Текст книги "Последствия одиночества"

Отсутствие всего вне меня не пугало.

– Ты слишком молода, чтобы это осознать. В мире нет ничего страшнее пустоты.

– Даже ты?

– Даже я.

Некоторое время мы молчали.

– Ты все еще отрицаешь меня.

– Мой рационализм мечется в панике, мне тяжело поверить в твою реальность. Неужели это так необходимо? – почти выплюнула я с остатками гречки, затерявшимися между моих зубов. – Я боюсь безумия, потому что знаю, что я на него способна.

– Появись я столетие назад, ни у кого бы не возникло сомнений в моей реальности. Мир изменился…

– Мне нужно время… – что-то такое в нем чувствовалось, сила, невероятная сила, которой невозможно сопротивляться.

– Оно есть только пока твои «друзья», – сказал Кассий пренебрежительно, – не знают, что ты видишь меня. Уже хватает и того, что они знают, что ты именно та самая Ева.

Абсурд, самый настоящий абсурд. Та самая Ева… Перед смертью сменю имя.

– Думаешь, если они узнают, что у меня галлюцинации, они сдадут меня в психушку? – огрызнулась я.

Кассий ударил по столу, и я вскрикнула от испуга.

– У кого-то проблемы с агрессией, – пробормотала я, то ли из желания защититься, то ли потому, что не успела как следует испугаться.

А может, он уже не пугал меня так сильно?

– У кого-то проблемы существования в своей закрытой от всего мира маленькой вселенной, из-за которой не видно реальности.

М, мое воображение упрекает меня в том, что я не верю в то, что оно рисует.

– Слушай, давай по существу, что ты хотел мне там рассказать, мне еще в школу собираться.

– Живи ты в мое время, я бы высек тебя за такой тон. Ты говоришь с мужчиной, Ева, я не мальчишка вроде Адама.

– О–о–о, ничего, мы тебя еще научим гендерному равенству. Твоя позиция устарела, Кас, – фыркнула я, а у самой задрожали губы, а вслед за ними и все лицо перекосилось в нервном испуге.

Не знаю, почему я назвала его так, но почувствовала заинтересованность, исходившую от страшной черной тени.

– Ты боишься, поэтому разговариваешь так. Ты хочешь доказать хотя бы самой себе свою храбрость и здравость рассудка, – холод пошел по моему затылку: Кассий провел ледяными, бестелесными пальцами в сантиметре от моей шеи, – но я чувствую твой страх и слышу твое сердце.

Я нервно сглотнула. Все во мне замерло, страшно было даже дышать, не то, что говорить.

– Этот мальчишка пытается быть честным с тобой, но, в силу того что ему многое не договорили, он не может сказать тебе всей правды.

– Я и без этого понимаю, что от тебя нужно избавиться, – не знаю, как, но мои слова так легко вылетали изо рта, что самой было не по себе. – Можешь просто сказать, как мне это сделать, и я сделаю.

– Сначала я накажу тех, кто до этого довел.

– Если сосредоточиться на мести, можно никогда так и не дойти к своей цели, ты ведь понимаешь? – я сидела за столом и пила кофе.

– Понимаю, но так, чтобы та, что должна меня пробудить, помогала мне остаться в могиле, быть не должно. Это немыслимо. Это унизительно для нас обоих.

О, как заговорил. Унизительно… как и то, что я в принципе здесь застряла.

– Если ты мне поможешь, Ева, я исполню все твои желания. Ты будешь счастлива вне моего пробуждения. Не слушай Адама.

– Тогда тебе просто нужно сделать так, чтобы меня не существовало.

Я вроде и шутила, но, с другой стороны, когда я думала о том, что меня не станет, мне становилось легче.

Каждый день своей жизни я просто уговаривала себя на еще один день. Убить себя всегда можно успеть, а вот обратить этот процесс будет невозможно.

Поэтому мой девиз каждый день – еще один день.

– То, как ты мыслишь, – неправильно, дитя.

Я не ответила. Молча допила свой кофе, забросила в рот сушку и пошла одеваться в школу, максимально стараясь не обращать внимания на огромную черную тень.

Сегодня мой выбор пал на черное приталенное платье с длинным рукавом, хорошо шедшее к моей грушевидной фигуре.

