Текст книги "Последствия одиночества"

Монстр повернулся к мольфарам:

– Помогите, – простонал он, упав на колени.

И ему помогли.

Сила рода Кассия была навеки запечатана до тех пор, пока она не будет нужна, чтобы найти “живую”, жертвой которой Кассий будет уничтожен навсегда. Казалось бы, логично, просто и практически не требует крови, которой и так пролилось немало.

Но нет. Ворон решил, что после того, что случилой с Ясиней, духи разгневаются, он без конца твердил о балансе, о карме. Он сказал, что Филиппу придется поплатиться собственной дочерью, когда сила Кассия достигнет своего пика, он связал так называемую “живую” с монстром, чтобы, когда она умрет, ему бы тоже пришел конец.

Мольфары понимали, что тьма в Кассии будет лишь расти, и поэтому решили связать его дух с секвойей, чтобы энергии было куда деваться. Так и сделали. Чудовище погребли под камнями у бежащей воды, погрузив в пустоту, выбрали дерево, написали послание в будущее и умыли руки.

А Филипп остался. Ему обещали вечную жизнь и неуязвимость до появления наследницы, которая исправит все. Наследницы, которая станет агнцем, чтобы избавить землю от проклятия по имени Кассий.

Проблема была еще и в том, что “живая” могла вернуть Кассия к жизни, только этого пожелав, ведь они оба, как главное равновесие природных сил, зависят друг от друга, полярны друг другу, тяготеют друг к другу и прочее, прочее…

Филиппу лишь было нужно воспитать ее так, чтобы она была готова отдать в жертву свою жизнь. У него уже была жена и двое сыновей. Он видел, как мальчики растут, становятся мужчинами, стареют и, по итогу, умирают, а сам он так и остается в своем расцвете.

После у него были и другие дети. Поначалу было больно, а после он оставлял своих сыновей. Проходили десятки и десятки лет, а той самой дочери так и не было. Он ждал ее появления, как благословения свыше, чтобы быть свободным от своего проклятия и спокойно умереть.

И вот он вернулся на родину, в надежде, что именно здесь у него получится осуществить желаемое. Родился Адам. Филипп называл так каждого своего сына из тех, что рождались уже после погребения брата.

Отчаявшись в попытках, он уехал в Исландию, в надежде найти там уединение и повстречал ее.

Женщины уже давным давно потеряли для него свою загадку, таинственность и желание завоевать, они все были лишены любого содержания, кроме возможности найти выход из бессмертия.

А в ней что-то было. Он жаждал ее так сильно, что даже не думал о ней, как источнике. Он думал о ней, как о сосуде, который хочется наполнить.

Впервые за столетия он полюбил.

Ее звали Мора.

Филипп сидел на утесе и всматривался в беспокойные холодные волны океана, думая о том, что хотел бы здесь умереть. Она неслышно подкралась сзади.

– Не лучший день для смерти.

Филипп вздрогнул, но не стал смотреть на нее, боясь, что внешне она не будет так красива, как красив был ее голос, упавший в вечернюю сырость серебристыми каплями тумана. Женщина говорила с ним на его родном языке. На их родном языке.

Она села рядом. От нее веяло чем-то нечеловеческим. Запах ее волос, который доносил ветер, был пьянящим, и от этого еще страшнее было посмотреть в ее сторону.

– Почему не лучший? – поинтересовался мужчина, которому начинало казаться, что все это ему лишь привиделось.

– Очень красивый закат.

Это было правдой. Небо пылало, поджигало холодные воды океана, горело сонными лиловыми просветами в облаках и завораживало количеством пестрых красок.

– Думала, я уже никогда не встречу земляка. Отец увез меня сюда, остерегаясь баек, которые ему рассказывала бабушка. Да и он считает, что сюда точно никогда не свалится “царь–бомба”.

Филипп посмотрел на Мору и понял: он пропал.

На улице было не больше восемнадцати градусов, а она была босая, в струящемся белом платье и нежно-голубом свитере крупной вязки. Ее пшеничные волосы в закатном свете пылали огнем, а зеленые, как у колдуньи, глаза, затягивали вглубь сильнее болотной трясины. Кожа ее была белой и гладкой, как фарфор, а губы сложились в сочувствующе-ласковой улыбке.

