Текст книги "Последствия одиночества"

Его слова ощущались, как пощечина, как плевок в лицо.

Моя ли это вина?

Я закачала головой, не жалая верить. Лучше бы она уехала. Самоубийство – худшее, что она могла сделать.

Захотелось уйти из дома, но идти было некуда. Точно так же мне не хотелось проходить мимо ее спальни. И вот оно снова, опять – сильнейший порыв взяться за лезвие, рвать волосы, изгрызть губы до крови, только чтобы не чувствовать этого всего.

– Я обо всем позабочусь. У вас есть инструменты? Лопата?

– Ты не собираешься вызывать скорую? – в ужасе спросила я.

– Нет. Все равно уже слишком поздно.

Я прикрыла рот руками, после спрятала в ладонях и лицо. Это все не по-настоящему, это не может быть по-настоящему. Все эти три недели с тех пор, как мы приехали сюда, это чья-то насмешка, злая шутка, сон, в котором ты понимаешь, что спишь, но никак не можешь проснуться.

– Присмотри за ней, Кас, – попросил отец, поднимаясь. – Пойду узнаю у соседей, может, мне одолжат лопату.

Я все еще сидела на полу, обхватив голову руками, когда вернулся отец, когда он попросил меня достать простыни и хлорку. Я, ощущая себя неживой больше, чем когда-либо, помогла ему. Я видела, как он выносит завернутое в простыни тело через задний двор, как возвращается весь запачканный грязью, оставляет следы земли на деревянных досках паркета, надевает резиновые перчатки и идет в спальню.

Я наблюдала, как он перемещается из спальни в ванну и обратно, нос щекотал едкий запах хлора, а я сидела на кухонном стуле, не шевелясь, застыла как статуя, а любое движение причиняло боль, напоминая мне о том, что я все еще жива. Кажется, ощущение дереализации теперь было сильнее, чем когда-либо в моей жизни.

Кассий сидел на диване позади меня и листал мои книги, коробку с которыми зачем-то принес в гостиную. Меня одновременно успокаивало и приводило в ужас его спокойствие, его… удовлетворенность?..

Папа закончил с уборкой и выбросил тряпки, губки и перчатки в большой мусорный мешок и снова вышел во двор. Видимо, чтобы зарыть и мешок.

Я перевела болезненный взгляд за окно. Огромными хлопьями, почти перекрывая все вокруг, шел снег. Как огромный рой ночных мотыльков.

– Не понимаю, что тебя так расстраивает, – сказал Кассий, лениво перелистывая “Красное и Черное” – Мне, кстати, очень по нраву это изобретение: книгопечатанье. Удобно.

Я ничего не ответила. Даже дыхание казалось мне невероятно сложным занятием, но отказаться я от него не могла.

Не помню, как я оказалась в маминой мастерской, когда именно начала плакать, перебирая чертежи. Под грудой смятых бумаг я нашла сложенный втрое лист с подписью “Еве”.

Сердце дрогнуло. Непослушными пальцами я расправила бумагу и нашла на ней небольшую записку, написанную явно наскоро, но, тем не менее, годы, которые мама потратила, подписывая чертежи печатными буквами, давали о себе знать своей аккуратностью.

“Мне очень жаль. Я не могу оправдать ни то, что сделала с тобой вчера, ни то, что делала с тобой все эти годы. Возможно, я казалась тебе плохой, грубой, истеричной и не понимающей матерью. Возможно, иногда ты мечтала о том, чтобы твоей мамой была женщина достойнее меня. Я знаю тебя практически с самого твоего младенчества, и моя любовь к тебе не должна была зависеть от любви твоего отца ко мне. Я не хочу, чтобы он или кто–нибудь другой дали тебе повод думать, что я была с тобой только из-за Филиппа. Это не так.

Я была с тобой, потому что я тебя люблю так, как если бы ты была моей. Я ухожу, потому что я позволила себе забыть о том, как много ты для меня значишь. Я протрезвела и не смогу простить себя. Надеюсь, что хотя бы ты сможешь.

Целую, твоя мама”.

Я рухнула на пол и разрыдалась так сильно, что меня по итогу вырвало.

