Текст книги "Последствия одиночества"

Я прекрасно знала, что одних таблеток мало, и врача в дополнение к ним тоже недостаточно. Нужен близкий человек, в детстве это значимый взрослый, вовлеченный в тебя, поддерживающий, понимающий. У меня не было такого даже когда мать была доброй. Видимо, подсознательно я все же не чувствовала в ней чего-то родного и настоящего.

Самым значимым человеком всегда был отец, но он был эмоционально недоступен, что посеяло во мне зачатки одиночества. С возрастом ощущение отчужденности и отсутствия места в этом мире только росло, а дыра во мне становилась все больше и все голоднее. Уход отца, потеря друзей из-за депрессии, смерть бабушки, самоповреждение, агрессия матери, не способной принять и понять мои шрамы, ее стыд за то, что я такая слабая, страх, что она несет ответственность за мою жизнь, психотерапевт, мамина подруга, работавшая на ее сторону, а не на мою, пытавшаяся сделать меня удобной для окружающих, а не для меня самой.

Одиночество росло, и чем больше я оставалась одна, тем страшнее мне было, наконец, кому-то открыться, показать себя настоящую, потому что я чувствовала себя прогнившей чернотой в этой бесконечной пустоте, которую невозможно наполнить. Я чувствовала себя обузой. Особенно для мамы. Страх, что моя боль никому на самом деле не нужна, что никто не выдержит меня и хотя бы не стерпит, засела в голове настолько прочно, что это заставляло меня ненавидеть себя все больше и больше за свою ничтожность.

Весь этот внутренний страх и неуверенность заставляли меня подавлять то, что казалось мне в себе единственно настоящим: боль и пустоту. Каждый раз меняя школы я притворялась несуществующей версией себя, веселой и разговорчивой, выскочкой, старалась заполнить дыры чужим вниманием, но это только заставляло дыры превращаться в войды. Это заставляло меня еще больше терять грань, где я уже не могла понять, кто есть я на самом деле. Что из всего моего притворства настоящее?

Я убивала себя настолько сильно, что, стоило только мне прийти домой, как я начинала неконтролируемо рыдать, злиться, ломать вещи, искать любые способы причинить боль себе, лишь бы избавиться от этого мерзкого липкого ощущения, что я в ловушке, что все ненастоящее, что выхода не существует. Точнее, успокаивала себя тем, что, хвала небесам, смертна, хотя даже в этом возникали сомнения.

Иногда самоконтроль внезапно кончался, и тогда я ввязывалась в драки, особенно, если кто-то отпускал шуточки о моих шрамах или заставлял меня вспоминать и чувствовать то, что я закапывала в себе месяцами. В моменте я никогда не осознавала, что дерусь, могла опомниться только, либо сидя на ком-то, рассматривая свои сбитые до крови костяшки, либо когда меня оттаскивали всторону.

Из-за этого я и меняла школы так часто. Потом мамина подруга выписала мне миллиард таблеток, все с разными названиями, но с одной целью: обезопасить окружающих от меня, когда на самом деле в спасении нуждались не они, а я.

Забавно, как во мне умещались сильнейшие эмоции наравне с ощущением немоты, неспособности выразить их.

Кассий назначил наше чёрное венчание на закате. Он сказал, что я могу позвать друзей, но мне эта идея показалась не самой удачной, потому что на подсознании я продолжала ожидать подвоха. Если я не могу спасти себя, то я спасу хотя бы их.

Аглая проснулась. Складывалось впечатление, что пока она спала, там, в ее голове, прошла целая жизнь. Мы с Вероникой сидели на ее постели, обнимая ее, и эти объятия были мне приятны. Я была рада тому, что Гуля снова с нами. Я была рада, что мы вместе и мы в порядке.

– Адам, – я отстранилась от девчонок и обратилась к брату, – ты умеешь водить машину?

– Да, права у меня есть. Что тебе нужно?

Какое-то мгновение я боролась с собой, потому что мне очень не хотелось оставаться одной, но это была необходимая мера.

– Вы должны уехать, – серьезно попросила я, – и как можно скорее.

– А ты? – первой спросила Вероника.

– Я должна остаться. Тогда все будут в безопасности. Я не могу предать Кассия.

