Текст книги "Обращаться с осторожностью. Искренние признания патронажной сестры"

Нас временно переместили в «бытовки», пока строилось новое здание клиники. В одной из них располагался мой кабинет; в соседней – участковых медсестер. Иногда я брала бордер-колли по кличке Мег с собой в этот импровизированный офис. В ответ на предложение: «Идем на работу?» она радостно запрыгивала в машину. В «кабинете» она пряталась под стол, сидела тихо как мышка, даже если звонил телефон (хотя дома при каждом звонке у нее ехала крыша), и явно была горда собой.

Однако моя собака имела непреодолимую склонность лаять на мужчин в светоотражающих жилетах, так что, когда она облаяла строителей, пришел конец ее карьере «младшей патронажной медсестры». Произошел и еще один инцидент: она сбежала из «своего кабинета» и помчалась вверх по улице, пока я довольно неуклюже пыталась ее догнать. Мне пришло в голову, что ей, скорее, захочется поймать меня. В конце концов, колли – пастушьи собаки. Так что я развернулась и начала убегать. Quelle surprise[54]54
  Какой сюрприз! (с франц. яз.)


[Закрыть], она присвистела, как торпеда, к моим ногам. Дело сделано.

* * *

У патронажных медсестер по умолчанию должна быть приличная водонепроницаемая одежда: серьезно, мы бываем на улице в любую погоду. Слишком много зим я проходила в коротких тонких жалких курточках: в результате выглядишь ужасно, как будто не умеешь следить за собой, так что хватит раздавать советы клиентам по поводу внешнего вида, к тому же ты непременно накапаешь и наследишь у них дома.

Так что перед очередной дорсетской зимой я приобрела совершенно новый, безумной дорогой длинный макинтош коричневого цвета из водоотталкивающей непромокаемой ткани. Однако после первого же «выхода в свет» он был практически испорчен, навеки пропахнув «травкой». Отныне собаки тщательно меня обнюхивали, а люди лукаво щурились, если подходили слишком близко. Даже родные дети подтрунивали надо мной:

– А мама у нас любит хороший косячок, да, ма?

(На самом деле нет. Я покурила «травку» один раз, лет в двадцать, выпив перед этим изрядную порцию джина. И сама не заметила, как меня накрыло. Меня рвало ежеминутно, и я, скорчившись, просидела в ванной почти всю новогоднюю вечеринку. После этого я больше никогда в жизни не притрагивалась к марихуане. К джину – да. Иногда прямо-таки в обязательном порядке.)

Непоправимый урон макинтошу был нанесен в то утро, когда я решила зайти к Смитам. Уже на дорожке к дому мне по ушам ударил Элвис Пресли, горланящий Jailhouse Rock, и неразборчивые мужские крики; стоял резкий запах марихуаны. Кэрри открыла дверь и буквально втащила меня внутрь за новенькие лацканы:

– Рада, что ты пришла. Он меня доводит! Садись.

Я села. Гэри прокричал с кухни:

– Я люблю тебя, Кэр! Иди сюда, я читаю гороскоп.

Он захныкал, как маленький. Элвис не затыкался, а трое детей, все младше 5 лет, в замызганных ползунках, орали и тащили в рот грязь с пола.

Проявляя чудеса ловкости, я способна слушать озабоченную мамочку, задавая необходимые вопросы, и одновременно следить глазами за происходящим в комнате, не давая ребенку сунуть в рот леденец с прилипшей собачьей шерстью (леденцы вообще не для шестимесячных детей) и вовремя поднимая с пола вскрытую упаковку аспирина. Один из детей азартно полз по направлению к собачьим фекалиям. Кэрри убрала их после некоторой подсказки с моей стороны.

У Гэри была депрессия, он нерегулярно принимал антидепрессанты (среди прочего), чаще выпивал, чем нет, пропускал приемы у психиатра, разъезжал повсюду на побитом Ниссане, хотя никогда не сдавал на права, и часто ввязывался в драки. Он, конечно же, вырос в неблагополучной семье. Иногда он уходил в загул, и его находили спящим на местном автовокзале. Сегодня он был дома и явно немало выкурил.

