Текст книги "Сделать все возможное"

– Ты не собираешься заполнять карту мистера Роджерса? – спрашиваю я, глядя на него из-под ресниц.

– Я уже заполнил. – Я смотрю вниз и начинаю писать еще быстрее. – Так вот в чем дело, не так ли? – спрашивает он.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

На самом деле я понимаю, но хочу, чтобы он сменил тему.

– Ты все это время была влюблена в меня, как мистер в миссис Роджерс?

Из меня вырывается громкий смех. Он звучит вымученным и фальшивым.

– Неужели тебе больше нечем заняться? Например, можешь запланировать следующую игру с доктором Маккормиком.

– Я уже внес ее в свое расписание, а ты избегаешь ответа на вопрос.

– Это потому, что я пытаюсь работать, – отрезаю я, записывая в пятый раз одно и то же слово в карту миссис Роджерс. Спасибо, Господи, за изобретение корректора.

– Все в порядке. Я сохраню твой секрет.

Такое чувство, что он забирается мне под кожу. Мне трудно поверить, что, ведя эту старую битву, в его арсенале осталось еще какое-то неиспользованное оружие, но это что-то новенькое, и мой разум от этого пошатывается.

Я щурюсь и пытаюсь понять мотивы Лукаса, но его каменное выражение лица ничего не выдает. Я не знаю, хирург ли он с ножом или ребенок с камнем – в любом случае он хочет, чтобы у меня отвисла челюсть и мое сердце забилось быстрее. И я его не разочаровываю. Мое лицо горит. Он нашел новую, скрытую щель в моей броне, какими бы ни были его намерения. Мы с Лукасом враждуем так долго, что он очень редко получает от меня неожиданную реакцию. Я встаю, разворачиваюсь и захлопываю дверь кабинета, нервно гадая, каким будет его следующий шаг.

Глава 9

Лукас

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Неотправленное письмо № 349

Это немного странно. Я давно не писал тебе ни одного такого письма – с тех пор, как вернулся в Гамильтон. Могу ли я вообще называть их письмами, если никогда не нажимал на кнопку «отправить»? Я даже не уверен, что ты пользуешься этой электронной почтой. Доктор Маккормик до сих пор обещает дать нам новые почтовые адреса для работы, но, исходя из того, что он все еще использует Windows 98, я бы не рассчитывал, что это произойдет в ближайшее время.

Я посмотрел на днях, просто из любопытства, когда впервые написал одну из этих… «записей в журнал»? «Криков в пустоту»? Как бы я ни называл эти письма, первое было написано на первом курсе в Стэнфорде. Прошла неделя весьма напряженного семестра, и, думаю, можно было смело сказать, что я соскучился по дому. По крайней мере, это то, что я написал тебе по электронной почте. Я все писал и писал о том, что скучаю по Гамильтону, но ни разу не упомянул, что скучаю по тебе.

Думаю, я довольно хорошо умею хранить секреты. Я никогда не говорил тебе, что подал заявление в Дьюк. Мне предложили стипендию, как и тебе, но потом я подслушал твой разговор с Мэделин перед выпускным. Ты все тараторила о том, как рада переезду. Тебе не терпелось выбраться из Гамильтона и быть подальше от меня.

Я понял намек. Четко и ясно. Возможно, это был первый раз в нашей жизни, когда кто-то из нас его понял, ха.

Я поступил в Стэнфорд и был готов начать все сначала, но вместо этого провел весь первый год, думая о переводе в Дьюк. Я не вступал ни в какие клубы и не заводил друзей на всю жизнь, которые в итоге становятся твоими шаферами. Я тусовался в своей комнате в общежитии и слушал CD-диски, которые ты записала для Мэделин. (Перед переездом я украл большую часть ее коллекции.) Было что-то успокаивающее в том, чтобы слушать песни, которые ты выбрала сама, даже если они были записаны не для меня.

Боже, это было так давно, десять лет назад, и все же я до сих пор помню, как был тем восемнадцатилетним парнем в колледже: я так тосковал по дому, до боли в сердце.

Я преодолел это, преодолел много вещей, но по сей день меня мучает один вопрос, который слишком поздно задавать.

Было бы мне не так больно, если бы я просто отправил то первое письмо?