Адам разозлился, это было видно по тому, как сузились его глаза и сжались зубы.

– Я никуда без тебя не поеду, – сказал он.

– Вам необходимо уехать за пределы гор, туда, где ещё нет его власти. Я сделала свой выбор.

– Почему ты тогда лишаешь выбора нас? – не мог успокоиться парень.

– Адам, – я на время сковала сердце в лед, чтобы не почувствовать боли от того, что сейчас скажу брату. – Отбрось эти глупые геройства, успокой свій юношеский максимализм, наконец. Это не игра, и ты уж тем более не главный герой, который в конце выживет и победит зло. Жизнь хорошо научила меня, что кровное родство ничего не значит, так что если ты сейчас так яро защищаешь меня только потому, что я твоя сестра – я в это не поверю. Да, я жестока, но я не хочу потом винить себя, если с вами что-нибудь случится. К тому же, ты не спросил у остальных, придерживаются ли они твоих порывов жертвовать собой.

– Знаешь, я бы уехала, – тихо призналась Аглая.

По глазам Ники, сидевшей справа от нее, тоже было видно, что она хочет того же. Уехать и забыть. Я бы и сама уехала, но эта привязанность, эта связь была крепкой, и я не хотела быть сильнее ее. Я хотела поддаться слабости.

– Хотите уехать – уговорите Еву, – поставив ультиматум, Адам вышел из комнаты и хлопнул дверью.

Этот звук больно отразился у меня под ребрами, заставив сжаться все внутри в комочек.

– Я понимаю тебя, – мягко коснулась моего плеча Вероника. – Я поговорю с ним. Мы ведь будем на связи? Ты хоть иногда заряжай свой мобильный…

– А что с твоей жаждой? – я старалась не показывать того, как сильно на самом деле я в них нуждалась.

– Не знаю, как-нибудь справлюсь. Охотиться не так сложно, если думать о том, что почти все люди так или иначе убивают животных для пропитания. К тому же, после вчерашнего медведя голод я до сих не чувствую.

– Какая ещё жажда? – недоуменно смотрела на нас Аглая. – Какой медведь?

– Я… – Вероника замялась и, вместо всех слов, просто подняла верхнюю губу, похваставшись острыми, как бритвы, зубами.

– Я не понимаю, – рассеянно заморгала Гуля.

– Она вампир.

Я думала, что девушка испугается или, хотя бы, из чувства самосохранения, отстранится, но она наоборот наклонилась к губам Ники и с энтузиазмом пыталась разглядеть клыки со всех ракурсов.

– Круть! – Аглая была возбуждённой. – Я тоже хочу! Обратишь меня?

– Поверь, – с присущей ей ностальгической грустью попыталась заверить Вероника. – Ты этого не хочешь.

– Быть бессмертной? Убивать мудаков? Ты шутишь!

– Что значит убивать?.. – глазки девочки-куклы наполнились таким ужасом, как будто в мире не существовало смерти.

– То и значит, – мечтательно ответила Аглая, гордо вздернув подбородок. – Насильники, убийцы, изменщики, – на последнем слово Аглая особенно сделала акцент. – Все понесут наказание. Я могла бы сделать мир лучше. Я бы справилась с этим!

Мне эта мысль отчасти нравилась, но мне совсем не нравилась мысль, что Ника укусит Аглаю и будет пить ее кровь. А вдруг она не остановится?

Однако Аглая такой человек, что, если она что-то задумала, то точно не отступится добровольно, поэтому пришлось брать все в свои руки.

– Кассий сказал мне, что только старшие вампиры могут обращать. Те, кому больше ста лет. Яд вызревает целое столетие, – соврала я.

Аглая поникла. По ней было видно, что с Кассием она встречаться уже никогда не захочет.

– Отец оставил мне свою кредитку, – продолжила я свою старую мысль о том, что им нужно бежать без оглядки. – Средств на первое время там хватит с головой, думаю, у ваших…

Я замолчала. Хотела сказать, что они могут вернуться домой и взять деньги своих родителей. Родителей, которых, скорее всего уже нет в живых. Вероникиных точно.

– Мы найдем деньги, – Вероника нежно коснулась моей руки. – Не беспокойся, я поговорю с Адамом. Все будет хорошо.