Сердце упало. Он молча разглядывал ее, взволнованный, как мальчишка, но ничуть не смущающийся.

Он смотрел на Мору и мечтал, что такой же прекрасной будет и его дочь. Когда он потянулся поцеловать ее, она не отстранилась. Уверенным, уже привычным движением, он притянул Мору ближе, коснулся лица, провел пальцами по шее, и голова его вскружилась, когда он почувствовал, как бьется пульс под тонкой бледной кожей.

Не возразила она и когда он раздел ее, разделся сам, в каком-то страшном волнении, забыв, каково это: желать женщину так сильно и отчаянно, чтоб дрожать всем телом от каждого ее вздоха и стона.

Она была мягкой, хрупкой, божественной. Филипп испытвал огромную радость, трепещал каждой клеточкой тела, тонул в болотных топях ее изумрудных глаз и, когда все кончилось, он решил, что это ему приснилось.

Он полюбил ее отчаянно, крепко, как будто она была его первой и единственной любовью, а когда узнал, что Мора ждет ребенка, был вне себя от радости.

Врачи сказали, что будет девочка.

Дочка! Наконец-то дочка. Он женился на Море, спланировал, как проведет с ней всю оставшуюся жизнь здесь, в Исландии, далеко-далеко от Карпат, далеко-далеко от Кассия и своего проклятья. Плевать, что будет. Пора бы спустя столько столетий подумать и о себе.

Эти девять месяцев его бесконечно долгой жизни были самыми счастливыми за все те сотни лет.

Мора умерла при родах. Как умерла мать Кассия. Люди не способны выдержать божественное в себе.

Тогда к Филиппу вернулась прежняя суровость и безэмоциональность. Он забрал дочь, уехал из Исландии и привез ее в Карпаты, желая бросить где-нибудь под соснами у каменных плит, но не смог: он любил Еву. Тогда Филипп отправился на поиски новой матери для своего ребенка. Повстречал Марию, которую выбрал только потому, что та любила его очень сильно, а значит, полюбила бы и его дочь.

Так они и начали жить втроем, и Мария действительно заботилась о девочке и принимала ее за свою, все, лишь бы хоть иногда получать толику ласки и тепла от бесчувственного гражданского мужа. Более того, она знала, кто такой Филипп, она верила его историям, что только больше подпитывало ее желание заботиться о маленькой Еве, и единственное, чего она не знала, это судьбы и предназначения самой девочки.

Филипп увез новую семью подальше от родины, чтобы с Евой наверняка ничего не случилось, пока не придет ее время. К тому же, его все еще периодически посещали мысли о том, чтобы убить ее и положить всему конец, но то, насколько сильно она была похожа на Мору, не давало ему этого сделать.

Когда Еве исполнилось двенадцать, он понял, что тянуть больше некуда, поэтому решил отправиться в Карпаты и отыскать Адама, а после подстроить все таким образом, чтобы Ева оказалась в нужное время в нужном месте.

Однако план очень сильно отличался от изначального, в котором он должен был убить собственную дочку. Он решил воскресить брата с ее помощью, потому что не видел смысла в мире и, уж тем более, в его защите. При желании, люди уничтожат себя и сами, так что нечего спасать мир жертвой собственной дочери. Пусть лучше сбудется вторая часть писания, где Ева жива, пусть даже и с живым Кассием.

К тому же, нужно было сделать так, чтобы Еву тянуло к чудовищу, чтобы она была одинока настолько, что граница добра и зла перед лицом одиночества и пустоты совершенно стиралась.

Ева испытала очень сильный стресс в первый год жизни, оставшись без матери, потом Мария смотрела ее, но это было не то. Филипп старался быть холодным с дочерью, что тоже было ударом по детской психике, но иногда был любящим и заботливым, так что, когда он ушел, мир Евы рухнул.

Потом через год умерла ее бабушка.

Потом она взялась за лезвие.

И попала в точку невозврата.

Глава 13

Я буду рядом

– Так и получилось, что вся тяжесть проклятия упала на меня, Ева.