Глава 10

Нынешнее сражение с Лукасом отличается от того, что мы вели раньше. Одиннадцать лет назад наше оружие было традиционным и простым: табели успеваемости, бег на время, результаты тестирования и смертельные взгляды, которыми мы одаривали друг друга. Не было никаких намеков на прелюдию. Я бы даже предположила, что в старших классах Лукас не смог бы отличить слово «прелюдия» от слова «предплечье». Но взрослый Лукас может. Похоже, Стэнфорд обучил его не только биологии. Я должна написать письмо декану с поздравлениями и благодарственными словами.

У меня нет проблем с ведением войны.

Просто дело в том, что я понятия не имею, что поджидает меня за углом и какие маленькие трюки Лукас припрятал на сегодня в рукаве, – и это меня нервирует. Это заставляет сомневаться в каждом решении, которое я принимаю.

В понедельник утром я надеваю черное платье до колен, стою перед зеркалом и пытаюсь рассмотреть себя со всех сторон. Да, спереди оно выглядит подходящим, но что, если мне придется нагнуться и поднять карандаш? Будет ли разрез выглядеть безвкусно или он будет кричать «юху-у-у»?!

Я меняю черное платье на брюки и блузку. Никакого риска в шерстяных обтягивающих брюках.

Но только не сейчас, теперь пребывание рядом с Лукасом влияет на мой внутренний термостат. Я больше не могу регулировать температуру тела так, как привыкла. Поэтому меняю шерстяные брюки на тонкую юбку-карандаш и быстро выхожу из комнаты, прежде чем бросить еще один неподходящий предмет одежды на пол.

Прошло две недели с тех пор, как мы с Лукасом начали работать вместе в семейной клинике Маккормика. Прошло достаточно времени, чтобы привыкнуть к нему, и все же, когда в понедельник утром я захожу в клинику и вижу, как он готовит кофе на кухне, его вид все еще шокирует меня.

Проходят миллисекунды, в течение которых я вижу Лукаса таким, каким его видят все остальные: высокий красивый доктор с густыми каштановыми волосами и идеальной белой улыбкой, но это мираж, вымышленный оазис, который разочаровывает, когда я приближаюсь и вспоминаю, что этот образ принадлежит Лукасу Тэтчеру.

– У тебя по понедельникам дела? – спрашивает он, подозрительно глядя на меня.

– Неужели тебе так интересно? – вздыхаю я, прежде чем подойти ближе к кабинету и оказаться в относительной безопасности.

После того, как я бросаю вещи рядом со столом, открываю сумочку и вытаскиваю предметы, которые приготовила дома: флакончик красного лака для ногтей для Кейси и издание «Черной материи» в твердом переплете для Джины. Это не взятка, а просто подарки, предназначенные для получения поддержки – все это часть этапа номер два.

После того, как книга и лак для ногтей оказываются с благодарностью приняты, я расплываюсь в торжествующей дымке. Отдавать действительно приятнее, чем получать. Я иду в смотровую, чтобы встретиться с нашим первым пациентом: миссис Викерс, пятьдесят шесть лет. Боль в лодыжке и небольшой отек. У меня есть преимущество, но Лукас, несомненно, в какой-то момент вмешается, чтобы «вставить свои пять копеек». Я хочу разбить его копилку.

– Миссис Викерс, доброе утро. Я доктор Белл и сегодня буду вашим лечащим врачом.

– Господи! Наконец-то!

Она швыряет журнал на пол. Я наклоняюсь, чтобы поднять его и вернуть ей, но она не принимает его обратно, поэтому я неловко сжимаю журнал в руках.

– Где вы пропадаете, заставляя людей ждать? У меня была назначена встреча в 7:45, а сейчас уже 8:00. Думаете, я могу просто сидеть здесь и ждать вас весь день? Знаете, у меня тоже есть работа.

Я хочу поправить ее: наши первые встречи всегда начинаются в восемь утра, но я все еще плаваю в облаках из сахарной ваты.

– Искренне сожалею об этом, – сладко говорю я. – Я ценю ваше время, позвольте извиниться. После того, как вы уйдете от нас, зайдите в кофейню и закажите кофе за счет доктора Белл.

– От кофе у меня начинается диарея. Послушайте, леди, вы думаете, что раз носите белый халат, то можете командовать всеми вокруг? Но угадайте что? Я этого не потерплю. И вам лучше поверить в то, что я обязательно оставляю о вас плохой отзыв.