Возле двери она ещё раз обернулась:

– Если ты доверяешь Кассию, тогда причин для беспокойства у меня нет. Я знаю, какой неубиваемой может быть любовь, как сильно она затмевает разум, но… Но если этот самый разум иногда всплывает со дна на поверхность и кричит, что что-то не так, нужно постараться отключить сердце и принять решение рационально.

Вероника вышла.

– Полюбила чудовище, значит? – Аглая печально улыбнулась и встала на ноги, сладко потягиваясь. – Надеюсь, тебе не ждёт такое же разочарование, как всех нас. С другой стороны, вдруг неожиданно для самой себя я осознала ценность собственной жизни. В какой-то степени Кассий мне помог.

– Я понимаю, что есть риски, – я любовалась красивым телом Аглаи, одетой в одну больничную сорочку, с синяками от капельниц на смуглых руках. – Поэтому и хочу, чтоб вы уехали. На случай, если кто-нибудь захочет меня шантажировать или, вообще, будет ревновать.

– Ты уверена, что справишься здесь одна? Да, у тебя есть монстр, но один человек не способен заменить весь социум.

– Не переживай. К одиночеству я привыкла.

***

Я приготовила ребятам в дорогу бутерброды и кофе. Сейчас я стояла с пакетом в руках, наблюдая, как Адам психовал, складывая вещи в багажник. Он со мной не разговаривал.

– Мы позвоним тебе, как только выедем из Закарпатья, – Ника обняла меня.

Забавно было наблюдать, как у Адама и Аглаи вылетали изо рта и носа крохотные туманные облачка пара, а у Вероники нет. В моих объятиях сейчас была крохотная смертоносная и безобидная с виду девочка.

Насколько правильно отправлять их отсюда? Справится ли Вероника со своей жаждой?

По крайней мере, Кассий теперь не может им навредить. Если, конечно, его амбиции не вырастут до имперских и он не решит захватить весь мир. Надо будет сделать все, чтобы этого не случилось.

Как же я ненавидела ответственность!

Девочки попрощались со мной и сели в машину. Веронику посадили спереди, надёжно зафиксировав ремнями безопасности, хотя вряд ли бы это помогло, проголодайся девушка. Конечно, перед отъездом Ника еще раз поохотилась, чтобы наверняка, но я все равно не могла избавиться от тревожности. Аглаю мы решили отправить на задние сиденья, на которых она тут же разлеглась, потому ещё чувствовала слабость.

Адам стоял у открытой передней дверцы и сверлил меня взглядом. Он явно чего-то ждал.

– Прости.

Больше мне сказать было нечего.

Я обошла машину и молча обняла брата.

– Надеюсь, мы с тобой ещё увидимся.

Он меня не обнял. Посмотрел ещё строже и так же молча сел в машину. Весь в отца.

Я ждала. Ждала даже тогда, когда утробно зарычал двигатель, тогда, когда машина двинулась с места и скрылась за поворотом.

Я простояла глядя вдаль ещё несколько минут, погрузившись в тоскливую голодную пустоту за ребрами. Одиноко. По-страшному одиноко.

В этом настроении я побрела домой, где мной постепенно начала овладевать тревога. Радостная тревога, но от нее все равно было нервно и тошно.

В моей комнате на кровати лежало белое платье и сверху на нем записка. От Кассия.

«Буду счастлив видеть свою нареченную, облаченной в свет и чистоту, какими она сама является. Чугайстер заберёт тебя в 16.00 по вашему времени и приведет ко мне. Не беспокойся, я позаботился о том, чтобы тебе было тепло».

Кассий.

Сейчас было два часа, а значит, мне осталось всего ничего.

Я пошла в душ и впервые за долгое время использовала лезвия бритвы по назначению. Обмазалась всевозможными кремами, уложила кудри и начала танцевать перед зеркалом под любимую музыку.

Мне очень нравились мои побелевшие передние пряди, поэтому я выпустила их вперёд и обрадовалась отражению ещё больше.

Не терпелось надеть платье.