Я смотрела прямо перед собой, переваривая услышанное, Кассий стоял у двери комнаты, на что мама больше не возражала, а отец сверлил меня своими голубыми глазами.

Это звучало смешно. Я чувствовала себя какой-то подопытной, над которой поставили жестокий психологический эксперимент.

Я посмотрела на маму, и мой мозг воспротивился осознанию, что она не моя родная мать настолько, что мне показалось, что я слышу скрежет мозговых извилин.

Вдобавок ко всему, я начала испытывать к отцу жалость и чувство вины за свой гнев, хоть и считала его праведным. Ну уж нет, никакой жалости. У него был выбор, а он просто взял и без всяких объяснений меня оставил.

Я молчала. Я просто не знала, что мне сказать, как отреагировать.

– Мир и без Кассия полон монстров, – безмятежно заверил папа. – Так что не переживай, пусть гуляет себе на свободе. А мне легче жить, зная, что на мне больше нет бремени того, что я должен принести тебя в жертву.

Я смотрела на него и не верила своим ушам.

– И лучше тебе держаться от Кассия подальше, – строго сказал мужчина. – Теперь твоей жизни ничто не угрожает, ты можешь быть кем только пожелаешь, я помогу тебе в этом. Теперь я рядом, дочка.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – я покосилась на мать, которая все это время молча сидела в кресле, и у меня уже складывалось впечатление, что она восковая фигура из музея, а не живой человек. – Оба. Мне нужно побыть одной.

Родители поднялись. Мама молча вышла за дверь, а вот папа не торопился.

– Слушай, может, сходим прогуляемся? Попозже, когда ты придешь в себя? Как в старые добрые.

– Ты никогда не гулял со мной.

– Я… – папа замялся. – Я хочу наверстать все эти годы, что мы провели порознь. Не забывай, я люблю тебя.

Это было жестоко. Где-то в глубине себя я чувствовала, что это жестоко – говорить мне о любви теперь, когда я нахлебалась последствий ее отсутствия. Я ничего не ответила и просто молча кивнула на дверь. Мужчина вздохнул и вышел из комнаты.

– Кассий? – я тут же позвала чудовище.

Монстр уже сидел на моей кровати.

Мне хотелось подняться и обнять его со всеми силами, которые у меня были, но теперь я почему-то боялась его еще больше.

– Что теперь будет? – вместо этого спросила я.

– Я намерен вернуть эти земли природе. Здесь человеку не место, – в его голосе печаль смешивалась с раздражением. – Когда здесь не останется никого, кроме меня и тебя, мы станем править горами. Нас ждет удивительная и долгая жизнь, дитя.

Мне понравилось то, что он сказал.

– Но не будет ли нам одиноко? – я боялась, что Кассий вскоре от меня устанет и я останусь здесь совсем одна. – Одиночество хорошо в меру.

– А кто сказал, что мы будем одни? – Кассий улыбался, и мне казалось, что прекраснее этой улыбки я не видела ничего на свете.

Я и сама улыбнулась ему, хоть и не понимала, к чему он клонит.

– Горы кипят жизнью. Если простые люди покинут эти земли, то истинные жители этих мест не заставят себя долго ждать. Они знают меня и подчиняются моей власти, а это значит, что они будут подчиняться и твоей.

Я посмотрела за окно. Вчерашний снег растаял, между сосен стелился густой, как дым, туман, где-то вдалеке поднимаясь к небу.

Я охотно верила в то, что даже сам лес и почва здесь живые, полные магии.

– Если ты хочешь, я могу познакомить тебя с теми, кого еще не распугали люди. Эти существа безобидны для тебя, но для многих будут нести опасность. Они знают, что это их дом, и они имеют на него полное право.

Мне нравилась мысль о прогулке с Касом и мне даже было наплевать, что подумают обо мне отец и мать, девочки и Адам.

Адам!

В моем мозгу загорелась яркая вспышка, я откинулась назад на подушку.

– Что случилось, дитя? – обеспокоенное лицо Кассия тут же появилось надо мной, обрамленное белыми прядями волос.

Я с наслаждением вспомнила, что такая частичка монстра теперь есть и у меня.

– Адам, – простонала я. – Он мой брат! Вчера…

Желудок сжался еще в большем отвращении, чем то, что я испытала вчера.