Как давно она сделала это? Как долго ее тело лежало в комнате, одинокое и отвергнутое всеми? Могла ли я успеть ее спасти?

Смогла бы я ее простить?

Нет. Даже теперь.

– Дитя, ты слишком чувствительна для человека, который собирается жить вечно. За такой промежуток времени случаются и не такие беды. Ты ведешь себя так, как будто она хорошо относилась к тебе.

– Она…

Я протянула Кассию мокрый от моих слез листочек. Он взял его и усмехнулся, пробежавшись по нему глазами.

– О мертвых плохо не говорят, верно? Но она могла хотя бы не давить на твою жалость своими последними словами.

– Кас… хватит.

Улыбка мгновенно покинула его лицо.

– А что ты хочешь, чтобы я делал? Плакал вместе с тобой? Жалел это чудовище?

– Я хочу, чтобы ты меня обнял, – я отвернулась, потому что мои глаза снова до краев наполнились слезами. – Хочу чувствовать, что ты рядом.

Кассий вздохнул и сел на пол рядом со мной, щелкнул пальцами, и на коленях у него оказалась моя подушка, а возле ног лежало одеяло.

– Не могу коснуться тебя напрямую, ручеёк, укутывайся в одеяло и ложись. Я посторожу, чтобы сон принес тебе успокоение.

Я послушалась, мгновенно простив Кассию все, что еще полчаса назад казалось мне болезненным безразличием, легла к нему на колени, почувствовав себя настолько умиротворенно, что почти сразу и уснула.

Глава 16

Лжец

Прошла неделя с тех пор, как папа закопал тело мамы на заднем дворе. Снег, выпавший в ту пятницу, не растаял, а наоброт – только сильнее присыпал все вокруг, и это не могло не радовать. Я не хотела знать, где именно находится ее могила.

Папа каждый день готовил вкусные завтраки, иногда днем ездил в ближайший город и привозил пиццу или суши, заставлял меня есть даже когда я клялась, что вся эта еда через полминуты окажется в унитазе. Вдобавок ко всему он контролировал, пью ли я таблетки, и варил мне травяные настои из ромашки, мяты и лаванды, заливал их молоком и пек пироги с вишневым вареньем.

Он был даже лучше, чем пять лет назад, когда вечно запирался в своем кабинете до выходных, по которым обязательно водил меня на выставки или в кино. Он был слишком хорошим, как будто даже не моим.

Кассию это не нравилось. Он очень сильно нервничал, поэтому всячески пытался отдалить меня от отца.

– Ева, он не убил тебя только потому, что сразу бы умер. Этой болотной жабе только и нужно, что вечная жизнь.

– Но если бы он действовал только из своих интересов, стал бы он заходить ко мне ночью и поправлять одеяло, целовать в лоб? С чего бы ему тогда любить меня? – почти всегда спрашивала я.

Но я чувствовала, как сгущаются черные тучи внутри чудовища и, стало быть, грозы не миновать.

Даже не смотря на недовольство Кассия, я чувствовала себя с каждым днем все лучше. Психика выстроила непробиваемые барьеры вокруг маминого самоубийства, так что мысли о ней были вялыми и казалось, что ее никогда не было, или с ней была знакома другая Ева, не я. Я смотрела на свои фотографии в гостиной и никак не могла соотнести девочку на стене с собой.

Была ли я когда-то ребенком? Уходил ли отец? Завтра я буду все еще я или уже кто-то другой? Кто-то, кто, посмотрев на меня со стороны тоже скажет, что меня нет, что меня никогда не было.

По вечерам папа включал фильм. Мы посмотрели за неделю около десяти фильмов разных жанров, с разными, не повторяющимися сюжетами, но я не могла вспомнить ни одного. Даже приблизительно. Зато я хорошо помнила, что Кассий тоже смотрел с нами, помнила, как на смешных или грустных моментах я спешила посмотреть на чудовище, чтобы увидеть его реакцию, и улыбалась, когда уголки его губ, дрогнув, ползли вверх.

Мы оставались с ним наедине только днем, если отец куда-нибудь уезжал, ночами Кассий теперь был занят “решением важнейших вопросов, от которых зависит жизнь Карпат”. Это дневное уединение было напряженным, монстр все время пытался перетянуть одеяло на себя, а я искренне недоумевала, почему нужно все портить, почему нельзя жить в любви и согласии? Я не хотела терять ни одного из них.

