Текст книги "Убить зло"

N

Рука его, сжимавшая в кармане пальто рукоятку пистолета, разжалась, он попытался выпрямить пальцы в узком пространстве, затем снова обхватил рукоятку, стиснул ее еще крепче. И опять расслабил пальцы, они стали влажными и липкими. Он вынул руку и потер ладонь о пальто, поднес ее к самому лицу и стал рассматривать, в сумраке она казалась очень белой, а пальцы короткими. Он засунул руку в карман, касаясь пистолета, но не обхватывая его.

Ты боишься, вот в чем дело, сказал он себе, застенчивый, безответный, ты просто боишься…

14

И не только потому, что стоишь здесь, на лестнице, с пистолетом в кармане. Ты всегда боишься, когда необходимо что-нибудь сделать. Ты боишься даже слов, если они ведут к поступкам. Бескровная болтовня. Чушь.

«Надеюсь, скорее я увижу ад, чем это место». Разве ты не обсуждал это наедине сам с собой? «Вели своему парню одеться, сама тоже одевайся, и убирайтесь отсюда через пять минут, чтобы духу вашего здесь не было!» Это звучит так похоже на тебя; возможно, ты и сказал это, но она не слышала тебя.

У Дика было хорошее вино, лучше того, что поставляют Эрме. Мэри напилась до идиотизма, и, когда Дик сказал ей, что она ведет себя как истеричка из Армии спасения, она разозлилась и сразу протрезвела. Этот рождественский день, наверное, был первым за месяц, когда они разговаривали. Ты сам порядочно выпил, ровно столько, чтобы хорошо танцевать. Ты был почти пьян, Маргарет начала учить тебя новому степу, который подхватила в Гарлеме. Ты поскользнулся и упал бы на пол, если бы рядом не оказался стол. Джейн сказала:

– В чем дело, Билл? Я никогда не видела тебя таким веселым. На тебя подействовало зимнее солнцестояние?

– Нет, сегодня мое возрождение, – засмеялся ты и поцеловал ее.

Затем ты почувствовал желание расцеловать и остальных, и Мэри, эта шлюха, приняла твой поцелуй, встав с кресла. Дик это заметил и засмеялся, она так взбесилась, что чуть его не убила.

Вы уехали от Дика с Маргарет и ее гением. Он вполне нормальный парень, только из-за сильного акцента трудно понять, что он говорит. Уже за полночь ты высадил их на Одиннадцатой улице. По дороге домой Эрма сказала:

– Должно быть, это тройня.

– Что?

– Я говорю, такое ликование может быть только из-за тройни. Какого пола оказались младенцы?

– В полном соответствии с современными требованиями. По полтора каждого пола.

Она засмеялась, но была раздражена и снова стала приставать к тебе с вопросами. Господи милостивый, неужели она не понимала, что здесь не о чем говорить? Она никогда не была глупой, кроме таких случаев, когда ее терзало любопытство. Она бы разрезала тебя, чтобы вынуть тайну, если бы считала, что сможет ее понять.

В ту ночь или, вернее, в те несколько часов, которые от нее оставались, ты спал как мертвый. На следующий день в офисе от нее не было звонка; ты подумал, что и не будет никогда, ты на это надеялся. Тебя немного беспокоили твои одежда и вещи – ты не хотел, чтобы у нее был предлог появиться снова. Теперь, после того, как прошли сутки и ты отлично выспался, тебе казалось, что эта история отошла в прошлое, и ты спокойно обдумывал незначительные оставшиеся проблемы. Особенно тебя смущала молчаливая неопределенность. Необходимо было заявить ей, что все закончилось окончательно и бесповоротно. Ты не хотел писать ей – на пишущей машинке, без подписи? Нет, она ответит на письмо.