– Ты прячешь руки, – проговорило чудовище из-за моей спины с тоном непонимания.

Теперь, когда Кассий неожиданно начинал говорить, меня больше не передергивало от испуга.

– Ну, то, что я делаю – это болезнь, – попыталась объяснить я.

– Вчера ты сказала, что это средство от боли. Однако, готов поспорить, ты причиняешь себе очень сильную боль. И если сейчас так лечат эту болезнь, почему ты стыдишься? Я не понимаю.

Так искренне, что у меня проступили слезы, недоумевало чудовище.

Я аккуратно закручивала волосы в тугой пучок внизу затылка. Действия, требовавшие сосредоточения, помогали мне отвлечься от внутренней тревожности.

– Мой способ лечения социально не одобряем. Как бы тебе объяснить… Допустим, у тебя есть старая рана, которая периодически дает о себе знать, так? – в зеркале я старалась смотреть только на себя, так сосредоточенно, как только можно, чтобы ненароком взгляд не упал на черный сгусток позади меня.

– И ты наносишь себе новую, чтобы забыть о старой? – спросил Кассий. – Но ведь теперь у тебя две раны.

Он был прав.

– У меня раны внутри. Я готова хоть кожу с себя снять, лишь бы не вспоминать о них хотя бы пять минут. Когда теряешь кровь, становится легче, сердце не так быстро бьется, мысли путаются. Страх уходит, понимаешь? Наступает стальное хладнокровие ко всему…

Я забыла также добавить, как сильно я сама хочу этого: боли, крови, ненависти к себе. Когда я долго оставалась «чистой», мысли о причинении себе вреда буквально поедали меня изнутри. Иногда мне казалось, что я понимаю, что чувствует наркоман во время ломки.

– Дай мне руки.

Я с недоверием покосилась на отражение в зеркале, хоть делать этого и не хотела.

– Не бойся, я не буду касаться тебя. Это бы принесло непоправимый вред. Просто вытяни руки вперед ладонями вверх.

Я послушалась.

Кассий осторожно двинулся в мою сторону, а мне ужасно закружилась голова.

Он провел ладонью над моими руками, в них горячо закололо тысячей иголок, которые потом сменились льдом, которым все онемело, включая и ноги.

Все это время я смотрела на него огромными глазами, готовая в любую минуту закричать от боли, но мой рот лишь беспомощно раскрылся, а горло судорожно сжалось.

– Я держу слово, – утробно говорило чудовище. – И я отплачу тебе исцелением твоей души, если ты поможешь мне.

Я хотела сказать, что помогла бы и просто так, но вместо этого резко дернула вверх рукав с левой руки.

Чистая рука.

Чистая.

Ни порезов, ни шрамов, ни царапин, ничего.

Как будто я никогда не знала, что такое раскроенная кожа, кричащая болью расставшихся друг с другом кусков плоти.

Я проверила вторую руку – ничего. Моя кожа была гладкой и ровной, как и пять лет назад.

Во мне заметалась паника, ведь я вспомнила, как впервые, долго и мучительно, решалась нарушить идеальную, молочную белизну кожи, пустив по ней кровавые реки.

Резать по шрамам не так. Не жалко.

Наверное, стоило сказать спасибо, но, думаю, что благодарности я не ощущала от слова совсем. Мне казалось, что кто–то влез в глубоко личное, отобрал у меня мое последнее спокойствие.

– Твои бедра. Они выглядят так, будто их опалило огнем, – Кассий встал на колени, а я в ужасе попятилась назад, смятенно качая головой, пока холодная дрожь его близости била током по моей коже.

Меня начало подташнивать.

– Пока я здесь, я не дам никому сделать тебе настолько больно, что тебе захочется сделать себе еще больнее. А когда я уйду – никто уже и не сможет тебе навредить, – на секунду в черном сгустке теней промелькнули серые, пронзительно холодные глаза.

Как бы мне хотелось услышать это от собственного отца…

Страх, однако, не ушел.

Я с безразличием откатала рукава окаменевшими пальцами.

– Спасибо, – сухо поблагодарила я.

Какое-то мгновение спустя, в абсолютной тишине, я вдруг осознала его реальность. Я поняла, что теперь, должно быть, мне действительно нужны ответы.