Господи, я прекрасно понимала, почему Кэрри в отчаянии и думает уйти от него. Аренда была просрочена, им было нечего есть, Гэри тратил все деньги на дурь и регулярно притаскивал какие-то безумные предметы мебели с помойки. Что мы имеем: на данный момент в тесной гостиной есть комплект замызганной садовой мебели, дополненный зонтом от солнца (я сидела под ним).

Элвис запел You Ain’t Nothing But a Hound Dog; Гэри вернулся к своему косячку, что-то неразборчиво крича с кухни, а Кэрри излила мне свое горе: она так устала от этого безумия, от отсутствия поддержки. Что я могла сделать? Пора подключать социальную службу, потому что семья явно не справляется. Хотя я знала, что при одном упоминании соцработников меня выгонят за дверь. Психическое состояние обоих, Гэри и Кэрри, явно ухудшалось, как и домашняя обстановка: дети жили в бардаке, в опасных условиях. Двое младших теряли в весе, ведь денег на еду не хватало, ими не занимались, за ними не следили. Ничего не поделаешь, я обязана быть откровенной.

Сколько было агрессии и воплей.

– Они заберут детей!

– Нет же, не заберут. Но мы можем организовать помощь социального работника, кого-то, кто будет курировать семью, помогая с планированием бюджета и распорядка дня, присмотром за детьми, домашними обязанностями, все в этом роде. Соцслужба достанет деньги, которые, в свою очередь, пойдут на оплату аренды. Можно найти место в детском саду для вашего 3-летнего ребенка. Можно обеспечить лечение психического расстройства Гэри. Соцработники могут помочь вам самыми разными способами.

Отделение социальной помощи, к счастью, приняло мое обращение. Но на следующее утро я узнала, что соседи вызвали полицию из-за громкой ссоры накануне, так что соцработники в любом случае уже были в деле. Кэрри с детьми ушла к семье по соседству, а Гэри нашли спящим в саду в окружении кучи пивных банок и целой коллекции приспособлений для употребления психотропных веществ. А Элвис действительно покинул здание[55]55
  Знаменитую в шоу-бизнесе фразу «Элвис покинул здание» (англ. Elvis has left the building) впервые произнес продюсер Хорас Ли Логан в 1956 г. во время шоу Louisiana Hayride, когда Элвис Пресли и его группа ушли со сцены, но фанаты не хотели расходиться.


[Закрыть].

Два дня спустя я обнаружила на своей машине, на двери со стороны водителя, нацарапанное ключом оскорбление. Хоть я и не была на 100 % уверена, кто это сделал, но подозревала, что это было недвусмысленно выраженное отношение ко мне той семьи. Потом я копила на покраску машины и разъезжала по городку с надписью «сука» на боковой дверце, изо всех сил пытаясь выглядеть круто, что, конечно, было невозможно. Да и в самом деле, как ни посмотри, какой уважающий себя человек ездит на жалкой Рено Твинго?

* * *

Меня вызвали в суд во второй раз в жизни. К тому времени я уже в течение нескольких лет посещала странную и склонную к манипуляциям семью с двумя детьми. Проблемы были очевидны с самого начала. Родители обращались с детьми крайне небрежно, поэтому пять лет спустя судья постановил забрать детей из семьи, к облегчению всех заинтересованных лиц. Это звучит сурово, да и читать, думаю, об этом неприятно.

Я неоднократно посещала Майкла и Дениз в связи с рапортами о том, что их старшая дочка Келли, 9 лет, сбегала из дома ранним утром, натянув школьную форму прямо поверх пижамы: она ждала снаружи школы. Никто из родных не замечал ее исчезновения. Это повторилось несколько раз. Учительница снова и снова звонила родителям, чтобы они забрали свою дочь, переодели, накормили завтраком и отправили в школу в надлежащее время. В каждом подобном случае учительница звонила, конечно же, детскому социальному работнику, а также к нам в офис, чтобы проинформировать меня как патронажную медсестру.