Отец высказывал свое недовольство мягче Кассия, он не пытался уличить мое чудовище во лжи и не доказывал мне, что он плохой. Папа просто говорил о том, что это все моя болезнь, боль, заставляющая меня искать утешение и исцеление в каждом, кто добр ко мне достаточно. Иногда мне казалось, что отец использует более жестокие методы, чем Кассий, ведь, по сути, я и была своей болезнью, я делала выбор, а он просто его отрицал для своего же облегчения. Ну и пусть. Главное, что он наконец-то рядом со мной.

Сегодня было первое декабря. Папа поехал на ярмарку, чтобы купить елку и новогодние украшения. Я не ощущала наступления зимних праздников, но папа уверял меня в том, что нужно просто самим создать себе атмосферу. Мы должны были поехать вместе, но мне нужно было досдать долги по учебе, скопившиеся за неделю. В школе мое отсутствие объяснили тем, что мама бросила семью, бросила работу, все проекты и уехала. Теперь в документах школы отец значился моим опекуном, но официальных бумаг, подтверждавших это, не было.

Адам и девочки со мной не разговаривали с прошлой пятницы. Сегодня весь день держались особняком, только Вероника время от времени бросала в мою сторону виноватые взгляды. Она выглядела странно. Страннее, чем должна была, после всего, что случилось, только я никак не могла понять, что именно не так, кроме того, что она выглядела болезненно и… безумно?

Вернувшись со школы в пустой дом, я разогрела остатки вчерашней пиццы и села у окна, дожидаясь папину машину. Я не заметила, как вся моя жизнь превратилась в ожидание: ожидание отца, ожидание Кассия, ожидание времени, когда на сердце будет спокойно не от дозы лекарств.

Я просидела так до самой темноты, и ощущение неясной тревоги заставило меня набрать номер отца.

Не успело прозвучать и пары гудков, как в дверь на задний двор кто-то начал неистово колотить. Я взяла с кухни нож и на цыпочках прошла мимо ванной и маминой спальни.

– Ева! – рыдала Вероника на заднем крыльце. – Умоляю, открой!

В ушах зазвенело. Я бросила нож на пол и открыла дверь.

На пороге стояла Ника вся перепачканная кровью, еще свежей, не свернувшейся. От запаха ржавого металла меня закачало, а желудок угрожающе зарычал, отчего меня заводило со стороны в сторону еще сильнее.

– Боже… – одними губами произнесла я, не в состоянии сказать что-либо еще.

– Я могу войти? – дрожащим голосом спросила девушка, сама дрожавшая, как осиновый лист.

Я кивнула.

Мгновение она еще смотрела на порог, а после переступила через него, вздохнув как будто облегченно, и бросилась ко мне в объятия, разрыдавшись в голос.

– Вероника, – прошептала я, едва удерживая девушку, – кто сделал это с тобой? Чья это кровь?

Она разрыдалась еще сильнее.

– Кассий… я… – Ника захлебывалась в слезах, а ее хрупкие плечики дрожали так, что мне казалось, там сейчас раскрошатся кости.

– Кассий что?.. – я отпрянула от нее, чтобы посмотреть в ее глаза.

Я чуть не оттолкнула Веронику, заметив, что слезы оставляют на ее лице кровавые дорожки. Радужки когда-то светлых, прозрачных как у Кассия глаз, побагровели. У меня отнялся дар речи.

Ясно было одно: виноват Кассий.

Во мне поднялась буря гнева и негодования. Неосознанно я вцепилась в плечи Вероники и встряхнула ее.

– Ты можешь внятно объяснить, что произошло? – почти кричала я.

– Кассий обратил меня, – прошептала девушка, не глядя мне в глаза. – Я… я убила родителей…

Веронику снова затрясло от нового приступа рыданий, который был еще сильнее предыдущего. Я прижала ее маленькую головку к своей груди, пытаясь осознать то, что случилось.

– Обратил в кого? Как? – я пыталась найти в ее словах лазейку, которая бы помогла мне оправдать чудовище, но глубоко внутри себя я знала, что оправдания нет и не может быть.