– Ты можешь рассказать мне, кто ты вообще такой?

– Ты слышала что-нибудь о гуцулах? – Кассий ходил за мной по пятам, пока я собиралась.

– Ну да. Так называют местных жителей.

– Мы были гуцульскими земными богами – мольфарами, – с грустью, непонятной мне тоской, надломанным голосом сказало чудовище.

– Мы? – переспросила я, копаясь в рюкзаке и с ужасом осознав, что я не сделала домашку. Лишний повод моей тревожности проявить себя.

– Моя семья. Мы жили здесь, на земле, которую вы сейчас осквернили. Целое поселение магов. Здесь не было простых смертных, жителей было достаточно, чтобы кровь не смешивалась. Мы помогали обычным людям из соседних сел, у которых не было познаний о мире.

– Звучит вполне невинно и по–доброму, – с недоверием покосилась я на тень.

– Так и было ровно до того момента, как мой отец не осознал, что мои силы в разы могущественнее, чем у остальных. Они не владели магией. Настоящей магией. Все, чем они обладали, – знание. Я же – был наделен силой от природы. Это была добрая сила, которая приносила бесконечно много пользы горцам, потому что я сам был добрым. Достаток был во всем, а про болезни и смерть забыли на долгое время. Это было необъяснимо, поэтому пугало и будило зависть. Христианство уже добралось до этих мест, поэтому находились те, кто обвинял меня в связях с сатаной.

– А он реален? – решилась перебить я, почувствовав в себе пугающее доверие ко всему, что говорит Кассий.

– Более чем. Все, что овладевает человеческими умами, в скором времени становится реальностью. Он не такой, каким все его считают. На земле его никогда не было. Это такой же дух, как я сейчас. У него нет тела, а у меня было, в этом моя опасность.

– Но ты рассказал о себе как о добродетели, я не понимаю, почему все должны бояться тебя, – недоумевала я, попутно заправляя постель.

– Понимаешь ли, Ева, то, что сейчас перед тобой, лишь тень. Надеюсь, хозяина тени ты не узнаешь. Если я буду вынужден вернуться, вы все пожалеете о том, что родились на этот свет, – Кассий был очень зол, но я все еще не совсем его понимала.

– Ты же ведь против зла, верно? – попыталась я. Мой взгляд упал на часы. – Ой, нам пора выходить.

– Пойдем, – монстр двинулся к двери и придержал ее для меня. – Постарайся понять одну очень сложную для человека вещь. Сложную, потому что ты не знаешь отличий между желаниями духа и плоти. Плоть – совершенно другой уровень желаний, над которым дух не всегда может иметь силу. Я не могу знать, буду ли я властен над самим собой после воскрешения.

– То есть, ты можешь вернуться совершенно иным?

– Да, я могу захотеть разрушить все, что только попадется мне под руку. Могу пойти против того, что когда-то считал истиной, и мой разум будет метаться в черепной коробке от страшных мук совести, потому что вряд ли я смогу себя остановить.

– А сейчас ты не хочешь разрушать? – я закрывала входную дверь и с тоской отметила, что из моего рта вышло облачко пара.

– Я хочу покоя. Я мечтаю исчезнуть и не существовать вовсе, – воздух немного колебался от его присутствия, но точно не теплом.

– Как же схожи наши желания, – вздохнула я.

– Это ненормально. Ты слишком молода, Ева. Я – стар. Я имею право на такие желания, потому что я уже прожил свое. Я познал все, кроме любви, но любви нет, поэтому мир несчастен настолько, насколько ты уже успела прочувствовать.

Стало тоскливо.

– И что же произошло? Что случилось? Что сделал с тобой твой отец? – сдавленно протянула я, чувствуя, что воздух не хочет проходить через легкие.

– Он обманным путем обратил мое добро во тьму. Заставил практиковать то, что идет вразрез с природой. Заставил пить кровь невинных. В этих землях я первородный вампир, на вашем языке. Упырь. Тогда в наши земли прокралась настоящая тьма, овладевшая разумом каждого. И имя этой тьме – страх.

На улице было пусто.