Я чувствую, что Лукас стоит позади меня и, без сомнения, наслаждается происходящим. Не так уж и хочется иметь дело с таким пациентом, да, доктор Тэтчер?

– Миссис Викерс, чтобы вам больше не пришлось тратить здесь время, мне необходимо вылечить вас, так что давайте перейдем к делу: вы упомянули об отеке и боли в правой лодыжке?

Ее руки скрещены, а глаза прищурены. Я могу с уверенностью сказать, что она ожидала вспышку гнева в ответ на провокацию, но я разочаровала ее.

– Да, так и есть, – бормочет она, отворачиваясь.

– Тогда давайте посмотрим.

Я кладу ее карту и журнал на стол и делаю шаг вперед. Еще пять минут мы играем в ее игру, и она, наконец, позволяет осмотреть ногу. Синяки и повышенная чувствительность в сочетании с историей падения с лестницы определенно заслуживают беспокойства.

– Думаю, следует отправить вас в окружную больницу, чтобы сделать рентгеновский снимок. Это определенно растяжение, но мы должны исключить худшее.

– Вы не можете сделать снимок здесь?! Это просто смешно!

– Простите. Мы небольшая клиника. У нас нет подходящего оборудования…

– Прибереги свое дерьмо для кого-нибудь другого, блондиночка. Мой отзыв на Yelp становится только длиннее, – рычит она, вытаскивая инкрустированный стразами смартфон.

– Все, довольно.

Голос Лукаса гремит у меня за спиной и заставляет напрячься.

– У вас, очевидно, плохой день, но, если вы не можете относиться к доктору Белл с тем же уважением, с каким она относится к вам, думаю, вы должны удовлетворить свои потребности в лечении в другом месте. Когда вы доберетесь туда, я бы также порекомендовал сначала сделать рентгеновский снимок вашей лодыжки.

Мои глаза так сильно округляются от шока, что, должно быть, занимают половину лица. Может быть, впервые в жизни миссис Викерс потеряла дар речи; она явно привыкла издеваться над молодыми кассирами в «Дилларде». В течение нескольких секунд она молча смотрит на Лукаса, потом поворачивается ко мне и, не глядя в глаза, произносит:

– В какую, вы говорите, больницу нужно ехать?

Когда позже этим утром я захожу на кухню, снова нахожу там Лукаса: он наливает вторую чашку кофе. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, понимая, что мы уже стояли тут точно так же сегодня утром – он с чашкой кофе в руке, а я потерявшая дар речи.

Я бы открыто оценила проявление поддержки от кого-нибудь другого, но не хочу, чтобы Лукас видел во мне девчонку, которая впервые оказалась в стрессовой ситуации. Работа в сфере медицины подвергла меня гораздо большему стрессу, чем миссис Викерс, и я научилась справляться с этим по-своему.

– Ты рассказала, что случилось, доктору Маккормику? Я дам подтверждение твоим словам, если это необходимо, – он говорит так, будто я нуждаюсь в алиби в деле об убийстве.

Я пожимаю плечами, стараясь не обращать внимания на возникшее желание поблагодарить его.

– Он не был удивлен. Похоже, она и раньше доставляла неприятности. Не думаю, что она вернется.

– Хорошо, и кстати… – Его брови хмурятся, а на лице появляется обеспокоенное выражение. – Знаю, что у тебя все было под контролем, но я не мог просто смотреть и позволять ей так с тобой разговаривать.

Я наклоняю голову и изучаю его.

– Да? То есть ты единственный, кому можно издеваться надо мной?

Наступает тишина, и она отличается от того, что я слышала раньше. Это не просто отсутствие звуков, это больше похоже на то, как задерживается дыхание, или будто нервные слова застряли в нервном горле.

Он поворачивается ко мне, и несколько секунд мы смотрим друг на друга. Его брови снова нахмурены, в моей голове возникает мысль: «Он прекрасен». Мысль возникает из ниоткуда, и я пытаюсь засунуть ее обратно. Жаль, что это не срабатывает. Нет смысла отрицать это. Он стоит и смотрит на меня идеальными карими глазами – это как удар под дых. Мое дыхание учащается, и Лукас замечает это. Он смотрит на меня, как будто чего-то хочет.

Как будто он хочет меня.

