословно и осуждающе, насколько только мог себе позволить, повторил вопрос мужчина, уже готовясь к гневу отца. – Как же Добрана? Она ведь понесла от него и к концу лета разродится.

Но Ворон остановился и поднял свои голубые, совсем как и у сына, глаза, и посмотрел на него:

– Я совершил ошибку, чудовищную ошибку, – мужчина, чьи волосы уже начала обвивать седина, пожирая красивый каштановый оттенок, закрыл лицо рукой и зарыдал.

Люди, шедшие впереди, начали оборачиваться. Филипп прикрикнул на них и сказал идти дальше.

Ворон стоял на коленях, запрокинув голову к небу, которое с востока уже начинало чернеть. Филипп склонился над ним.

– Пусть духи уничтожат меня, – хрипел Ворон, – я готов отдать жизнь за то, что я сделал.

– Ты убил Каса?.. – испуганно, не желая верить, спросил Филипп, и холодок прошелся по его спине.

– Хуже, много хуже, сын. Помоги мне подняться.

Алтарь находился в пещере с узким проходом, именно поэтому Ворон выбрал его. Мольфары встали в круг, поместив внутрь детей, и начали молиться.

– Нам нужно продержаться до рассвета, а после навсегда покинуть эти земли, они прокляты, – сокрушенно сказал Ворон.

Они не продержались.

Кассий явился к ним около полуночи. Он стоял у порога священного места, а глаза его светились изнутри красным.

Об упырях там еще не слышали и таких не знали, но Кассий был куда больше, чем понимание упырей, вампиров, вурдалаков и прочих кровопийц где бы то ни было.

Он был настоящим чудовищем.

Он безудержно пил кровь горцев на протяжение нескольких недель, и спрятаться от него нельзя было ни днем, ни ночью, никакие молитвы и заклятия не могли помочь.

И Кассий мучился. Он мучился настолько, что это сводило его с ума, и он терял контроль над собой все больше.

Мало-помалу, но ему удалось отдалиться от мест, где он вырос, но убийств это не остановило. Ночами в горах можно было услышать не только завывания ветра и стоны сосен, но и крики отчаяния, наполненные болью: это Кассий скорбел по убитым.

Еще через какое-то время, когда жажда стала контролируемой, и он уже мог ее сдерживать, монстр начал убивать ради удовольствия.

Одно оставалось неизменным: женщин и детей он не трогал.

Когда уже о демоне-кровопийце стало слышно за пределами гор, стало ясно, что с этим нужно что-то делать.

Он был куда страшнее того, что когда-либо обитало в горах, ведь смерть его была насильственной, черным ритуалом обращения во тьму. Ворон хотел обратить приемного сына в ночь, развеять его магию, поглотить ее.

Филипп выманивал брата из леса с его четырехлетней дочерью на руках: таков был новый план, исправляющий провалившийся алчный план Ворона.

Человеческая, еле живая часть монстра купилась на это. К тому же подключилось и любопытство: дочери он никогда не видел, и ему было интересно, унаследовала ли девочка его способности.

Они были втроем: Кассий, Филипп и Ясиня.

Ясиня испугалась отца, и прятала лицо в шею дяди, иногда светя из-под его волос своими серыми, как дым, глазами.

– Это твой отец, – сказал Филипп девочке. – Папа твой.

– Папа? – белокурая головка выглянула из-под завеси волос. – Папа.

Кассий улыбнулся, в нем зашевелилось что-то живое и теплое. Он видел в дочери отражение себя и определенно испытывал нежные чувства.

Филлип поставил девочку на землю у своих ног, убедившись в том, что Кассий настроен дружелюбно. Из-за деревьев выступило около двух десятков мольфаров, что скрывала тьма.

– Если ты тронешь хоть кого-нибудь – Ясиня умрет, – Филипп прижал к тонкой детской шейке лезвие, а другой рукой крепко держал девочку за плечо. – Делай все, что тебе скажут.

Кассий дернулся в сторону Ворона, и рука Филиппа дрогнула, оставив на шейке Яси кровавую ниточку. Это парализовало чудовище. Оно с вожделением смотрело на кровь и билось вибрацией крупной нечеловеческой дрожи.

В мгновение ока Ясиния оказалась в руках своего отца,у его губ пенилась слюна, а острые, как бритвы, зубы выступали вперед. Сделав над собой усилие, Кассий отбросил девочку всторону. Она глухо вскрикнула и потеряла сознание.