Как будто эта пустота вокруг что-то значила, как будто она играла какую–то страшную роль в этой игре. Как будто вся тьма, о которой говорит Кассий, сейчас была им самим, и без нее все вокруг было тревожно опустошенным.

Я посмотрела на себя и Кассия со стороны: огромная черная тень, серая неприметная фигурка, горы, от которых кружится голова и бесконечный туман, застлавший все вокруг, как древняя паутина всеми забытую гробницу.

– Ты дрожишь, – заметило чудовище.

– Меня пугает… ощущение пустоты и тьмы, которую ты излучаешь, – неожиданно даже для самой себя, призналась я. – Не знаю почему.

– Твоя интуиция не подводит тебя, Ева. Мой отец заключил сделку с тем, во что я превратился, напитываясь страхами и человеческой кровью. Я много–много хуже дьявола, потому что миров – бесконечное множество и в большинстве этих миров сатана – дело привычное. А вот ужасы, рождающиеся из хрупкого человеческого рассудка – всегда разные.

– Ты говоришь загадками, – прошептала я, жмуря глаза, – я ничего не понимаю.

– Ты чувствуешь. Этого достаточно. Эта тьма овладела и твоим рассудком, она пожирает твою плоть, вбирая в себя остатки света, который, безусловно, в тебе есть. Я думаю, причина всех твоих бед в этом. В страхе.

Казалось, как только вибрации голоса Кассия коснулись воздуха, он наполнился чем–то густым и страшным, не могу объяснить точно, но мой мозг как будто показал мне что-то, чего я не могла объяснить человеческими словами. Таких слов просто не существовало.

Лишь образы, как густая, черная кровь, смог, бесконечность, такая, в которой ничего толком не разглядишь.

Я мельком глянула по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет рядом:

– Тьма? – слово вышло с привкусом меди и угля. – Ты думаешь, она мной овладевает?

Я смотрела прямо в глаза Кассия, которые теперь видела четче, чем полчаса назад, дома. Чистейший туман, сигаретный дым, разбавленный каплями ноябрьского дождя, в прожилках которых бился синий безнадежный лед февраля.

Честное слово, я бы закричала, но Кассий немного приподнял руку и кивнул за мое плечо. Я обернулась: вдалеке, метрах в ста, бежала Аглая.

Она же обещала предоставить эту утреннюю прогулку полностью мне!

– Ты начинаешь принимать меня, – голос у чудовища тоже стал другой. Уже не чудовищный, но все еще пугающий. – Мне остаться?

– Да, останься. Я не собираюсь ее ждать, – я намеренно ускорила шаг.

– Знаешь, необязательно отталкивать от себя всех, – подметил Кассий.

– Знаешь, необязательно всех к себе подпускать, – парировала я. – Мне противна только одна мысль о том, что она возится со мной только из-за пророчества. Не по доброте душевной и даже не из жалости, хотя это было бы тоже омерзительно. Я нужна им не как друг, а как средство исполнения их глупых желаний!

Позади уже слышался стук каблуков о гравий и шелест маленьких камушков, разлетавшихся в стороны под ногами Аглаи.

– Ева, постой!

Я упорно продолжала идти, пока меня не подхватили под руку и не остановили силой.

Черные глаза лихорадочно сверкали, копна кудрявых черных волос разметалась по плечам, все лицо покрылось некрасивыми красными пятнами, но тем не менее Аглая была настолько красива, что это заставляло смотреть на нее, не отводя глаз.

Я вдруг почувствовала себя ребенком, убежавшим от матери.

И тут она меня обняла.

Видимо, Кассий понял, что мне это не нравится, поэтому прошел мимо, едва ли ее не касаясь. Это заставило девушку вздрогнуть. Я чувствовала, что она почти закричала.

Я и монстр заговорщицки переглянулись.

– Ты чего? – невинно спросила я, при этом не скрывая своей неприязни, чтобы не давать намека на то, что я могу простить случившееся у Адама дома.

Глаза Аглаи нервно забегали.

– Сыро сегодня. Это из-за того, что я бежала, – девушка потупила взгляд. – Прости за вторник.

– Дашь скатать домашку – подумаю, – смилостивилась я, а саму не покидала мысль о тьме.

Под ложечкой сосало.