Я вся дрожу. Хочу, чтобы он ответил на мой вопрос, чтобы я смогла спрятаться от него в кабинете, но вместо этого он ставит кофе и отталкивается от стойки. Он вторгается в мое личное пространство. Это слишком интимное приближение, он делает это с каким-то умыслом. И когда я понимаю, что прижата к стене, мой сердечный ритм пытается установить мировой рекорд по скорости в книгу Гиннеса. Колибри не смогут со мной тягаться.

Мне нужно посмотреть наверх, чтобы увидеть выражение его лица, и даже это не помогает. Я не могу ничего понять. Разве я оскорбила его? Или возбудила? Я почти смеюсь над вторым вариантом, но затем его взгляд скользит по моим губам, и мне больше не хочется смеяться.

Он наклоняется ниже, и в моем животе все переворачивается. По какой-то непонятной причине мне интересно, поцелует ли он меня? Прямо здесь, прямо сейчас, после двадцати восьми лет войны. Может быть, он понимает, что у него нет шансов идти против меня, используя только мозги, поэтому прибегает к другим частям тела? Но он должен знать, что улица, на которую он толкает меня, ведет в обе стороны, и все мечи, которыми он воюет, острые с обоих концов. Конечно, он больше не тот худощавый Лукас, каким был десять лет назад, но даже с его возмужавшим телом он должен просчитать весь риск, играя на моих чувствах.

Я наклоняюсь вперед, пытаясь показать ему, что близость меня не беспокоит. Мое тело касается его, и я подавляю отвращение. Или это похоть? В любом случае я здесь, чтобы выиграть. Я потрусь об его лицо своим лицом, если придется.

Его тело прижато к моему, а в коридоре слышны голоса. Когда кто-то завернет за угол, ему придется отступить.

– Я задала тебе вопрос, – говорю я и жалею об этом, потому что голос дрожит.

Это все еще часть войны?

Он нависает надо мной и подносит руку к моему горлу. На одну ужасную секунду кажется, что он меня задушит, но вместо этого он проводит большим пальцем по моей ключице. Мягко. Мучительно.

– Если ты подойдешь ближе, я закричу, – предупреждаю я.

– Не думаю, что ты это сделаешь.

Я закрываю глаза, готовясь к смерти, но вместо этого его губы прижимаются к моим. И я все еще жива.

Может быть, больше, чем когда-либо.

Я поднимаю руки, чтобы оттолкнуть его. После двадцати восьми лет это происходит на уровне инстинкта. И когда руки добираются до его груди, мои синапсы, должно быть, перестают функционировать, потому что Лукас Тэтчер целует меня, а я его не отталкиваю. Лукас Тэтчер, проклятие моей жизни и главный герой моих кошмаров, целует меня, а моя здоровая рука обхватывает воротник его белого халата и тянет ближе.

Сильно.

Против моей воли.

Мозг работает на максимальной мощности, но все нейроны лишь сталкиваются друг с другом в попытке объяснить этот обмен. Возможно ли убить кого-нибудь поцелуем? Думаю, это именно то, что он делает: убивает меня своим ртом. Он наклоняется и грубо кусает мою губу. Знаю, что единственная надежда на возмездие – это хорошенько затуманить ему мозг. Поэтому я провожу языком между его губ и углубляю поцелуй.

«Что ты на это скажешь?»

Он издает хриплый стон и прижимает меня к стене. Он удерживает меня своими бедрами, и я смутно осознаю, что либо кафельный пол перестал существовать, либо меня с него подняли. Он удерживает меня так, как хочет, а мое натренированное тело отказывается спускаться. Моя грудь сильно и плотно прижимается к его груди. Даже соски тянутся к нему. Мне нужно сменить трусики, и мне стыдно, но не настолько, чтобы остановиться. Лукас на секунду отступает, с трудом переводя дыхание, и я прыгаю на него, возвращая его губы к себе.

Я скажу, когда все закончится.

Его рука обвивается вокруг моей шеи, запутываясь в распущенных волосах. Я дрожу, и он еще крепче сжимает меня. Боже, как он хорошо целуется. Конечно же. Нет ничего, в чем Лукас Тэтчер не преуспел бы, и я понимаю, насколько он искусен в этом бою.

Это слишком хорошо. Он наклоняет мою голову и хватает за шею. Слегка сдавливает и углубляет поцелуй, пока я не начинаю задыхаться. Пока тяжесть не оседает у меня между ног, и я чувствую его эрекцию на своем животе.