– Я даровал ей вечную молодость, как она и хотела, – услышав чудовище, мы обе вздрогнули, девушка еще сильнее вцепилась в меня пальцами.

– Зачем?.. – спросила я у Каса, чувствуя, как ломаются ребра, протыкая мое сердце осколками костей. – Кас, зачем?..

– Потому что она попросила, – невозмутимо ответил он, как будто ничего страшного не случилось, как будто то, что он сделал, само собой разумеющееся. – Идеальный возраст для обращения. Через пару лет кожа бы уже запечатала на себе мимические морщины. Взгляни на нее, личико, как фарфор. Все, как ей и хотелось.

Монстр бессовестно улыбался, заставив меня ощутить такое сильное отвращение, что мой рассудок надломился под весом разочарования.

С трудом отлепив от себя Веронику, сросшуюся с моей одеждой кровью, я подошла к Кассию.

– Почему ты сначала не спросил у меня? Почему ты не присмотрел за ней? Почему не остановил?

– А зачем? – пожал монстр плечами. – Еще несколько смертей, и ей станет безразлично. Хочешь – сотру ее душу в порошок прямо сейчас, если тебя так пугают чужие эмоции.

– Нет! Я хочу, чтобы ты сделал, как было!

Кассий расхохотался.

– Нельзя обратить время вспять, дитя. Уже поздно, она знает, что такое горячая человеческая кровь, пьянящая горло своей сладостью. Она вольна выбирать: либо убивает, либо создает себе подобных. В горах поизводились упыри, мне без них скучно.

– Ты чудовище.

– Да, ты знала об этом еще до того, как согласилась быть моей. Если то, кто я есть, меняет твое отношение ко мне, так ли искренни твои чувства? Я предупреждал, что не стану хорошим только потому, что ты так хочешь. Мир не станет абсолютно белым только потому, что ты отрицаешь существование теней.

Меня затрясло.

– Это нечестно. Если я дорога тебе, ты бы подумал о том, что причинишь мне боль.

– А кто сказал, что дорога?

Мне никогда еще не было настолько больно. Боль оглушила меня до такой степени, что я перестала чувствовать свое тело, перестала осознавать мир вокруг. Все заполнила собой вспышка боли, расползавшаяся по моим внутренностям. Липкая, ледяная, мерзкая.

– Кстати, – будничным тоном продолжал Кассий, – Филипп не вернется. Дух рождества завел лжеца в бар, а оттуда он уже уехал на такси в направлении аэропотрта. Я не стал его останавливать. Наверное, самое время сказать, что я тебя предупреждал, но ты же умнее. Маленькая семнадцатилетняя Ева знает людей лучше, чем старый упырь, столетиями пролежавший под землей.

– Уходи.

– Я не ослышался?

– Уходи, – из последних сил повторила я, не видя перед собой ничего.

– Я тебя услышал. Смотри не пожалей о своих словах, дитя.

И монстр исчез. Я рухнула на пол, не чувствуя ни сил, ни желания подняться, услышала всхлипы Вероники и все же нашла в себе остатки стержня, чтобы сесть.

– Ева, прости…

Я покачала головой.

– Ты чувствуешь голод сейчас? – пустота заставляла меня брать ответственность, действовать хладнокровно, только рассудком. Так случилось и теперь.

– Нет. Ничего, кроме боли, не чувствую… – девушка испуганно посмотрела на меня и поспешила заверить: – Ты пахнешь несъедобно. Не думаю, что захочу твоей крови, даже если буду очень голодна.

После этих слов Вероника испугалась еще больше и поспешила извиниться.

– Он так изменился, – всхлипывала Вероника. – Напившись моей кровью, он словно обезумел…

Я вспомнила, что Кассий что-то говорил мне неделю назад о том, что человеческая кровь пробуждает в нем боль и тьму, но конкретных слов в своей памяти уже не могла воспроизвести. Еще болезненнее стало мое ощущение надежды. Безнадежной надежды оправдать Кассия, закрыть глаза на правду.

– Давай мы тебя умоем, – предложила я, ощущая острую потребность отвлечься. – Сомневаюсь, что тебе захочется возвращаться домой. Есть свободная комната, так что оставайся.