Всю дорогу в школу и в самой школе Кас держался точь-в-точь моей тенью, не отставая от меня ни на шаг. Днем раньше я бы почувствовала ужас, но тут мой ночной кошмар начал вселять мне необъяснимое спокойствие своим присутствием.

Как будто вдруг меня спасли от моего одиночества одним только взглядом глаза в глаза.

Самые искренние извинения принесла мне Вероника. Она не спешила нарушать мои личные границы, просто с невыразимой грустью посмотрела мне в глаза и тихонько попросила прощения.

К слову, она была единственной, на кого я не злилась.

– Возможно, мое предложение будет слишком наглым после всего, что случилось, но я бы хотела пригласить тебя в гости после школы, – и так невинно и по-детски чисто она на меня смотрела, что мне захотелось пойти.

Я коротко кивнула.

– Я не понимаю тебя, – озадаченно проурчал Кассий за моей спиной.

– Иррациональные и импульсивные поступки помогают мне не сойти с ума окончательно, – тихо ответила я.

Кассий оказался даже полезен. Он подсматривал варианты ответов на самостоятельных прямо на учительском столе и отгораживал меня от непрошенного внимания, когда мне его не хотелось.

Теперь страшно было только одно.

Привязаться к чудовищу.

А у меня такая проблема – стоит кому-то проявить ко мне хоть толику тепла и понимания, как я уже привязана к нему прочнейшими веревками.

Спасибо отцу. Да и матери тоже.

– Я чувствую, что мое присутствие успокаивает тебя, – заметил монстр. – но, тем не менее, твой рассудок настолько крепко вцепился в стену самозащиты от безумия, которого так отчаянно боится, что ты никак не можешь меня принять окончательно.

– Я боюсь того, что может случится, когда рухнет эта последняя стена.

– Ты боишься меня?

– Да.

Я чувствовала вину за это, хоть и понимала, что мой страх – нормален. Продиктован рационализмом.

Причиной вины было ощущение, будто бы Кассий – хороший, совсем не злой. И в то же время страх, что это ощущение обманчиво, потому что ничто не может быть достаточно хорошим в этом мире.

– Страх – это нормально. Страх – это то, что помогает выжить.

Кассий, как всегда, был прав.

Мудрость веков.

***

Против моих ожиданий, к Веронике домой мы пошли только вдвоем (не считая Кассия). Ни Аглая, ни Адам компанию нам не составили.

Ника жила от школы дальше всех, на самой окраине городка, в небольшом уютном доме, где уже с порога пахло тыквенным пирогом с корицей и осенними листьями: девушка обклеила засушенной листвой входную дверь и зеркало напротив нее. Родителей ее еще не было дома, а все братья (целых четыре старших) уже давно выросли и жили отдельно, в России.

– Кушать хочешь? – участливо спросила Вероника, услышав, как мой желудок предательски заурчал, услышав ароматы обжитого дома.

У меня были проблемы с питанием, поэтому я ела далеко не все и только в приятной, располагающей обстановке, а она была.

– Если честно, я проголодалась, – застенчиво улыбнулась я.

Мы прошли в светлую кухню, где все казалось кукольным. Голубая фурнитура, будто бы из позапрошлого века, крохотные кукольные сервизы, мимо которых страшно было проходить.

И свет.

Солнца сегодня не было, а тут почему–то было светло, как летним солнечным днем. Невольно проводились ассоциации с чем–то божественным. Как минимум, что-то сверхъестественное в этом точно было.

– У нас есть тыквенный суп и чесночные пампушки, будешь? – вырвал меня тонкий голосок из моих раздумий.

Я несколько раз кивнула.

Обедали мы в тишине. Я напитывалась светом и чистотой этого дома.

Даже забыла, насколько это вкусно: последний раз ела супы четыре года назад, когда еще бабушка была жива.

– Пойдем в мою комнату, – пригласила девушка, после того как вымыла посуду.

Ее комната напоминала мастерскую моей матери, только, в отличие от нее, здесь можно было задохнуться от жизненной энергетики.

Хоть прямо фотографируй и в Pinterest выставляй. Тут тебе и отдельная зона для творчества с мольбертом и доской из пробкового дерева, завешенная рисунками, и гирлянды лампочек и фотографий, и причудливые растения, и напольная вешалка с одеждой пастельных тонов.