На вкус он как грешное удовольствие, которое, несомненно, станет горьким, когда я снова останусь одна. Мы враги. Противники. И все же, когда Лукас держит меня за талию большими руками и двигает своими бедрами вместе с моими, я чувствую, что мы работаем вместе, чтобы что-то построить. Взаимно гарантированное уничтожение.

– Я звонила им три раза.

Я слышу голос Мэрайи, но он кажется слишком далеким: до нас как минимум мили.

– Правда? Пойду их поищу.

Теперь это доктор Маккормик. Он сворачивает за угол, в коридор, который мы используем как испытательный центр нашего нового оружия, и Лукас так быстро отскакивает, что у меня нет времени даже встать на ноги. Я падаю на плитку и растекаюсь в луже желания и бесполезных конечностей.

– Дэйзи? Почему ты на полу? Мэрайя звонила тебе.

– Она потеряла пуговицу, – Лукас предлагает безумное объяснение.

Мой рот открыт. Губы красные и опухшие. И совершенно определенно не способны говорить.

Доктор Маккормик, как ни странно, не задает нам вопросов. Он слишком занят пациентами, чтобы задумываться о том, откуда я точно знаю количество пуговиц на своем халате и почему мои волосы торчат в разные стороны.

– Ладно, найдешь ее позже. Вас ждут пациенты.

Он поворачивается и покидает нас, а я смотрю на Лукаса, ожидая увидеть на его лице ухмылку – «я так доволен собой».

Вместо этого вижу только омут его темно-карих глаз, которые пылают огнем.

Он так же громко и тяжело дышит, как и я, его брови сдвинуты вместе, как будто он сердится. Губы сжаты в плоскую линию, словно он в замешательстве, и затем я понимаю, что целовала эти губы.

О, боже мой!

Я поцеловала Лукаса Тэтчера.

Земля что, только что содрогнулась?

Он наклоняется, чтобы помочь мне подняться, и я жалею, что не подумала быстрее и не сделала это сама. Я не готова к тому, чтобы он прикасался ко мне, не тогда, когда я все еще напряжена, как пружина под давлением. Он продолжает держать меня за бицепс, пока я не успокаиваюсь. Я смотрю на его мускулистые руки, изучая, как крепко они меня сжимают. Это так возбуждает.

Он осторожно стряхивает пыль с моего халата и отходит. Он выглядит так же, как десять минут назад. Доктор Тэтчер. Уверенный. Красивый. Устрашающий. Я? Я жалкое подобие человека, которое еле стоит на дрожащих ногах.

– На твой предыдущий вопрос: да.

– Что? – спрашиваю я хриплым голосом.

– Я – единственный, – говорит он, прежде чем уйти.

Глава 11

С тех пор, как произошел наш маленький инцидент в коридоре, у меня появилось то, что мы в медицинской сфере называем «навязчивыми мыслями», – с участием Лукаса. Их так называют потому, что они нежелательны, как правило, неуместного характера и их совершенно невозможно подавить. Особенно огорчает тот факт, что мои мысли о Лукасе, потому что, кроме одного сна, вызванного средством от простуды, который был у меня в одиннадцатом классе, могу честно сказать, что никогда не думала о Лукасе таким образом.

Я ем обед, запертая в обувной коробке под названием кабинет, пока на скорую руку отправляю резюме Лукаса в высококлассные больницы Аляски. После того, как в пятый раз нажимаю «отправить», желудок начинает переваривать сэндвич с индейкой, а я – мотивы поцелуя Лукаса. Я знаю, что он пытается залезть мне в голову. И ему это удается, наш детский шахматный матч превратился в игру по захвату флага категории «для взрослых», только вместо флагов наше нижнее белье. Я серьезно подумываю о том, чтобы пойти в коммандос[4]4
  Отряд специального назначения, сформированный для проведения десантных и разведывательно-диверсионных операций.


[Закрыть] на несколько недель, но не думаю, что это притупит навязчивые мысли.

Лукас, невинно наполняющий водой кружку, превращается в Лукаса, который поворачивается ко мне и обрызгивает водой перед моего белого халата.

Лукас, который вежливо наклоняется, чтобы поднять мою упавшую ручку, превращается в Лукаса, который становится на колени и умоляет меня.