Шарлин, младшая сестра Келли, отставала во всех отношениях. У нее сохранялись недостаточный вес и рост, пока ее не забрали из этой семьи. Только тогда она расцвела. Это правда, что отсутствие эмоциональных связей влияет на физическое развитие детей: они не только откровенно тощие, но и ростом ниже сверстников. Неоднократно случалось, что Шарлин начинала биться головой о стену, крича: «Я хочу есть!» Социальный работник был этому свидетелем, а также видел, как Келли залезла в кухонный шкаф за кондитерской обсыпкой и жадно проглотила всю упаковку.

Майкл, глава семьи, работал на фабрике, а мама, Дениз – секретарем на полставки. Поразительно, но они оба были плохими родителями, несмотря на относительный успех в других сферах. У нас, специалистов, пытавшихся с ними работать, было много поводов для беспокойства и недоумения.

Мне поручили разобраться, как именно обстояли дела с питанием в этой семье, ведь оба ребенка отставали в росте. Я жила в том же городке, то есть могла бы пойти и лично посмотреть, чем и как кормят детей. Мы хотели выяснить, что едят девочки. То ли Келли и Шарлин сами отказываются есть и валяют дурака, то ли их правда не кормят.

В тот самый день я постучалась к ним в дверь, и мне сразу велели проваливать. Однако я не сдавалась. Пришлось объяснить, что соцслужба настаивает на моем присутствии, только после этого меня впустили. На обед обе девочки получили по четвертинке бутерброда с рыбным паштетом. Больше ничего. Я предложила, чтобы им дали что-нибудь еще в дополнение, но нет, на этом все. Я начала говорить о том, как дети отстают в физическом развитии, но не встретила понимания. Мы обсудили денежный вопрос: может, были какие-то проблемы? Родители сообщили, что их зарплаты на все не хватало и им предоставляли финансовую помощь в соответствии с 17 пунктом Закона о детях от 1989 года. Согласно этому пункту, семьям, не способным себя обеспечить, могла быть оказана материальная поддержка (в наши дни бюджет на подобные выплаты сильно сократили, так что ресурс потерял былую эффективность).

Затем выяснилось, что Келли снова начала убегать из дома. Это становилось весьма тревожной привычкой. К кому она сбегала? Они знали, кому стоило бы позвонить? Нет, извините.

Девочки отставали в физическом развитии все больше. Шарлин подолгу не меняли памперс, из-за чего у нее случались частые и очень серьезные раздражения кожи. Девочки плохо говорили для своего возраста, а их поведение было странным. Это вызывало огромное беспокойство.

Когда я приходила, отец кричал детям: «Не открывайте дверь!» Но, несмотря на запрет, девочки все равно подходили к двери, в которой было отверстие для писем. Они просовывали в него пальчики, приподнимая крышку, и смотрели на меня. Итак, впоследствии дело передали в суд, пока вес детей опускался все ближе к критической границе на шкале нормативных значений – они были в самом низу.

Изъять детей из неблагоприятных условий не так-то быстро и просто. Приемных семей и воспитательных учреждений довольно мало, они всегда в дефиците. Критерии остаются высокими и довольно зыбкими, несмотря на то, что в соцслужбы по всей Великобритании ежегодно поступает несколько миллионов звонков. Мы всегда прилагаем совместные усилия, чтобы сохранить семью. Всегда. Но на пути к этой благородной цели часто возникает много систематических трудностей и казусов. Не в последнюю очередь проблема в том, что в стране не хватает социальных работников, патронажных медсестер и прочих специалистов для осуществления этой жизненно важной миссии.

Всю нашу команду, работавшую с этой семьей, вызвали в суд по семейным делам для дачи показаний. Теперь я знаю, как чаще всего проходят визиты в суд: сначала ты долго торчишь в зале ожидания, потом бегаешь пить кофе из-за скуки и тревоги (которую кофеин только обостряет), а затем ожидаемо посещаешь туалет. Замкнутый круг, пока не звучит:

– Ваша очередь! Судья вызовет вас следующим.