У окна огромная кровать с балдахином–парашютом, как будто из волшебной сказки, а сбоку туалетный столик, аккуратно заставленный люксовыми брендами косметики.

Я еще раз обвела комнату глазами и посмотрела на Веронику.

Милейшее существо.

Такая крошка, смотрит на меня своими огромными глазищами и премило улыбается и как-то тепло так, застенчиво. А еще одета так, как облако – вся укутана в огромный пушистый голубой свитер, из-под которого еле-еле видно белую тенниску.

Я бы влюбилась.

Почему Адам этого не видит?

И пальчики эти крохотные, боже, теребят идеальные, не придраться, идеально ровные, гладкие волосы, цвета пшеницы, по пояс.

Ангел.

Как хорошо, что люди не могут читать мысли.

Кассий, казалось, тоже был очарован и, в то же время потрясен. Он рассматривал Нику еще более жадно.

– Боже, Вероника, я бы осталась тут навсегда.

Девушка мило захихикала и упала в голубые подушки кровати. Я последовала ее примеру и тоже захихикала, утонув в мягком матрасе и почувствовав приятную тянущую боль в мышцах спины, когда те расслабились.

– Знаешь, когда я увидела тебя впервые, ты показалась мне сукой, но ровно до тех пор, пока ты не улыбнулась, – вдруг призналась я.

– Знаю, – в голосе Ники слышалась улыбка. – Все так говорят. Мама говорит, у меня от природы невероятное обаяние и харизма, вот так и получается. Хочу поступить в театральный.

Она перевернулась на живот и посмотрела мне в глаза, и я вдруг испугалась, увидев в них что-то до ужаса знакомое. Увидев в этих глазах чьи-то чужие.

Я уже видела их сегодня.

Кассий.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поменяться в лице и не посмотреть на чудовище.

– Ты хочешь быть актрисой? – поспешила поинтересоваться я, чтобы невозможно было распознать, что мое лицо перекосилось.

– Да, – горячо ответила Ника. – А ты? Уже решила?

Я покачала головой.

– Я хочу попробовать в МХАТ, – глаза Вероники горели. – Его уже восстановили. Даже преподают по системе Станиславского.

– Ты, вроде, еще и рисуешь, – я кивнула в сторону стола, усеянного канцелярией, глядя на которую мне самой чесались руки что-нибудь нарисовать, хоть я и не умела.

– Это так, для души. Если бы не творчество, то вообще можно было бы сойти с ума, наверное. Через рисунки можно очень четко выражать то, что у тебя на душе.

– Тебя что-то мучает? – не без сожаления спросила я.

Мне уже начинало казаться, будто здесь каждому что-то болит, будто бы каждый чем-то ранен настолько, что это не дает дышать.

Как будто горный воздух сводил с ума.

– А разве в мире нашелся бы человек, свободный от переживаний? Ты ведь, и сама… – Вероника многозначительно кивнула на рукава моего платья.

Я же точно так же покосилась на Кассия, машинально поджав локти под себя.

– Адам рассказал им, – пояснил он. – Я вижу это в ее мыслях.

– Надеюсь, я здесь не потому, что тебя попросил Адам, – уже более отстраненно прошептала я, параллельно раздумывая о том, что Кассий может копаться у каждого в голове без зазрений совести.

– Нет, это было сугубо мое желание. Ты не подумай, – поспешила оправдаться девушка, осознав суть моей обиды. – Я знаю о твоих шрамах только затем, чтобы не навредить тебе еще больше.

Она говорила о вреде, но не знала в нем толку. Слова были пустые.

Всех всегда пугали мои шрамы, но больше их нет.

Мне хотелось одернуть рукав и ослепить и без того светлую комнату белоснежностью своей кожи, но я остановила себя, чувствуя, что то, что мои шрамы – больше не мои шрамы, теперь тайна.

– Вред уже был причинен однажды. Я лишь пытаюсь с ним справиться.

Кассий как-то странно притих, будто прислушивался.

Неужели он не может просто залезть ко мне в голову и узнать все, что ему нужно и интересно, прямо оттуда?

– Я слышу лишь отрывки твоих мыслей только изредка, только тогда, когда ты сама касаешься меня ими, – тихо пророкотал он.