Оно было необыкновенное. Сотканное из мелкого кружева, очень нежного. Кружевные цветочки расползались от груди вверх, к шее, закрывая горло и руки до самых запястий. Плотно прилегающие ткани чуть ниже талии шли уже свободно, ниспадая до самых кончиков пальцев ног и тянулись позади шлейфом ещё на два метра. Я смотрела на себя в зеркало и ликовала от восторга, не веря в свое счастье.

В семнадцать лет уже невеста. Навсегда.

Мне показалось, что я выгляжу слишком бледной, поэтому решила подкрасить глаза и губы, подрумянить щеки.

Давно не пользовалась косметикой. С самого переезда. Понравится ли Кассию? Мне нравилось.

Мысли мои теперь казались мне хаотичными и рваными, волнение поглощало меня с головой, но волнение это было сладким.

Оставалось уже полчаса, а я сидела под дверью на стуле, все ещё с музыкой, потому что тишина давила на меня.

Страх был, но было и радостное предвкушение. Я всегда считала, что рядом остаются только те, кто должен остаться. Хотелось бы сделать вид, что мне все равно, но это было не так. Чем дольше я сидела, тем больше думала о том, что на заднем дворе закопана мать, о том, что тройка друзей может проехать мимо того места, где Кассий убил моего отца. Думала о том, что мне бы сейчас не помешал человек, который бы вставил мне мозги, помог выбраться из смертельной ловушки. Если я становлюсь Кассию женой, это означает, что я прощаю ему всю пролитую кровь? Даже если он в этом не виноват, это, должно быть, неправильно? Да и как можно быть не виновным в подобном?..

Интересно, я хоть когда-нибудь смогу позволить себе быть счастливой хотя бы на мгновение?

Я вышла к Чугайстеру едва ли завидев его в окне, наскоро обувшись и набросив пальто.

– Милая Ефа, – старик добродушно улыбнулся и присел на одно колено, дав возможность себя обнять. – Ты прекрафна, как натсяло мая. Фтобы отпрафиться дальфе, нам нужно фначала фойти ф лес, фтобы я фмог перепрафить тсебя в целофти.

Я радостно улыбнулась деду.

Начался сильный снегопад, мгновенно одевавший деревья в белые бархатные наряды. Я влюблялась в это место все больше и больше. Может, вечность не так и страшна, если проводишь ее в таком месте?

Не успели мы войти в лес, как дорогу мне перегородила мама-мавка. Меня поразило, что она не боится Чугайстера, от которого мне пришлось ее загородить.

– Я хочу поговорить с дочерью наедине, – упрямо заявила она, а тон был как у капризного ребенка.

– Ефа не тфоя дотч, – Чугайстер послушно стоял позади меня.

– Я вырастила ее. Она моя, – спокойно ответила мертвая красавица.

– Оставь нас, я позову тебя, – попросила я и старик исчез.

Я смотрела на мать, испытывая тихий ужас, потому что ее присутствие редко было комфортным, а теперь, когда она одна из лесной нежити, о которой складывались целые легенды, мне становилось совсем не по себе.

– Пожалуйста, – обратилась я к ней, – не порти хотя бы этот день. Умоляю.

Мама улыбнулась одними только губами, и выглядело это жутко. Уж лучше бы не улыбалась вовсе.

– Весь лес насмехается над тобой. Спорят, нарушит ли Кассий клятву уже сегодня или все-таки продержится несколько дней?

– Я прощу его. Я уже заранее простила ему все.

– Это всего лишь слова, – мать начала нарезать круги вокруг меня. – А что, если он не даст уехать твоим друзьям? Что, если та маленькая блондиночка уже прикончила остальных, пытаясь сделать подобными себе, только вот не сумела вовремя остановиться? А? Что тогда? Знаешь, зачем ему это белое платье? Чтобы взять тебя Ева, очернить, и ты ничего не сможешь сказать против.

– Знаешь, – пожала я плечами, – я так рада, что ты мне не родная мать. Это знание приносит мне невероятное облегчение. Не понимаю только, как ты могла так резко изменить свое ко мне отношение.