Лучше всего было бы позвонить. Это можно было сделать в двух-трех решительных фразах. Ты спустился на лифте и перешел на другую сторону в тот табачный магазин, где был телефон-автомат. Но ты не стал набирать номер, ты не смог. При мысли, что сейчас услышишь ее голос, тебя охватила слабость, в желудке поднялась тошнота. Ты просто не хочешь когда-либо слышать ее голос и не станешь. Ты, вернувшись в кабинет, стал расхаживать по нему, время от времени останавливаясь у окна и поглядывая вниз на пигмеев в глубокой бездне и обдумывая план действий.

Вскоре после пяти ты ушел из офиса и на такси отправился прямо на Восемьдесят пятую улицу; из-за пробок на дорогах ты прибыл туда только в четверть шестого и боялся, что уже не увидишь, как она выходит, но, к твоему облегчению, в комнате, выходящей на улицу, горел свет.

Ты попросил водителя остановиться напротив дома на другой стороне улицы и притаился в углу неосвещенного салона. Через несколько минут свет в окнах погас, чуть позже распахнулась парадная дверь, она вышла, одна, и направилась в сторону Бродвея. Она выглядела поникшей и неопрятной; тебя бесила ее дерганая походка. Ну ладно, больше тебе не придется этого видеть. Как только она скрылась из виду, ты быстро перебежал улицу, поднялся по лестнице и вошел в квартиру. Окликнув: «Есть кто-нибудь?» – и не получив ответа, ты прошел в спальню.

Кровати были аккуратно застелены; ты подошел к своей, откинул покрывало и одеяло и увидел, что простыня и наволочка были чистыми и свежими; из-под подушки торчал уголок твоей сложенной пижамы.

– Черта с два! – вслух заметил ты.

Чтобы сэкономить время, ты заранее напечатал в офисе записку: «Я забираю все, что мне нужно. Прилагаемые пятьсот долларов – мой подарок на прощание.

Я не хочу тебя слышать. Прощай». Ты заглянул в конверт, чтобы убедиться, что не забыл вложить деньги, и засунул его под ее подушку. На полу расстелил захваченную с собой газету и торопливо уложил в сверток несколько вещей, которые решил забрать: шелковый халат, тапочки, расческу и щетку для волос, несколько рубашек и галстуков, маленькую бронзовую вазу, которая тебе нравилась. Затем вернулся в гостиную, огляделся и, усмехаясь, снова прошел в спальню, достал конверт и добавил приписку: «Можешь оставить себе Уильяма Завоевателя. Укладывай его спать в кровать, когда она свободна». Надев шляпу и пальто, ты взял сверток под мышку. Стоя в дверях, оглянулся и подумал: это в последний раз… О, черт! Через минуту ты уже спустился и мчался в такси на Парк-авеню.

– Вот и все, – сказал ты вслух и повторил: – Вот и все!

Ты с неудовольствием заметил, что все еще напряжен и дрожишь. Тебе хотелось, чтобы такси ехало быстрее.

Добравшись до дому, отнес сверток в свою комнату и бросил его в стенной шкаф и, пока переодевался к обеду, выпил подряд три коктейля.

Первый телефонный звонок от нее последовал на следующий день.

– Да?

– У телефона миссис Льюис.

– Миссис… Скажите ей, что меня нет, что я ушел на весь день.

– Да, сэр.

Миссис Льюис! Какого черта она не назвалась миссис Грин?! Ведь это было ее имя. Значит, она пытается достать тебя?

На следующее утро она звонила два раза, и, когда сразу после ленча последовал третий звонок, ты решил, что это бесполезно, и взял трубку:

– Алло?

– О… Это ты, Уилл?

– Да. Что тебе нужно?

– Не думаю, что с твоей стороны это любезно…

– Что тебе нужно?

– Ну, я просто хотела узнать, придешь ли ты сегодня вечером…

– Забудь об этом. И перестань трезвонить.

– Но мне приходится звонить, раз ты…

Ты отнял трубку от уха и, слыша невнятный звук ее голоса, медленно положил ее на рычажки. Через пару минут ты снова снял трубку и сказал миссис Кэролл:

– Пожалуйста, скажите операторам, что, если мне снова позвонит миссис Льюис, меня нет. Или миссис Грин… Грин. В любое время. И не пишите мне записки о ее звонках.