Тебя ставят к трибуне, ты клянешься на Библии, а затем оглядываешься вокруг и видишь судебных работников в мантиях и родителей. Судья в самом центре, на возвышении, а под ним, чуть правее – целая армия прислужников.

В данном случае вопросы защиты были не так плохи, как я ожидала. Меня попросили разъяснить причастность к делу; не могла бы я рассказать, что именно вызывало у меня беспокойство и почему; доверяла ли я родителям. Если они с опозданием забирали ребенка из школы, какова была причина, по моему мнению? «Откуда мне знать?» – была первая мысль. Судья даже немного надавил на меня, как будто думал, что я утаиваю что-то важное. Затем к опросу приступила сторона обвинения: предполагалось, что они на нашей стороне. Не могла бы я дать конкретные комментарии по поводу веса, развития и поведения детей. К счастью, в критическом положении у меня включалась фотографическая память, которой я, похоже, не обладаю в повседневной жизни. Как будто я создана для странных и нестандартных ситуаций. В моей памяти всплыли их показатели на шкалах нормативов веса, физического и умственного развития. И я смогла легко все объяснить.

Это едва ли говорило в пользу родителей, которые теперь сверлили меня взглядом и явно хотели, чтобы я провалилась на месте. Я смогла дать детальный отчет о своих действиях и даже впоследствии получила письмо от окружного адвоката, который благодарил меня за мой «ценный вклад в работу». Ну что ж, я собой довольна. Меня отпустили, и я уступила место социальной работнице, занимавшейся этой семьей. Ее опрашивали несколько часов. Она лучше знала семью и видела их ежедневно, так что, увы, результат был предопределен. Когда все закончилось, она выглядела разбитой.

Девочек забрали, и это печально, но так было правильно, учитывая все обстоятельства. Их обеих удочерила одна приемная семья, и с тех пор у них все хорошо.

Рецессия

Это случилось в 2007 году, когда после десяти лет работы в сельском хирургическом отделении я почувствовала себя готовой к новым свершениям, к тому, чтобы в очередной раз «родиться заново». В противном случае человек начинает страдать от застоя. По сути, я так и не воспользовалась дипломом магистра в области политики, планирования и финансирования национального здравоохранения, на который было положено столько сил. Как и многие до меня, несмотря на самые честолюбивые замыслы, я очень быстро осознала, что без солидной помощи со стороны семьи мне придется сделать выбор между карьерой и материнством. Я всегда старалась поддерживать равновесие между детьми и работой, поскольку не могла положиться на кого-то.

Однако, коль скоро дети уже подросли, я сочла возможным все же вернуться к карьере управленца. По крайней мере, такой шаг казался вполне логичным. Я думала, что желаю и нуждаюсь в новом уровне интеллектуального развития. И я устроилась на работу в приморском городе Веймут с совершенно другим политическим укладом. Предстоял переезд из пустынной сельской местности в густонаселенный, но крайне бедный район.

В качестве одного из руководителей я большую часть времени проводила у себя в офисе за организацией и поддержкой деятельности многочисленной команды патронажной службы. Я по-прежнему имела дело с подавляющим числом ситуаций, требовавших защиты детей, домашним насилием, наркодилерами и/или наркоманами, а также с ужасающей бедностью, в которой существовали некоторые семьи, порожденными ею последствиями и необходимым сотрудничеством с социальными службами. Кроме того, я не была избавлена и от практической работы как для прикрытия своих неудач на посту менеджера, так и для подмены сотрудниц, отсутствовавших по болезни. Нам не хватало кадров, а отвечавшие за это чиновники успешно прикрывались «страницей 59 в параграфе 9», так что от них было мало проку.

Не могу отделаться от мысли, что прекрасно обошлась бы без этого эпизода в своей жизни. Это был тяжелый период, и постоянный прессинг из-за необходимости выжимать из себя и из подчиненных последнее, чтобы справиться с работой при неоправданно малых ресурсах, заставил меня сдаться уже через 6 месяцев. Я отказалась от роли управляющего ради возвращения к первой любви: работе патронажной сестры на переднем крае сражения за охрану здоровья в этом непростом и неблагополучном районе. Полная нагрузка с полной выкладкой.