Из-за него я прослушала, что мне в это время говорила Ника.

– Знаешь, я не очень люблю говорить о себе, – мне показалось, что девушка пыталась разузнать причины белых улыбающихся вспухших издевок над покрасневшей кожей. – Мне кажется, поговорить хочешь ты.

Ника замялась. По ней было видно, что врать она не умеет и очень этого не любит, что она будто бы маленькая птичка, застрявшая в клетке собственных мыслей и чувств, о которых ей не с кем поговорить.

– Люди не умеют любить, ты знала?

Это было неожиданно и заставило меня сесть, потому что в голосе… теперь я видела ребенка, никак не иначе, в голосе ребенка слышался траур.

– Но тебе… всего шестнадцать, – попыталась успокоить я.

Кассий примостился на стул возле мольберта и сверлил нас своими страшными глазами.

– Не перечь ей, она права, – сказал он с тихим смирением.

В глубине души мне вдруг захотелось с ними спорить. Это было единственное, чего я еще не узнала, а значит единственное, что еще не успело меня разочаровать.

Единственное, что глубоко–глубоко внутри меня давало мне какую–то надежду.

– Да, мне всего шестнадцать, – глаза Ники потускнели, и у меня засосало под ложечкой.

Перед глазами возник образ старой маминой фарфоровой куклы, которую я разбила, когда была маленькой. У куклы были большие голубые глаза, которые точно так же невинно и будто бы испуганно смотрели на меня, когда между ними прошла трещина, навсегда разделив лицо куклы на части.

– Прости, я не должна была говорить о твоем возрасте, это неправильно…

– Ты хоть раз сталкивалась с настоящей, искренней любовью?

– Еще нет, но…

– И не надейся. Смотри, как оно бывает: даже если это вдруг, вдруг! окажется взаимным, в этом мире вряд ли найдется пара не травмированных людей, которые по итогу не сломают друг друга.

– В тебе говорит твоя боль.

– В тебе говорит твоя наивность! – посмотрев на меня, Ника все же смягчилась. – Извини.

– Я просто стараюсь не делать выводы исходя только из одного или двух негативных опытов. То количество времени, что мы живем, практически ничто, по сравнению с тем, что нам еще предстоит прожить. Я стараюсь мыслить в таких масштабах, вот и все.

– Ты не понимаешь, – упиралась девушка.

– Я не хочу. Я отказываюсь это понимать, – поправила я.

– Это уже ближе к правде, – согласился Кассий.

– Я думала, ты – скептик. Не веришь в сверхъестественное, объясняешь все тем, что наш мозг способен смеяться над собственным обладателем, но химию в мозгу – принимаешь за искренность.

– Мне ничего больше не осталось.

Я почувствовала себя очень слабой, беззащитной до самых костей, которые вдруг показались мне невыносимо хрупкими. Давление извне было огромно настолько, что я с трудом дышала, и это был не воздух, а какое–то густое, тяжелое варево с летучими металлическими примесями, от которых кружилась голова.

Меня пугала эта тема. Пугала, потому что даже родители могли отказаться от тебя, а если они могли, то почему ты можешь быть важен чужому человеку?..

– Знаешь, тебе было бы полезно поговорить с Гулей, ну, с Аглаей, – повторила Ника, прочитав вопрос в моих глазах. – Я не до конца согласна с ее политикой, но всегда полезно смотреть на вещи под разным углом, верно? Я не буду раскрывать тебе всех карт на ее счет, хочу, чтобы она показала тебе все сама. Скажу только, что чем раньше ты осознаешь, насколько жесток окружающий тебя мир, тем легче тебе будет после.

Они все сумасшедшие, в этом у меня уже нет сомнений.

Точнее, не сумасшедшие, это было бы слишком грубо и, скорее всего, такая ассоциация пришла ко мне в голову из-за того, что я напугана.

Каждому что-то болит.

Во мне проснулось желание исцелить эту боль и доказать, что все не так плохо, что жизнь – прекрасна, что она стоит того, чтобы ее прожить, чтобы не бояться, чтобы любить, чтобы мечтать, учиться, стремиться к большему…

Только вот проблема.

Чтобы доказать это кому-то, надо сначала доказать это самой себе.