– Спасибо, – искренне поблагодарила девушка.

Одежду Вероники и свою я сложила в мешок и вынесла в мусорный бак на заднем дворе. С тела кровь никак не хотела вымываться, въелась, как краска, и моему больному рассудку было грустно, что кровь не моя.

Как же хочется содрать с себя эту жалкую кожу!

Примерно через два часа, когда мы вдвоем сидели на кухне и, почти не мигая, смотрели прямо перед собой, я заметила, что цвет глаз Вероники возвращается к прежнему. Сейчас они немного отдавали фиолетовым и совсем не пугали.

– Ты за Кассия не переживай, – сказала девушка. – Когда он рядом с тобой, в его сущности искрятся вспышки света. Возможно, он просто боится, но я без сомнений могу сказать, что ваши ауры настолько сильно тянутся друг к дугу, что почти соприкасаются.

– Ты все еще можешь видеть ауры? – удивилась я.

– Сейчас нет. Наверное, больше и не увижу. Обращение завершилось, мое сердце больше не бьется.

– Ты правда хотела этого? – осторожно спросила я.

– Хотела, но не такой ценой. Кассий… он извращенец, когда дело доходит до твоих желаний. Ты получаешь то, что хочешь, но, получив, мечтаешь вернуть все назад. Джин наизнанку.

– А остальные? Аглая и Адам? Он исполнил и их желания тоже? – испугавшись, спросила я, почувствовав как по затылку ползут мурашки. – Он ведь не собирался этого делать. Он обещал мне вас не трогать!

– Видимо, у него немного другое понимание своего обещания. Он воздействует на нас косвенно. К тому же, он обратил меня ненасильно. Он спросил… а я…

– Я, наверное, пойду спать, – прервала я Нику, встала со стула, чувствуя, что не хочу больше ничего слышать о монстре. – Если хочешь, посмотри телевизор или почитай что-нибудь. Тебе ведь больше не нужно спать?

– Не знаю. Потребности в этом я точно пока не чувствую.

Я бросила на Веронику последний, печальный взгляд, сняла с зарядки телефон, прихватила таблетницу со снотворным и седативными.

Дверь в комнату я заперла на защелку, которую несколько дней назад установил отец. Не то что бы я не доверяла Нике, я в принципе чувствовала себя бесопаснее, если комната была заперта. Хотя, справедливости ради, я была бы не против, если бы вампирша прикончила меня во сне. Смерть решила бы очень многие проблемы.

Я практически услышала голос матери, упрекающей меня в том, что в моем возрасте проблемы – это выбор универа и подготовка к экзаменам, а не вся эта боль, которую я себе выдумываю.

Интересно, она бы сказала то же самое, если бы я покончила с собой раньше нее?

На письменном столе стояла вчерашняя кружка чая, о которой я забыла. Ей и запью две бесполезные таблетки, надеясь, что это поможет мне легче уснуть.

Сон не шел. Мысли о Кассии, папе и маме смешались в одну, очень болезненную: я никому не нужна.

Почему Вероника пришла именно ко мне? Не к Адаму, не к Аглае, а ко мне? Видимо, потому что я бы никогда не смогла отказать ей в помощи, потому что, помогая кому-либо, я чувствовала себя хоть немножко, но необходимой.

Иногда я удивлялась тому, что во мне до сих пор не стерлись границы понимания того, что такое добро и зло. Кассий прав, я цепляюсь за свет так отчаянно, что меня пугает то, кем он является на самом деле.

Монстр не виноват. Это все его природа. Он ведь точно предупрежал меня о том, что из могилы вернется управляемый желаниями плоти, что не сможет контролировать в себе жажду крови. Как я могла так жестоко с ним обойтись?

Мне стало так жаль Кассия, что из глаз полились слезы. Он бы принял меня любой. Если я его люблю, значит люблю в нем все, без остатка, каким бы он ни был.

Мне стало страшно, что чудовище больше не вернется, что я все безнадежно испортила. Во мне проснулась потребность умолять Кассия о прощении.

А отец?..

Кассий ведь предупреждал.

Мне стало настолько невыносимо одиноко, что я набрала номер папы, в надежде, что он не накажет меня очередной порцией коротких гудков и неотвеченных сообщений.