Лицо Кассия помрачнело: он тоже вспомнил.

Если верить Веронике и ее дару, то в меня влюблен мой собственный брат!

– В мое время это бы не имело такого большого значения, как, я понимаю, оно имеет сейчас. Я с радостью накажу его за то, что он осмелился касаться тебя без твоего дозволения. Я с наслаждением вырву его глаза, чтоб он больше не мог смотреть на тебя, я расплавлю его рассудок, в котором хранилось знание о том, что ты – моя.

Желудок свернулся узлом.

– Кассий… – я с опаской смотрела на чудовище, надеясь, что это он не всерьез. – Давай без крови. Пожалуйста, я не хочу никому вредить…

– Тебе и не придется, – премило улыбаясь, заявил монстр.

– Ты понял, о чем я, – серьезно повторила я, ища в его глазах отражение того, что он меня понимает.

Я еще раз посмотрела за окно и согласилась выйти с Кассием на прогулку.

Я тихонько вышла из комнаты и направилась в душ, по дороге уловив голос отца. Он говорил с Адамом в гостиной. Объяснял, что произошло.

Смыв с себя въевшуюся грязь и запекшуюся кровь, я почувствовала себя заново родившейся.

Запах земли и крови навевал легкую тошноту, но я чувствовала возбуждение, граничащее с тревогой. С детской восторженностью я смотрела на седую прядь волос, на свои горящие глаза, белые плечи и кожу, испещренную шрамами, занявшими свои прежние места. Шрам от лезвия был даже на щеке, оставленный маминой любовью, но я не находила свои шрамы уродливыми. Я любила их. Я любила боль, которую приносили мне все мои воспоминания.

Я не знала, насколько это нормально или здраво, но я как будто впервые приняла все свое тело с горячей пылкой любовью к себе и к ненависти, которой я себя уничтожала.

Приятно было надеть свежее белье и чистую теплую одежду: джоггеры и мягкий белый свитер.

Кассий ждал меня в гостиной, явно довольный тем, насколько напуган Адам. Монстр листал один из маминых журналов и выглядел заинтересованным. Он поглядывал на моего брата.

– Ну что, какие у тебя желания, мальчик? – Кассий аж раздувался от удовольствия, и я видела черные волны, исходившие от него в виде ауры.

Интересно, каким его видит Вероника?

– Прекрати, Кассий, – вступился Филипп. – Он не виноват в том, что я дал ему ложные надежды. Я всего лишь не хотел, чтобы мою дочь принесли в жертву.

– Неужели? – спросила я, застыв на пороге. – Если бы не Кассий, так бы и случилось.

– Да, – ответил Кассий, – тогда бы и я сам погиб. Твоя жизнь должна была запечатать меня внутри. Это закон вселенной. Ты плюс, а я минус. Соедини нас – и будет пусто. Оба наших рода прокляты Вороном, жаждавшим всю силу земли, которую простому человеческому существу никогда не вынести. Но у пророчества есть и другая сторона. Если ты воскресишь меня, то, по наивным представлениям наших предков, можешь ”исправить”. Женщина регулирует мужчину, смягчает его природные инстинкты, заставляет его сердце желать не только крови. Твой отец понадеялся, что я воскресну тем же мальчишкой, каким был до смерти, и начну исполнять любые ваши желания налево и направо, но он не знал, что Ворон ошибся. Какой бы ты ни была, Ева, тебе никогда меня не обуздать, – он перелистнул очередную страничку журнала и внимательно смотрел на изображенного там мужчину. – Вот это мне подходит.

Я не успела заметить, в какой момент монстр стал выглядеть, как парень со странички. У Кассия теперь были собраны волосы в тугой хвост на затылке, белая шея вырезывалась из черного воротничка, пуговица которого была расстегнута, брюки, пальто и берцы были такого же черного цвета. На какое-то мгновение все мысли в моей голове попросту отключились.

– Подожди, – остановила я монстра, собиравшегося подняться из кресла. – То есть, если я умираю – умираешь и ты. А если я тебя воскрешаю, то спасаю от твоего проклятия? Исцеляю тебя?