– Ты просто не помнишь, – мавка снова встала напротив меня, скалясь своим хищным ртом. – Вспышки агрессии со мной случались и когда ты была совсем малышкой. Иногда мне хотелось утопить тебя в ванной, чтобы Филипп вспомнил, каково это – когда некого больше любить. Я получала удовольствие, когда ты отказывалась есть приготовленную мной еду, и я могла наказать тебя, запрещая есть весь оставшийся день. Ела потом что угодно, как миленькая! А делать тебе больно, пока расчесываю твои волосы! Дергать тебя за плечо, заставлять мыться в слишком горячей или холодной воде, обрезать тебе ногти до крови…

– Зачем ты говоришь это? – внутри все заледенело от ужаса, но в то же время и облегчения, потому что я всего этого не помнила.

– Не хочу, чтобы ты думала, будто бы я когда-либо тебя любила. Я мечтала о своем ребенке, и он мог бы быть у меня, если бы не ты и это твое черное отродье!

– Я не понимаю…

– Я была беременна. Твой монстр убил не только меня. Он убил ни в чем не повинного ребенка.

Захотелось срочно прислониться к чему-нибудь спиной, потому что по телу разлилась неприятная слабость.

– Может, он не знал?.. – попыталась я.

Мать снисходительно на меня посмотрела. Конечно, он знал. Он не мог не знать.

– Поэтому я уходила на работу так рано и возвращалась позже. У меня был здесь мужчина, но и он теперь мертв, твой монстр высосал всю его кровь! Из-за вас обоих я застряла здесь, в вечных сожалениях о случившемся, в вечной боли от несбыточного и в бесконечном одиночестве, а ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое? Это ты виновата. Ты. И никто больше. Все это твоя вина.

Я закрыла уши руками и попятилась, но споткнулась о шлейф платья и почти упала, только вот меня подхватили родные любимые руки.

Кассий. Кассий, вложивший мне в руку нож, который я применила, даже не успев опомниться, даже не осознав ни единой своей мысли в тот момент.

Мавка смотрела на меня сумасшедшими глазами, я стояла совсем вплотную к ней, и чувствовала, как с лезвия, вниз по рукоятке на мою руку стекает ледяная кровь.

– Другого я от тебя и не ожидала, – почерневшие от крови губы в последний раз расплылись в жуткой усмешке, и мама навсегда исчезла.

– Ева, не говори ни с кем из мавок, – будничным тоном попросил Кассий. – Они злы, коварны и бессердечны. Они только и умеют, что лгать и притворяться теми, кто тебе дорог, чтобы причинить боль.

– Ты хочешь сказать, что это была не ма… не Мария? – я часто заморгала, рассеянно рассматривая черную кровь на клинке и своей ладони.

Черные капельки забрызгали пальто, но платья не задели, и то, что я сейчас думала об этом, пугало меня еще сильнее того, что я только что сделала.

– Нет. Это была не она.

– И у нее не было ребенка, которого ты убил?

– Нет. Я не трогаю детей.

Я еще раз огляделась, чтобы убедиться, что мы только вдвоем, и крепко обняла Каса.

– Почему ты пришел? Я думала, Чугайстер…

– Он позвал меня. Не переживай об это      й крови, она ненастоящая. Твоя мать мертва, а дважды никто не умирает, – почему-то, его беспечный тон заставлял меня верить в то, что чудовище мне лжет, а само тихо наслаждается тем, что я сделала по его воле.

Я суетливо отбросила клинок и робко посмотрела на него.

Кассий нежно коснулся моего лица и сам расплылся в улыбке.

– Ты удивительная, Ева. Удивительно прекрасная, – он поцеловал меня в лоб. – Ты готова? Мы отправляемся на Говерлу. Нет ничего прекраснее на закате, чем вид с самой высокой горы украинских Карпат. Снимай пальто, оно больше тебе не пригодится.

– Моя нежная лилия, – расплылось чудовище в ласковой улыбке, увидев меня в одном платье. – Ты выглядишь как самый благословенный сон.

***

Кассий был прав. Мы стояли, рука об руку, любуясь закатом с вершины горы. Внизу, будто синее беспокойное море простирались вдаль хвойные деревья, чуть выше по склону море становилось лиловым, а у вершины и наших ног горело розовым пламенем.