Вот так и нужно поступать, думал ты. Как сказала бы Эрма, тебе нужно сложить руки на груди и выглядеть уверенным. Наплевать на жесты, важно то, что хотя бы раз в жизни ты решился держаться решительно; если бы все это продлилось дольше, ты закончил бы свои дни в сумасшедшем доме.

Три-четыре дня прошло без малейших признаков. Ни звука, ничего. Ты испытывал беспокойство и замешательство, уверяя себя, что это из-за неуверенности в том, что она может выкинуть. Были десятки способов, которыми она могла тебе досаждать, и она все их перепробовала бы, если бы считала это нужным. Она могла звонить на Парк-авеню, могла даже появиться там, и что, если Эрма увидит ее? Она же не выпустит ее из лап! Что за лакомый для нее кусочек! Каждый вечер, возвращаясь домой, ты ожидал, что Эрма встретит тебя с этой ужасной улыбочкой: «Сегодня сюда приходила мать тройняшек».

Но от Миллисент не было ни звука. Раздраженный оттого, что твое беспокойство и тревога все нарастают, ты дошел до такого состояния, которое уже невозможно было выносить. Ты подскакивал при телефонном звонке, ты не мог продиктовать ни единого письма, чтобы без всяких причин не вспылить на мисс Мэллоу – затем ты извинялся, отпускал ее, передавал письма Лаусону и сидел за своим столом, тупо глядя в окно.

Однажды днем, вернувшись после ленча в свой кабинет, ты стоял у окна и смотрел на Бродвей, шумящий тремястами футами ниже, и поймал себя на мысли:

«Если я открою сейчас окно и спрыгну с подоконника, через две секунды мое тело шлепнется на асфальт. Может, даже через одну секунду. И я никогда не узнаю, обо что разбился. Если я упаду на какого-нибудь прохожего, я и его убью вместе с собой. Не так давно на Тридцать девятой улице один парень выпрыгнул из окна магазина на двенадцатом этаже и угодил прямо на крышу седана».

Ты круто отвернулся от окна и вызвал мисс Мэллоу, чтобы сказать ей, что уходишь до конца дня. Тебе определенно нужно с кем-нибудь поговорить и взять себя в руки. Добравшись подземкой до угла Восьмой улицы и Бродвея, ты зашел к Джейн. К твоей крайней досаде, ее не было дома, но горничная сказала, что она вернется к четырем часам, и ты решил дождаться ее, нашел себе книгу и уселся с ней в кресло. Рэй, твой маленький крестник, который всегда был твоим любимцем, вошел в гостиную, и ты забавлялся, задавая ему разные вопросы о школе. Затем ты вернулся к своей книге, а он включил радио. Уже через минуту тебя это так взбесило, что ты закричал: «Выключи эту гадость!» С удивленным видом он выключил радио и собрался выйти.

Ты снова начал читать. Через минуту радио опять заорало у тебя над ухом. Подняв голову, ты увидел, что Рэй стоит у приемника и шаловливо смотрит на тебя.

Ты бросился к нему с криком: «Я тебе сказал, чтобы ты его выключил, или нет?!» – и ударил его по лицу с такой силой, что он чуть не упал. Ты в ужасе отпрянул, весь дрожа; он глядел на тебя с таким удивлением, что, видно, не чувствовал боли, пораженный тем, как ты вдруг у него на глазах превратился в какое-то чудовище. Ты круто отвернулся и двинулся в холл, где быстро оделся и зашагал по Пятой авеню.

«Теперь он все расскажет Джейн, – думал ты. – Господи, что же со мной творится?»

На Тридцать шестой улице ты зашел в магазин игрушек и купил набор для фехтования (недавно ты слышал, как Рэй просил Джейн купить это ему) и отослал ему с запиской: «Когда научишься как следует фехтовать, можешь вызвать меня на дуэль, если захочешь. Прости, я тебя люблю».