Вот это было верное решение, и я ни разу о нем не пожалела. Мне следовало давно спросить себя: «Ты готова защищать то, что защитить невозможно?» Ведь бывают ситуации, когда сверху приходят какие-то инструкции, которые руководители не могут «спустить на тормозах». Я с этим столкнулась. Но также я понимала, что если хочу оставаться в чиновничьей иерархии, то должна буду принять правила игры и подписаться под ними. Не думаю, что я была бы очень хороша в том, чтобы критиковать людей за нарушение чего-то, что я и сама считала несущественным, учитывая вызовы, с которыми нам приходилось иметь дело каждый день. Например, если бы сотрудница пропустила какой-то обязательный семинар из-за того, что была занята в критической ситуации, связанной с угрозой ребенку.

Проблемы управления и в особенности наши визиты постоянно находятся под контролем и чрезвычайно важны для менеджеров. Ситуации с детьми, когда от нас требуется их защитить, непредсказуемы, могут представлять угрозу жизни и неожиданно дорасти до настоящей катастрофы. И в таких случаях обязательно всплывает вопрос: было ли сделано абсолютно все из возможного? Но когда катастрофу удается предотвратить или хотя бы смягчить, кто действительно знает или переживает из-за того ужасного, что только могло случиться? И какой мерой это измерить?

Кто может сказать, что случилось бы, если бы не состоялась последняя беседа между клиентом и патронажной сестрой? Что послужило последней каплей: несколько добрых слов и поддержка, или полезные советы и, как следствие, крепкий сон, или вовремя полученный ваучер от банка продовольствия, когда на полках закончилось съестное. Невозможно перечислить все вещи, способные удержать человека на опасном краю. Так что нет, руководство – это не для меня. Оно лишено той теплоты и отдачи, которую дает непосредственное общение. Да и я, честно говоря, справлялась с ним не лучшим образом.

Вдобавок полгода на руководящей работе совпали с тяжелым временем для нашей семьи. В нашем плане ухода Дж. со службы по собственному желанию предусматривались 2–3 месяца перезагрузки, после которой он мог бы приступить к поискам новой работы. Выплаты по увольнению должно было хватить на школу для детей и прочие расходы. Господи, как же ты смеялся над нашими планами! Скажешь, нет?

В сентябре 2008 года обанкротились Lehman Brothers[56]56
  Lehman Brothers Holdings, Inc. – американский инвестиционный банк, ранее один из ведущих в мире финансовых конгломератов. Основан в 1850 году в Монтгомери выходцами из Римпара – братьями Генри, Эммануэлем и Мейером Леманами. Штаб-квартира в Нью-Йорке. Обанкротился в 2008 году.


[Закрыть]. Хммм. Ну и что? В воздухе витало нечто, напоминавшее мне первую эпопею с поисками работы Дж. Это был тот же душок, верно? Муж был дипломированным специалистом с большим и разноплановым опытом работы на посту менеджера проектов в высокотехнологичных компаниях с голубыми фишками[57]57
  Голубые фишки (англ. blue chips) – акции наиболее крупных, ликвидных и надежных компаний со стабильными показателями доходности, а также сами эти компании. С голубыми фишками производится основной объем спекуляций на бирже.


[Закрыть]. И все же его резюме не получали должного отклика, не то что приглашения на собеседование. Множество кадровых агентств вывешивали списки вакансий, однако постоянно возникало чувство, что либо это фикция, либо его включают в список для отчета. Так или иначе, ничего реального не появлялось, и постепенно дела шли все хуже, пока мы не оказались перед удручающим фактом. Дж. исполнилось 50, а значит, он может вообще больше не найти работу.

Тем временем мы неотвратимо входили в неуправляемое крутое пике. Да, ощущения были не из лучших. Счет в банке с 3000 фунтов обнулился буквально мгновенно после очередных ежемесячных выплат. Ипотека, ссуда, кредитные карты, школьные счета, коммунальные услуги, еда, бензин, поездки на поезде. Деньги утекали, как вода в песок. Приходила на ум «Алиса в стране чудес». Очень часто.