Всю жизнь я была склонна жалеть кого-угодно, только не себя.

– Ладно, почему ты считаешь, что люди не умеют любить? Мы же с тобой как–то родились на свет, – смягчилась я, тут же попытавшись привести аргументы, казавшиеся мне наиболее весомыми.

Какое-то крепкое убеждение насчет того, что я была зачата любовью, помогало мне держаться на плаву.

Внутри себя я чувствовала, что даже и поцеловать себя не дам без любви.

Вероника так громко рассмеялась, что мне стало неловко. Я вжала голову в плечи и бросила беспомощный взгляд на Кассия, который, наоборот, остался бесстрастным.

– Ева! Для этого – любовь не нужна! – и она продолжила бессовестно хохотать, держась за скулы. – Не хочу, чтобы вокруг глаз морщины собрались. Мужчины если и любят, то только за красоту!

Я не нашлась, что ответить.

– Чудовища, не так ли? – грудным голосом пророкотал Кассий, стоя на коленях возле постели, положив голову на предплечья.

Голос его, хоть и был груб и страшен, был преисполнен сочувствия.

Вероника мгновенно успокоилась и беспомощно посмотрела по сторонам, будто бы и правда его услышала.

– Но ты влюблена в Адама, – совсем не подумав, нанесла я удар.

Я ожидала, что девушка будет отрицать или отреагирует эмоционально, примерно с той же яркостью, с которой она отреагировала минутой ранее.

Но она лишь бросила робкий взгляд на фотографию у прикроватного столика.

– Это так заметно? – совсем, совсем другим, смиренным, мягким, нежным и тихим голосом спросила она меня.

– Невооруженным глазом, – ответила я честно.

– Почему же он не видит?..

Я промолчала. Мне казалось, что Адам все видел. Я не знала всей правды, но было что-то такое, чего про Нику он мне не договорил.

– Мы как-то пробовали встречаться, – вдруг снова легко зашелестела девушка, даже легкомысленно улыбаясь. – Ну, из недостатка численности населения, понимаешь. Потом эта тупая книга… ну мы расстались еще до нее. Я была… отвратительна. Сложно не требовать от парня целого мира, когда ты единственная девочка в семье. Мне не хватило опыта и контроля над собой, чтобы суметь сохранить то, что у нас было.

Вероника тоже не договаривала, но слова ее казались правильными: думаю, многие расставались именно потому, что хотели получать, а отдавать не умели.

– Ты не пробовала встречаться с кем-то еще?.. – в очередной раз попыталась я. – У нас в классе много симпатичных парней. Мир не кончается на Адаме.

– Нет. Я… я буду одна до конца жизни.

Я отпрянула от девушки, оказавшись ближе к чудовищу.

– Ника! Что ты такое говоришь? Зачем?

– Тебе не понять, – по фарфоровой щеке побежала слеза, и девушка, вдруг испугавшись ее, молниеносно подскочила к туалетному столику за салфеткой, вытерла ее, нанесла крем.

– Я думала, ты не веришь в любовь… – я отвернулась от нее и, сама не знаю, зачем, смотрела на Кассия, снова ища в темноте отголоски ледовитого океана его глаз. – Но то, что ты сейчас говоришь… мне кажется, она и есть…

– Нет, Ева. То, чего я хочу – это нездорово. Это больная зависимость, но никак не любовь. К тому же, любовь, такая, какой ее обычно нам рисуют с самого детства – прекрасна. И это про двоих. А в этой битве я одна. Никто никогда не расскажет тебе о том, что находится по ту сторону порхающих бабочек, долгих взглядов, кожи, горящей от прикосновений, трепещущего сердца и ощущения, что так будет всегда. А я тебе расскажу. Люди не умеют любить, Ева. Люди хотят обладать, люди хотят быть любимыми, люди хотят чувствовать свою значимость, хотят, чтобы их боготворили и сдували с них пылинки, хотят брать контроль, хотят доказать, что они чего-то стоят. Они хотят получать, но отдавать – нет, Ева, они не хотят отдавать. И пока ты будешь жить с этой иллюзией, пока ты будешь думать, будто бы каждый идет к тебе навстречу с таким же распахнутым сердцем, как и ты, – ты будешь страдать.