Медицинские разговоры превращаются в грязные разговоры. А стетоскопы и тонометры становятся секс-игрушками.

Во вторник, к закрытию клиники, мне хочется сдаться и признать поражение. Я прожила двадцать восемь лет, даже не взглянув с этой точки зрения на придурка, которого называла «Лукас-Слизь», и вдруг он – единственный, о ком я могу думать. Мне нужно пойти домой и изгнать демона, которого он во мне пробудил. Мне необходимо найти на «Амазоне» какого-нибудь экстрасенса и провести древний ритуал очищения под полной луной в центре города. Мне нужно загуглить, как стереть несколько часов из памяти, чтобы я могла вернуться к моменту ДП – до поцелуя.

Я рассыпаюсь на части и хочу сбежать, но перед уходом мне все еще нужно поговорить с доктором Маккормиком. У меня есть план, как наладить взаимодействие с обществом – этап номер два, – который поразит его. Я планировала поговорить с ним наедине ближе к концу рабочего дня, потому что я трусиха.

Без двух минут шесть я открываю дверь своего кабинета и смотрю налево, чтобы убедится в том, что Лукас уже ушел. Дверь его кабинета закрыта, но это все равно не успокаивает мои нервы. На цыпочках я выхожу в коридор, осторожно обходя место, где произошел инцидент с поцелуем, а затем стучу в дверь доктора Маккормика. Он что-то печатает на древнем компьютере, приветствует меня усатой улыбкой и машет рукой.

– Решила зайти перед уходом?

– На секундочку.

Я улыбаюсь и поднимаю пакет с печеньем.

– Хотела занести вам это.

Его глаза загораются от идеального сочетания корицы и сахара.

– Еще печеньки?

– По маминому рецепту, – злорадствую я. – Я сказала ей, что мне нужно умаслить вас, а она ответила, что знает рецепт.

Клянусь, он краснеет.

– Есть причина, по которой эта женщина собирала больше всего средств при продаже выпечки в Гамильтоне, пока ты училась в школе. Я думаю, что купил все чертовы рогалики, которые она когда-либо пекла.

Да. Я помню это.

Как только пакет находится в пределах досягаемости, он разрывает его, и я использую эту возможность, чтобы озвучить хорошо отрепетированную речь.

– Итак, я думала о том, что вы сказали на прошлой неделе о взаимодействии с обществом, и взяла на себя инициативу, забронировав одну из палаток на ярмарке в честь основания Гамильтона, которая пройдет в следующую субботу. Она будет проходить на территории школы. Мы можем бесплатно измерять артериальное давление, а также вес и рост и делать недорогие прививки от гриппа и тому подобное.

Он откидывается на спинку кресла – она настолько изношена, что боюсь, будет прогибаться под тяжестью его веса, пока не окажется на полу. Каким-то образом он останавливается прежде, чем она успевает занять горизонтальное положение. Он указывает на меня недоеденным печеньем и кивает.

– Это просто фантастика. Наша клиника не спонсировала ярмарку уже много лет. Это как раз то, что я ждал от вас.

Я сияю, но доктор Маккормик портит момент.

– Вы оба пойдете.

– Ох! – я неистово качаю головой. – В этом нет необходимости. Ярмарка не такая уж и большая. Я более чем способна справиться сама.

Его взгляд падает на мой гипс всего на мгновение, но этого достаточно, чтобы понять: он думает, что я не справлюсь без помощи Лукаса. Если бы могла, я бы отгрызла этот гипс зубами, просто чтобы доказать свою дееспособность.

– О, я знаю, что ты сможешь, но думаю, что лучше вам обоим пойти, – повторяет он, заканчивая дискуссию. – Надеюсь, ты расскажешь ему все подробности.

И вот так моя гениальная идея раскалывается пополам. Я выхожу из кабинета, удрученная мыслью о том, что мне придется делить палатку с Лукасом. Даже по дороге домой обещанная жареная курица не поднимет мне настроение.

– Я буду только салат, – говорю я маме.

Она резко тормозит, а потом грозится отвезти меня в больницу на обследование. Я вру, что плотно пообедала. Затем сжимаю губы. Я не доверяю себе, боюсь, что мысли о Лукасе выскользнут наружу без моего одобрения.

«Я ПОЦЕЛОВАЛА ЕГО!» – кричу я в голове.