Всего каких-то пару месяцев назад мы оба были работниками на полную ставку и чувствовали себя вполне уверенно благодаря общему достатку, с двумя детьми в разных школах (куда и уходила большая часть денег). Когда разразилась рецессия, и поиски работы Дж. прошли впустую, мы обнаружили, что выдержим совсем немного – пугающе немного – циклических выплат, прежде чем с невероятной скоростью вылететь в трубу. Это не укладывалось в голове. Ситуация, изначально казавшаяся такой управляемой и временной, моментально приобрела размеры катастрофы, как будто мы совершили вынужденную посадку в другом мире. Были изучены сотни предложений работы. Сотни. Каждое рассматривалось с великим тщанием в надежде, что это оно и есть. Утром Дж. провожал меня на службу, махал на прощанье и был похож на призрака, тень от прежнего себя. Он был слишком подавлен отчаянием и не в той форме, чтобы с оптимизмом продолжать поиски работы.

Кое-кто из родни заявил: «Работы вокруг полно, было бы желание».

Конечно, это были те, кто никогда в жизни не оставался безработным, вынужденным искать место. Я составила мужу компанию во время его визита в Tesco, где он попросил у менеджера анкету. Менеджер спросил, какой у него опыт работы. Дж. ответил:

– IT-менеджер.

Его собеседник явно смутился, попросил заполнить анкету и психологический тест. Дж. заполнил все графы на дневную работу, на ночную работу: по сути, на все, что мог. Ни ответа, ни привета. Как будто анкеты и не было. Ни-че-го. То же самое было и в Sainsbury’s, и в почтовой службе, и во всех прочих учреждениях. Ничего. Однажды вечером кое-кто из соседей робко подобрался ко мне и шепнул:

– Ты бы сказала своему старику, чтобы не ленился!

Боже правый! Я даже не нашлась с ответом. В голове гудело: «за что?» (Только потом, после того, как наши дела пошли на поправку, мы узнали, что на такую неквалифицированную работу, как, например, рабочий супермаркета, никогда не примут бывшего менеджера или кого-то его уровня, понимая, что для него это временное место. Вот и получалось, что как бы отчаянно ты ни желал устроиться, тебе это не светит.) От меня не укрылась горькая ирония этого положения: я весь день крутилась как белка в колесе, помогая матерям вылезать из бесконечных долгов, чтобы вечером вернуться к своим скудным финансам.

Ты живешь в постоянном ожидании взрыва, делаясь больным из-за нависшего над тобой дамоклова меча. То и дело ты смотришь на счет в банке и каждый раз внутренне съеживаешься. «Финансы поют романсы», именно так. Я пыталась сокращать траты на еду, на косметику, на все подряд, однако главной статьей расходов оставалась плата за школы. И вы, пожалуйста, не осуждайте меня за это. Мы действительно подумывали о том, что уже не в состоянии платить за образование детей.

За несколько лет до этого, когда Милый Мальчик и Дивная Девочка учились еще в начальных классах, я замещала местную патронажную сестру на ее встрече с учениками муниципальной школы: на большой перемене их приглашали в школьный молодежный клуб, где они могли бы задать мне любые вопросы, связанные со здоровьем. Я не смогла скрыть шока от визита мальчика, который при виде нового лица на месте медсестры осведомился, где здесь туалет. И не дожидаясь моего ответа, сообщил, что все равно помочится у меня в кабинете. Очаровашка. Потом явилась парочка девчонок, вроде бы искренне желавших бросить курить. Обеим что-то около 13. Мы поговорили о том, как лучше всего завязать, и попутно речь зашла об их планах на дальнейшую учебу. Они явно были удивлены. Они и не думали ни о чем подобном.

Следующий мальчик пришел просить презервативы. У меня их не было: хотя я медсестра, акушерка и патронажная сестра, раздавать их «не моя специальность». А он сказал, что значит, это я буду виновата, если сегодня его подружка залетит. Мне осталось предложить ему держать ширинку застегнутой, пока не дорастет до того, чтобы покупать презервативы самому.