Ты был уже около дома, когда вдруг остановился, подозвал такси и дал шоферу адрес на Восемьдесят пятой улице. Ты удовлетворишь себя по меньшей мере в одном отношении. Поездка заняла всего несколько минут: через парк и дальше всего один квартал; когда машина остановилась, ты прижался лицом к стеклу и посмотрел наверх. Ага, в комнате горел свет! Значит, она дома.

Миллисент все еще жила там, сидя в твоих креслах и ложась спать в твоей кровати. Как обычно, она пренебрегла тем, чтобы опустить шторы; ты видел, как она ходила по комнате, видел ее руку, протянутую за каким-то предметом, находившимся на камине. Она не уехала, намереваясь и дальше торчать здесь, но, видимо, приняла на веру твои слова и решила оставить в покое. Господи! Хорошо, что у этой шлюхи оказалось больше здравого смысла, чем ты предполагал! Ты назвал водителю адрес на Парк-авеню и попросил его ехать поживее, так как только что вспомнил, что сегодня новогодний вечер и вас с Эрмой пригласили обедать Шотуэллы у себя дома на другом конце Доббс-Ферри, после этого должно было состояться шумное сборище с шампанским по поводу встречи Нового года, как сообщала в приглашении Фло.

Вы с Эрмой должны были остаться на весь день.

Все напились; в ту ночь Эрма легла спать с тобой, и как же тебе хотелось спать! В тот единственный раз она поняла» что лучше воздержаться от своей улыбки. В конце концов, когда ты голоден… хорошо быть циником после плотного обеда…

На следующий после Нового года день ты вернулся в город слишком поздно и не ходил на работу. Назавтра днем раздался телефонный звонок, и ты услышал:

– Здесь миссис Льюис.

Ты сразу смешался и сказал:

– Кажется, я просил ей ответить, что меня нет.

– Нет, мистер Сидни, она не на телефоне, она здесь, в приемной.

– А! Что ж, скажите ей, что меня не будет весь день.

– Да, сэр.

Так. Значит, она сидит в приемной, всего в нескольких футах от тебя… Сидит там… Ну, через минуту она уйдет…

Ты заставил себя внимательно прислушаться к Лаусону и двум бухгалтерам, которые явились обсудить, как перевести на резервный счет возмещение уплаты налогов. Ты слушал Лаусона, стараясь вникнуть в существо вопроса, зная, что он высокого мнения о твоей компетенции. «Какого черта, – думал ты, – это же чисто технический вопрос, почему они лезут с ним ко мне?» Один из бухгалтеров, Перри, невысокий смуглый тип с крупными ушами, все время постукивал ботинком по твоему столу, когда перекрещивал ноги, и это невыносимо раздражало тебя.

Снова зазвонил телефон; теперь на другом конце провода была мисс Мэллоу, которая говорила из своей комнатки, расположенной за твоим кабинетом:

– Эта женщина, миссис Льюис, видела, как вы поднимались на лифте, и знает, что вы здесь и что она будет ждать, пока вы ее примете.

– Да. Спасибо. Хорошо.

– И если мы сделаем три и восемь десятых по всему заводу, это принесет чистыми… – продолжал Лаусон, читая по бумаге, которую ему передал один из бухгалтеров.

На завтрашнем собрании правления тебе необходимо было высказать мнение по этому вопросу; ты прикрыл глаза и нахмурился: почему он говорит так быстро, что невозможно уследить за ходом его рассуждений?

Ваше совещание тянулось еще целый час. Когда наконец они собрали свои бумаги и ушли восвояси, ты нажал кнопку вызова, и в кабинете немедленнно возникла мисс Мэллоу.

– Я хочу попросить вас об одной услуге, – сказал ты. – Вы не могли бы заглянуть в приемную и сказать миссис Льюис, что я не приму ее ни сейчас, ни в какой-либо другой раз, и проводить ее до лифта?

– А если она не уйдет?

– Уйдет. Только не устраивайте сцену. Просто скажите ей это.

– Да, сэр.

Деловитая и подтянутая, с невозмутимым выражением умных карих глаз, она вышла. Хорошая девушка.