К счастью, мама не настаивает на разговоре. Даже когда позже моет мои волосы в раковине, она начинает говорить о какой-то ерунде.

– Доктору Маккормику понравилось печенье?

– Он всегда любил его.

– Правда?

Она закидывает удочку.

– Он просто бредил им. Я никогда не видела его таким счастливым, – продолжаю я.

Она светится. Я немного преувеличила, но смысл комплимента остался прежним.

– Мам, ты намыливаешь шампунем мои глаза.

– Ох! Так лучше?

– Нет. Ой! Хватит тыкать полотенцем мне в глаз.

Вот так прошла моя неделя. Сначала навязчивые мысли. Затем доктор Маккормик заставляет меня разделить торговую палатку с Лукасом. Теперь мне приходится лечить поврежденную роговицу. Мое хрупкое дно не выдерживает и все больше опускается к большим темным глубинам. Пока Лукас витает в облаках, я где-то в ста милях под землей.

* * *

В среду днем, после звонка Мэделин, я вспоминаю о настоящем дне, на котором мне предстоит оказаться.

Я стою посреди фуршета с морепродуктами, на встрече одиночек Гамильтона. Здесь можно и поесть, и кого-нибудь подцепить. Как стайку креветок, так и мужчин. До сих пор первая занимала львиную долю моего внимания.

– Есть хорошие перспективы? – спрашивает Мэделин.

– Лично я наслаждаюсь креветками в кокосовой корочке.

– Мужские перспективы, Дэйзи. Положи уже эти креветки.

– Послушай, Мэделин, как я это вижу: возможно, сегодня я и встречу отличного мужчину, но эти креветки – беспроигрышный вариант. Посмотри на того парня, он накладывает уже как минимум четвертую тарелку. Он явно знает, как отработать свои деньги.

– Ну, во-первых, ты в пять раз меньше него. Во-вторых, я думаю, у него сложилось впечатление, что это поедание на скорость.

– Может, мы родственные души, – мурлычу я и изображаю смайл с сердечками вместо глаз.

Чувствую, что Мэделин сыта мной по горло. Теперь я в этом уверена, потому что она отбирает у меня тарелку и с раздраженным вздохом передает ее прыщавому официанту.

– Один неплохой парень спрашивал о тебе. Он стоит у автомата с мороженым.

Она кивает в его сторону, и я получаю подмигивание и улыбку от одинокого ковбоя. Вместо шестизарядного револьвера он держит в руках крохотный сахарный рожок. Это портит все впечатление.

– Как по мне, слишком много джинсовой ткани.

– Он очень симпатичный! В некоторых частях света этот наряд называют канадским смокингом.

– Ну, а в моей части света это называется силовым полем, защищающим девственность.

Она поднимает руки в отчаянии и бросает меня. Наконец-то.

Следующие тридцать минут я сижу рядом с парнем, поедающим креветки на скорость, он – это инь для моего ян. Мы не разговариваем до тех пор, пока я не отрезаю кусочек чизкейка. Мужчина ровесник моего дедушки, и, если бы он был моложе, мы бы уже сбежали отсюда. Я пытаюсь узнать, как его зовут.

– Где ваш бейджик с именем? – спрашиваю я, наконец-то осознав, что этот человек мог просто прокрасться на это мероприятие.

– Мой… что?

– Вы здесь ради встречи одиночек? – спрашиваю я, указывая на стадо пасущихся людей, с которыми я не хочу иметь ничего общего.

– Каких одиночек?

Он плохо слышит, но я не унываю.

– Да, я тоже. Вы собираетесь это доедать?

Он чуть ли не бьет по моей руке, когда я пытаюсь украсть кусочек его брауни. Он не из тех, кто делится десертами. Я уважаю это.

– Это твой друг? – спрашивает он, указывая толстым пальцем на улицу перед рестораном.

Я поднимаю взгляд и сталкиваюсь лицом к лицу со своим худшим кошмаром.

Лукас стоит снаружи ресторана, по другую сторону грязного стекла, он похож на кошку, которая поймала канарейку. В одной руке держит плакат, на котором написано: «Встреча одиночек Гамильтона», а в другой – мое достоинство.

– Он выглядит так, как будто ужасно рад тебя видеть.

– Это потому, что так и есть, – стону я, сползая со своего места, пока полностью не оказываюсь под столом.