Еще какие-то девочки пришли нарочно, чтобы поглазеть через окно в двери моего кабинета, смежное с помещением, где репетировал молодежный ансамбль. За дверью давно уже громыхало что-то вроде «молодежных ритмов», почему-то складывавшихся у меня в «раздолбаи». Низкие децибелы вгрызались в мозг прилипчивым повторяющимся мотивом. Покидая эту школу со всеми признаками чудовищного приступа мигрени, я прошипела тогда: «Мои дети попадут сюда только через мой труп».

Надо сказать, что по результатам проверок эта школа была «на хорошем счету», и, возможно, случай свел меня не с самыми типичными образцами «удовлетворительного» поведения учащихся. Так что я не отрицаю, что могла казаться там «не в лучший день» и что в другое время впечатление могло сложиться совершенно иное. Кто знает? Мы просто нашли средства для обучения наших детей в местной начальной школе и в достойных доверия частных средних школах, главным образом за счет жалованья Дж. с небольшими займами после того, как плата за обучение стала расти. И дети провели несколько хороших лет там, пока муж не уволился.

Однако финансовый крах означал, что нам предстоял новый этап роста, предполагавший некие жизненно важные решения, в число которых входил и вопрос школы. Как-то вдруг мы оказались неплатежеспособными, не внушающими доверия личностями. Возможно, даже для собственных детей. Наша неспособность обеспечить им дальнейшее образование воспринималось как ужасный провал. Получалось, что мы не в состоянии их защитить (что было откровенной неправдой, но тогда мы чувствовали себя именно так).

Какими-то правдами и неправдами мы умудрились дотянуть сына до получения А-уровня, но для дочери это сделать оказалось невозможным: даже в хорошей школе ей нужно было проучиться еще три года. Старший преподаватель в ее школе сочувствовал нам, но был непреклонен и сказал, что ей придется уйти. Жестоко, но честно. Я рыдала и рыдала без конца целый год. Мы оплатили 10 лет учебы: шесть для сына и четыре для дочери. Это было хорошо для моего супруга, попавшего в дом к приемным родителям в девчачьих пеленках шести недель от роду. Это было хорошо для меня, девчонки с рабочих окраин, ходившей в ведро на заднем дворе. Но теперь мы оказались в тупике: удача отвернулась, и прошлое вернулось во всей красе.

Мы подали документы в гимназию в нескольких милях от дома, где у Дивной Девочки была хорошая подруга, а ей действительно не хватало сейчас настоящих друзей. Она прошла тест и могла быть зачислена, но, поскольку время для зачисления было необычное, с нас потребовали явиться на собеседование. Это было ужасно. Дж. перед началом собеседования указал, что будет «ведущим». Мы сидели рядом, задерганные, с пересохшим горлом, в нескольких метрах от комиссии из четырех учителей в безликом негостеприимном пыльном зале: шеренга учителей с одного конца за длинным столом, а мы с другого. Почему мы захотели, чтобы наша дочь ходила в эту школу?

Муж начал было говорить, но смешался и неожиданно расплакался. Он обернулся ко мне и еле слышно выдавил, что не может. Я вступила в разговор. Я тоже была в смятении и не готова к такому эмоциональному выбросу от Дж. Я знала, что он чувствует себя предателем, но до сих пор не видела его плачущим. Я хотела бы прервать эту встречу, но, судя по всему, комиссию нисколько не тронул его срыв.

– Мы хотим, чтобы наша дочь училась здесь, потому что в этой школе учится ее подруга, – начала я как можно увереннее. – Поскольку ей придется уйти из прежней школы, она потеряет всех друзей и старые связи. С этой точки зрения, будет самым человечным позволить ей сохранить хотя бы одного близкого человека, не так ли? – никакого зримого отклика, пустые взгляды в пространство и шорох ног под столом.

– Почему вы считаете, что вашей дочери здесь будет лучше? А что если бы для нее не нашлось здесь места? Обычно мы не принимаем учеников без очереди и не делаем «исключения» для тех, кто приходит из частного сектора, – тут все взгляды впились в меня.