Почти сразу же дверь опять открылась, и она возникла на пороге. «Миллисент уже ушла», – мелькнуло у тебя в голове.

– Она разговаривает с мистером Карром, – сказала мисс Мэллоу, – так что я решила подождать.

– Что?! С мистером Карром?

– Да, сэр. Они сидят на диване и беседуют.

– А, грязная шлюха! Прошу прощения, мисс Мэллоу.

– Да, сэр. – Мисс Мэллоу сдержанно улыбнулась.

Ты подошел к окну, затем к столу и уселся, но тут же снова встал и опять вернулся к окну. Наконец ты повернулся к ней:

– Пожалуйста, скажите мисс Дитрих, чтобы она направила миссис Льюис ко мне, как только она закончит разговор с мистером Карром.

– Да, сэр.

Мисс Мэллоу исчезла в своей комнате.

Жалкий осел, взбешенно сказал ты себе, ты должен был знать, что может произойти нечто в этом духе. Хорошенькое дело теперь завертится. Что она могла ему сказать? Ты представлял себе, как она скрипучим тонким голосом методично выбалтывает все подряд, якобы не соображая, что делает: «Мистер Сидни был очень любезен по отношению ко мне». Наверное, Дик беззлобно засмеялся: «Да, он человек порядочный». Правда, это было лучше, чем если бы она появилась у тебя дома и увиделась с Эрмой. Но она сможет сделать и это, она способна на все. Ты прикажешь арестовать ее, достанешь постановление суда или что там требуется, может, дашь ей кучу денег, чтобы она убиралась в Россию, Африку, куда угодно.

Минуты утекали одна за другой. Не собираются же они болтать весь день? Ты спросил по телефону у мисс Мэллоу, передала ли она твою просьбу мисс Дитрих. Да, сразу же. В этот момент дверь открылась, и на пороге появилась Миллисент, из коридора протянулась рука служащего в форме и аккуратно притворила за ней дверь.

Она сразу же направилась к столу, за которым ты сидел.

– Ты слишком долго заставил меня ждать, – сказала она.

Какое-то время ты безмолвно и беспомощно смотрел на нее. У тебя появилось ощущение, что ты никогда по-настоящему ее не видел. Она была так явно неуязвима – не как неподвижный камень, скорее как неделимый атом, для которого еще не найден растворитель. Затем внезапно у тебя стянуло виски, и ты спросил с холодной яростью:

– Что ты сказала Дику?

– Я ему ничего не говорила, – ответила она.

– Ты разговаривала с ним почти целый час.

– Да нет, не думаю. Всего несколько минут. Я сидела в приемной, а он проходил мимо и взглянул в мою сторону. Тогда я остановила его и сказала: «Простите, но вы, случайно, не Мул?» Он сразу меня узнал.

Значит, это был случай, редкое везение. Он проходит через приемную не чаще одного-двух раз в день. Или она лжет? Это можно будет выяснить.

– Тогда он сел рядом, и мы с ним потолковали о старых временах. Мне кажется, он нисколько не изменился. Он очень красивый.

– А как ты ему объяснила, почему здесь оказалась?

Она усмехнулась:

– Я сказала ему, что у меня затруднения, что я случайно встретила тебя и надеюсь, что ты мне поможешь.

Зазвонил телефон. Это был Лаусон: у них готовы отчеты, он может принести их? Ты сказал, что перезвонишь ему. Снова обернулся к ней и упорно посмотрел в ее немигающие глаза; их выражение неуловимо изменилось, и ты невольно опустил взгляд.

– Слушай, Мил, – сказал ты, – у меня нет времени, я занят. Держись отсюда подальше и оставь меня в покое. Все кончено. Я устал. Если тебе нужны деньги, разумеется в пределах разумного, ты их получишь.

– Не нужны мне никакие деньги.

– Тогда скажи бога ради, что тебе надо?

– Нет, конечно, немного денег мне пригодилось бы, нужно же на что-то жить. – Она помолчала. – Нам нужно поговорить на эту тему.