Кассий в этом свете был красивее, чем когда-либо мог бы стать человек. Он был точно Люцифер до падения, потому что мне так и хотелось безостановочно говорить ему, что он самый прекрасный божий ангел. Я смотрела на лучи солнца, отражавшиеся в любимых серых глазах, и плыла в волнах весеннего океана, который образовался из мартовской капели.

У Кассия сейчас были добрые глаза.

Несмотря на то, что мы были высоко в горах, окруженные толщей снега, холодно мне не было. Мне казалось, что сейчас меня греет доброе майское солнце.

Счастье во мне было подобно этому самому солнцу.

А что, если Кассий сейчас здесь со мной только потому, что хочет доказать высшим силам, что сильнее их воли? Что, если я только инструмент для исполнения его желания?

– Как красиво… – сказала я, чтобы отвлечься от надоевших переживаний.

– Прекраснее здесь только ты, моя нежная лилия. Моя хрупкая Ева.

Кассий притянул меня к себе и нежно поцеловал. Его дыхание сбилось еще раньше моего, пальцы все крепче впивались в тело, притягивая меня к себе, пытаясь будто бы разорвать меня на части. Я остановила поцелуй, чтобы посмотреть в его глаза.

Как раз в это время последние лучи солнца скрылись за безграничными волнами горного горизонта. Глаза Кассия отразили их и налились кровью. Глаза Кассия потеряли человечность.

– Кас?.. – не без испугала прошептала я.

Он смотрел на меня, а сосуды на его лице темнели, проступая через кожу.

– Теперь ты моя перед всеми духами Вселенной. Теперь я имею право на твою плоть. Отдай мне свою плоть, Ева.

Он пугал меня и завораживал своей властностью, беспроглядной чернотой своих желаний.

– Я… ты голоден? Ты хочешь моей крови? – вопрос даже и мне самой показался слишком наивным и глупым сразу после того, как был задан.

Монстр молчал, только будто надувался с каждым вдохом и наполнялся тьмой.

– Ты хочешь моей крови? – повторила я.

– Я, – Кассий жадно дышал мне прямо в шею. – Хочу. Тебя.

– Я боюсь, – я тщетно попыталась отстранить чудовище от себя, когда до меня, наконец, дошло, чего именно он хочет. – Я… точно не здесь. Кас, стой, послушай…

Я боялась даже попятиться, потому что могла зацепиться за платье и упасть, поэтому только несмело пыталась отстранить руки чудовища.

– Я должен пролить здесь твою кровь.

– Ты… убьешь меня?! – я все же сделала шаг назад, но без происшествий.

Возможно, в глубине души я надеялась на то, что он меня убьет, и все на этом будет кончено.

– Я хочу пролить здесь кровь твоей невинности, что будет означать нашу связь, нашу победу над эгоистами свыше, – он хотел снова притянуть меня к себе, но я выставила руки перед собой.

– Нет! – воскликнула я. – Ты сам сейчас ведешь себя как эгоист! Я не хочу! Ты меня не слышишь? Не хочу!

– Мои уши тебя слышат, но услышать не хотят, – Кассий продолжал страшно на меня смотреть. Страшно голодно.

– Если ты не услышишь, я спрыгну с этого обрыва справа от меня.

Я удивилась своим словам, наверное, еще сильнее, чем Кассий, и эта мысль вдруг показалась мне единственным выходом.

Ко мне и раньше часто приходили подобные инсайты, появлявшиеся беспочвенно и из ниоткуда. Чаще, когда мне казалось, что другого выхода не существует.

А существует ли он сейчас?

– Не глупи Ева, – монстр криво улыбнулся, сосуды, покрывавшие уже не только лицо, но и шею, посветлели, стали еле заметными. – Мы оба знаем, что ты на это неспособна.

– Способнее тебя, – холодно ответила я, вдруг почувствовав к Кассию ненависть.

Ни одно живое существо в здравом уме не смогло бы терпеть то, что уже терплю я, но ведь и ум у меня не «здравый».

– Кас, – я коснулась щеки монстра, надеясь, что лицо его теперь совсем просветлеет, но оно снова налилось кровью. Кровью желания. – Кас, опомнись. Ты ведь любишь меня. Давай мы просто решим, как мы будем дальше. Дай мне время подумать, в конце концов.

– Ты моя нареченная, – упрямо процедило чудовище сквозь зубы. – Это твой долг.