– Это могло бы быть так, – согласился Кассий. – Но из нас двоих это ты – нуждаешься в спасении.

Не хотелось этого признавать, но он был прав. Я снова почувствовала себя слабой.

– А если я умру? Что будет с тобой?

– Я умру тоже. Умрет человеческая часть меня, если ты умрешь не по своей воле. Я держусь на силе твоей жизни и твоего желания.

– Но ведь рано или поздно я состарюсь. Рано или поздно мы оба исчезнем.

Кассий загадочно улыбался.

– Я даровал тебе бессмертие, дитя.

Я краем глаза посмотрела на Адама и на отца, подозревая, что им такого “подарка” не достанется.

– Но, – остановил монстр мой поток мыслей, – это только в том случае, если ты выберешь меня, а не своего отца.

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что тут нечего выбирать, как вдруг ощутила ту самую боль тоски по папе, боль неотвеченных сообщений и коротких гудков. Боль пустоты.

– Пойдем уже, – вместо возражений сказала я.

– Куда это? – отец уже поднялся с дивана.

– Без тебя, – злобно улыбаясь, ответил Кассий, толкнув брата обратно на диван.

– Мы гулять, – зачем-то поспешила оправдаться я. – В лес, хочу очиститься от всего этого.

– Ева, я прошу тебя подумать! – вдогонку крикнул отец. – Он в первую очередь убийца.

Я повернулась и устало посмотрела на отца, хотела сказать, что это он в первую очередь предатель, но промолчала.

Бросила короткий взгляд на Адама, который выглядел уставшим. Адама, который имел поразительное сходство с отцом, хоть и был похож на свою мать, и это я поняла только сейчас. Возможно, он так располагал меня к себе именно поэтому.

Еще раз смерив безразличным взглядом отца, я отвернулась и вышла в кухню, привалившись к стене плечом. В груди тяжело трепыхалось сердце, и больше всего на свете мне хотелось избавиться от чувств, мыслей, от бесконечной тревоги, сжиравшей меня изнутри.

Как я могу быть бессмертна, если я уже умираю изнутри?

Да, это так и ощущалось. Как умирание. Смерть, сопротивляться могуществу которой у меня совсем не было сил. Боль, под тяжестью которой я живу, невозможно передать никакими словами, она как черная огромная дыра, она разрастается внутри меня и душит своими корнями.

Мне уже не хотелось никуда идти, но и оставаться желания не было. Я молча подошла к своему пальто, не без содрогания заметила, что до него долетели брызги крови. С усилием заставила себя не смотреть на стену, возле которой меня вчера убили.

Я оделась, Кассий открыл передо мной дверь и, поклонившись, жестом пригласил на улицу.

– Не принимай слова Филиппа близко к сердцу, – утешил меня чудовище, как только мы вышли за пределы двора. – Он считает главной жертвой себя. Выдумал себе любовь, придумал, что ты на нее похожа, отказался проводить ритуал, который клялся провести, бросил тебя, считая, что теперь он точно взвалил на себя всю тяжеть бытия. А потом ему вдруг захотелось поиграть в бога и надоумить трех не оперившихся птенцов на использование черной магии. Чем он тогда лучше меня? Тем, что не пил человеческую кровь, чтобы жить? Тем, что Ворон не убивал его, обращая в посланника ночи?

Я не нашлась, что ответить, хоть и какая-то часть меня, еле живая, но все еще трепещущая при упоминании отца, снова шевельнулась, желая встать на его защиту.

– А тот ритуал, который мы провели вчера? – я смотрела вдаль, на вершины величественных гор, и все вокруг казалось мне нереальным. Я казалась себе нереальной. – Почему он не сработал?

– Я же говорил, – не смотря на то, что придется повторять снова, Кассий явно радовался, когда его о чем-то спрашивали. – Изначально ритуал должен был вернуть мне силы секвойи и поднять из могилы. В книгах Адама этого ритуала не было, там вообще почти ничего не было, все это дописал твой, прости, ваш отец, и подбросил мальчишке. Он знал, как зовут моего потомка, он знал, что вписав твое имя и имя твоего брата, он уже заставит всех поверить. Он просто не знал, кого Адам выберет четвертым, чтобы направить к Христине на обучение, поэто четвертого имени в списке юных отчаявшихся мечтателей и не было. Твоя кровь возвращала мне силы, но ты пожелала мне остаться внизу. Твоя сила духа невероятно велика, раз это у тебя получилось. Виновата в случившемся твоя боль, одиночество и раны, нанесенные тебе этой женщиной, Марией. Твое горе и отчаяние были выше твоей воли и вернули меня назад. Твоя кровь наполнила меня до краев и воскресила.