– А как же твои алименты?

– Он перестал их выплачивать.

– Сколько тебе нужно?

– Нам нужно поговорить, – повторила она. – Ты можешь прийти сегодня вечером?

– Нет, ни сегодня, ни когда-либо еще.

Она приподняла и опустила плечи; глубоко в ее глазах ты увидел мгновенный всплеск, как точку белого пламени за занавесом серо-голубого дыма.

– Лучше приходи, – спокойно сказала она. – Ты можешь прийти… Ты знаешь, что придешь. – И она добавила тоном, в котором слышалась полная уверенность, которая тебя ошеломила: – Какой смысл этому противиться?

Опять затрезвонил телефон; мистер Эпуотер из «Нешнл сити» ожидает назначенной встречи.

Что же она на самом деле сказала Дику, спрашивал ты себя. Если ты пойдешь к ней – тогда ты от этого никогда не избавишься. Если не пойдешь – что она сделает? Должен быть какой-то способ справиться с ней. Ты не мог думать, когда Миллисент сидела и смотрела на тебя… И этот проклятый телефон…

– Приеду после обеда, – сказал ты. – Около девяти.

Ты открыл для нее дверь, и, стоя на пороге, эта женщина окинула взглядом твой кабинет и сказала:

– А у тебя очень приятный офис.

Ты уселся за стол, чтобы все обдумать, пытаясь во всем разобраться и честно решить, как поступить. Затем мисс Дитрих позвонила напомнить тебе об Эпуотере, и ты пригласил его зайти. Ты хотел под каким-нибудь предлогом зайти к Дику, чтобы услышать, что он скажет, но к тому моменту, как ты закончил с Эпуотером, а потом принял еще двух посетителей и Лаусона с отчетами, Дик уже ушел. Вспомнив, что дома к обеду соберется обычная толпа гостей, и ненавидя эту атмосферу бессмысленного веселья, ты позвонил Эрме и предупредил ее, что не будешь обедать дома, испытав при этом злорадное удовлетворение: теперь ей придется всего за два часа до назначенного времени подыскивать тебе замену.

Пусть хоть иногда удивится, это пойдет ей на пользу. Но оказалось, что тебе не хотелось есть в одиночестве. Ты позвонил Джейн, но они уже обедали где-то в ресторане. Наконец ты потащился в клуб Шварца.

Ты обещал Миллисент быть у нее около девяти; без четверти девять ты отпустил такси и стал подниматься по лестнице. У тебя не было никакого плана; ты барахтался в желе нерешительности. В такси ты твердил себе, что это конец, но с таким же успехом мог повторять алфавит или таблицу умножения. Однако, поднимаясь по лестнице, опять повторял: это будет в последний раз.

Она сидела в голубом кресле под торшером, а на коленях у нее была небольшая картонная коробка, наполненная маленькими блестящими металлическими предметами. Ты в первый раз видел ее в ярком пурпурном дешевом халате, с оторочкой из перьев страуса на вороте и обшлагах. Полы халата, распахиваясь, обнаруживали сморщенные розовые чулки и темно-коричневые шлепанцы. Привыкнув к ее дурному вкусу, ты нашел этот наряд расчетливым и смешным. Неужели она намеревалась поразить и соблазнить тебя? Это было действительно смешно, но ты даже про себя не улыбнулся. Даже не открыв стенной шкаф, как делал обычно, ты положил шляпу и пальто на стул.

– Грейс дала мне коробку с головоломкой, – сказала она, – а у меня ничего не получается. Смотри.

Ты стоял напротив нее, закуривая сигарету:

– Я пришел сюда не играть с головоломкой.

– Все равно она идиотская. – Она опустила крышку и поставила коробку на стол. – Только меня злит, что у меня ничего не выходит. Грейс здорово с ними расправляется. Ты не сядешь?

Ты подтащил стул к дальнему концу стола и уселся. Ты пожалел, что пришел, нужно было сделать все, что угодно, только не приходить. Говорить с ней было бесполезно – всегда казалось, что она или не понимает значения слов, или уже знает все, что ты хочешь сказать, и даже больше.