Ну конечно, частный сектор. Снова бельмо в глазу. Не иначе как нас приняли за каких-то снобов… Видимо, решили, что мы не меньше чем лорд и леди Фезерстонхау и не заслуживаем ни человечности, ни сочувствия. Точка. Нас явно принимали не за тех, кто мы есть, но так уж случилось. Люди обожают на все клеить ярлыки, верно? И в их глазах сочувствие и иже с ним предназначено для других категорий граждан. А мы получили по заслугам – это ясно читалось на их физиономиях. Ну ладно, может, мы и заслужили такой отклик, но разве наша дочь из-за этого должна тоже стать парией? Я нутром чувствовала, как они ждут моих излияний и жалоб на то, что она стала жертвой обстоятельств и что мы все стали жертвами обстоятельств тоже. Но я не была способна продолжать эту игру даже ценой неудачи Дивной Девочки.

Попутно пытаясь оценить состояние Дж. (не хотелось бы, чтобы он упал в обморок), я гордо заявила, что такой ученице, как моя дочь, будет рада любая школа, и подчеркнула ее достоинства: она играет на скрипке и фортепиано, поет на уровне четвертого класса. Я знала, что должна была разыграть карту жертвы, но почему-то меня понесло в противоположную сторону. Конечно, собеседование мы провалили. Судя по всему, иного и быть не могло. Они ухмылялись, правда, пока едва заметно, при виде моего отчаяния. И с этого момента мои поступки проходили под лозунгом: «А вот хрен вам!» Я понимала, что вела себя по-детски, но мне было все равно: я видела, что любой наш шаг вызывает лишь отторжение. Они понятия не имели, кто мы на самом деле, что наш коттедж грозит завалиться на один бок, что ради школы для детей мы ездим на «списанной» машине, полученной через НСЗ, и уже забыли, когда были в отпуске. Главное – мы явились «из частного сектора» и тем самым были «персонами нон грата».

Я с явным опозданием решила подпустить в образ немного трогательности и рассказала, что Дж. тоже прошел тест на поступление в гимназию, но приемные родители не позволили ему там учиться, потому что жили в пяти милях. Они не хотели тратиться на автобус, школьную форму и прочее. А еще они не желали лишних хлопот и отказались от честно заслуженного им права на учебу, хотя по идее должны были лучше заботиться о нем, ведь недаром именно их выбрали в качестве приемной семьи. Их решение могло перечеркнуть всю его жизнь, и ему пришлось получать А-уровень и диплом специалиста уже взрослым. И по-прежнему ноль эмоций, ни малейшей реакции.

Дж. узнал о том, как он лишился места в гимназии, уже когда ему перевалило за сорок, но и тогда был потрясен. Особенно тем, как небрежно, между делом, заметил его приемный отец:

– А знаешь, ты ведь тогда прошел тот тест.

Нет. Дж. не знал.

– О чем ты? – спросил он.

– Ну, ты прошел тест, но едва-едва, вот мы и решили, что надежнее будет тебе оставаться в муниципальной школе, – и он расхохотался.

Дж. вышел из комнаты: его мир перевернулся вверх дном. Это не могло быть правдой. А что с теми людьми, кто был следующими в очереди на усыновление? Кем они были? Какими? Что за пара готова была взять к себе нежеланного ребенка матери-одиночки? А что если бы он должен был или мог попасть к ним? Как будто судьба устроила ему грандиозную лотерею, и вот теперь мы делаем то же для нашей дочери. Конечно, по иным причинам, но результат тот же: она не получит заслуженное ей место. В точности как было у Дж. Мы чувствовали себя побежденными. Мы едва шевелились, и бензина у нас едва хватало на то, чтобы доехать до дома.

Один из учителей из той шеренги позвонил к концу дня и сообщил ожидаемый результат: нашу просьбу отклонили. Перед этим во время собеседования нас предупредили не задавать вопросов «почему». Естественно, я спросила почему. Они не пожелали объяснять, кажется, это смущало члена комиссии, и мы остались наедине со своим отчаянием. У нас оставалось 6 недель на то, чтобы устроить ее хоть в какую-то школу.