– А какой долг у тебя? – разозлилась я. – Пугать меня? Пренебрегать мной? Потом извиняться, быть лучшим мужчиной на свете, уважающим мои личные границы, чтобы потом снова растоптать их и причинить мне боль? Это твой долг?

Кассий упал на колени, сжав в кулаки комья снега.

Это было больше, чем я могла бы вынести. Его переменчивость пугала меня настолько сильно, что, наверное, я бы сошла с ума всего за несколько месяцев таких эмоциональных американских горок.

– Я не смогу прощать тебя каждый раз, как ты делаешь это, —собрала я остатки воли в кулак. – Ты говоришь, это все тьма, что это она тобой управляет и заставляет вести себя так, будто я ничего для тебя не стою. Хочешь, я расскажу тебе, что такое настоящая тьма? Хочешь, я подтвержу, как тяжело с ней бороться?

Снег таял под его большим телом, Каса трясло, и меня это пугало, нет, приводило в первобытный ужас, но я решила, что слабину не дам. Только не снова.

Какая-то часть меня продолжала верить, что все еще возможно исправить, просто поговорив.

– Тьма – это когда ты смотришь, как у тебя из запястий течет кровь и улыбаешься. Тьма – это радоваться тому, что оттолкнула всех, осталась одна, потому что не сможешь никому навредить. Тьма – это одиночество, это отсутствие тех, кто тебя поймет, тех, кто умеет тебя слышать! Тьма – это беспросветная ярость, от которой мне хочется убивать, смотреть, как я причиняю другим боль, видеть их кровь, разбивать их головы о стены и радоваться, радоваться, потому что не только твоя собственная кровь заставляет тебя чувствовать себя живой, но и чужая. Тьма – это представлять, что твоя мать в угрызениях совести вышибла себе мозги за всю причиненную тебе боль. Тьма – это перманентное желание нести боль, чтобы не чувствовать ее самой, но я держусь! Максимальное зло, которое я причиняла другим – разбивала носы детям в своем классе, но они этого заслуживали. Я держусь! И я все это время держалась не ради любви, не ради близких, а ради всех вокруг, потому что я не хочу быть чудовищем. Я знаю, что я чудовище, я знаю, что я невыносима, пуста, черна, больна, покрыта уродливыми шрамами, но я, блять, не хочу причинять боль! Ты слышишь меня?! Ты слышишь?!

Я упала на колени и закричала во все горло от боли, которую сама запрятала в глубины себя, и сама же вскрыла. Отчаянный уродливый, как и моя боль, вопль, разнесся эхом над вершинами гор, и мне показалось, что горы застонали, отразив его, дрогнули под его тяжестью.

– Мы такие одинаковые, – Кассий поднял на меня свои глаза, из которых лилась черная, как нефть кровь. – Есть только одно отличие. Ты хуже меня.

Казалось, монстр уже не может сделать мне больнее, но он только что так сделал. Я упала лицом в снег, еще раз закричав, но уже в мягкую ледяную подушку.

Когда я снова подняла лицо, почувствовав освежение от эмоций благодаря ледяному онемению, Кассий продолжил:

– Ты готова была бы убить меня ради сохранности мира, а я буду готов уничтожить мир, чтобы спасти твою жизнь.

Я не знала, что мне на это ответить, ведь он, в сущности, был прав.

– Мы обречены, Кас… – отчаянно прошептала я, снова задыхаясь в слезах, забыв, как нужно вдыхать воздух так, чтоб он не застревал комом в горле.

Я окинула горы взглядом. Печальный вид. Без солнца здесь слишком тоскливо и тревожно. Без солнца здесь нет надежды.

– Если я останусь, что будет дальше? Какие у тебя планы на… на вечность? – в который раз отчаянно попыталась я спасти себя, и, наверное, с моей стороны это было эгоизмом, по крайней мере, так я себя и ощущала.

Я молилась, чтобы Кассий ответил правильно.

– Я король Карпатского хребта, а ты моя королева, – просто ответило чудовище.

– А дальше? Я умоляю тебя об искренности.