Автоответчик предложил мне записать сообщение после сигнала.

– Папа, Кассий сказал, что ты совсем уехал. Я не хочу верить в то, что это правда. Я же осталась совсем одна. Мог бы хотя бы дождаться моего совершеннолетия, чтобы я могла сама оплачивать счета? Это безответственно… – мгновение я молчала, а после добавила: – Обещаю, если ты мне перезвонишь, я все пойму, я прощу тебя. Папа, пожалуйста… я так тебя люблю…

Я разрыдалась еще до того, как успела нажать на кнопку отправки. Дышать становилось все тяжелее, горло болезненно сжималось, не разрешая мне сделать достаточно глубокий вдох, чтобы успокоиться. Тело дрожало так, будто я была голая на улице в сильный мороз, и как бы я не обхватывала себя руками, как бы я ни старалась дышать ровнее, лучше мне не становилось.

А выпила ли я таблетки? Если бы выпила, уже бы спала, а не терзала себя.

На душе было так паршиво, что мне хотелось как можно скорее отключить мир, поэтому я выпила двойную дозу лекарств, надеясь, что так усну быстрее и не буду видеть снов.

Глава 17

Пожалей себя

Воспоминания смешались в кашу. Последнее, что я могла вспомнить – Ника, сующая мне в рот пальцы, чтобы вызвать рвоту.

Сейчас был полдень, и я едва ли могла пошевелиться, придавленная весом собственного одеяла. Голова болела так, что я едва дышала, убиваемая вдобавок еще и своим сердцем, которое выпрыгивало из груди.

Видимо, таблетки я вчера все же выпила. Тройную дозу…

Кое-как поднявшись с постели, чтобы ближайшие сорок минут просидеть под напором горячей воды, я вышла из комнаты и почти столкнулась с Адамом.

– Тише, тише… – парень выставил руки перед собой. – Ты как?

– Как будто меня катком переехало…

– Ты… ты пыталась покончись с собой? – осторожно спросил Адам.

– Что? – сказала я слишком громко, так, что в голове зазвенело, а мне пришлось ухватиться за локоть брата. – Нет… я забыла, что уже приняла таблетки, а потом… выпила двойную дозу, чтобы быстрее уснуть.

Я прислонилась к стене, тяжело дыша.

– Я принес пластинку угля, выпей, пожалуйста. Ночью у нас ничего не вышло после того, как мы обпоили тебя водой и вызвали рвоту.

– Это Вероника позвала тебя? – насторожившись, спросила я, быстро осмотрев брата на наличие крови или укусов.

– Да, она была очень напугана, позвонила в два часа ночи, после того, как обнаружила тебя в конвульсиях на полу.

Я метнула взгляд на дверь, потому что совершенно не обратила на нее внимания, когда выходила из комнаты. Дверь была снята с петель, а в месте, где раньше была привинчена щеколда, зиял пролом, скалящийся изнутри обломками древесины.

– Ей пришлось выбить дверь, когда ты не отозвалась.

– Значит, ты в курсе, что Вероника?.. – язык так и не повернулся назвать ее упырем вслух, да и в принципе он был какой-то распухший и еле шевелился во рту.

– Вампир, – сказал за меня Адам. – Это еще одна причина, по которой я буду умолять тебя сделать кое-что, что может тебе очень не понравится. Пойдем, сначала выпьешь таблетки.

Сев на кухонный стул и проглотив залпом десять таблеток активированного угля, я отказалась от идеи идти в душ. Не было сил даже самостоятельно держать стакан с водой, мне помогал Адам.

– А где Ника? – до меня наконец дошло, что ее нет. – Ты что, дал ей выйти?

– Она сказала, что чувствует голод рядом со мной. Вышла… поохотиться? – даже как будто в шутку сказал парень.

– Ты ведь в курсе, что вчера она убила своих родителей? – строго спросила я, хотя прозвучало скорее безнадежно.

– Этого она как-то не упомянула… – Адам закусил губу. – Сказала только, что Кассий дал ей своей крови прошлой ночью, и в течение дня жажда в ней все нарастала, пока она не выпила кровь человека, чтобы завершить процесс.