– Ты злишься на меня? – спросила я, не глядя на монстра, каждой клеточкой тела сжавшись в комочек страха.

Кассий остановился.

– Посмотри на меня, – ласково сказал он, а я послушалась. – Как я могу на тебя злиться?

– Не знаю, – я смотрела в дымку его серых глаз, и мне хотелось плакать от чувств, переполнявших меня. – Мне всегда кажется, что мне не показывают то, что чувствуют на самом деле. Из жалости.

Чудовище хмыкнуло.

– Я не лицемер.

Мы стояли у маленьких пушистых елочек, что росли у подножия елей побольше, которые, в свою очередь, делили пространство с совсем маленькими и гигантскими соснами. У меня снова закружилась голова.

– Ева, какая пора года твоя самая любимая?

Вопрос был странным и неожиданным.

– Весна, – без запинки ответила я. – Конец апреля. Мне тогда кажется, что, вместе с природой, оживаю и я сама.

– Меня завораживает ноябрь, – прогудел Кассий, пробираясь сквозь деревья, которые от его прикосновений покрывались инеем. – Эта зеленая уставшая влага, густой туман, проникающий в легкие, это… умирание… умиротворяют.

Я старалась идти точно за монстром, наступая на его покрытые изморозью следы, и чувствовала себя ближе к нему.

– Если мне не изменяет память, то мы почти пришли.

Кассий огляделся и хмыкнул.

– Они ушли.

– Кто – они? – спросила я и тоже осмотрелась.

– Здесь слишком много чужаков. Думаю, они ушли с полонин дальше в горы. Я про мавок. Или их всех переловил Чугайстер.

Я нахмурилась, но быстро расслабила лицо, чтобы не показать Кассию своего неведения. Тут же я вспомнила, что, перед тем, как приехать сюда, интересовалась местным фольклором и приблизительно помнила названия. Мавки – женщины без спины, а Чугайстер любит танцы. Про Кассия в интернете не было ни слова.

Я тут же достала мобильник, чтобы загуглить его имя.

Поисковик ответил мне десятком Кассиев, но ни один из них не был карпатским чудовищем.

– Почему о тебе никто не знает?

– Никто – это мир в этой маленькой коробочке? Это хорошо. Иначе бы люди давно осквернили и заполнили эти земли. Я хочу их очистить.

Это звучало страшно. Звучало так, как будто Кассий был готов сделать это любой ценой.

Вдалеке мне привиделись огоньки, похожие на те, что встречали меня у могилы Кассия.

– А вот и блуд, – заулыбался Кассий. – Если за ним пойти – пропадешь.

– Ты знаешь здесь всех? Э… обитателей леса?

Кассий хмыкнул.

– У нас с ними особая договоренность. До того, как меня загнали в могилу, я часто пил кровь не только людей, но и истинных горцев. Тех существ, которых вы называете мифами. Я бы сейчас был не прочь отобедать парочкой мавок, они задолжали мне за эти столетия. Сомневаюсь, что ты будешь в восторге, если я напьюсь человеческой крови.

– А в чем их выгода? – недоумевала я, проигнорировав последние слова. – Ты пьешь их кровь, а они что с этого имеют?

– Я их не убиваю. А мог бы отлавливать по одной и выпивать всю жизнь, что у них осталась после смерти. Они сами выбирают, кто станет жертвой, не приходится играть в догонялки и раздувать свое эго, жаждущее уничтожить все вокруг от одного только гнева.

– Но ты продолжал пить кровь людей?