– Я помню себя мальчишкой, – Кассий смотрел на горы. – Помню Ворона, назвавшегося моим отцом, помню, какой несправедливой мне казалась тогда жизнь, какими жестокими были люди. С тех пор прошли сотни лет, но лучше не стало. У людей появились когти, у людей появились ракеты, людей покинула человечность. Я бы изменил эти порядки. Я бы сделал мир правильным, вернул бы планете былое величие, в дни, когда газы и отходы не отравляли почву и воздух, в дни, когда горы трупов не гнили на дорогах, в дни, когда человек был подвластен природе, а не наоборот. Я уже очистил это место. Оставил только детей, за которыми теперь приглядывают мавки, но это временно. Скоро я очищу весь мир.

Кассий безумен, но как же он горит тем, о чем говорит! Были ли приливы его доброты просто тем, что он выпил очень много человеческой крови? А может, именно из-за нее тьма и взяла вверх, может, мне уже никогда не добраться до того Кассия, которым он был вначале?

– И как ты намереваешься это сделать? – поинтересовалась я, заранее зная, что его ответ мне не понравится.

– Я бы уничтожил их ракеты, потопил корабли, превратил заводы и технику в прах. Я намереваюсь уничтожить эту цивилизацию и построить ее заново, построить ее правильно, вернуть человека природе. Люди не боги, но пытаются быть даже больше их самих, и должны понести наказание.

Это звучало… правильно?

– Сомневаюсь, что люди захотят отказаться от теперешних удобств, – вздохнула я, обхватив себя за плечи, потому что от внутренней дрожи мне стало холодно.

– Я не из тех, кто спрашивает, а из тех, кто берет, – прорычало чудовище. – Я бы оставил только детей и некоторых женщин для их воспитания.

– Не думаю, что даже так ты будешь способен затоптать в человеке воителя. Рано или поздно найдется тот, кто захочет тебя свергнуть и, если это удалось твоим современникам, думаю, новые люди справятся даже лучше, и мир вернется к тому же порядку, в котором он есть сейчас, – обреченно прошептала я своим ногам.

– Тогда я уничтожу их всех! – проревел Кассий, наклонившись ко мне, но я даже не вздрогнула.

– Нет, не уничтожишь, – спокойствие и смирение в моем голосе не пугало меня – воодушевляло.

– О чем ты говоришь? – Кассий глядел испуганно.

Я поднялась на ноги и осторожно подошла к краю, чтобы посмотреть вниз. Интересно, насколько быстрой будет моя смерть?

– Ева, это глупо, – чудовище тоже поднялось на ноги, но подойти ко мне не смело.

– Нет, это ничья.

– Ничья?

– Да, – я любовалась черными облаками, скопившимися на горизонте и осторожным сиянием звезд над своей головой. – Твоя жизнь зависит от моей. Ты сам сказал мне, что, если я умру, ты умрешь тоже. Я подарю тебе забвение. Я знаю, что настоящий ты жаждал его сильнее всего, ты умолял меня спасти тебя от вреда, который ты можешь причинить, и я сделаю это из любви к тебе. Если мы оба провалимся, то никто не выиграет, ни тьма, ни свет. Мы в какой-то степени проиграем, но и они проиграют тоже. Так что ничья.

Платье раздувало ветром, и мне было так спокойно, как, наверное, никогда раньше. Отсутствие переживаний за то, что будет завтра, работало лучше таблеток.

Конечно, я бы не хотела, чтобы кто-то другой в подобной ситуации отказался от собственной жизни, хотела, чтобы этот кто-то попытался найти хоть кого-нибудь, кто поможет остаться на плаву, но моя ответственность лежала вне пределов только моей жизни.

Нельзя называть тьму светом и ждать, что она им станет. Нельзя ждать от хищного зверя, что он будет есть траву и перестанет убивать. Нельзя надеяться, что Кассий способен измениться. Он может обещать стать хорошим хоть еще тысячу раз, но, если он этого не хочет, обещания веса не имеют. А он не хочет. Даже ради меня.

– Я хочу, чтобы ты уважал мое решение. Подойди ко мне. Я хочу поцеловать тебя в последний раз, – на удивление, несмотря на всю мою боль, голос не ломался, слезы даже и не думали наполнять мои глаза, а смирение ощущалось наивысшей точкой покоя.