Эти противоречивые ощущения были до такой степени смешаны, что их невозможно было разделить. Ты молча посмотрел на нее, затем спокойно сказал:

– Почему бы тебе не оставить меня в покое, Мил?

Она встретила твой взгляд молчанием, и ты продолжал:

– То, что ты принимала здесь мужчину, глупо и неприлично, но дело не только в этом. Я все равно собирался уйти. На самом деле мы никогда друг друга не любили.

Полагаю, у тебя на поводке десяток мужчин. Я ничего не имею против, это не мое дело, только хочу сказать, что я тебе тоже не нужен. Мы совершенно разные, нам неуютно и нерадостно вместе, нас ничего не связывает, кроме постели, которая тоже не принесла нам ничего хорошего, это все неестественно. Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Если тебе нужны деньги, почему бы тебе так и не сказать, и я… то есть мы можем это обсудить. Думаю, что было бы достаточно оставить тебе все, что здесь есть, и эти пятьсот долларов.

После длительной паузы вот все, что она сказала:

– Мне не нужны деньги.

– В офисе ты сказала, что они тебе нужны. Ты сказала, что тебе нужно на что-то жить.

– Ну, я только хотела запугать тебя. Мне не нужна вся эта мебель и все остальное. Разумеется, я рада, что ты так богат, потому что это делает все намного приятнее.

Ты снова беспомощно воскликнул:

– Тогда чего же ты хочешь?

Она усмехнулась:

Ты такой смешной, Уилл. В первый раз кто-то здесь ночевал, но он сказал, что сегодня Рождество и ему не хочется идти домой, а Грейс уехала к своей тетке в Джерси. Но все равно он так себе. Это был мистер Мартин – помнишь, он продает страховки, я как-то говорила тебе о нем.

– Мне все равно, кто он такой. Он меня не интересует. Я сказал тебе, что это не имеет значения. Не сомневаюсь, что ты лжешь, когда говоришь, что это было в первый раз, – но и это не важно. Ты не ответила на мой вопрос: чего ты хочешь?

Она сразу сказала каким-то совершенно другим тоном:

– Я хочу своего старшего брата.

Вздрогнув, ты в полном недоумении уставился на нее, затем внезапно вспомнил, как она сказала тебе давным-давно, в твоей комнате в колледже: «Мы не целуемся и не говорим друг другу, что любим, мы просто как брат и сестра, за исключением тех случаев, когда развлекаемся. Ты мой старший брат». В то время инфантильная наивность этого заявления вызвала твое раздражение, но ты давно об этом забыл. Очевидно, для нее это было больше чем временная мечта…

– Я не лгу, это правда в первый раз, – говорила она. – Я сразу его выгнала, как только ты ушел. Я сказала ему…

– Господи, да мне наплевать, пусть он никогда бы не уходил! – закричал ты. – Забудь про него! – Ты замолчал, затем хотел насмешливо сказать: «Значит, ты в меня влюблена», но слова не шли у тебя с языка, они казались слишком нелепыми и неуместными. Вместо этого ты сказал: – Значит, я тебе нужен.

Она кивнула:

– А я нужна тебе.

Она сказала это без какого-либо вызова или требования: она просто спокойно констатировала факт.

– Черта с два! – заорал ты и сразу замолчал.

«Я должен держать себя в руках, я становлюсь мальчишкой», – подумал ты. Ты хотел рассмеяться ей в лицо, злорадно и презрительно. Ты нагнулся к ней и, пристально глядя ей в глаза, проговорил более сдержанным тоном:

– Слушай, Мил, будем откровенны. Я больше не могу тебя выносить. Ты невежественна, глупа и ограниченна. Я устал от тебя, устал еще до того, как застал здесь этого типа. Ты сводишь меня с ума. Я дошел до того, что от одного твоего прикосновения у меня по коже бегают мурашки. Говорю тебе, я схожу с ума! Я устал! – Ты пытался сохранять спокойствие, но твой голос постепенно повышался, и в конце ты уже кричал: – Я устал, слышишь! Я устал!