– Ты не понимаешь. И, надеюсь, никогда не поймешь. Люди живые, а эти существа – нежить. Они стали такими не от хорошей жизни, и кровь их горькая, как полынь, почти не утоляет жажду, но преумножает силу. Выпив человеческой крови, сладкой, как мед, теплой, как парное молоко, я и сам становлюсь таким: мягким и теплым. Человечным, – монстр с тоской посмотрел на меня. – Однако и здесь есть свой минус: очеловечевшись, я сгораю в угрызениях совести. Это еще одна причина, по которой я готов остановиться на моих лесных друзьях, чтобы безумие и тьма не убили меня.

– То есть ты привел меня сюда, чтобы… поесть? – я встревоженно посмотрела по сторонам, переминаясь с ноги на ногу. – Сомневаюсь, что хочу это видеть.

– Придется привыкнуть, Ева. Если только конечно ты выберешь меня.

Монстр пошел дальше, а я осталась, приросшая к земле корнями его слов. Мне все больше казалось, что я становлючь участницей какой-то жестокой игры, и если я начну играть по ее правилам, я по итогу останусь ни с чем. Так говорил мне мой рассудок, а сердце… сердце тянулось и рвалось вслед за Кассием, хотело догнать его, упасть в его объятия и сказать ему обо всем, что я чувствую.

За пять лет я строго обучила себя следовать за тем, что говорит мне рассудок. Даже если это было во вред или лишало меня возможности что-либо чувствовать и жить полноценной жизнью.

Но иногда рассудок говорил мне, что я должна причинить себе боль. Я более чем уверена, что именно холодная и бесчувственная часть меня была способна взять лезвие и провести четкую линию, прижав его к коже. Эмоциональная часть меня себя в основном жалела.

– Кас! – крикнула я вдогонку и побежала за ним, спотыкаясь о корни. – Постой!

Он остановился и повернулся ко мне, а его лицо расцвело в улыбке.

– Я выбираю тебя, – я смотрела на него снизу вверх, он так хорошо вписывался во все вокруг и одновременно был таким чуждым земной жизни, что мне закружилась голова еще больше, чем она кружилась, когда я смотрела на сосны. – Тебя. Я чувствую, я… ты… я тебя…

Он вскинул кверху ладонь и остановил меня.

– Мавки.

Чудовище хищно улыбалось и, казалось, совсем не заметило того, что я хотела ему сказать.

Из-за деревьев, мелькая между елей и сосен, выглянули девушки. Бледные, сверкающие своей белизной, которая делала их полупрозрачными, невесомыми. Они смотрели на нас, и от их взглядов леденело все изнутри.

Светящиеся изнутри лунным светом силуэты замерли в пяти метрах от нас. Одна девушка вышла вперед с высоко вздернутым подбородком.

– День добрый, Кассий, – она обращалась только к нему, даже и не глядя на меня. – Не думала, что ты вернешься.

– А ты все также бледна и прекрасна, – имени он не назвал. Наверное, ни у кого из них не было имен. – Ева воскресила меня.

Красные, как будто заплаканные, но сверкающие любопытством, глаза мавок воззрились на меня.

– Ева, – повторила девушка, что была ближе всех, с неизъяснимой грустью. – Они не убили Еву?

В ее тоне было что-то такое злое и страшное, полное ненависти и неприязни, что я вынуждена была отступить на шаг назад.

– Она под моей защитой. Теперь она – хозяйка.

Мавки склонили головы, но по ним было видно, что делают они это с неохотой.

– Займите чем-нибудь дитя, пока я буду занят. Дайте мне молодых, посвежее.

– Наши ряды давно не пополнялись, – довольно улыбнулась бледная красавица. – Мертвых младенцев нынче днем с огнем не сыщешь. Женщины больше не умирают сами по себе. Сплошная тоска.

– Тогда я выберу сам.

Кассий ушел вглубь леса с тремя мавками, остальные играющим хороводом окружили меня. Их было десять.

– Почему “живая” не живее нас? – сказала одна мавка своим сестрам и они засмеялись, и страшный смех их эхом отразился от верхушек деревьев. – Почти что нечисть, а имеет честь называться человеком, несправедливо,

Сердце мое упало. От их красоты исходила угроза, цепляющая за живое опасность.

– Бедная сиротка, – подхватила другая, – ты можешь стать одной из нас.