– Вчера вечером она прибежала на мой задний двор, вся перепачканная кровью с головы до ног, и рыдала. Потом заявился Кассий и… мы с ним поссорились.

Казалось, именно этот факт беспокоил меня сильнее всего.

Теперь, потеряв обоих родителей, мне еще страшнее было остаться одной. Страшно было подумать о том, как много для меня теперь значило чудовище, как сильно я боялась его потерять.

– К слову, о Кассии…

Я вздохнула, готовая услышать, что он полгорода перебил от злости, но Адам удивил меня.

– Это касается Аглаи, – парень перевел взгляд за окно.

– Она жива? – испугалась я.

– Еще два часа назад, когда я звонил в реанимацию, чтобы узнать, как она, была жива.

Сердце застучало еще тяжелее. Все выглядело так, как будто я должна лишиться всех привязанностей, всего, что связывает меня с миром обычных людей, чтобы Кассий мог быть уверен в том, что я принадлежу только ему.

– Что произошло?

– Прозвучит странно, но история, достойная книги, – горько усмехнулся Адам. – Аглая записала несколько голосовых в наш общий чат, перед тем, как… как отравилась. Поэтому я так переживаю за тебя, потому что ты – кандидат номер один на выход из жизни.

– Чем она отравилась? Причем тут книга? – недоумевала я.

– Несколько месяцев назад она рассталась с одним мужчиной, он вроде бы строитель или что-то вроде того. Суть в том, что он был вдвое старше нее и работал тут вахтой, пока дома его ждала жена и двое маленьких детей. Перед тем, как снова ехать домой, он порвал с Аглаей все отношения, как раз дождавшись ее шестнадцатилетия, чтобы закон не мог ему ничего предъявить. Аглая сказала, что это была ее самая сильная влюбленность, она не собиралась никому рассказывать о том, что у них произошло, о том, что именно ему принадлежит ее девственность. После этого наша Аглая стала той Аглаей, которую мы знаем. Она сублимировала все чувства и всю боль в травничество, плетку, медитации и остатки отцовского морфия.

Адам замолчал, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить.

– Так вышло, что вчера ночью Кассий был не только у Вероники. Он пришел к Аглае и рассказал, как ей сварить из трав такое зелье, которое сможет отравить через поцелуй, а ей ничего не будет. Она сказала, что написала тому мужчине, а он как раз снова приехал на вахту, предложив встретиться, пообещала, что не будет ныть ему об отношениях. Мол, переспят. И все. Она очень радостно хвасталась нам, что собирается… оставить яд не только на его губах.

– Тот мужчина умер?

– Да. А Аглая, видимо, очень переборщила с дозировками. Врачи не могут ей помочь, потому что не понимают, что это за отрава, как вывести ее из организма. Сейчас она на ИВЛ. В коме.

– Боже… – тревога как будто начала прочищать мне мозги. – Адам, ты ведь понимаешь, что ты следующий? Вероника нежить, Аглая – на грани жизни и смерти, логично предположить, что тебя он убьет.

– Вчера после школы за мной увязалась толпа девятиклассников, возможно, хотели избить, но я сумел удрать. Кассий ничего мне не предлагал, потому что знал, что я не соглашусь. Потому что я вижу его суть. Он дьявол, Ева. Он змей-искуситель, и в нем нет ни любви, ни жалости. Мне так сказал наш отец, но я тоже ему не верил.

– Он не отец, – поправила я.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Адам.

– Отцы не бросают своих детей. Особенно тогда, когда им грозит смертельная опасность. Отцы так не поступают.

– Ты уверена, что он не вернется? Может, тот, первый раз, когда он оставил тебя, травмировал тебя слишком сильно, чтобы ты сохранила оптимизм?

– Не слишком сильно, а достаточно сильно, чтобы знать, что он сбежал, поджав хвост. Не знаю, причастен ли как-то к этому Кассий, но, думаю, если бы мы были дороги отцу, он бы умер, но не бросил нас здесь. Вечность взрастила в нем нездоровый эгоизм.

– Тогда мы можем надеяться только на себя, – тут Адам очень серьезно на меня посмотрел, и этот взгляд мне совсем не понравился. – Ева, нужно, чтобы ты вернула Кассия в могилу. До того, как все обретет еще более необратимый характер.