Ты вскочил на ноги и закончил свой крик, стоя перед ней, наклонившись над ней с пылающим лицом и со стиснутыми кулаками.

Она смотрела на тебя серьезным взглядом, не говоря ни слова, и ты снова закричал, ты кричал, что никогда не хотел ее, что ты жалеешь, что познакомился с ней, что она отвратительная, извращенная, дурная, что она почти уничтожила тебя много лет назад, в колледже, еще до того, как стала достаточно взрослой, чтобы знать, что такое мужчина, и что она хочет закончить свое дело, но ей этого не сделать, потому что ты уже погиб. Ты рычал и орал на нее, нервно бегая по комнате, останавливаясь перед ней, затем снова продолжая бегать, вытирая лицо платком, запихивая его в карман и опять выдергивая.

Наконец, ты остановился в центре комнаты, глядя на нее, весь дрожа от ненависти, и замолчал.

Она все так же молча смотрела тебе в глаза.

– Понимаешь, Мил, – сказал ты дрожащим голосом, – видишь ли… Видишь ли…

Она произнесла все таким же спокойным и невозмутимым голосом:

– Ты наговорил ужасных вещей.

– Ну… Я и чувствую это.

– Это не я такая ужасная.

– Да, это так. Ты права, черт побери. Мы оба отвратительны.

Она покачала головой:

– Ты просто боишься. Мне все равно, что ты скажешь. Я знаю, на самом деле ты не можешь меня оставить, знаю, как ты поступишь, знаю, что ты думаешь. – Глубоко в ее глазах промелькнул огонек и пропал. – Я знаю, что ты чувствуешь, когда мы развлекаемся, но тебе это нравится, и, кроме того, – она усмехнулась, – ты мой старший брат.

Ты не мог говорить от тошноты, отвращения и изнеможения. Тебе хотелось снова кричать на нее, сказать, чтобы она замолчала, заткнулась, чтобы оставила тебя.

Неужели она была права? Неужели ты действительно не мог ее бросить? Может, ты пришел сюда сегодня, зная это? Вон на кресле твои пальто и шляпа, разве ты не можешь надеть их, уйти и больше никогда не возвращаться? Посмотри на нее, господи, ты только посмотри!

Черта с два, я не смогу тебя бросить! – сказал ты и опять стал бестолково кричать на Миллисент, осыпать ее проклятиями и оскорбительными эпитетами, совершенно потеряв голову и сходя с ума от понимания собственной беспомощности. Ты оттолкнул стул ногой, наклонился над ней, лицом к лицу, схватил ее кресло за спинку и начал трясти. Слова были недостаточно сильны, но ты продолжал швыряться ими, этакий безвредный словесный душ, падающий на кучу навоза. Поразительно, что ты не коснулся ее, не ударил, не задушил, когда она сидела, молчаливая и невозмутимая, спокойно и ровно дыша; она не отпрянула, когда ты с угрозой протянул к ней трясущиеся руки, ее словно не задевал этот поток брани и ненависти, который из тебя извергался. В ярости ты брызгал слюной, твое лицо едва не касалось ее, и вдруг ты заметил две блестящие капельки твоей слюны у нее на щеке, около рта, но она не подняла руку, чтобы стереть их; они оставались там, поблескивая, как серебристые пузырьки. Мгновение ты смотрел на них, словно прикованный, затем бросил ей на колени свой носовой платок и сказал:

– Вытри лицо.

Отодвинувшись от нее на шаг, ты не сводил с нее взгляда.

– Тебе не нужно было плевать на меня, – сказала она.

Как будто внезапно ввергнутый посредством гипноза в такую же неподвижность, как и она, ты стоял и смотрел, как она взяла платок, влажный от твоего пота, и стала тереть им щеку – все те же медленные, методические движения рук, вот так же она поедала конфеты, которые ты приносил для нее, или расстегивала на тебе одежду…