– Я не сирота! – воскликнула я, переводя голову из стороны в сторону, пытаясь уследить за хороводом фарфоровых тел.

Девушки рассмеялись и начали еще быстрее кружиться вокруг меня, одна за другой касаясь то моих рук, то волос, с каждым прикосновением вторя самим себе.

– Бедная Ева.

– Совсем-совсем одинешенька.

– У нее нет матери.

– Отец приносил ее к нам, но не дал забрать!

– Лжец, ее отец лжец!

– Сиротка! Сиротка!

– Хватит! – закричала я, расталкивая локтями головокружительный тошнотворный хоровод, и упала коленями на мох, испуганно посмотрела на нежить. – Кассию это не понравится.

Девушки расхохотались.

– Она думает, будто ему есть до нее дело.

– Бедняжка.

– Не пройдет и недели, как ты ему наскучишь.

– Его сердце холоднее горных вершин, – мавки снова завились вкруг меня хороводом, пышные груди их мягко покачивались, вторя манящим движениям, лица их осветились ребячеством, восторгом и наслаждением.

– Рано или поздно он устанет от твоей боли.

– А боль не кончится.

– Никогда не кончится, – шелестели они.

Я закрыла лицо руками, потому что от мельтешения в глазах мне уже хотелось свалиться на землю, не то что подняться на ноги и уйти прочь. Девушки издевались надо мной, что явно не входило в планы Кассия по знакомству меня с лесом.

– Он сказал, что мы вместе будем править вершинами гор, – прошептала я, глядя в землю. – Он даровал мне бессмертие.

Хоровод остановился. Стало тихо, а после хохот прогремел надо мной еще хуже прежнего.

– Править!

– Я не ослышалась?

– Ха–ха, бессмертие для “неживой”! Я бы на это посмотрела.

– Неужели ты и правда думаешь, что горы могут подчиняться хоть кому-либо? Невозможно править тем, что отродясь свободно.

– Ты будешь одна, совсем одна! И ему не будет до тебя дела!

Мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Тело затряслось от волны поднявшейся из глубин груди тревоги. Я начинала терять самообладание и мысленно воззвала к Кассию.

– А нуй! Кысш, окаянныя!

Это был не Кассий. Я подняла голову и только и успела заметить, что силуэты с простреленными насквозь спинами, в страшной откровенности которых алели сверкавшие спекшейся кровью внутренности.

Прямо передо мной стоял до невероятного высокий старик, с длинной седой бородой, немного сгорбленный, нельзя было различить, где кончались волосы и начинались его белые, похожие на овчину, одежды. Он дружелюбно улыбался, глядя на меня сверху.

– Ефа, мое прекрафное дитя, – старик протянул мне свою широкую ладонь и помог подняться.

– Чугайстер, – догадалась я.

Его огромные голубые глаза просияли.

– Так, Чугайфтар, милая, фсё так. Эти бефтии крепко тебя напугали? Уф, я б их фсех переловиф бы. Надвое и ф рот!

– Они… думаю, они не пугали меня, а пытались отомстить за Кассия. За то, что он вернулся.

– Каффий вернуфся? Мой милый фтарый друг! Я фзнал, я чуфстфофал, фто это он! Фгде же он?

– Тут, Дед, Лесной человек. Я здесь, – от сердца сразу отлегло, я почти рванула с места к Кассию, как только услышала его голос.

Чугайстер тоже обрадовался и быстро заплясал на месте.

– Эти прокляфтые бабы! Эти мафки хотели обидеть нашу дефочку, но я не дал! Я их фсех распугаф! – с гордостью сообщил старик.

– Ева, ты в порядке? – Кассий подошел ко мне, покачал головой, увидев влажно-зеленые следы мха на одежде. – Они у меня попляшут.

– Уже наплясались… – едко подметила я.

– Что ж ты их не съел, а? – уже шутливо обратился монстр к лесному духу. Он явно был рад встрече.

– У наф пакт. Наф офталось офень мало. Офжидаем луфчих фремен, тогфда и будем жить как раньфше.

– Я хочу, чтобы “новые” люди ушли. Хочу возродить мольфаров и вернуть хребту былое величие. В перспективе у меня очищение планеты. Мы будем править миром, а не жить в его тени.