Что ж, о таком предложении мне стоило догадаться сразу.

– Может, я просто попробую поговорить с ним? – попыталась я.

– А он тебя услышит?

Нет. Не думаю, что он бы меня услышал. Но как он может причинять мне такую боль, зная, насколько сильно мне болит? Мой рассудок – это беспроглядная тьма боли, ненависти к себе и страха одиночества. Он видел это там, у секвойи. Неужели возрождение стерло в нем это воспоминание?

– Я боюсь остаться одна, – честно призналась я.

– Ева, я буду рядом. Нужно только положить этому конец. Я был дураком, наивным ребенком, и мне очень жаль, что мы возродили это алчное, кровожадное чудовище. Никогда не поздно начать поступать правильно. Я буду рядом, слышишь? Я никогда тебя не оставлю.

– Не говори так… – прошептала я. – Мужчины не умеют сдерживать обещания.

– А братья?

Я пожала плечами.

– Братья тоже мужчины.

Вероника вернулась, снова забрызганная кровью и расстроенная: выпотрошила лисицу, но не смогла пить ее кровь. А значит, вернулась она голодная и опасная для Адама, может, даже и для меня.

Она сообщила, что улицы города опустели, что казалось очень странным, ведь в субботу днем каждый стремился прогуляться по окрестностям, особенно, в хорошую погоду, а сегодня как раз такая и была: вершины гор и елей ласкало солнце.

– Разве солнце не вредит тебе? – спросила я, вдруг вспомнив, что, стереотипно, вампиры не могут находиться на солнце.

– Щекочет в носу, – ответила девушка. – Но, думаю, это точно не то, что нам стоит обсудить. Я очень переживаю, что Кассий не остановится. Возможно, он не убил меня только потому, что я имею с ним родственную связь. Думаю, если бы Аглая не позвонила в скорую до того, как потеряла сознание, она уже была бы мертва.

– Если бы Кассию была нужна ее смерть, он бы уже ее убил, – упрямо попыталась смягчить все эти страшные обстоятельства я.

– Ева, пожалуйста, – вздохнул Адам, прислонившись к дальней стене, чтоб не соблазнять Нику. – Я более чем уверен, что ты в здравом уме, что ты понимаешь, что Кассий – зло. Мне правда жаль, если ты действительно любишь его, но послушай, пожалуйста, услышь меня.

– Я все прекрасно понимаю, – с горечью призналась я, ведь именно это знание и причиняло больше всего боли, – но я всего лишь человек, я не могу приказать себе не чувствовать.

– Давай посмотрим на все это под другим углом, ладно? Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой ты к нему так привязалась? По которой ты уверена, что твои чувства – не подделка чар чудовища?

Я замялась, и этого было достаточно, чтобы Адам ощутил надежду.

– Вот видишь? Он не будет водить тебя на свидания, не будет дарить тебе цветы, не покажет тебе мир. Он этот мир уничтожит, а ты будешь жить вечность в угрызениях совести, потому что у него этой самой совести нет. Я знаю, что раньше говорил совсем по-другому, но, когда лицом к лицу сталкиваешься с тьмой, хочется как можно скорее вернуться к свету.

– Но как? Что ты мне предлагаешь? Как я вижу, пляски с бубном в доме Христины не помогли. Кассий неуязвим.

Я была абсолютно в этом уверена. А если у него и правда нет никаких человеческих чувств, значит, его ничем не уговоришь, ничем не сломаешь. Существо, которому нельзя причинить никакой боли, не может знать, что такое милосердие.

К тому же, я пообещала ему себя. Мне не хотелось нарушать свое слово. Я не как отец.

– Думаю, пока еще не полнолуние, а Кассий не наполнен силой полностью, еще существует шанс, что ты сможешь вернуть его в могилу, – заверил Адам.

– Он получил всю силу рода, – грустно вздохнула рядом со мной Вероника, – ведь он, формально, убил меня, но Адам прав, Кассий все еще не получил всю силу природы, не окреп. Шанс одолеть его у нас все еще есть.

– Но как мне это сделать? Не могу же я просто сказать ему, что не хочу, чтобы он был здесь.